Интервью Сергея Адамовича Ковалева
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 57, 2021
Это интервью С.А. Ковалева было специально подготовлено и опубликовано
в книге «Искусство невозможного». Президентский Совет по правам человека 1993-2018.
Под общ. ред. М.А. Федотова. — М.: Бослен, 2019.
Сергей Адамович Ковалев — советский диссидент, участник правозащитного движения в СССР и постсоветской России, российский политический и общественный деятель. С 1966 года, со времени суда над писателями Синявским и Даниэлем — участник движения в защиту прав человека в СССР. 28 декабря 1974 года Ковалев был арестован по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде», приговорен к семи годам лагерей строгого режима и трем годам ссылки.
В годы перестройки вернулся в Москву. Принимал участие в различных общественных инициативах: входил в оргкомитет Международного гуманитарного семинара (декабрь 1987), участвовал в создании пресс-клуба «Гласность», в учредительном съезде общества «Мемориал» (с 1990-го — сопредседатель этого общества). В 1989 году по рекомендации А.Д. Сахарова назначен сопредседателем с советской стороны Проектной группы по правам человека при Международном фонде за выживание и развитие человечества (впоследствии — Российско-американская группа по правам человека). Тогда же вошел в Московскую Хельсинкскую группу. С 1990 по 1993 год — депутат Съезда народных депутатов России, член Президиума Верховного Совета Российской Федерации. В 1993 и 1995 годах — депутат Государственной Думы РФ. С 1996 года — член российской делегации на Парламентской Ассамблее Совета Европы.
Председатель Комитета по правам человека Верховного Совета России (1990–1993); Председатель Комиссии по правам человека при Президенте России (с 1993 года, в январе 1996-го подал в отставку в связи с несогласием с политикой Кремля в Чечне). В январе 1994-го избран первым Уполномоченным по правам человека (смещен Государственной думой с этого поста в марте 1995-го).
Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации в 1994-1995 годах. Один из авторов российской Декларации прав человека и гражданина (1991) и 2-й главы Конституции России — «Права и свободы человека и гражданина» (1993). Председатель Российского историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», президент организации «Институт прав человека».
Лауреат более чем десятка международных премий, почетный доктор ряда европейских университетов. В 1995 и 1996 годы его кандидатура выдвигалась на соискание Нобелевской премии мира.
Ред. Сергей Адамович, председателем Комиссии по правам человека вы были назначены в сентябре 1993 года. Какова ее предыстория? Имеется в виду, конечно, не застой, а перестроечное время.
С.К. Я с 1990 года возглавлял Комитет по правам человека в Верховном Совете РСФСР. Он, как и положено, готовил законопроекты по своему профилю. Ни один из наших законопроектов не прошёл до августовского путча 1991г. Зато после разгрома путча наши проекты, не без дискуссий, но были приняты все до единого. Полагаю, причина такой перемены в ВС печально проста — составлявшие большинство коммунисты опасались, что с ними поступят так же, как они поступили бы со своими оппонентами, если бы путч победил. Итак: Закон о чрезвычайном положении (он удивил тогда иных наивных правозащитников — о, будь он применён в Чечне, многих зверств удалось бы избежать!); Закон о реабилитации жертв политических репрессий; о беженцах и вынужденных переселенцах (его разрабатывал в основном М.Г. Арутюнов); важным успехом были изменения и дополнения к пенитенциарному законодательству — тогда это называлось ИТК. С тех пор тюремные правила и практика менялись не раз, но многие наши нормы невозможно отменить. СССР ведь по этой части был буквально на уровне КНДР, стран арабского Востока. Были отменены иные виды наказания: смирительная рубашка; наказание голодом — весьма пониженные нормы питания в карцере, ШИЗО и ПКТ (а то и норма 9-б — день «пониженка», в день только скудная хлебная пайка); лишение свиданий; лишение посылок и бандеролей. Обязали выдавать в ШИЗО постельное бельё. Вспоминаю, как сам в ШИЗО от холода по восемь раз за ночь просыпался, приседал, размахивал руками, хватался за еле теплящуюся отопительную трубу.
Ну, и многое ещё, чего удалось добиться тогда, а теперь пошло прахом.
Вот, собственно, это и есть предыстория Комиссии.
