Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 56, 2021
Глеб Смирнов — теоретик искусства, живет в Венеции
В гомеровской поэме о Троянской войне бессмертные боги Олимпа азартно втянуты в боевые действия, выступая либо на стороне ахейцев, либо троянцев. И только один Гермес не сочувствует ни тем, ни другим (разумеется, нейтрален и Аид, бог подземного мира и мёртвых, принимающий всех одинаково радушно))).
В западной культуре фигура Гермеса традиционно воспринимается как аналог поэту: как и он, поэты — вестники богов, подобно ему, они выполняют ту же непростую миссию: доставка посланий свыше и уход за словом.
В характере Гермеса, таком взбалмошном и изменчивом, есть много мудрого ребячества. Платон предостерегал: не трогайте поэта, ибо это чудо в перьях есть «существо лёгкое, крылатое и священное, κοῦφον γὰρ χρῆμα ποιητής ἐστιν καὶ πτηνὸν καὶ ἱερόν».
Подобно Гермесу, поэту пристало быть миротворцем или, когда невозможно, оставаться над схваткой, и заботиться о чистоте и рабочем состоянии крыльев.
Когда Англия в 1890 году решила готовиться к войне с Францией, общее воодушевление нарушил, кажется, один Оскар Уайльд, запротестовав: «с какой стати против Франции? Её проза абсолютно безукоризненна». В остроте Уайльда сработала серьёзная исходная логика человека культуры, представителя народа избранного. Войну, следуя этой логике, надо бы объявлять тем, кто коверкает и насилует Слово. Причём войну беспощадную. Такова единственная война, которую стоит затевать, навсегда переведя боевые действия на эти позиции, и весело сражаться за Логос.
«Все другие различия и противоположности бледнеют перед разделением ныне людей на друзей и врагов слова. Подлинно агнцы и козлища», — убеждал Мандельштам в 1921 году, и его правота остаётся в силе. На свете существует только два народа: небольшое братство Давидово, диаспора художников — и они, филистимляне-филистеры, бесчисленные полчища под водительством Голиафа.
Маленький субтильный арфист Давид побеждает гиганта Голиафа не физической силой, а силой разума, сноровкой, хитростью, духом Святым. Так стояли веками многие из Народа против этой силищи, — неповоротливого государства и засилья филистеров, снова и снова имея дело с неизменной адской смесью, состоящей из народа и его владык.
Есть и другая притча. Бывало, что иных из них, больших детей, брали во вражий полон, — так, кудрявый герой Самсон оказался-таки пленён филистимлянами, и даже ослеплён ими. Но он показал, на что способен, разрушив, пусть ценой жизни, их капище, собранье нечестивых, и сокрушил кумиров, во благо освобождения Народа своего и во утверждение святого имени Господня.
Старинный английский поэт с трудом скрывает восхищение коллегой:
…Когда ж Самсон
Почувствовал колонны под рукою,
Он голову склонил как для молитвы
И на минуту в думы погрузился,
А после крикнул с поднятым челом:
«Владельцы филистимские, покорно,
На диво и на развлеченье вам,
Я здесь исполнил всё, что мне велели.
Теперь свою вам силу покажу
Я на примере более наглядном,
И кто его увидит — содрогнётся».
Тут он напряг все мышцы, и пригнулся,
И с яростью бунтующих стихий,
Когда они приводят в трепет горы,
Опорные колонны стал качать,
Пока они не рухнули и кровля
С громовым треском вниз не полетела,
Обломками своими раздавив
И навсегда похоронив под ними
Вельмож, жрецов, воителей и женщин,
Красу и гордость знати филистимской.
Какой ужасный шум, всеправый боже!
Существуют только две касты, как хорошо донёс до нашего разумения Хлебников, — художники и они. «Сословия мы признаём только два — сословие “мы” и наши проклятые враги».
Мир раздвоен между двумя языками — языком Духа и языком косности, примитива и скверны. Идёт перманентная война между двумя языками, как некогда между кастой аристократии и простонародьем. Эта война разворачивается не между государствами или классами, а в смысловом пространстве ценностей. Духовная брань!
Народы, в лице государств, вечно воюют друг с другом, но новые духоборы должны бы стоять выше этого — хотя бы потому, что государство воюет и против них.
