(к 200-летию Достоевского и Некрасова)
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 58, 2022
«Прочтите эти страдальчески песни сами,
и пусть вновь оживет наш любимый и страстный поэт!
Страстный к страданью поэт!..»
Достоевский о «Последних песнях» Некрасова
Как писал Мераб Мамардашвили, Россия возникла из русской литературы и русской философии. И имена Достоевского и Некрасова здесь не случайные.
Оба юноши вышли из не очень богатых+ семей. Но если предки Некрасова были богаты и свое состояние спустили в карты, оставив молодого человека практически ни с чем, то отец Достоевского, простой штаб-лекарь, держался на уровне так сказать бытовой обеспеченности. В 1838 году москвич Федор Достоевский поступил в Главное инженерное училище в Санкт-Петербурге, которое окончил в 1843 году и был зачислен инженером-подпоручиком в Петербургскую инженерную команду, но уже в начале лета 1844 г. подал в отставку. Всю молодость он мечтал посвятить себя литературе, и планка, на которую он ориентировался, была весьма высокой — Шекспир, Шиллер. Сидя в съемной квартирке, он почти год писал свой первый роман «Бедные люди», начав в 1844 г., в 1845 г. он переписал его заново и начал думать о возможности и месте публикации.
В Петербурге, этом огромном европейско-русском городе двух юных литераторов и свела судьба. К тому времени, когда Достоевский завершил свой роман, Некрасов уже оброс литературными связями, даже вошел в круг Белинского, самого влиятельного критика тех лет. Но два слова о Некрасове.
Мать поэта хотела, чтоб Николай был образованным человеком, и говорила ему, что он должен поступить в университет, потому что образованность приобретается в университете, а не в специальных школах. Но отец не хотел и слышать об этом; он послал Некрасова в Петербург для поступления в кадетский корпус. Экзамен в университет юноша не выдержал и записался в университет вольнослушателем. А стало быть, надо было зарабатывать. Денег было настолько мало, что не каждый день он мог пообедать. Со школы помню трогательный рассказ, как поэт приходил в харчевню, где дозволялось почитать газету и где был бесплатный хлеб и соль. И вот юноша прикрывался газетой и ел хлеб с солью. Питание было дикое и так длилось долго. Рак кишечника, от которого он умер, был не случаен. Не всегда было место для житья. Некоторое время он снимал комнатку у солдата, но как-то от продолжительного голодания заболел, много задолжал солдату и, несмотря на ноябрьскую ночь, остался без крова. На улице над ним сжалился проходивший нищий и отвёл его в одну из ночлежек, где он провел некоторое время. Через год он нырнул в литературную жизнь, где долго не имел успеха. Как пишут о Некрасове литературоведы и историки, он составлял азбуки, писал сказки, детские пьески, водевили, исправлял рукописи других авторов. Кажется, нет такого журнального жанра, который бы не был испробован Некрасовым. Подводя итоги этого сизифова труда, Некрасов исчислял его в сотнях печатных листов. Но он все выдержал, человек был невероятной внутренней силы. Он долго чувствовал себя бедным разночинцем. Даже свою многолетнюю возлюбленную Авдотью Панаеву, жену приятеля, соиздателя Ивана Панаева он добивался несколько лет. Существует некий рассказ (степень правдивости недоказуема), что как-то Некрасов и Панаева плыли по Волге в лодке, и красавица сказала, что, мол, нынешние мужчины красиво говорят о любви, но кто из них прыгнет в Волгу, чтобы доказать свою любовь. Некрасов встал на борт лодки и прыгнул. И покорил сердце капризницы. Панаев, однако, с ней не развелся, и образовался длительный союз трех — красивой женщины и двух мужчин, характерный для русской элиты.
Именно о страданиях влюбленного разночинца он написал стихи «Застенчивость». Приведу начало этого длинного, но совершенно «разночинско-достоевского» по пафосу стихотворения:
Ах ты, страсть роковая, бесплодная,
Отвяжись, не тумань головы!