Ред. Сергей Адамович, приказ о назначении вас на должность председателя Комиссии был подписан 26 сентября 1993 года, то есть через несколько дней после знаменитого Указа президента Ельцина № 1400 о роспуске Верховного Совета. Это не случайно?
С.К. Нет, не случайно. При всех неприглядных обоюдных подробностях жестокого противостояния Ельцин — Хасбулатов, Руцкой (вместе с заметным большинством ВС), Борис Николаевич всё же отчётливо ощущал сторону Права. Не так уж это было сложно в тех чудовищных обстоятельствах, но, признаем, успешному карьеристу КПСС не очень и легко. Всё же, он был очень одарён, партийные успехи не лишили его человечности и совести.
Он доверял мне. Знал, что я поддерживаю гайдаровские реформы, что своекорыстная, циничная позиция Хасбулатова мне отвратительна. Возможно, сыграли роль моё тюремное прошлое и дружба с А.Д. Сахаровым. О замысле создания Комиссии я не знал, думаю, это подсказали Бурбулис и Филатов.
Тот период раскола власти трагичен, нелеп и смешон. Мы, противники Хасбулатова и Руцкого — примерно четверть ВС, сто или более депутатов — перестали ходить в Верховный Совет. Это было невозможно. По парламентским коридорам, гремя шашками, а то и шпорами, шлялись самодеятельные казаки, обвешанные самодельными крестами и медалями, самопроизведённые в позабытые казачьи чины. Прибывали и другие вооружённые люди. Парламент пёк Законы и Постановления, как блины. И без того убогую советскую Конституцию кромсали, перелицовывали, давили, как Бог черепаху, нисколько не смущаясь вопиющими противоречиями её наспех сляпанных, новых лоскутов.
Сложился парадоксальный альянс коммунистов и новоиспечённых демократов широчайшего спектра — от православных до националистов с великодержавными, если не хуже, наклонностями. Это были довольно молодые, образованные люди. Классический сталинизм и Хрущёвская оттепель пришлись на раннее детство и отроческий возраст этого поколения. В Брежневскую эпоху они изучали марксизм-ленинизм, аккуратно посещали комсомольские собрания, но уже робко задумывались. А тут Горбачёвская перестройка с непредвиденными, на грани чуда, последствиями, которые и не снились её отцам-основателям. Распахнувшиеся перспективы кружили молодые головы и рождали отчаянный, я бы сказал, истеричный революционизм. Любая ссылка на парламентскую процедуру встречала насмешливое недоумение. В выступлениях господствовала непристойная стилистика вождя мирового пролетариата. Банальной очевидностью стал лозунг «Вся власть Советам!» (т.е., разумеется, Верховному Совету РФ). В некотором виде он проник тогда и в конституционные новации. Этим демократам было невдомёк, что краеугольный камень демократии — вся власть никому!
Ну, а коммунисты играли свою игру, желая тихого реванша за 1991 год. Некоторые успешные шаги в эту сторону уже были сделаны и раньше. Партнёрство с хасбулатовскими демократами их вполне устраивало.
Похоже, что наша обструкция никого особенно не беспокоила, но ходить в этот цирк было неприятно и бессмысленно.
Иногда мы собирались, вступая в горячие, не слишком содержательные обсуждения. И вот, однажды Николай Тимофеевич Рябов, при нечаянной встрече сказал мне о подготовленном уже Указе № 1400. Он должен быть оглашён сегодня, в 20:00. Было уже 7 вечера, времени на встречи и обсуждения не было. Я двинулся в Кремль. Я предвидел не лучшие последствия этого Указа и хотел просить Президента повременить со столь жёсткими мерами. С Ельциным меня под разными предлогами не соединили, я говорил с Козыревым. Я убеждал продолжить переговоры в Свято-Даниловском монастыре, не уступая принципиальных позиций, но публично предлагая компромисс, где только возможно. Прекратить мелочные провокации с президентской стороны, когда, например, в Белом Доме временно отключили канализацию. Заставить оппонентов демонстрировать агрессивность, ведь они и так преуспели в этом. Козырев вяло пообещал передать мои просьбы президенту. Знал, наверняка, что всё уже решено. Так оно и оказалось.