Эта война, тянущаяся испокон веков внутри каждой страны, в отличие от других войн оставляет за тобой свободный выбор, чьей стороне присягать, на сей раз не в силу подданства той или иной державе, ведь не между государствами она ведётся. Собственно, вершится она внутри каждого человека. Вот единственная война, которая вправе называться священной.
Но если уж и выбирать себе метафизическое, мысленное подданство, то по нашему разумению, при всей фольклорной курьёзности всяких национальных традиций, альтернатив не так уж много. «Европейская культура для нас является культурой вообще», — слетело однажды с языка одного русского учёного. Бердяев разделял это мнение: «тò лишь есть культура, что кровно связано с миром греко-римским, с античными истоками и с Церковью западной или восточной, получившей преемство от античной культуры. В строгом смысле слова, никакой другой культуры, кроме греко-римской, и быть не может». Согласился бы с этими вердиктами Мандельштам, для него «всечеловеческий» — кодовый эпитет средиземноморско-германской цивилизации.
Но будем называть вещи своими именами. Европа — давно не географическое понятие, а символ веры определённого рода людей — кредо, по которому свои узнают своих. И некая определённая сумма ценностей, в известном смысле ценностей религиозных. Блаженный Августин был безусловно прав, когда утверждал, что долговечнее любого самого стабильного государства может быть только общность, созданная на основе духовного единения. Европа в сущности и есть наш «Град Божий».
Пусть, якобы, Европа умерла, — тогда тем более да здравствует Европа. Она вошла в стадию весьма изощрённого потустороннего существования: её даже нельзя посетить лучше, нежели путём mental travelling. И это ей очень идёт, поскольку её уже не коснётся столь чуждая современность (правильнее сказать, современничанье).
Такова наша религия умирающего и воскресающего бога: умерев согласно писаниям, он воскресает и благополучно живёт в своей вечности. Мы все стали гражданами той единственной и вечно цветущей страны, нашей истинной отчизны, где мы — свои, и название её отныне даже не Европа — а Элизиум теней. На елисейских широтах, в лучшем из миров наша обетованная земля, и её мы храним в душе:
Душа моя — Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою?
Меж вами, призраки минувших лучших дней,
И сей бесчувственной толпою?
Содружество людей искусства есть залог выживания европейской цивилизации, которая одним этим народом избранным и держится. В любом случае, другой цивилизации уже не бывать. Держаться вместе, адепты! И занимать круговую оборону.
По всей видимости, побеждает примитив. Если они победят, земля окончательно станет просто
«самой презренной из планет», как опасался Николай Кузанский. За врагом перевес в численности и боевой технике; силы его превосходящи, он напирает свиньёй. Но это ещё не значит, что решающая победа за ним. Non prevalebunt!* Схватка отчаянна, но победа предрешена. Враг проиграет и будет посрамлён. Как осрамлялся он в истории всех цивилизаций. Где ты, нахрапистый? Он бесславно попран и сгинул, жирея и торжествуя при жизни, после — лопаясь в ничто. Слова, которые могли бы послужить эпиграфом к главной драме, которую пишет человечество, таковы:
Солнце духа, ах, беззакатно,
Не земле его побороть.
____________________
* не превозмогут
Примечания
…не трогайте поэта, ибо это чудо в перьях есть «существо лёгкое, крылатое и священное
~ Платон, «Ион», 534b (380-е годы до н.э.). Для греков, по крайней мере для мудрейших из них, было очевидно, что служителями Бога являются поэты: «сам Бог через них подаёт нам голос». Обратим внимание, что Сократ вообще не упоминает среди служителей Бога жрецов-иерофантов.
Бенедетто Кроче в главе VI «Эстетики» (1902) говорит о неподсудности поэта, l’incolpabilità dell’artista. Будучи по своей функции «вестником богов», поэт располагает дипломатической неприкосновенностью, и судить его позволено только коллегам и только им, подобно тому как проштрафившиеся священники предстают перед судом церковным. Века показали, что поэту пристало алиби невиновности. Это вечный ребенок, хоть и играющий в очень сложные игры. Неспроста во французском языке литератор значится как homme de plume, «человек пера», и в силу этого титула волен приписывать себе высочайшее происхождение. La plume — принадлежность существ крылатых. Это атрибут ангелов, и ангелы имеют в той же пропорции нечто от людей и нечто от пернатых, являясь посредниками между небом и землёй.