Осмеет нас красавица модная,
Вкруг нее увиваются львы:
Поступь гордая, голос уверенный,
Что ни скажут — их речь хороша,
А вот я-то войду как потерянный
И ударится в пятки душа!
Панаева считалась одной из красивейших женщин петербургского света. В нее влюблялись все посетители литературного салона ее мужа, даже молодой Достоевский подпал под ее чары, сильно влюбился, а позднее в романе «Идиот», изображая Настасью Филипповну, описал фотографию Панаевой.
Поразительно, что этот бедный ярославский провинциал не ожесточился от нищеты. Он дал себе слово разбогатеть, и разбогател. В отчасти автобиографическом стихотворении «Секрет» (1851) есть такие строчки:
В руках была палка предлинная,
Котомка пустая на ней,
На плечах шубенка овчинная,
В кармане пятнадцать грошей.
Ни денег, ни званья, ни племени,
Мал ростом и с виду смешон,
Да сорок лет минуло времени —
В кармане моем миллион.
Но миллион случится не скоро. К миллиону он шел через издательские дела и через… карты. И Достоевский, и Некрасов были азартные игроки, но Достоевский всегда в проигрыше, Некрасов же всегда в выигрыше. В середине 1840-х он стал издателем, собирал молодых авторов в свои сборники, стараясь определить новое направление. Вот тогда-то путь юного Достоевского впервые пересекся с путем Некрасова.
Об этом эпизоде рассказывали многие, даже сам Достоевский. Но приведу здесь рассказ человека достойного, знаменитого юриста А.Ф Кони, знавшего и Достоевского, и Некрасова: «Весною 1845 года начинающий, впоследствии очень известный, писатель Григорович взял у своего сотоварища по воспитанию в Инженерном Училище рукопись его первого литературного труда и отнес ее к Некрасову, собиравшему материалы для “Петербургского Сборника”. Чтение рукописи привело их в восторг и вызвало у сдержанного вообще Некрасова слезы. С известием об этом впечатлении, самым ранним утром, Григорович поспешил к автору, а затем вместе с Некрасовым отправился к знаменитому русскому критику. — “Белинский!” — вскричал один из них, входя, — “новый Гоголь народился!”»1.
Много лет спустя, посетив больного поэта, Достоевский писал в своем «Дневнике писателя» за 1877 г.: «Странно бывает с людьми; мы в жизнь нашу редко видались, бывали между нами и недоумения, — но у нас был один такой случай в жизни, что я никогда не мог забыть о нем. Это именно наша первая встреча — друг с другом в жизни. И что ж, недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный, с первого слова начал с того, что помнит об тех днях. Тогда (это тридцать лет тому!) произошло что-то такое молодое, свежее, хорошее, из того, что остается навсегда в сердце участвовавших. Нам тогда было по двадцати с немногим лет. — Я жил в Петербурге, уже год как вышел в отставку из инженеров, сам не зная зачем, с самыми неясными и неопределенными целями. Был май месяц сорок пятого года. В начале зимы я начал вдруг «Бедных людей», мою первую повесть, до тех пор ничего еще не писавши. Кончив повесть, я не знал, как с ней быть и кому отдать. Литературных знакомств я не имел совершенно никаких, кроме разве Д. В. Григоровича, но тот и сам еще ничего тогда не написал, кроме одной маленькой статейки «Петербургские шарманщики» в один сборник. Кажется, он тогда собирался уехать на лето к себе в деревню, а пока жил некоторое время у Некрасова. Зайдя ко мне, он сказал: «Принесите рукопись» — (сам он еще не читал ее); — «Некрасов хочет к будущему году сборник издать, я ему покажу». Я снес, видел Некрасова минутку, мы подали друг другу руки. Я сконфузился от мысли что пришел с своим сочинением, и поскорей ушел, не сказав с Некрасовым почти ни слова. Я мало думал об успехе, а этой «партии Отечественных записок», как говорили тогда, я боялся. Белинского я читал уже несколько лет с увлечением, но он мне казался грозным и страшным и — «осмеет он моих „Бедных людей“ « — думалось мне иногда»2.
