Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 55, 2021
Свободный Университет. Москва. Он родился 1 сентября 2020 года. У истоков, в конце августа, нас было пятеро Кирилл Мартынов, Елена Лукьянова, Юлия и Виктор Горбатовы и я, но к первому сентября собралось уже человек двадцать профессоров-волонтеров, мы объявили набор на бесплатные курсы: каждый предложил то, что было как раз подготовлено для нового учебного года, не состоявшегося по причине нашего увольнения. Мы думали, что получим, может быть, 400-500 заявок, а получили на девятнадцать курсов почти шесть тысяч. Мне не очень нравится шапкозакидательское название «университет», но мы ведь, как ни крути, пришли из государственного университета, так что пусть будет университет, а не академический кооператив, как я называю это предприятие про себя.
Каждый преподаватель, организовавший курс, строит его по своим правилам. Мы исходим из того, что историку религии Андрею Десницкому, или философам Горбатовым и Мартынову, или юристам Елене Лукьяновой и Екатерине Гришиной, или литературоведу Сергею Зенкину самим виднее, как строить курс, как выстраивать отношения внутри класса, сколько студентов набрать, какие критерии сделать главными, а какие – второстепенными. Одни ориентированы только на студентов других учебных заведений России и мира, добирающих у нас один-два курса для полного счастья. Другие набрали смешанные группы, в которых есть и 18-летние бакалавры и пенсионеры-академики, и преподаватели университетов из других стран. Мы собрались вокруг темы, предмета, общей науки. Некоторые не рассчитали свои силы и быстро сошли с дистанции, кому-то не нравится, что у меня, например, нет оценок, а нужно просто выполнять упражнения (я веду курс риторики): элемент состязательности ни мне, ни студентам не нужен. В конце курса они просто получат от меня развернутую справку, чем мы занимались в этом семестре, какие достоинства я вижу у студентки или студента, могу ли рекомендовать ее или его коллеге, набирающему магистрантов или аспирантов на программу в своем университете, где бы тот ни находился.
Свободный Университет (или просто Свободный, как хотелось бы слышать это имя многим из нас) – это то, что есть уже не только в замысле, но и в первых попытках преподавать по-русски взрослым людям – от бакалавров-первокурсников до пенсионеров. В России это далеко не первая попытка. Такие, как теперь говорят, монстры независимого, частного образования, как Европейский университет в Санкт-Петербурге или Свято-Филаретовский Институт в Москве, или даже Шанинка, созданная Теодором Шаниным, поддержанная в том числе и государством, и многие другие. И все же это очень мало, и в большинстве своем независимые образовательные проекты довольно скоро либо рушатся, либо переходят под крыло государства и постепенно перерождаются.
Когда год назад поднялась первая волна пандемии, глобальный кризис университетского образования не показался одной из главных составляющих беды. Но тем, кто наблюдал локальные кризисы образовательной системы, за несколько лет до того стало ясно, что возникла глобальная потребность в обновлении того, что называют высшим образованием.
Пандемия, забрав у людей бо́льшую часть страха, обнаружила, что в подходе к образованию именно страх был ключевым мотиватором. Страх, что ты не сможешь занять правильное место в деловой и творческой жизни, вообще никакой серьезной деятельности, если у тебя не будет документа, выдаваемого лучшими университетами. Не нужно тешить себя иллюзиями: содержание образования стоит здесь на втором месте, а на первом – именно репутация университета, корочка, а не то, что там набрано мелким шрифтом.
Этот базовый страх распределен в университетах и вокруг них страхом преподавателей потерять в университете работу, не получить продления контракта, не получить какую-нибудь надбавку. Для студента это – страх вылететь не по объективным показателям успеваемости, а по другим причинам, включая плохие отношения с администрацией или заведующим кафедрой. Интересно, что социологические опросы этот страх выявить не могут, даже просто игнорируют его. Несколько предпандемийных эпизодов показали, что именно в страхе объединяются те, кто пострадал, например, от преследования на сексуальной почве, и те, кто пострадал от клеветы на этот счет. Тупик, в котором оказывается университет при этом пожаре страстей и бед, никуда и не делся. За два-три года до пандемии я стал свидетелем нескольких отлично организованных кампаний, в которых главные действующие лица, оставаясь в тени, натравливали травматизированную вполне реальным сексуальным харассментом молодежь на своих конкурентов и успешно оттесняли предполагаемых харассеров от университетской кормушки. Самым интересным в этой истории был тот факт, что организаторы кампании и сами были в свое время жертвами харассмента со стороны старшего и уже давно отошедшего от дел поколения. Но личная история организаторов так и осталась в тени, глубоко спрятанной от чужих глаз, они пощадили и себя, и своих патронов-насильников, выпустив на улюлюканье соцсетей тех, кто слабее, кем можно было манипулировать.