Должен сказать, что Борис Николаевич весну, лето и начало осени 1903 г. вёл себя крайне легкомысленно — прямо скажем, бездарно. В апреле он убедительно выиграл известный референдум. Помните «да, да, нет, да»? Невооружённым глазом было видно, что Хасбулатов в панике. Надлежало развивать успех. Но Б.Н., упоённый победой, отправился на Валдай купаться, играть в теннис, предаваться возлияниям. Помню, как мы втроём — С.Н.Юшенков, Л.А.Пономарёв, и я — отправились в Валдайскую резиденцию, чтобы попытаться разбудить Президента. Мы рассказали, что происходит с Конституцией, и объяснили, что Верховный Совет неправомочен это проделывать (откуда первому секретарю обкома было знать это?). Ну и всё, о чём уже говорилось.
Организатор президентского досуга Коржаков был очень недоволен. Поначалу и Президент тоже. Но постепенно Б.Н. заинтересовался, стал задавать осмысленные вопросы. Поблагодарил и обещал обдумать ситуацию всерьёз. Полагаю, что и намерен был обдумать. Да, видно, недосуг — отвлёкся на развлечения.
Между тем, социальное возбуждение вокруг круто нарастало. Тому были веские причины — нарастающие экономические трудности для всех, кроме некоторых. Горожане жили впроголодь, деревня голодала, воровала и спивалась. Тем временем воздвигались особняки за крепкими заборами, совсем как в песне Галича.
Здесь не место для скрупулёзного анализа этих печальных обстоятельств, да он мне и не по силам. Уверенно утверждаю, однако, что хасбулатовская команда бесстыдно спекулировала на народном недовольстве, сулила златые горы, прямо провоцировала бунт — иными словами этого не назовёшь. Бунт и был их незамысловатой стратегией. Генерал Макашов, военный лидер разбушевавшихся депутатов, с парламентской трибуны проповедовал грязный антисемитизм вперемешку с непристойностями. Вот это и была их демократия.
Дальше случилось то, что не могло не произойти. Мятежники захватили московскую мэрию. Безоружная толпа (в составе которой были немногие кое-как вооружённые люди), брошенная Руцким на штурм телецентра Останкино, была безжалостно расстреляна милицией. Там и полегли главные жертвы начала октября. Хотелось бы надеяться, что это был эксцесс исполнителя, но, увы, уверенности в этом нет. Ну, и танковый обстрел Верховного Совета тоже не из разряда парламентских процедур. Однако же, насколько мне известно, из защитников Белого Дома никто не погиб — защитников просто не было. Внутренние части здания были недоступны для танковых орудий, а после обстрела штурмующие, без малейшего сопротивления, вывели из горящего дома всех, кто там находился.
Прямо скажем, победители отнюдь не блистали рыцарскими достоинствами. Но факт есть факт — в октябре 1993 Президент Ельцин предотвратил гражданскую войну.
Ред. Вернемся к приказу о Комиссии.
С.К. Приказ-то в одну строчку был, надо было готовить проект президентского Указа о Комиссии, её регламент. Мы напряженно работали с моим заместителем, Сергеем Сироткиным, соратниками по «Мемориалу»* — Арсением Рогинским, Никитой Охотиным, моей помощницей Лидией Семиной. Согласно Указу, Комиссия получила статус консультативного органа, полностью независимого от любой ветви власти. По просьбе Президента Комиссия давала экспертное заключение по проблемам прав личности. Разумеется, она была вправе и по собственной инициативе принимать к рассмотрению любое дело, которое сочтёт затрагивающим права человека. Мы могли свободно публиковать свои заключения. В Комиссию вошли Сергей Сергеевич Аверинцев, Михаил Георгиевич Арутюнов, Елена Георгиевна Боннэр, Игорь Несторович Голембиовский, Александр Терентьевич Копылов, Сергей Васильевич Сироткин. Конечно, Арсений Борисович Рогинский, Олег Петрович Орлов, Никита Глебович Охотин, Александр Юльевич Даниэль были нашим активом и важными экспертами.
Ред. Сергей Адамович, вы, мягко говоря, недолюбливали Хасбулатова и компанию, но есть немало документов октября-ноября 1993 года, где вы протестуете против произвола милиции, отлавливавшей предполагаемых участников мятежа.
С.К. Естественно. Мы руководствовались Декларациями ООН, Декларацией прав человека, написанной нашим же парламентским Комитетом и принятой Верховным Советом еще до его раскола интриганами, рвущимися к власти. В ту же сторону «смотрели» Декларация и законопроект «О судоустройстве» Бориса Андреевича Золотухина, с большой группой выдающихся юристов.