Восторг первых читателей был неподдельным, они прибежали к Достоевскому в четыре утра, выразить свое восхищение, поскольку нельзя спать рядом с великим произведением искусства.
Белинский был очень болен, но оставался идейным вдохновителем нового направления. Надо пояснить, что в эти годы в России тон задавала так называемая «натуральная школа». Она, прежде всего, рассматривала поверхность бытия, предполагала сострадание к низшим сословиям, к «униженным и оскорбленным», или, как позже назвал Добролюбов этих героев, анализируя прозу Достоевского, к «забитым людям». Но также и сатирическое изображение высших. Потом Чернышевский назвал эту эпоху «гоголевским периодом русской литературы». В этом контексте и был прочитан роман Достоевского.
На слова двух молодых апологетов «натуральной школы» последовал резкий ответ. ««Эк у вас Гоголи-то как грибы растут», — сурово сказал Белинский, однако взял рукопись, а вечером в тот же день пришел к ним сказать, что совершенно восхищен этим произведением и непременно желает видеть молодого автора, которого затем приветствовал самым задушевным образом и, так сказать, благословил на дальнейшую писательскую деятельность. Этот молодой автор был Достоевский, а произведение его называлось «Бедные люди», в котором затронутые Гоголем душевные переживания скромного труженика „унижаемого и оскорбляемого» и людьми и судьбой, изображены с гораздо большей широтой и берущей за сердце глубиной»3.
Лидеры «натуральной школы» приняли его за своего, за писателя, живущего интересами только сегодняшнего дня. Для них он был тот же Гоголь, ну немножко иной. Достоевский же шел в глубину, его интересовало найти метафизику человеческой судьбы, или, говоря его словами, «найти человека в человеке». Его «Двойник», который материалом напоминал и гоголевскую «Шинель», и «Бедных людей» самого Достоевского, не был принят. Забывалось, что Гоголь был не только автором «Шинели» о забитом чиновнике, но и автором «Вия», «Страшной мести», которая сказалась в докаторжной повести Достоевского «Хозяйка». Ну а «Мертвые души» тоже не были просто сатирой, ведь Гоголь ориентировался на «Ад» Данте.
Белинский умирал, но его заветами жил журнал «Современник», который выкупили И. Панаев и Н. Некрасов. И «верным ученикам» Достоевский казался отступником. Быть может, свою роль тут сыграла и зависть к успеху молодого и малоизвестного тогда писателя. И вот одна из самых скверных шуток двух знаменитостей — Некрасова и Тургенева — «Послание Белинского к Достоевскому», т.е. от лица сверхуважаемого тогда Достоевским критика зарифмованная издевка:
Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.
Затея была Тургенева, поэтому Некрасова, который ввел его в литературу, Достоевский извинил, но барин Тургенев отныне был ему непереносим.
В первые годы, годы дебюта, особость Достоевского уже чувствовалась. Тогда его необычность раздражала современников. Ему же «натуральная школа» стала казаться мундирной, ведь в ней были сюжеты, ходы и образы, которые требовали стойки смирно. Несчастный бедняк, омерзительный богач и т.п. Под этим мундиром он искал нечто другое.
Поразительно, как судьбы Гоголя и Белинского и далее переплелись в судьбе Достоевского. В 1849 г. за чтение вслух письма Белинского к Гоголю в кружке Петрашевского он был приговорен к «смертной казни расстрелянием». Духовный опыт ожидания смерти погрузил его в глубины человеческого бытия, о которых «натуральная школа» даже не подозревала.