Пандемия – одним только условием перевести преподавание в онлайн – приостановила эту войну страха и ненависти, но не устранила старую производную страха – манию безопасности.
Мания безопасности не является атрибутом только университетской жизни. Например, в России – это ключевое слово для всей социальной политики. Обеспечение безопасности жизнедеятельности (ОБЖ) – это не только название обязательного предмета в школах и университетах России. Это – базовая мотивация многих людей, получающих документ об образовании, чтобы обезопасить себя от бедности, от неминуемой зависимости – от государства, от детей и родителей, от будущего неправильного выбора других. Для безопасности учебного процесса университеты превратились в крепости, войти в которые простой смертный не сможет без электронного пропуска, без сканирования сетчатки глаза или отпечатков пальцев.
Но мания безопасности, опрокинутая в университетскую жизнь, еще хуже просто страха: она заставляет не просто цензурировать какие-то темы для обсуждения, но делает невозможным самое процедуру обсуждения. Вся совместная работа преподавателей и студентов, обслуживающая эту манию, подчиняется только одной логике – логике поиска «островков безопасности», «подрывающих безопасность» и т.п. Разумеется, базовым островком безопасности становится, например, твое рабочее место, твой статус студента, твоя будущая работа. Свободное обсуждение? Свободное исследование sine ira et studio? Нет, не слышали, проходите, граждане.
Но обе названные категории – страх и вытекающая из страха мания безопасности – разливаются по академии сверху. Они насаждаются исподволь и все более осознанно, потому что подавляют свободу под видом соблюдения правил выживания. Насаждающий манию безопасности надеется, что его подчиненные, подданные, подопытные вовремя включат режим выживания.
Безопасности требует от тех, кто внизу, богатый. Выживание – это то, чем занята беднота. «Мы должны выжить любой ценой! А потом поговорим об академических свободах, о независимости ученых, о свободе дискуссий». Это – зеркальное отражение дискурса обеспечения безопасности.
На этих трех китах стоит сейчас университетская жизнь. Чтобы вырваться на свободу, приходится на какое-то время отказаться от привычных представлений о безопасности.
Названные проблемы, с одной стороны, свободе мешают, а с другой, наоборот, заставляют человека быть свободным. Паранойя безопасности, идея, что нужно и можно добиться безопасности: спрятаться в каком-нибудь месте, где мы все будем защищены, – это идея тех, кто мыслит в категориях спецопераций по обеспечению безопасности, тотальной безопасности. Представление об абсолютном оружии и абсолютной концепции в духе северокорейской «чучхе», которая позволит нам духовно превзойти всех наших врагов.
Огромная часть населения России просто бедна. Это совершенно немыслимая бедность детей, у которых, может быть, есть какой-нибудь смартфончик, но нет компьютера или, скажем, айпада, чтобы они могли нормально заниматься. У них нет хорошей бумаги, хороших карандашей, хорошей ручки, чтобы рисовать. Я уже не говорю о возможности проводить какие-то эксперименты, ходить в архивы и т.д. Я думаю, это касается не менее 80% населения нашей страны. У людей просто нет средств, чтобы дать достойное образование своим детям, они едва выживают.
И для тех, кто зажат между этими двумя концепциями – выживания и безопасности, – свобода оказывается выходом. Мы увидели в людях потребность в такой свободе. Основная масса наших студентов – это люди, для которых академическая свобода – вовсе не абстрактная вещь. Они хотят дойти до каких-то знаний, полезных навыков.
И для преподавателей дух свободы не только и не столько в том, что кому-то из нас вдруг стало тошно ходить на привязи у администрации, вступать в принудительные отношения со студентами, которые или не хотят заниматься твоим предметом, или не могут, а учатся только потому, что иначе не получишь входной билет на какую-то тусовку в виде диплома государственного образца.
