Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 56, 2021
Иван Курилла — доктор исторических наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, изучает историю российско-американских отношений и использование прошлого в современной политике. Автор нескольких книг, в том числе «История, или Прошлое в настоящем» (серия «Азбука понятий» издательства ЕУСПб, 2017) и «Заклятые друзья. История мнений, фантазий, контактов, взаимо(не)понимания России и США» (НЛО, 2018).
Мир устроен так, что для объяснения сегодняшних проблем мы все время используем слова, придуманные, чтобы разобраться во вчерашних. К тому времени, как будут придуманы новые объяснительные схемы, более адекватные современности, сам сегодняшний день превратится во вчера. Именно так обострение отношений между Россией и США в последние годы часто называют «холодной войной», опираясь на последний хорошо описанный период международного конфликта, несмотря на то что сегодняшние реалии напоминают биполярное противостояние второй половины прошлого века разве что риторикой политиков, доходящей до взаимных оскорблений.
Но все же — почему «система координат», словарь «холодной войны» до сих пор живет, ведь с начала «холодной войны» прошло уже 75 лет? Это большой срок; через 75 лет после Венского конгресса наступил уже 1890 год: на дворе стояла эпоха броненосцев и пулеметов, а на первые роли в европейской политике претендовала Германская империя, которой просто не существовало во времена наполеоновских войн. Через 75 лет после Версальского мира наступил 1994 год, когда Первая мировая казалось едва ли не средневековым событием. А вот слова, сказанные в 1946 году, до сих пор звучат из уст журналистов и политиков — и резонируют в общественном сознании.
И кстати, давайте вспомним, что Холодную войну чаще всего принято отсчитывать именно от нескольких слов, написанных и сказанных в необязательных текстах, а не от крупных политических или военных событий (которых тоже в те послевоенные месяцы было предостаточно), — и не от договоров и соглашений, подписанных победителями в Ялте или Потсдаме в 1945 году.
22 февраля 1946 года американский дипломат Джордж Кеннан, исполнявший в тот момент должность поверенного в делах США в СССР, отправил в Вашингтон документ, ставший известным как «длинная телеграмма». В ней излагались соображения Кеннана о факторах и движущих силах советской внешней политики, а также — ввиду очевидной необходимости реагировать на продвижение коммунизма в Европе и Азии, — предлагалась политика «сдерживания», то есть не война с Советским Союзом, но и не односторонние уступки со стороны западных держав. Помимо предложения стратегии сдерживания, Кеннан в своей телеграмме довольно метко описал способы думать о внешней политике, принятые в Кремле, указал на чувство уязвимости, диктующее советским лидерам политику, которую на западе было принято считать агрессивной.
Через две недели после того, как депеша Кеннана была прочитана в Вашингтоне, 5 марта 1946 года бывший британский премьер Уинстон Черчилль в присутствии президента Гарри Трумэна прочел речь в небольшом Вестминстерском колледже в городе Фултон, штат Миссури. В этой речи Черчилль призвал американцев к укреплению особых уз дружбы, скрепляющих две англосаксонские державы, а также сообщил, что на Европу «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, опустился железный занавес». За этим занавесом осталась половина континента, но свободный мир больше не может повлиять на судьбы народов Восточной Европы. Обнаруженный Черчиллем «железный занавес» появился вдоль той самой «ялтинской» линии разграничения сфер влияния, к созданию которой он сам был причастен.
В чем значение этих двух событий-текстов, которые вошли в учебники как начало холодной войны? Джордж Кеннан в момент написания телеграммы еще не был даже послом. Черчилль произнес свою речь во время поездки по США не будучи премьер-министром. То есть оба человека не занимались в тот момент формированием или управлением внешней политикой своих стран. И все же они дали новому состоянию международных отношений ключевые метафоры: «сдерживание» и «железный занавес».
Неожиданно оказалось, что именно этого не хватало политикам в Вашингтоне и Лондоне: не было языка, на котором можно было описать это новое состояние мира. В самом деле, окончание мировой войны создало в мировой политике новую ситуацию, в которой не работали старые «системы координат». Вместо концерта нескольких европейских держав, ведомых в своей внешней политике растущим национализмом, как это было в предыдущее столетие, на первые роли вдруг выдвинулись страны, не принадлежавшие к старой Европе, но зато практикующие идеологизированный взгляд на международные отношения, — Соединенные Штаты, поддерживавшие либерально-демократический мировой порядок, и Советский Союз, строивший коммунистическую утопию на базе пролетарского интернационализма.
Для американских государственных деятелей само мировое лидерство оказалось новым испытанием: несмотря на экономическую мощь, вплоть до Второй мировой войны США оставались в мире державой второго ряда (прорыв, совершенный Вудро Вильсоном, серьезно повлиявшим на способы урегулирования после Первой мировой войны, ушел в песок, когда американский сенат провалил все заключенные им в Версале договоры). Теперь же Соединенным Штатам, которым остро не хватало людей, разбирающихся в хитросплетениях мировой политики, — как не хватало и наработанных идей и концепций активной внешней политики, — пришлось подхватывать выпавшее из рук Британской империи (которая сама уже начала распадаться) лидерство и примерять на себя роль «мирового полицейского». Этот острый дефицит идей в Вашингтоне и был тем контекстом, в котором появились метафоры «сдерживания» и «железного занавеса».