Террористов и подозреваемых надо задерживать, при соблюдении строгих процессуальных норм, а человека, высказывающего свое мнение, каково бы оно ни было, преследовать нельзя.
Ред. Устав Комиссии перекликается с главой в Конституции 1993 года, которую вы написали?
С.К. Конечно. Была содержательная общая концепция Конституции, сделанная еще в «советское» время. Разумеется, регламент Комиссии основывался на этой концепции. Более того, к тому времени был готов и тщательно обсуждён проект 2-й главы Конституции о правах человека, который написали мы с С.В. Сироткиным. Фактически в этом виде он и вошёл в Конституцию РФ после конституционного референдума 1993г.
Важной нормой стал приоритет международных обязательств, ратифицированных парламентом, перед внутренним законодательством. Впрочем, теперь г-н Зорькин показал цену Конституции.
Ред. В январе 1994-го вы становитесь еще и омбудсменом — первым в российской истории Уполномоченным по правам человека. Эти ваши две ипостаси — омбудсмена и председателя Комиссии — реализовывались параллельно или дополняли друг друга?
С.К. Вообще говоря, такого совмещения (кстати, не 2-х, а 3-х ипостасей — ещё и депутат парламента) просто не должно быть. Член думы — политик, член Комиссии — советник политика, Президента. А омбудсмен обязан быть принципиально вне политики. Это независимая конституционная (что очень важно) фигура, не обладающая никакими властными полномочиями, но наделённая правом по своему усмотрению обращаться в государственные органы и в суд по вопросам, затрагивающим права личности. Впервые эта должность появилась в Швеции, теперь уже более 200 лет назад, затем в других странах. Дума избрала меня омбудсменом, опираясь исключительно на ст. Конституции, когда соответствующий Закон только ещё разрабатывался. Писали его мы с Сироткиным, а вносила от своего имени депутат Елена Мизулина, чтобы не будить «личной злобы» во фракции коммунистов. (Кто бы предугадал тогда нынешнее перевоплощение Мизулиной?) За весь мой короткий срок в этой почтенной должности законопроект прошёл только первое чтение. Сейчас я не помню подробностей той, исходной, редакции его текста. Но я понимал, что когда Закон вступит в силу, то по его ли норме, либо по нравственному долгу, мне надлежит покинуть парламент. Пока же шли невообразимо трудные, нудные, непривычные и неприятные мне хлопоты по организации будущей службы омбудсмена, которая была обязана обрести моральный авторитет.
Ред. С чего началась практическая работа в Комиссии при Президенте?
С.К. Мы понимали, что в наш адрес пойдут десятки тысяч писем, жалоб — так и случилось. Значит, нужен был аппарат. Он был небольшой: Илья Бурмистрович и Юрий Шиханович. (Короткое время им помогала Надя Емелькина). Они все систематизировали, приводили в порядок документацию, вели служебную переписку.
Ред. Сергей Адамович, что вы считаете наибольшим достижением Комиссии в тот период, когда вы ей руководили?
С.К.Летом 1994 года вышел Указ Бориса Николаевича о том, что можно держать человека под стражей в течение 30 дней без предъявления обвинения. Не двое, не трое суток, а 30! Чудовищное нарушение Конституции со стороны ее гаранта. А для чего эти 30 суток? Да для того, чтобы выбить признательные показания: почувствуй беспомощность, пойми, что тюрьма не сахар. Я всюду выступал против Указа, противоречащего Конституции. Мне предложили выступить на коллегии Генпрокуратуры. Я не ожидал, что меня так внимательно выслушают, и критика будет принята. В конце моего выступления даже раздались аплодисменты. Правда, весьма хмурый Генпрокурор заметил своим сотрудникам: здесь вам не театр, вы еще «браво» закричите.
В итоге Борис Николаевич приглашает меня и говорит: «В вашей критике есть смысл». Я ему: «Так отмените Указ!». Он подумал и говорит: «Вот вам поручение. Проследите, чтобы этот Указ не использовался в нарушение Конституции». Я был потрясён. Говорю: «Это невозможно, я не волшебник. Указ самим своим существованием грубо противоречит Конституции». Он: «Ну, вот я и даю вам поручение, чтобы вы проследили за всеми случаями нарушений прав граждан».