Мы провели весь второй семестр 2019/2020 учебного года в онлайне, что самым печальным образом отразилось на многих студентах и преподавателях: в большинстве своем ни те, ни другие не были готовы к этому принудительному переходу на онлайн-обучение. Сама проповедь академических свобод многим кажется издевательской на фоне пандемийной принудиловки.
Произошло невероятное совпадение двух кризисов – политического и пандемийного. И сейчас нет времени даже для того, чтобы пилить опилки и выяснять, отчего академическая свобода так легко утрачивалась прежде. Нам важно понять, как самоорганизоваться без серьезных потерь мотивации и проникнуться чувством академической свободы.
Свободой вполне можно поделиться с администрацией с хорошими руками. Мы ведь к этому и стремимся. Свободным учебный процесс является только в том отношении, что учебному и исследовательскому процессу не нужно подчиняться какой-то идеологии, государственной политике, богатому самодуру. Что над общими научными и образовательными темами работают студенты и преподаватели. Universitas понимается здесь в своем первоначальном значении – все участники нацелены на поиск общей истины, добра и красоты.
Пока у этого подхода два недостатка: отсутствие финансирования и отсутствие возможности выдавать студентам диплом государственного образца. Но это, может быть, как раз и неплохо. Потом когда-нибудь и это нормализуется, и на этом живом и хилом пока еще стволе вырастет кора потолще. Но сейчас сама эта ранимость и непрочность – залог жизни.
Да, вместо документа государственного образца Свободный будет выдавать только справки о курсах, прослушанных таким-то у такого-то преподавателя по такой-то теме в таком-то объеме. Свободному университету предстоит доказать остальному человечеству, что эти справки не филькины грамоты, что его выпускники прекрасны, по крайней мере – в объеме прослушанного курса. Поскольку и государственные и частные коммерческие университеты вынуждены уходить в онлайн, наличие в портфолио студента одного-двух курсов Свободного станет рутиной. Как когда-то стала рутиной университетская жизнь на кампусах университетских городов. Но, в отличие от конкретных географических локаций, с их национальными традициями, новые Свободные университеты, в том числе и русский, собственной территории не имеют. И студенты, и преподаватели приходят на общую онлайн-площадку из разных стран. Удивительным образом – не для того, чтобы говорить на языках академического большинства.
В России, я думаю, как и во многих других странах, сложилась гротескная ситуация. Эти страны, с одной стороны, проповедуют вставание с колен и национальное возрождение, а с другой – плетутся в хвосте у чужих кризисов. Нужно сказать прямо: из всех знаний и полезных навыков наиважнейшим для российских студентов сегодня является английский язык. Это как бы безусловная валюта, вроде доллара или просто золота. Если студент очень хорошо освоит English, он может выпорхнуть из этих тисков, пройти между Сциллой и Харибдой, как любит говорить глава государства. Субститутом свободы в нашем академическом пространстве сегодня оказался именно английский, а вовсе не русский язык. Студентам сейчас нужен не «великий и могучий» – им нужен «свободный и правдивый». И сегодня для них – это английский. Если ты публикуешь научную статью на английском, тебе платят другие деньги (нежели за публикацию, может быть, в десять раз более интересной и важной статьи на русском). Так в действующих университетах. Вот и студенты в России хотят, чтобы им преподавали не на плохом английском, а на хорошем, т.е. свободном и правдивом русском языке в чем и состояло бы для них его величие и могущество.
При этом Свободный университет должен быть прежде всего свободен от патриотизма, или от идиотизма национальной ограниченности. Это – глобальный российский университет в том смысле, что задуман в помощь прежде всего именно российским студентам, которые по какой-либо причине не удовлетворены или не вполне удовлетворены тем уровнем или стилем преподавания, с которым имеют дело сейчас. Для тех, кто давно учится в Европе или в Америке, это – возможность без бюрократических проволо́чек получать хотя бы часть дисциплин на русском языке, восполняя двойную нехватку – языковую и дисциплинарную.