На каторге, названной Достоевским «мертвым домом», он осознал всю сложность контакта с народом, с крестьянством. В те годы тургеневские «Записки охотника» казались своего рода откровением, высшим выражением возможного понимания русского крестьянства. Хотя, как теперь понятно, это был взгляд сверху вниз, взгляд барина. Взгляд, если сказать жестче, Миклухо-Маклая на папуасов. Неслучайно «крестьянским демократом» назвали Некрасова, а не Тургенева. Многие стихи Некрасова — в духе тургеневских охотничьих записок, но в основном он писал как бы изнутри крестьянской психеи: «Мороз Красный Нос», «Кому на Руси жить хорошо», «Коробейники» и т.д. С прочувствованной фольклорной интонацией:
В каком году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай,
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков:
Семь временнообязанных,
Подтянутой губернии,
Уезда Терпигорева,
Пустопорожней волости,
Из смежных деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина.
Горелова, Неелова —
Неурожайка тож,
Сошлися — и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
«Откровение» Достоевского было страшнее.
Напомню, что Христа распяли с разбойниками. Потом политические и уголовные шли по разным линиям. И вдруг петрашевцев, политических, соединили на каторге с уголовниками. Это была выдумка Николая Первого, столетие спустя подхваченная Сталиным. Такая вот амальгама. Достоевский там увидел не народ из «Записок охотника», народ грубоватый, но вполне вписывающийся в цивилизованный ряд, окружающий барина, только этажом ниже. Народ у Достоевского — реальный и страшный, барин для него сущностный враг. Чтобы не сойти с ума, Достоевский искал человека в человеческой особи. Это иной духовный опыт, чем у Некрасова, тем более у Тургенева. «Не испытав, нельзя судить о некоторых вещах. Скажу одно: что нравственные лишения тяжелее всех мук физических. Простолюдин, идущий в каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, еще в более развитое. Он потерял, конечно, много — родину, семью, всё, но среда его остается та же. Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки; перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом… Это — рыба, вытащенная из воды на песок… И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него в вдесятеро мучительнейшее. Это истина… даже если б дело касалось одних материальных привычек, которыми надо пожертвовать»4. Но Достоевский, как и Некрасов, был человек невероятной силы, он все выдержал и не сломался.
Некрасов не забывал своих друзей, потерпевших крушение, попавших в «мертвый дом». Удивительно, как в поэме о каторге «Несчастные» (1855), под именем Крот Некрасов вывел скорее всего Достоевского, которого еще не вернули из Сибири (интеллектуал среди уголовников). Слова Крота — это озвученная позиция великого писателя:
Меж нами был один: его
Не полюбили мы сначала —
Не говорил он ничего,
Работал медленно и мало.
Кряхтя, копается весь день,
Как крот, — мы так его и звали, —
А толку нет: не то чтоб лень,
Да силы скоро изменяли.
Он говорил: «Во многом нас
Опередили иноземцы,
Но мы догоним в добрый час!
Лишь бог помог бы русской груди
Вздохнуть пошире, повольней —
Покажет Русь, что есть в ней люди,
Что есть грядущее у ней.
Она не знает середины —
Черна — куда ни погляди!
Но не проел до сердцевины
Ее порок. В ее груди
Бежит поток живой и чистый
Еще немых народных сил:
Так под корой Сибири льдистой
Золотоносных много жил».
При слове «Русь», бывало, встанет —
Он помнил, он любил ее,
Заговоривши про нее —
До поздней ночи не устанет
Тургенев высокомерно писал, что поэзия в стихах Некрасова даже не ночевала, Достоевский находился с поэтом в постоянном творческом контакте. В гениальной повести «Записки из подполья» (1864), которая считается увертюрой к его великому пятикнижию, эпиграфом ко второй части он берет стихотворение Некрасова «Когда из мрака заблужденья…». А некрасовского «Власа» Достоевский делает предметом своего разбора в одной из глав «Дневника писателя» за 1873 г. Это любопытный анализ. Некрасов изображает богатого мужика Власа, мироеда, не знавшего никакой жалости. И вдруг грянул гром, тяжелая болезнь переменила его. Очень фольклорная тема (вспомним Кудеяра-разбойника), да и в жизни такое случалось (к примеру, история Константина Леонтьева).
В армяке с открытым воротом
С обнаженной головой,
Медленно проходит городом
Дядя Влас — старик седой.