…Когда Англия в 1890 году решила готовиться к войне с Францией, общее воодушевление нарушил, кажется один Оскар Уайльд, запротестовав: «с какой стати против Франции? Её проза абсолютно безукоризненна»
— в оригинале: we will not war against France because her prose is quite perfect. ~ «Критик как художник» (1890). Сама Франция тоже умела проявлять подобное великодушие: когда в 1636 году, в разгар войны с Испанией в тяжёлое для Франции время военных дебаклей вышла трагедия Корнеля «Сид», никто из завистников и критиков не стал обвинять автора, что тот прославляет врагов страны. Между тем Сид — испанский герой. Непосредственно вскоре после недавнего поражения Франции в войне с Германией 1871 года Жюль Массне начинает писать оперу «Вертер» по роману немецкого классика, а «Фауста» Гуно давали 166 раз в сложные времена франко-немецкой напряжённости и не прекращали ставить во время войны.
…«Все другие различия и противоположности бледнеют перед разделением ныне людей на друзей и врагов слова. Подлинно агнцы и козлища»
— Осип Мандельштам, «Слово и культура: О поэзии. Разговор о Данте. Рецензии». М., 1987, с. 40. Кроме отсылки к Евангелию от Матфея (25:32), в этом обличении звучит отголосок грусти Сократа: «нет большей беды, чем μισόλογοι, ненавистники слова»…
…так, кудрявый герой Самсон оказался-таки пленён филистимлянами, и даже ослеплён ими
— цитируется поэма Мильтона «Самсон-борец» (1671). Пер. Ю. Корнеева. Символично презрительное оружие, которое выбрал Самсон для избиения филистимлян, — ослиная челюсть: «творил ты челюстью ослиной чудеса».
…«Сословия мы признаём только два — сословие “мы” и наши проклятые враги»
— этот неуживчивый, но верный взгляд Велимира Хлебникова на истинное разделение общества содержится в письме к Василию Каменскому (1909). Очевидно, здесь Хлебников имеет в виду чернь всех сословий.
…«Европейская культура для нас является культурой вообще»
~ Пётр Бицилли, «Место ренессанса в истории культуры». СПб, 1996, с. 193, срв. с. 167-9 (написано в 1934 году).
…«В строгом смысле слова, никакой другой культуры, кроме греко-римской, и быть не может»
— Николай Бердяев, «Смысл творчества», XIV (1916). Симптоматично, что античник Фаддей Францевич Зелинский выводил европейское христианство не из Торы, так и оставшейся для западного менталитета чем-то ориентально-экзотическим, а из привычной греко-римской культуры, которая и сыграла для христианства роль «ветхого завета». См. его «Религия элленизма» (1922).
…Душа моя — Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою?
— Фёдор Тютчев, «Душа моя, Элизиум теней» (1836). «Наша родина — не здесь», поётся у Вагнера в бесподобных «Wesendonck-Lieder» (1857). А где? Николоз Бараташвили локализует эту родину предметней: «я к звёздам неба в подданство впишусь» (1842). Филон Александрийский такого рода подданных-отщепенцев красиво называет «терапевтами»: существует «род терапевтов, постоянно приучавшихся к созерцанию … они охвачены восторженным состоянием … проводят жизнь за пределами городов, в рощах, либо ищут уединённые места, не вследствие какого-то закоренелого человеконенавистничества, а потому, что видят бесполезность и вредность общения с непохожими на них … Род этот живёт повсюду». ~ «О жизни созерцательной», III, 3-21 (I в. н.э.). Пер. Н. Смирнова.
…Если они победят, земля окончательно станет просто «самой презренной из планет»
— кардинал Николай Кузанский придерживался в целом оптимистической точки зрения на нашу планету: «неверно, будто Земля — самая презренная и низменная из планет». ~ «Об учёном неведении», I, II, 12 (1440). Пер. С. Лопашёва.
…Солнце духа, ах, беззакатно
Не земле его побороть
— Николай Гумилёв, «Снова море» (1913).
© Текст: Глеб Смирнов