Тогда я понял, чего он недоговаривает: чтобы не били.
Наша Комиссия продолжала свою критику. Важна была публичность протеста. Помнится, Указ не был отменён, но он как-то «рассосался», перестал упоминаться, и жалоб не стало. Думаю, в конце концов, он когда-то тихо исчез из числа действующих нормативов. К сожалению, навалившиеся бурные события не позволили нам дотошно следить за его судьбой — сил не хватало.
Вот это важный документ и очень важная поездка. Жаль, что здесь я не могу входить в подробности — это заняло бы много страниц. В двух словах — для меня, и для нашей Комиссии, это было преддверием Чечни. Речь шла об осетино-ингушском кровавом конфликте. Силовики и некоторые депутаты, которым Ельцин доверял, дезинформировали его и Думу относительно распри, разгоревшейся в 1992г. Сталинским депортациям подверглись все ингуши, составлявшие значительную часть населения Пригородного района Северной Осетии (предместья Владикавказа). Их попытки (в соответствие с Законом) вернуться в родные дома встретили яростное сопротивление осетин, заселивших Пригородный район, и осетинской милиции. Самое страшное — это сопротивление фактически было поддержано Федеральными силами.
Оговорюсь. Ситуация была отнюдь не простой. Обе конфликтующие стороны имели свои резоны. И законодательство было весьма далеко от совершенства. И разрешение конфликта требовало времени и незаурядных усилий. Но главная вина за неисчислимые людские жертвы лежит на Федеральных Вооружённых силах, ставших на одну сторону конфликта.
В этой поездке участвовали Сироткин, Рогинский, Орлов. Других не помню. Б.Н.Ельцин благодарил нас за отчёт и предложения. Высоко оценила мой доклад Федеральная Палата. Вот и всё. Никакого конкретного использования наших рекомендаций, как водится, не случилось.
Во время этой поездки мы ненадолго заехали и в Чечню, получивши первый личный заряд острой информации о проблеме, которая вскоре станет главной для России.
Чечня — это главное в моей судьбе, в судьбе первой Комиссии при Президенте, в судьбе службы первого российского омбудсмена (да, может, и последующих). Неблагополучная и символическая судьба, но тут уж, что поделаешь — сложилось так, как сложилось. Однако ж, вот уже 22 года чеченский фактор из самых первостепенных, определяющих опасную политическую эволюцию России — и её влияние в мире. Вот это уж вам не комиссия при Президенте.
Миссия Уполномоченного по правам человека вылетела в Чечню 11-го декабря 1994г., ещё до начала военных действий. В её составе были: Михаил Михайлович Молоствов (ДВР), Валерий Васильевич Борщов (Яблоко), Леонид Николаевич Петровский (КПРФ), Олег Петрович Орлов (Мемориал*) и я. Позднее к нам присоединился Юлий Андреевич Рыбаков (ДВР), а Петровский уехал. Я не стану перечислять здесь всех мемориальцев, постоянно приезжавших к нам, рисковавших, и самоотверженно работавших.
Было бы безумием пытаться рассказать здесь о событиях 1-ой чеченской и нашей работе там — это не лезет в интервью. Об этом уже писано-переписано. Есть замечательные мемориальские издания — и об этой вой-
не, и о последующем, вплоть до наших дней. Есть содержательные мемуары.
Увы, однако, наиболее энергично распространяемая доля публикаций — заказная, грязная клевета, продукция военных и иных государственных «информационных» структур и их троллей. Вступать с ними в полемику унизительно и бессмысленно. Я просто сделаю ряд утверждений, которые легко доказал бы при добросовестном, мало-мальски независимом, рассмотрении.
Нашему отъезду в Чечню явно и нагло препятствовали какие-то военные (возможно, и иные) структуры. Надо думать, заранее знали — будет, что скрывать.
Печальные предвидения полностью оправдались. Мы получили неопровержимые доказательства пыток, которым подвергались со стороны федералов пленные комбатанты, а также мирные жители, подозреваемые в помощи повстанцам, или в ночных партизанских рейдах. Подчас всех, кто содержался в «фильтрационных пунктах», избивали ежедневно, по утрам, «в режиме поверки». А при допросах пытали — в частности, электрическим током; везло тем, кому электроды помещали не на половые органы.
