Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 56, 2021
У одного моего знакомого дочь исполнила свою давнюю мечту — жить в Европе. Ей удалось переехать в блестящую столицу бывшей великой империи, а именно в Вену — в город музыки и психоанализа, архитектуры и живописи, в город музеев, театров, соборов, да и просто в один из самых красивых, удобных, ухоженных городов мира (в первой пятерке по комфорту). Она находит достойную работу. И вот вторая удача — знакомится с прекрасным мужчиной, умным-добрым-красивым, да вдобавок еще и с высокой зарплатой. Скоро они поженились. Беда была лишь в том, что он был откровенный русофоб — точнее даже, «россиефоб». Не имея ничего против русских, каждого в отдельности — все-таки ведь женился на русской! — он терпеть не мог Россию как страну и государство. И, разумеется, наотрез отказывался ехать в Москву: хамство, пьянство и никакой демократии: «что я там забыл?». Однако через пару лет она все-таки уговорила его — демократия демократией, но с тестем и тещей надо познакомиться. Он согласился съездить на недельку. Через три дня он заявил: «Ну ты как хочешь, а я уже устроился на работу в классную фирму за хорошие деньги. В эту (масса уничижительных эпитетов) Вену я не вернусь!».
История реальная и в моем опыте не единственная. Можно понять этого человека. Москва способна обаять, очаровать, захватить, закрутить, утопить в своей мощной роскоши. Если взять центр города, то практически все Садовое кольцо, 15 квадратных километров — такая Европа, которой и в Европе трудновато сыскать.
«Ага! — скажут мне. — Ну, разумеется! Остоженка, бульвары, Сретенка, Тверская, Арбат и вокруг — это, конечно, да… А как насчет окраинных кварталов, в которых и днем-то страшновато, не говоря уже о ночи. А ночь там совсем другая, не то, что на Патриарших!» Отвечу: когда-то я смотрел итальянский фильм, и вот там герои жили в каком-то уродливом, обшарпанном и тревожном месте — но по какой-то реплике я понял, что дело происходит в Риме! Это поразило меня еще сильнее, чем трагические судьбы персонажей. Вслед за лирическим героем «Римских сонетов» Дю Белле (XVI век) мне хотелось воскликнуть: «Где же Рим? Уж Рима нет, осталось только имя!». Вечный город и вечная проблема.
Ну а если серьезно — что же такое Рим? Пьяцца Навона, Корсо, Капитолий, площадь перед собором Св. Петра и прочая римская роскошь? Или ли вот эти нищие районы? Или нечто усредненно-сбалансированное? «С одной стороны, с другой стороны?» Туристические красоты, трудная повседневная жизнь, статистический отчет? Мечта? Или просто почтовый адрес? Вопрос не имеет ответа. Как не имеет единственного, правильного и точного ответа вопрос: «Что такое Европа?».
Не надпись на карте, не перечисление стран-членов Евросоюза, а нечто сущностное. «Надо быть европейцем!» — все время повторял Штейн из «Романа с кокаином» М.Агеева. Никогда не опаздывать. Регулярно ходить в театр. Всегда иметь в кошельке новенькую сторублевку. Настырное «надо быть европейцем» раздражало других героев этой книги. Конечно, хочется быть европейцем — но как?
Когда-то, в дни медового месяца (даже не месяца, а какой-то медовой десятилетки) в отношениях России и Запада, когда «европейский путь» и «европейская судьба» России считались сами собой разумеющимися, не говоря уже об идее «общего европейского дома» — вот в эти блаженные времена я спрашивал студентов: «Как стать европейцем?» Разумеется, все говорили о культуре и об уважении прав человека, о «rule of law» и даже о каких-то бытовых навыках. Об улыбках на улице, например. О собачках в намордниках. О «не бросать мусор мимо урны». Но один юноша ответил весьма цинически: «Как-то ухитриться получить паспорт страны — члена ЕС, и готово, ты европеец, а разве нет?».
Вот тут и возникает, будто бы сам сам собою, столь важный для нас вопрос: о России и Европе.
Надо сказать, что и теперь в Европе — особенно в Восточной Европе, в странах, которые в Евросоюз вступили сравнительно недавно — встречается такой вот полицейский подход к идее европейства. «Россия, разумеется, никакая не часть Европы! — Почему? — Потому что она не входит в Евросоюз, а также в «шенген» и в зону евро».
Хорошо. Но ведь Норвегия и Швейцария в ЕС не входят, а Великобритания только что оттуда вышла. Что же, они теперь тоже «не Европа?» Да вы сами только десять лет в ЕС, что вы, раньше не были Европой? На это следует ожидаемый ответ: «Ну вы же сами понимаете…»
А что, собственно, я должен сам понимать? Что есть какой-то тайный, глубинный, сущностный критерий, который позволяет Софии и Бухаресту, например, быть в Европе — а Москве и Киеву, Кишиневу и Минску — не позволяет?
Больше того. Единая Европа в три прыжка достигла своих нынешних границ — но это не значит, что так будет всегда. В политической и культурной географии не бывает ничего вечного. Вот недавно Брекзит случился. Случайно? Из-за нелепой ошибки Джонсона? Или закономерно, потому что Англия почти пять веков назад — тоже, честно говоря, случайно — отступила с континента, отдала Франции порт Кале, который держала в руках двести лет, господствуя над проливом?