На груди икона медная:
Просит он на божий храм, —
Весь в веригах, обувь бедная,
На щеке глубокий шрам;
Да с железным наконешником
Палка длинная в руке…
Говорят, великим грешником
Был он прежде. В мужике
Бога не было; побоями
В гроб жену свою вогнал;
Промышляющих разбоями,
Конокрадов укрывал;
У всего соседства бедного
Скупит хлеб, а в черный год
Не поверит гроша медного,
Втрое с нищего сдерет!
Брал с родного, брал с убогого,
Слыл кащеем-мужиком;
Нрава был крутого, строгого…
Наконец и грянул гром!
…
Роздал Влас свое имение
Сам остался бос и гол
И сбирать на построение
Храма божьего пошел.
С той поры мужик скитается
Вот уж скоро тридцать лет,
Подаянием питается —
Строго держит свой обет.
Именно этот сюжет использовал Достоевский в предпоследнем своем романе из великого пятикнижия, в романе «Подросток». Так что творческий контакт двух литераторов не прерывался. И Некрасов все время помнил о писателе, которого он ввел в большую литературу. А каторга прибавила новые смыслы в его судьбу.
Вот слова Достоевского о Некрасове: «Когда я воротился с каторги, он указал мне на одно свое стихотворение в книге его: «Это я об вас тогда написал», — сказал мне. А прожили мы всю жизнь врознь. На страдальческой своей постели он вспоминает теперь отживших друзей:
Песни вещие их не допеты,
Пали жертвою злобы, измен
В цвете лет; на меня их портреты
Укоризненно смотрят со стен.
Тяжело здесь слово это: укоризненно. Пребыли ли мы «верны», пребыли ли? Всяк пусть решает на свой суд и совесть»5.
* * *
И что чрезвычайно важно, поэт, может, и не шел в достоевскую глубину, но был широк, всю жизнь поддерживая все талантливое. Он вывел на литературное поприще не только Достоевского, но и Толстого и Чернышевского. Он опубликовал первую повесть Толстого (псевдоним ЛНТ) «Детство» под названием «История моего детства». Отсюда началась слава великого писателя. А Чернышевского, «мальчишку», по определению противников, сделал своим соредактором, совладельцем журнала.
Уже на каторге Чернышевский писал купцу К.Т. Солдатёнкову, человеку, рискнувшему в свое время издать собрание сочинений полузапретного Белинского и отдавшему половину дохода от издания жившей в бедности вдове критика: «Некрасов — мой благодетель. Только благодаря его великому уму, высокому благородству души и бестрепетной твердости характера я имел возможность писать, как я писал. Я хорошо служил своей родине и имею право на признательность ее; но все мои заслуги перед нею — его заслуги»6. Более того, поскольку писатели-дворяне (надо сказать, великие — Толстой, Тургенев, Гончаров, Дружинин) желали выгнать из журнала Чернышевского-семинариста, которого называли «клоповоняющим господином», Некрасов в 1958 г. резко обозначил свою неуступчивость ярославца (ярославские мужики считались самыми крутыми в России), расторгнув в 1858 г. соглашение со знаменитыми писателями. Отныне лидером, идеологом «Современника» стал Чернышевский.
Надо добавить, что у Достоевского возник контакт именно с новым лидером журнала и совершенно не сложились отношения с Тургеневым, которого он презирал как человека и общественного деятеля. Да и с Толстым он тоже расходился, особенно в период Балканской войны. Стоит привести фразу Достоевского о его видении Чернышевского в контексте неприятия этого разночинца литераторами-дворянами: «Герцен мне говорил, что Чернышевский произвел на него неприятное впечатление, то есть наружностью, манерою. Мне наружность и манера Чернышевского нравились»7.
А Некрасов, из уважения к Чернышевскому, пообещал, что ко дню ангела его жены Ольги Сократовны он напишет стихотворение, где изобразит свои ощущения красоты Ярославской губернии (записка с обещанием от 14 мая 1861 г. сохранилась), так написаны были «Крестьянские дети».
Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши — живется легко.
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая
Глядятся веселого солнца лучи.
Воркует голубка; над крышей летая,
Кричат молодые грачи.
Роман «Что делать?», написанный в Петропавловской крепости, Некрасов, хоть и опасался, но все же напечатал у себя («Современник, 1863). После запрещения «Современника» (1866) Некрасов приобретает права на издание «Отечественных записок», журнала, потерявшего практически всех подписчиков. И делает его снова ведущим органом русской интеллигенции. Цензура, правда, считала, что журнал слишком оппозиционный. Но не трогала. Некрасов что-то опубликовать там не мог, но писал. Скажем, выдал каторжанину Чернышевскому высшую оценку. Что бы ни говорили о революционерах-демократах, но точка отсчета у Некрасова, как и у Достоевского, была одна — Христос. Назвав Чернышевского пророком, он вложил в свое стихотворение вполне евангельский смысл.
ПРОРОК
Не говори: «Забыл он осторожность!
Он будет сам судьбы своей виной!..»
Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.
Но любит он возвышенней и шире,
В его душе нет помыслов мирских.
«Жить для себя возможно только в мире,
Но умереть возможно для других!»
Так мыслит он — и смерть ему любезна.
Не скажет он, что жизнь ему нужна,
Не скажет он, что гибель бесполезна:
Его судьба давно ему ясна…
Его еще покамест не распяли,
Но час придет — он будет на кресте;
Его послал бог Гнева и Печали
Рабам земли напомнить о Христе.
(Август 1874)
В середине 70-х Некрасов вдруг приглашает Достоевского, своего журнального оппонента, которого сотрудники «Отечественных записок» на дух не переносили, в свой журнал. И предлагает ему гонорар много выше, чем платил Катков: Некрасов предложил 250 рублей за лист, тогда как Катков платил только 150 рублей. Это был 1874 г. Достоевский немного растерялся, все же они были журнальными противниками, но по совету жены Анны Григорьевны, согласился представить роман в следующем году. Это был роман «Подросток».
Начал он текст, как будто это не художественное произведение, а и в самом деле «записки юноши», записки, выдернутые из гущи жизни: «Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. Одно знаю наверно: никогда уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до ста лет. Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом себе. Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, то есть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово всё, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся»8.-
Роман получился огромный. Там поднято много тем, мучавших Достоевского — прежде всего, куда пойдет молодежь, кто ее духоводители. Две фигуры очевидны. Это реальный отец, барин Версилов, и бывший дворовый Версилова Макар Долгорукий, официальный отец Подростка. Главная цель героя-рассказчика, подростка Аркадия Макаровича Долгорукого — разобраться, кто таков его настоящий отец, Андрей Петрович Версилов, начинавший свою жизнь с принятия идеалов, усвоенных из «Антона-Горемыки» и «Полиньки Сакс». Подросток почти в первых строках сообщает: «…этот человек, столь поразивший меня с самого детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и даже, может быть, еще надолго заразивший собою всё мое будущее»9. Что касается его юридического отца, которого наша идеологическая критика называет идеальным человеком, подлинным выразителем православного народа и главным смысловым героем романа, то он практически не интересует Аркадия, и тот носит именно его фамилию. Но уж слишком несимпатично выглядел в глазах Подростка отказ законного мужа от жены в пользу Версилова: «Версилов, выкупив мою мать у Макара Иванова (курсив мой. — В. К.), вскорости уехал и с тех пор, как я уже и прописал выше, стал ее таскать за собою почти повсюду». Макар не действует, а произносит значительно благоглупости. Макар скорее всего импотент. Он не мог быть реальным мужем Софьи. Первый ее ребенок, как мы знаем, — Аркадий — сын Версилова.