Многих задержанных сбрасывали в т.н. «зинданы» — глубокие конусные ямы. Сиди. Где ешь, там и нужду справляй. Вытаскивали только на допросы. Наша миссия не встретила ни одного задержанного, кто не подвергался бы пыткам, в лучшем случае побоям.
Мы с Андреем Блинушовым побывали в небольшом «пыточном поезде», который ездил туда-сюда на коротком отрезке пути Моздок–Беслан. (Ради конспирации, что ли?) Мы узнали «технику» допросов. Следователь извиняется и выходит «на минутку». Вот тут охранник принимается за своё дело. Следователь возвращается и, как ни в чём не бывало, вежливо продолжает допрос. А по ночам пьяная охрана избивает всех подряд. По ходу войны упомянутые противоправные методы развивались и совершенствовались. Далее я буду опираться на опыт двух чеченских войн, сосредоточившись на общих характеристиках преступных репрессалий и не оговаривая конкретные различия. Репрессии становились всё более централизованными и управляемыми. Все, кто немножко следил тогда за событиями, помнят слова «зачистка», «исчезновение», «блокпост». Это связанные слова. Люди исчезали и при зачистках, и на блокпостах. Иногда на время, нередко навсегда. Тем, которые возвращались, было что рассказать о пытках и зинданах. А тех, кто не вернулся, иногда находили в общих захоронениях связанными колючей проволокой, со следами пыток, часто с уничтоженным лицом, что затрудняло опознание, или делало его невозможным. Мирные жертвы. Грозный бомбили, начиная с конца декабря 1994г. Бомбили просто город. Может, и были какие специальные цели, но уж просто город бомбили точно. Приблизительно до конца февраля, только в Грозном, погибли примерно 25 тысяч мирных жителей. Конечно, этот наш подсчёт не мог быть точен, но я ручаюсь, что мы применили все известные способы, чтобы не посчитать больше одного раза одну и туже жертву, сведения о которой получены из разных источников. Мы очень следили за этим. Вычисления проводил Э.Гельман, весьма квалифицированный математик.
Судебные прецеденты. Судебная реформа, которая внушала надежду своими первыми, робкими шагами в начале девяностых, которая всего за год до Первой Чеченской опиралась уже на Конституцию, круто повернула назад. Одна из 3-х независимых ветвей власти демократического государства — Судебная Власть — так Властью и не стала. Главный принцип Правосудия — Право вне политики и над политикой — в судебной практике послушно и быстро сполз назад, к привычному, такому удобному для государства, марксистскому — право есть воля господствующего класса, выраженная в форме закона. Этой реставрации очень способствовала Чеченская война. Пожалуй, она-то и была толчком реставрации.
Не раз возникал вопрос: а что же чеченская сторона, как у неё с правами человека? Ой, отнюдь не благополучно. В самом начале вооружённых столкновений было намного лучше, нежели со стороны войск РФ. Понятное дело — карательная экспедиция. Потом в чеченском сопротивлении стремительно нарастала роль т. н. «полевых командиров». Эти судили и рядили по-своему, то, что называлось государственная власть, было им нипочём. Были ли у нас претензии и к «центральной власти» Чечни? Да, конечно. Но здесь я не стану об этом говорить. Ибо это мы, Россия, явились «восстановить право и конституционный порядок». И немедленно показали всей Чечне варварское беззаконие, поощряемое государством. Насилие, осуществляемое не какими-то бесконтрольными партизанами, а государственными войсками, под командой высоких государственных чинов. Я был омбудсменом России, и мой долг — правопорядок в тех силах, которые представляют РФ. Нет, мы не были безучастны к чеченскому произволу. Должен сказать, что здесь нам хоть что-то, хоть когда-то удавалось. А при апелляциях к российскому командованию ни-ко-гда.
