Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 59, 2022
ВСЮДУ ЖИЗНЬ
Родившийся в советском Севастополе в семье полярного лётчика Константин Батынков на генетическом уровне воспринял и многие годы воспроизводит особую реальность, реальность нескончаемых пространств непрерывного действа строителей светлого… прошлого.
Прошлое не артикулируется автором и не сообразуется с физическим временем. Оно мигрирует в содержательных планах его произведений, являя своеобразную метафору, укоренённую в памяти и воспроизводящую почти натурные пейзажи далёкого непреходящего детства.
Образы детей в данном случае фактически отсутствуют или мелькают где-то на периферии. Но именно оттуда, из умозрительного детства, с этого ракурса многосложные композиции Батынкова обретают то, что неосознанно притягивает к себе зрителя. Феномен детского мировосприятия — аналог «двадцать пятого кадра», онтологически присутствующий в большинстве его произведений. Это особая форма повествования, особое видение и понимание реальности, где всё возможно. Летающие коровы, например.
Батынков обращается к крупному формату, освобождающему горизонт, позволяя охватить взглядом практически всё, что движется в нескончаемом потоке становления и распада и замыкается в нескончаемую диораму наблюдаемой повседневности.
Парадоксально, но искусство родившегося в советском Севастополе в семье полярного лётчика Константина Батынкова говорит о повседневности, не зная ни пафоса, ни героя. Под стать Брейгелю с его «охотниками», с его «Икаром», с его отношением с действительностью, дезавуирующей героику, растворённую в кислоте мерцающей суеты «мира сего», Батынков работает со стаффажем, наделяя его особой смыслосодержащей артерией.
Мотивация большинства того, чем занимается Батынков, сопряжена не с механическим созданием фантазийных миров и затейливых мифологий, а с особым, очень индивидуальным взглядом и отношением к реальности, особым восприятием того, что существует вокруг, но скрывается в пейзажах нескончаемых гаражей, промзон, ЛЭП, пахнущих током электричек. В этой прозе дней, в этих зонах отчуждения происходит то, что происходить, казалось бы, не должно, но и здесь идёт жизнь — люди живут, рожают, мечтают, куда-то лезут, болеют, умирают.
Всюду жизнь, а Батынков просто её рисует, почти без отношения к происходящему. Он не расставляет акцентов, он смотрит окрест, панорамно, а фокусировка его интереса непредсказуема, как непредсказуемо бытие атомизированных персонажей его произведений. Батынков не художник-проповедник, он наблюдатель: «что видит, то поёт». И это предопределяет очень многое в его искусстве, в репертуаре его содержаний.
«Всюду жизнь» — серия новых чёрно-белых крупноформатов, где Батынков с присущей ему специфически русской иронией, граничащей с «онегинским» сплином, живописует родную страну, наблюдаемую им то ли со стороны обочины цивилизации, то ли из космоса, то ли из окна троллейбуса на Коровинском шоссе.
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Очередной проект Константина Батынкова о другой жизни.
То, что делает Батынков, — достаточно просто, читабельно и часто, когда он того желает — изящно, чрезвычайно вариативно с казалось бы неизбежным при этом растворением авторского стиля. Чего, вопреки авторским же стараниям, не происходит. Батынков работает неистово и обильно, мотивируя свои креативные извержения исключительно внутренними творческими потребностями. По его изначальному посылу, к выставке «Другая жизнь» грозил написать полсотни холстов. Это за пару-тройку месяцев. Для его забугорных коллег по цеху, плотно встроенных в механизм реального динамичного арт-рынка, это — норма, они оценят его «стахановские» подвиги. Однако не поймут. Там подобного титанизма хватает, ситуация требует, к тому же Батынков из принципиально иного культурного пространства, из другой жизни.
Константин Батынков: «Почему “Кремль”? Наверное, время пришло. Я заметил, что за сорок лет, что я рисую, при этом живя в Москве, я ни разу не рисовал Кремль. За все это время он мелькнул на моих работах максимум пару раз. Я как-то интуитивно этого избегал, не отдавая себе отчета. В чем причина, не знаю…Оказалось трудно его нарисовать, трудно найти точку, интересный ракурс. В Европе, где были свои кремли, они практически все разрушены. Их там не осталось. Они не вписывались в городскую среду. Тамошняя буржуазия видела в них символы власти, духовного центра, что определило их под снос. На месте кремлей появились лавки, трамвайные пути, много чего появилось. У нас это все чудом сохранилось. Вся эта символика места, его традиционное наполнение и религиозное, и властное, и архитектурное сохранилось. До этого я об этом не думал, но в процессе рисования это как-то само собой открылось…Рисовал я все это практически по памяти и воображению, но оказалось, что знаешь Кремль с его видами почти досконально, на уровне интуиции. Интересно и то, что я не воспринимаю Кремль изнутри. Для меня Кремль — это всегда снаружи. Что там происходит внутри это тайна, мы этого не знаем. Это крепость посреди города, это сакральное место. Там царь, там царь-колокол, царь-пушка. Может, поэтому было так сложно подойти к этой теме, здесь всякие шутки и формализм не уместны. Да и шутить не хотелось».
Батынков и внутри ситуации и вне её, он и программист и пользователь одновременно. Он воспроизводит некую действительность, симулирует собственное по отношению к ней переживание и позицию. «Другая жизнь» — новый сценарий, новый интеллектуальный продукт, но всё о том же.
«Другая жизнь» — антитеза; это попытка всё вернуть на своё исконное место. Попытка разобраться, попытка с изначально заложенной безрезультатностью. Батынкову хочется вернуться в рамки изобразительности как основы визуальной культуры, устав от собственных же профанаций на эту тему. Если М. Дюшан в свою бытность отвинтил в одной из европейских уборных писсуар, назвал его фонтаном и, нитолики сумняшись, наделил его статусом искусства, оставив свою бесценную подпись, то К. Батынков самым, что ни есть кощунственным образом, возвернул, (фигурально выражаясь), сей объект на изначально ему соответствующее место. Батынков берётся за старую добрую живопись, усматривая в ней языковую адекватность дню сегодняшнему, пресыщенному концептуальной многосложностью и новыми технологиями. Всё вручную, всё «хенд мейд», всё оригинально, чуть топорно, при этом убедительно, размашисто и пастозно. Батынков пишет не реальность, а представление о ней, её обратную сторону, не заламинированную в пластик, без синтетики искусственного многоцветия. На монохромных поверхностях он живописует некую агеографическую «провинциальную» антиутопию, мыслимую в соотношении с утопией реальной, наблюдаемой нами то непосредственно, то со стороны, из другой жизни. Огни большого города, лакированные автомобили, пластмассовые красавицы и принудительные вакцинации — то, к чему, собственно, Батынков находится в конструктивной оппозиции, что остаётся за пределами его картины.
«Другая жизнь» — это проект о «парке культуры», который всегда рядом, доступен, но на всякий случай изолирован забором изысканной ковки. Там можно купаться в фонтанах, вкарабкиваться на космический многоразового использования, но единожды и окончательно уже использованный «Буран», там можно на подтяжках сигануть вниз головой с каланчи, возомнив себя Тарзаном, и остаться при этом никем. Сюжетов много. Там не любят героическую гримасу, а сама героика плотно слита со стаффажем, дистанция «от великого до смешного» не читаема, а «шанель» и «шинель» предстают явлениями одного порядка.