Ситуация, почти взятая из жизни, ведь свою будущую законную жену Николай Алексеевич Некрасов выиграл в карты у купца Лыткина. Словно из поэмы Лермонтова «Тамбовская казначейша», где казначей проигрывает улану свою жену. Поэту было 48 лет, Фёкле Анисимовне, Феклуше — около 19. По разным сведениям, она была не то дочерью солдатского барабанщика, не то военного писаря, а ее мать была прачкой. Подержав ее некоторое время на съемной квартире, как содержанку, Некрасов перевез ее к себе, дав ей другое имя — Зинаида. И в романе мать Аркадия Долгорукого была женой дворового человека, которую барин Версилов не выиграл, разумеется, но отобрал у слуги.
У Некрасова, несмотря на тяжелую юность, было немало женщин, как и положено поэту, тем более дворянину. Светские (Панаева), француженка Селина Лефрен и последняя, ставшая смыслом и опорой его жизни — Фёкла Викторова, (Зинаида), которой он дал свое отчество, а за несколько месяцев до смерти обвенчался с ней, дав свою фамилию, чтобы оставить ее юридически защищенной. И надо сказать, что у русского Пигмалиона получилась чудесная Галатея, умная, преданная, заботливая. Она выучилась французскому, была первой слушательницей его стихов.
Надо сказать, что «Подросток», один из лучших романов Достоевского, поразивший Европу, в России поначалу практически не прочитанный. Писатель нервничал, как бы в «Отечественных записках» не потребовали от него изменений в романе в духе их направления. Хотя там были и аллюзии на судьбу самого главного редактора. Скажем, тема Некрасова о приобретении миллиона стала одной из важнейших в романе. «Миллион — вот демон Некрасова! Что ж, он любил так золото, роскошь, наслаждения и, чтобы иметь их, пускался в «практичности»? Нет, скорее это был другого характера демон; это был самый мрачный и унизительный бес. Это был демон гордости, жажды самообеспечения, потребности оградиться от людей твердой стеной и независимо, спокойно смотреть на их злость, на их угрозы. Я думаю, этот демон присосался еще к сердцу ребенка, ребенка пятнадцати лет, очутившегося на петербургской мостовой, почти бежавшего от отца»10. Именно этот демон терзает душу юного героя романа Аркадия Долгорукого. Роман написан от первого лица, и герой ясно высказывает свое кредо: «Моя идея — это стать Ротшильдом. Я приглашаю читателя к спокойствию и к серьезности. Я повторяю: моя идея — это стать Ротшильдом, стать так же богатым, как Ротшильд; не просто богатым, а именно как Ротшильд»11 («Подросток»). В сущности, перед нами «роман воспитания». И ясно, что отдаленный прототип Аркадия — это Некрасов с его бесприютной юностью, желанием стать сильным и независимым, а также он и прототип родного отца Подростка, барина Версилова.
У Достоевского намек на смысл образа часто дает фамилия героя. Т. Касаткина ищет смысл ее в латинском слове verso (лат.), т.е. катить, катать; кружить, вращать; вертеть, поворачивать; метаться от одного решения к другому12. Но, кажется, вряд ли Достоевский стал бы искать в латыни некие слова для выражения метаний героя (латынь не была его языком, это язык юных нигилистов), естественнее в поисках фамилии обратиться к языку, которым он владел свободно, которым говорят его герои (от Верховенского до Версилова) — к французскому. С перевода бальзаковской «Евгении Гранде» он начинал свою литературную карьеру, многие реминисценции романов Бальзака и Гюго очевидны в его творчестве. Тема Парижской коммуны — явная тема его размышлений. На парижской баррикаде погибает Рудин, герой Тургенева, с которым у Достоевского шло внутреннее соперничество. Герои его романов — люди 40 — 50-х годов — постоянно вставляют французские словечки, одного из всеми признанного прототипов Версилова — Герцена — он называет по-французски «gentilhomme russe et citoyen du monde». По-французски писал свои историософские статьи Тютчев. Версилов вспоминает в ключевом идеологическом эпизоде картину Клода Лоррена, французского художника, так что все ведет нас к поиску французского корня фамилии героя. Vers (франц.) — 1) стих 2) стихи, поэзия; faire des vers — сочинять, писать стихи; mettre en vers — облечь в стихотворную форму. И этот смысловой корень фамилии весьма подходит герою. Версилов — поэт, мечтатель, рассказ о золотом веке по картине Клода Лоррена он заканчивает стихотворением Гейне, немецкого поэта, значительную часть жизни прожившего во Франции. Николай Семенович, резонер романа, пытаясь подвести итоги исповеди подростка, замечает о Версилове проницательно: «Он истинный поэт и любит Россию, но зато и отрицает ее вполне»13. Эта характеристика вполне подходит поэту Некрасову. В 1852 г. Некрасов написал программное стихотворение «Блажен незлобивый поэт», оно как бы мотивировано смертью Гоголя, но оказалось кредо самого поэта.