Насчет Кале — это, конечно, шутка, но она основана на другой шутке: в конце 1990-х годов мне случилось читать некий экономический манифест британских ультралибералов. Там, среди требований приватизировать Би-Би-Си и уменьшить налоги, последним пунктом звучало: «и отвоевать Кале». Такие шутки не возникают на пустом месте. Три великих европейских державы — Британия, Германия, Франция — это Erbfeinde, «потомственные враги», несмотря на все старания правительств и неправительственных гуманитариев-пропагандистов.
Кто даст гарантии, что Брекзит не предвещает будущих перемен? Что Единая Европа не расколется — впрочем, не надо таких драматических слов — не разделится на новые культурно-географические блоки? На «Древнюю (историческую) Европу» (Италия, Франция, Бенилюкс, Германия), «Европу за Ламаншем», «Европу за Пиренеями», «Балканскую», «Северную», «Балтийскую» и «Центрально-Восточную». Вот тут вопрос «Россия и Европа» возникнет в новом контексте. Если возникнет.
А пока приходится признать, что граница европейства проходит по линии военно-политических противостояний. Обидно? Мне тоже. Ладно, не будем о грустном.
А по какой линии? По линии политико-правовых ценностей? Не уверен. Почти десять лет — с конца 1980-х по конец 1990-х — Россия стояла с распростертыми объятиями, всячески декларируя свое европейство и даже «паневропейство», не только словами, но и делами, весьма важными для европейской безопасности. Но оказалась в положении наивного провинциального племянника, который стоит, улыбаясь, с растопыренными для объятий руками, а надменный дядюшка-генерал, едва кивнув, проходит мимо. Трудно сказать в точности, почему это случилось, кто виноват — но ведь случилось же.
Может быть, граница между Россией и Европой проходит по линии культуры?
Если говорить о культуре в смысле «культура и искусство», то тут принадлежность России к Европе оспаривать просто смешно. Как смешны «азиатские» потуги русских идеологов. Побеседуйте с любым из тех, кто отрицает русское европейство — и вы увидите, что он на глаз, пускай приблизительно, но все же различает антику, готику, классицизм, барокко и рококо, что он что-то знает про романтизм, реализм и модернизм, слышал Моцарта, Чайковского, Битлз и АББА, имеет некое общее представление о язычниках и христианах, о католиках и протестантах — но ни рожна не смыслит в азиатских культурах, религиях, художественных стилях, не знает, какая эпоха была раньше — Мин или Цин, и так далее. Но при этом с надутым видом повторяет: «нет, нет, европейская культура нам чужда, мы все-таки скорее азиаты, скифы…»
Может быть, речь идет о культуре в более специфическом, антропологическом смысле? О культуре человеческих отношений, о социальных структурах?
Но ведь давным-давно, еще с позапрошлого века, известно, что русский профессор скорее договорится с немецким профессором, чем с русским крестьянином или мастеровым; и немецкому профессору тоже гораздо понятней русский коллега, чем свои родные «бауэр» и «арбайтер». Было бы соблазнительно представить себе европейское пространство как некий мега-университет. Однако взаимопонимание интеллектуалов отнюдь не означает их реальной, действенной солидарности: политическая мотивация чаще всего оказывается сильнее.
В культурном смысле Россия — несмотря на всю свою конституционно закрепленную полиэтничность и мультиконфессиональность — гораздо более культурно гомогенна, чем Европа — особенно в последние десятилетия, ознаменованные сильными демографическими переменами. Во всяком случае, крупных «альтернативно настроенных» общин в России пока не наблюдается — в отличие, скажем, от Франции.
Иногда кажется, что вопрос «Принадлежит ли Россия Европе» относится к категории так называемых «ложных проблем». Как, например, «форма и содержание», «бытие и сознание» и т.п. Есть ложные проблемы, где противопоставляются взаимосвязанные вещи, не существующие одна без другой. «Что чтó определяет — личность влияет на общество, или общество формирует личность»? Поскольку личности не бывает вне общества, а общество состоит из личностей — обсуждать эту проблему можно лишь на риторических спаррингах. Бывают ложные проблемы, где обсуждаются плохо определенные термины. «Что важнее — любовь или уважение? Правда или справедливость? Порядок или свобода?» Поскольку ни один из этих терминов нельзя строго определить, а тем более измерить в каких-то понятных и сопоставимых единицах, серьезный спор на эти темы вряд ли возможен
Проблема «Россия и Европа» содержит в себе обе характеристики ложной проблемы. Россия и Европа не существуют друг без друга — географически, политически, культурно, да как угодно. Впрочем, точно так же не существуют друг без друга Франция и Европа, Германия и Европа, и далее по всему списку Евросоюза и не входящих в него европейских стран. Вместе с тем нет точного определения ни России (как некоей безусловной отдельности), ни Европы (как некоей безусловной целокупности).
Но ложные проблемы никогда не возникают случайно. Ложная проблема «личности и общества» — это проблема бунтующих личностей, и общества, стремящегося к упорядоченности — то есть других личностей, которым бунтари мешают жить. Ложная проблема «любви и уважения» — это проблема взаимного непонимания внутри эротической пары, при невозможности точно сформулировать свои недовольства. В любом случае речь идет о трагической привязанности. Европа боится Россию, страшится ее величины, ресурсов, военной мощи и так далее. Россия завидует Европе, ее благополучию, красоте, культурному богатству и всему подобному. Дело осложняется тем, что Европа — по мнению России — предает свою исконную белую и христианскую идентичность; а Россия — по мнению Европы — застряла в позапрошлом веке, веке империй. Россия и Европа — это эротическая пара, и в ней постоянно возникает вопрос любви и/или уважения.
© Текст: Денис Драгунский