Рассказ
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 56, 2021
Четверо ухоженных людей в костюмах и с перечеркнутыми черным маркером глазами сидят, улыбаясь, в небрежных позах. Двое мужчин и две женщины. Под ними — солдаты, ползущие по грязи в атаку, а может, наоборот, возвращающиеся на исходные позиции. Famous and reach. Так называется этот фотоколлаж. Я отправляю его в утробу памяти новенького белого айпэда и иду дальше бродить по музею. Гаджет мне подарили, даже не мне, а моей маме, я не знаю толком, что это за модная вещица, но мне нравится, что фэймоус энд рич одними из первых провалились в него. Черт бы их побрал этих фэймоус энд рич, думаю я, уже начиная прозревать в себе слюнтяя-анархиста, слюнтяя, поскольку настоящие анархисты не слоняются по барселонским музеям современного искусства с новенькими айпэдами в поисках антикапиталистических высказываний; но все же анархиста, ибо ну а как же иначе.
Я сделал еще несколько фото: оторванная от тела рука держит бутылку пепси, из которой вырывается пламя, как из нефтяного танкера, а вот девушка, раздвинув ноги и засунув палец в промежность, лежит на ощетинившимся тигре, а еще какой-то старец зеленого цвета, похожий на перебравшего даоса, сидит в позе лотоса, а на лбу его блестит пятно крови. Последний образ смутный, а вот первые два — фэймоус энд рич. Вот же суки, кипячусь я, расстреливая их айпэдом.
Выхожу из музея, готический квартал растоплен солнцем, каталонцы лениво пожевывают обеденную сиесту, а туристы скачут по узким улочкам, будто взбесившиеся кенгуру, будто боятся, что кто-то невидимый и неведомый вот-вот перечеркнет черным маркером солнце или их собственные глаза, решив, что все они фэймоус энд рич.
Я покупаю кофе на вынос, иду в квартал Раваль, мекку готического квартала. Моя цель — центр современной культуры Барселоны, сисисиби, если артикулировать его аббревиатуру. Что там за выставка, я не знаю, более того, я не уверен, что там вообще проходят выставки, открыт он или закрыт. Я просто иду в сисисиби, наугад, он находится совсем рядом, кофе в одной руке, айпэд в другой, в груди — ненависть к фэймоус энд рич. Захожу. Тихо и пусто. Робко показываю охраннику журналистский бейдж, ему явно по хрен, ведь на губах еще обсыхает фиеста, он указывает мне рукой на лестницу, ведущую на второй этаж.
Все-таки какая-то выставка, озираюсь я и достаю айпэд. Какие-то стенды, книги, письма, фотографии, приглушенный свет, все подписи даже не на испанском, а каталонском языке. Экспозиция явно посвящена одному человеку, вероятно, писателю, его фото повсюду. Я приглядываюсь. На меня чаще всего смотрит человек средних лет, очки, курчавые волосы, иногда он с сигаретой, иногда без, в свитере, в кожаной куртке, он похож на интеллектуала, но есть в его чертах лица что-то еще, не знаю, что-то доверительное или обескураживающее или даже дьявольское, в общем, я не знаю, что именно, но он мне определенно нравится. Пробежав глазами тексты и не поняв ни слова, я мотаю головой и записываю в заметки имя — Roberto Bolano.
Имя мне ни о чем не говорит, вероятно какой-то местный автор, я шагаю по Барсе и уже почти забываю о безмолвном писателе из сисиби, к тому же меня занимает уже совсем другое, жгучие граффити, облизывающие стены, некоторые из них явно революционного толка, айпэд работает на всю катушку, тыдыщ, la anarqui es sexy, черные буквы пляшут на красном фоне, слюнтяй доволен находкой, ха-ха, лето, отпуск, новенький айпэд, анархия сексуальна, держитесь, фэймоус анд рич. Уже много позже я влюблюсь по уши в прозу безмолвного писателя из сисиби, охренею от нее настолько, что мне будет казаться, что он это я, а я это он, будто я не книги его читаю, а смотрю свои сны, записанные чужой рукой, словно бы он мой брат, нет, скорее, призрак, реальный и нереальный одновременно, присутствующий где-то далеко и отсутствующий рядом; позднее я узнаю, что Боланьо был подлинным анархистом, ну или троцкистом, или инфрареалистом, называйте, как хотите, но именно он всю жизнь воевал с любым истеблишментом, песочил Октавио Паса, когда тот упивался своим звездным статусом в авторитарном Мехико, призывал всех выходить на дороги, бродяжничать, уподобляться герильям, вагабундствовал сам, писал ошеломительные тексты, стихи и прозу, в которых яростно атаковал тех самых фэймоус энд рич, которых я презирал, вооружившись айпэдом.