Кеннан уже скоро станет критиком идеи «сдерживания» и всей внешней политики США по отношению к России, вплоть до расширения НАТО в 1990-е, но метафора будет жить без его участия. Если рассматривать тексты заслуженного дипломата о России в порядке их написания, то можно прийти к выводу, что лучше всего он понимал русскую историю и политику в том возрасте, когда к нему уже не прислушивались в Вашингтоне. В этом состоит один из парадоксов экспертного знания: оно оказывается востребованным, когда резонирует с политическим запросом, а не в тот момент, когда эксперт лучше понимает предмет.
Часто можно встретить суждения, будто Кеннан объяснил американцам, «что Сталин собирается делать», и рекомендовал контрмеры для противостояния советской политике. Современный анализ показывает, что в самом Советском Союзе видение будущего в тот момент не было четким и ясным, оно все время переформулировалось. Ставшие известными в Москве оценки Кеннана и Черчилля сами стали факторами формулирования советской внешней политики; можно утверждать, что «сдерживание» было не только ответом на «советское поведение», но и частично определило его на ближайшие десятилетия.
Актуален ли язык, созданный Кеннаном и Черчиллем, сегодня? Могло показаться, что его списали в архив в тот момент, когда лидеры СССР и США объявили об окончании Холодной войны, когда рухнула берлинская стена или в тот момент, когда над Кремлем спустили советский флаг. Однако уже спустя десятилетие стало понятно, что никакого другого языка для мировой системы так и не придумано. «Сдерживание» и «железный занавес» легко вернулись в обиход и, главное, в мышление политиков по обе его стороны, и это доказательство силы этих метафор.
Дело, конечно, в том, что новая перегруппировка в мировой политике, произошедшая после распада Советского Союза и «мировой социалистической системы», не сопровождалась адекватным обновлением политического языка. Ни в России, ни в США или Великобритании не знают, как описывать новый мировой порядок (или «мировой беспорядок», как стало модно писать), не используя концепты и термины Холодной войны. И метафоры, пережившие свой век, продолжают «размечать» сегодняшние силовые линии международных отношений.
Правда, вместо слова «сдерживание» (containment), означавшего у Кеннана политическое и идеологическое сдерживание коммунизма и распространения в мире популярности советской системы, в обиход вошел его более угрожающий синоним «deterrence» (с коннотациями «отпугивания»), применяемый в узком смысле ядерного или военного сдерживания возможного военного противника.
Вместо «железного занавеса» возникли другие линии разделения; границы «свободного мира» теперь вплотную приблизились к России, оставшейся за рамками большинства европейских и североатлантических интеграционных и военно-политических структур. Мир упустил возможность совсем устранить этот раскол в начале 1990-х, и теперь уже трудно представить себе, что такое было возможно.
Конечно, позиции России в новом расколе заметно слабее, чем ресурсы, которыми располагал Советский Союз три четверти века назад. В 1946 году СССР был популярен в мире как главный победитель нацизма, а коммунизм казался привлекательным многим людям и в Европе, и в ее африканских и азиатских колониях, боровшихся за свою независимость. В 2021 году Россия претендует на роль лидера антизападного консервативного интернационала, — но у этой идеи гораздо меньший потенциал, а главное — антизападные силы не очень нуждаются в глобальном руководстве. Собственно, и мир уже давно не биполярный, — сегодня в нем нельзя не прислушиваться к мнению Китая или к европейским озабоченностям, а завтра в числе «великих держав» может оказаться Индия, Бразилия или кто-то еще.
Однако стоит вспомнить, что автор концепции «мягкой силы» Джозеф Най иллюстрировал ее с помощью кеннановской идеи сдерживания. «Сдерживание привело к успеху в холодной войне, — писал Най, — не в результате военного запугивания, а потому что, как это и планировал Джордж Кеннан, наша мягкая сила помогла трансформировать советский блок изнутри»1. Сегодняшняя проблема состоит, в частности, в том, что коллективный Запад утратил уверенность в своей мягкой силе. Внутренние конфликты, раздирающие Соединенные Штаты в последние годы, многими наблюдателями оцениваются как бьющие по привлекательности американского образца, а пропагандистами в России, конечно же, используются для дискредитации западных ценностей.
Долгая жизнь «длинной телеграммы» Кеннана и фултонской речи Черчилля напоминают нам и о культурной гегемонии англо-американского мира. В самом деле, мы используем метафоры мировой политики, придуманные англичанами и американцами, — тогда как срок жизни рожденных в России терминов оказывается обычно коротким. «Новое мышление» вдвое моложе «сдерживания» и «железного занавеса», — но кто будет использовать его для описания современных международных отношений? Однако в 1980-е была хотя бы сделана попытка выйти из-под власти метафор холодной войны.
Мы живем в мире, который еще ждет своего описания, своих формул, определяющих политику. Откуда они придут и как надолго переформатируют мир, пока неясно. Но это значит, что у многих политиков, философов и теоретиков есть шанс.
Примечание
1 Joseph S. Nye, Jr., “Soft Power and American Foreign Policy,” Political Science Quarterly 119, no. 2 (Summer 2004): 268–269.
© Текст: Иван Курилла