Единственный весомый (и очевидный!) успех нашей миссии — спасение нескольких сот заложников в Будёновске, в середине июня 1995г. (террористы Басаева удерживали в местной больнице не менее 1 500 человек). В составе нашей группы были, как обычно, М.М.Молоствов, В.В.Борщёв, О.П.Орлов, Ю.А.Рыбаков, на этот раз с нами были Александр Авраамович Осовцов и Виктор Васильевич Курочкин. Был штурм огромной огневой мощи; его результат — десятки погибших заложников, шестеро спецназовцев, немногие жертвы среди террористов. После штурма была телефонная связь с Басаевым, выразившим надежду на встречу. Я связался с Е.Т.Гайдаром. Часа через 2, В.С.Черномырдин поручил мне создать и возглавить группу переговорщиков. Результат переговоров — проект соглашения об освобождении заложников, перемирии и начале мирных переговоров. Этот проект, подписанный нашей группой, Басаевым и кем-то из его подчинённых, был передан Виктору Степановичу. Последовали телефонные переговоры Черномырдина с Басаевым, но проект не подвергся существенным изменениям. Худо-бедно, перемирие и вялые переговоры продолжались до декабря. Что ж, это тоже спасло сколько-то жизней. Басаев потребовал гарантий безопасности своего отряда. Потому вся наша группа, несколько журналистов и человек, по-моему, около ста из находившихся в больнице горожан, сопровождали басаевцев до селения Зондаг уже в качестве заложников (впрочем, добровольных), так сказать, «живого щита» на случай нападения по дороге. События в Будённовске — первый и единственный отечественный случай, когда высшая власть без колебаний отдаёт приоритет спасению жизней заложников. (Первым лицом в те дни был В.С.Черномырдин. Б.Н. Ельцин был тогда заграницей и даже не подумал срочно вернуться!)
Ред. Какое в это время у вас было общение с президентом?
С.К. В первый же раз, как я отлучился из Чечни (это было 5-го января 1995г.), еще из машины, я позвонил в Кремль и сказал руководителю канцелярии президента Илюшину, что требую немедленной встречи с Борисом Николаевичем. Илюшин опешил: так с президентом не говорят. Я ответил резко: я прилетел из города, превращённого в руины русскими войсками; города, заваленного трупами жителей и российских солдат; я хочу и имею право посмотреть в глаза Президенту; мой служебный долг — спросить, что он намерен предпринять, чтобы остановить национальную трагедию. Вскоре раздался звонок: «Завтра в 11.00».
Первое мгновение нашей встречи снимали несколько телекамер. Мы поздоровались, и Б.Н. попросил журналистов удалиться. Полуторачасовая встреча оказалась моим монологом. Я избегал персональных упрёков. Рассказал всё, что видел. Просил (я употребил даже слово «умоляю») хотя бы о коротком перемирии, чтобы убрать трупы, может быть, найти и вывезти раненых. Ельцин произнёс всего одну фразу. Жёстко, уверенно, неприязненно: «Спасибо. Я Вас понял. Сейчас не время». Это была наша последняя встреча. Я вернулся в Чечню.
Наша группа упрямо искала возможности мирного разрешения конфликта. Я не раз встречался с Масхадовым и с Дудаевым. С ним был согласован проект перемирия для переговоров о прекращении войны. Естественный проект — совместные органы контроля условий перемирия, в том числе, соблюдения прав человека, представительство сторон, главные проблемы обсуждения на переговорах. Связи с Москвой уже не было, я продиктовал текст из Гудермеса сотрудникам МИДа для А.В.Козырева. Была не одна подобная попытка. Безрезультатно.
Госдума с топотом и криком разоблачала мой «переход на сторону врага». Именно поэтому в начале марта 1995г я был отрешён от должности омбудсмена. С этого момента наша миссия в Чечне стала миссией Мемориала. В январе 1996г., с довольно резким заявлением, я сложил полномочия председателя Комиссии при президенте. Это не было актом отчаяния, это был протест. Я ни с кем не обсуждал своё решение. Но все члены Комиссии поддержали протест, и вышли в отставку вместе со мной. Весной 1999г. Госдума голосовала импичмент Президенту Ельцину. Главное обвинение — развязанная им чеченская война. Забавно — и по представительству политических сил, да, фактически, и по основным персонам, это была та же самая Дума, которая наказала меня за протест против войны. Разумеется, я голосовал против импичмента — стыдно сваливать общую вину на козла отпущения.
* От всех редакций под угрозой страшных кар требуют указать, что Мемориал «внесен в реестр НКО-иностранный агент», с чем само уважаемое историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал» не согласно — ред. ВЕ.
Материал публикуется с сокращениями. Редакция благодарит М.А. Федотова за возможность опубликовать это интервью.
Публикация М.А. Федотова