Все это будет много позднее, а пока я иду по растрескавшейся от собственной значимости Барселоне, модерн, готика, море, парки, кава, паэлья, фигелья, тут, кажется, есть все, чтобы летний день не заканчивался никогда. Захожу в квартиру своей приятельницы Иры, у которой остановился. Ну что, как твой культпоход, спрашивает она. Я достаю айпэд и показываю ей четверых человек, сидящих на солдатах, граффити, но ей это не особенно интересно, ну фэймоус энд рич и чего, да ничего в общем-то, пожимаю я плечами и захожу в свой инстаграм, установленный за несколько дней до поездки. У моих идеологически заряженных фото по два-три лайка, я еще не въезжаю в эту соцсеть и думаю, много это или мало. Кстати, а ты знаешь, кто такой, ща, момент, там все на каталонском было, ничего не понятно, кто такой Роберто Боланьо. Нет, отвечает Ира, я лезу в гугл. Проглядываю википедию о нем, вроде серьезный писатель, захожу на флибусту и читаю названия, «Чилийский ноктюрн» пока пропустим, «Третий Рейх», хм, любопытно, роман, это не сейчас, сборник рассказов «Шлюхи-убийцы», о, фигасе, то, что надо. Сажусь читать.
Рассказ «Шлюхи-убийцы» написан от лица барселонской проститутки, пригласившей футбольного фаната к себе домой. Она трахается с парнем по имени Макс, хотя он и не Макс, а затем убивает его. Сюжетец, конечно, тот еще, или так себе, даже не знаю, но ритм, какой-то неистовый ритм, поэтичный, инфернальный, а еще футбол, это ж кайф, я обожаю футбол, хотя Макс выглядит довольно комично, но и трагично, умереть от ножа незнакомой проститутки, везунчик, а Боланьо-то в теме, Макс из банды, фирмы, жаргон футбольных хулиганов, и все это раскачивается в обморочном ритме, некоторые предложения бесконечны, как сиеста, а еще фраза «Но ощущение потерянности, словно меня натрахивает ангел», или вот «Порой все комнаты кажутся одной и той же комнатой, разоренной временем», да, мне все это определенно нравится.
Наступает вечер, теплый, воздух кажется подслащенным марокканским чаем, мы с Ирой выходим из подъезда и подходим к каменной стене возле дома. Если подтянуться на носках, то вдалеке видно море, синее, над ним гранатовый закат, сине-гранатовый горизонт выглядит так, будто кто-то перевернул флаг «Барселоны». Мы идем в готический квартал в поисках бара. Заходим в какое-то бразильское заведение, шелестит босанова, улыбчивый могучий официант разносит по столам кайпириньи и кашасы. Кажется, я впервые тогда попробовал колючую бразильскую водку и коктейль на ее основе, охотно смешивал, наслаждаясь отпуском, дружелюбным городом; на мне белые шорты, на столе лежит белый айпэд, уно кашаса пор фавор, уно кайпиринья пор фавор, какие же твари эти, фэймоус энд рич, говорю я, анархия сексуальна, смеюсь я, шот, коктейль, шот, коктейль, вот к какому выводу я пришел, Барселона это охренеть, глубокомысленно заявляю я. Мне хватит, говорит Ира, я домой, добраться до моего дома очень просто, сядешь на автобус, он всю ночь ходит, остановка сразу за Рамблой, только будь аккуратней на Рамбле, там по ночам выходят проститутки и обирают туристов, будь бдителен, мой друг. Бдительность — мое второе я, все нормуль, зову официанта и растворяюсь в напитках, босанове, синем гранате; я был сегодня в одном музее, затем в другом, видел в Равале дом-граффити в пять этажей, у меня белые шорты, в них лежат евро, немного, но они шелестят, как португальский язык, а еще этот писатель из сисисиби, Боланьо, странный и жестокий, почему же эта славная шлюха убила того придурка, они даже не были знакомы, он даже не фэймоус энд рич, обычный фанат, это странно, очень странно, еще одну порцию пор фавор.