Но нет пощады у судьбы
Тому, чей благородный гений
Стал обличителем толпы,
Ее страстей и заблуждений.
Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.
Его преследуют хулы:
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
И веря и не веря вновь
Мечте высокого призванья,
Он проповедует любовь
Враждебным словом отрицанья.
Последние годы Некрасов очень тяжело болел, его реальной жизненной опорой была его Галатея, Зинаида Николаевна, сохранившая верность поэту и его памяти до самой своей смерти. Она выполняла функцию сиделки, медсестры, нянечки и бесконечной слушательницы его новых стихов. Он писал ей стихи (Зине. «Двести уж дней…»):
Двести уж дней,
Двести ночей
Муки мои продолжаются;
Ночью и днем
В сердце твоем
Стоны мои отзываются,
Двести уж дней
Двести ночей!
Темные зимние дни,
Ясные зимние ночи…
З<и>на! закрой утомленные очи!
З<и>на! усни!
1876
Как водится, перед смертью пошли клеветы, и тогда очень резко в защиту Некрасова выступил в своем «Дневнике писателя» (за 1877 г.) Достоевский: «Некрасов есть русский исторический тип, один из крупных примеров того, до каких противоречий и до каких раздвоений, в области нравственной и в области убеждений, может доходить русский человек в наше печальное, переходное время. Но этот человек остался в нашем сердце. Порывы любви этого поэта так часто были искренни, чисты и простосердечны! Стремление же его к народу столь высоко, что ставит его как поэта на высшее место. Что же до человека, до гражданина, то, опять-таки, любовью к народу и страданием по нем он оправдал себя сам и многое искупил, если и действительно было что искупить…»14.
Достоевский пережил Некрасова на три года, успел произнести речь на его похоронах. Там и выстроил ряд: Пушкин — Лермонтов — Некрасов.
Да, это и в самом деле были сильные люди! Два юбиляра-современника, два великих русских писателя. Такие люди и создавали русскую литературу, творя тем самым Россию.
* Публикуется в сокращении, полная версия опубликована в журнале «Философические письма. Русско-европейский диалог», №3, 2021
Примечания
1 Кони А.Ф. 1821-1921. Некрасов. Достоевский. По личным воспоминаниям. Пб.: Кооперативное издательство литераторов и ученых. 1921. С. 47.
2 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 25. Л.: Наука, 1983. С. 29.
3 Там же. С. 48.
4 Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 4:. Л.: Наука, 1972. С. 55.
5 Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1877 // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 25. Л.: Наука, 1983. С. 31.
6 Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.: ГИХЛ, 1939–1953. Т. XV. С. 703.
7 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 21. Л.: Наука, 1980. С. 25.*
8 Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 13. Л.: Наука, 1975. С. 5.
9 Там же. С. 6.
10 Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1877 // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 26. Л.: Наука, 1984. С. 122.
11 Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 13. Л.: Наука, 1975. С. 66.
12 См. Касаткина Т. А. Образы и образа. «Подросток» //Касаткина Т. А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве
Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле слова». М.: ИМЛИ РАН, 2004.
13 Достоевский Ф.М. Подросток. С. 452.
14 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 26. Л.: Наука, 1984. С. 126
© Текст: Владимир Кантор