Я слегка покачиваюсь, или даже не слегка, выхожу из бара и врезаюсь в ночь, душистую расхристанную ночь, обтянувшую город. Иду по Рамбле, многолюдной, отовсюду льется музыка, стерильная попса, туристов здесь, как кашасы в Рио, до хрена здесь попсы и туристов, кошмарная бесконечная широкая улица. Ко мне подходит темнокожая полненькая девица, кристально белые зубы, улыбка, ола, я Джейн. А я Педро!
Стоп, стоп, стоп, это шлюха. ШЛЮХА. УБИЙЦА. Я трезвею, точнее мне кажется, что трезвею, прячу айпэд в рюкзак, делаю суровое лицо, фиг его знает, может, этот Боланьо и не выдумывал ничего, может, тут так заведено, шлюхи убивают тех, кого не знают. Фак, я же тоже футбол люблю, маза фака, так полмира футбол любит, всех убивать теперь что ли. Рассказ Боланьо каким-то образом вибрирует во мне, словно меня натрахивает коварный ангел, но ведь ангелы не бывают коварными, они исключительно благородные существа, и если уж кого-то и натрахивают, то исключительно нежно.
Педро, ну куда ты идешь, давай поговорим. Откуда ты, Педро, смеется полненькая чертовка. Я из серьезной страны, зловеще отвечаю я, из очень серьезной, я из России. И я мафия. О, мафия, классно, кул, всегда хотела познакомиться с мафией, а где ты живешь, мафия. Вот же обученная стерва, думаю я, улыбочка, белые зубы, а сама же убийца. Ну или воровка, я сжимаю купюры в карманах.
Стараюсь быть убедительным и небрежным, видишь ли Джейн, говорю я, ты не на того напала, окей, я не мафия, я не фэймоус энд рич, а живу я прямо здесь, вот на этой брусчатке, у меня нет жилья. Ха-ха, кул, классно, кричит она, давай прям здесь. И ложится на дорогу.
Хренажсебе, вот это девчонка, она мне даже уже немного нравится, только есть один нюанс, она убийца.
Джейн, говорю, я за себя не отвечаю, я маньяк, я ведь могу и убить.
О, кул, тогда режь меня здесь, радостно отвечает она и проводит рукой по своему горлу.
Вообще крэзи. Ненормальная какая-то. То есть это даже по-своему прикольно, но и стремно как-то. Коварный ангел или кто там, хватит меня натрахивать, дай дойти спокойно до конца Рамблы и сесть в автобус.
Ускоряю шаг, быстрее, еще быстрее, я бегу. Бегу от каталонской проститутки, полненькой белозубой Джейн, удираю от убийцы, или воровки, или обычной проститутки, лечу, как обезумевшая куропатка. Оборачиваюсь, ну ясен пень, бежит за мной. Или уже отстает? Я бегу, как ямайский спринтер, автобус, впрыгиваю, сажусь на место.
Автобус трогается, в салоне кроме меня находятся еще несколько аккуратных пожилых каталонок, их седовласый вид меня почему-то успокаивает, центр все дальше, горящих вывесок все меньше, я вспоминаю Джейн и начинаю смеяться, это же слюнтяйское приключение, ну какая она убийца, зарабатывает деньги, находчивая, некрасивая, что-то перемкнуло в моей голове, убийцы сидят в костюмах, ухоженные, их лица перечеркнуты черным маркером, сами они белые, обычно они почему-то белые, а ноги их обычно упираются в головы солдат, которые то ли атакуют, то ли сдают позиции, убийцы всегда безликие, точнее у них есть лица, но они лишены запоминающихся черт, в их глазах нет ни одиночества, ни страха, боль им недоступна, их не натрахивал никто кроме их самих; Боланьо написал об отчаянии, глухом женском отчаянии, сверкнувшим ножом по горлу несчастного Макса, но дело не в Максе, нет никакого Макса, а отчаяние есть, оно есть даже в этом щедром дородном городе, в этом каталонском ослепительном лете, в этих пожилых женщинах, что сидят напротив меня и обсуждают своих мужей, отчаяние есть в полненькой некрасивой проститутке Джейн, вынужденной бегать за подвыпившими туристами, за фэймоус энд рич, и все, что может сделать Джейн — скрывать свое отчаяние за широкой белозубой улыбкой. Ну какая же она убийца. Хотя хрен ее знает, хрен ее знает.
© Текст: Артур Гранд