Пандемия повторяет то, что случилось после больших средневековых эпидемий в Западной и Восточной Европе, когда латынь как язык всеобщей мобильности начала уступать так называемым народным языкам. Нет хорошего русского перевода для английского vernacular languages. Сейчас рядом с английским поднимаются другие языки преподавания – не только самые популярные китайский и испанский, но и более скромные по охвату населения французский и немецкий. В этом ряду мог бы оказаться и русский, если бы был языком свободной страны. Так что Свободный Университет – это и попытка (тут правы его враги) подорвать базовый принцип современного Российского государства – ложь как принцип организации информационного пространства.
Англоязычная академия, как и латынь, не боится конкуренции с другими языками. Именно на английском было создано все богатство современной прикладной науки, без английского языка было бы невозможно построить настоящую вавилонскую онлайн-башню – Википедию. Бакалаврское образование, в идеальном смысле – это отчасти, и вовсе не в шутку – коллективное написание и редактирование википедийных статей на родном языке, с оглядкой на языки «старших товарищей». Преимущество, которым издавна гордятся британские и американские университеты, – это систематически выполняемые письменные работы. Только они помогают всем студентам развивать навыки письменной речи и преобразовывать ее в связное устное выступление – не в презентацию слайдов, а именно в уверенное живое выступление, с готовностью мгновенно откликнуться на вопрос, критическое замечание, требование уточнения. Сейчас, в бульоне из соцсетей, гугл-классов, зум- или скайп-конференций устно-письменная стихия общения и требует от преподавателей и студентов новых навыков и создает новый режим коммуникации. Пытаться отгородиться от него, просто ждать, когда кончится эта напасть, и все мы снова вернемся в реал, в уютную или, наоборот, просторную аудиторию с сотнями слушателей, – и наивно, и почти преступно по отношению к студентам.
Кризис университетов, которые вынуждены искать золотую середину между онлайн образованием и аудиторной работой, усугубляется роковой ошибкой действующей университетской администрации, которая – независимо от страны обитания – обычно уверена, что онлайн-преподавание – это более компактный и дешевый труд, чем в существующем в данном университете «оффлайн»-режиме. Многие думают, что весь лекционный массив можно предложить студентам в виде заранее записанных видео-уроков. А семинары может вести более дешевая рабочая сила. Дескать, не боги, горшки обжигают. Но уже первая волна пандемии показала, что спрос есть не на записанные курсы, которых можно найти бесчисленное множество, а на проходящие в реальном времени регулярные онлайн-встречи с классом.
Есть, пожалуй, только одна область, от которой Свободный Университет отказаться не может. Эта область – политика, точнее – политическое.
Противники университета как столпа западной цивилизации знают, что именно в его недрах готовится зелье, которое убьет привычное мироустройство – не сейчас, так через поколение. Университету некуда спешить: этот институт почти за тысячу лет своего существования пережил несколько типов государства, более или менее успешно находил средства для продолжения своего существования, а в развитых странах, несмотря на все эксцессы, остается для большинства населения более авторитетной инстанцией, чем любой государственный орган.
Президент одной весьма могущественной державы заметил однажды, что считал свои выборы на пост главного редактора университетского юридического журнала гораздо бóльшим достижением, нежели занятие должности президента страны. Простой человек не обязан понимать, отчего это так. Но университет – не для простого человека. Это – корпорация, дух которой отвергает простоту как ценность. Вместе исследовать эту сложность, отказавшись от идей национальной или культурной исключительности, от всякой патриотической трескотни – это только предпосылка для работы. Страны, в которых этого не понимают, обречены на глобальное поражение. Они могут потрепыхаться, воруя чужие интеллектуальные достижения, но не слишком долго. Вот почему так тревожно повсюду в мире, когда кризис университетов начинает охватывать и развитые страны. В странах третьего мира это развязывает руки тем, кто подозрительно относится к университету не только как к кузнице кадров, но прежде всего как к кухне, где созревают новые идеи и возникает социальное недовольство. Вот почему у властей этих стран появляется непреодолимое желание поуправлять университетами. Понадзирать: а те ли люди там преподают, а то ли они там внушают нашей молодежи? Сейчас мы чувствуем себя на юру, на ветру, на виду у всех. У нас пока нет никаких денег, есть только опыт и некоторая (само)уверенность, что за спиной у каждого из нас имеется нечто такое, что будет полезно и студенчеству, и обществу. На смену чистому волонтерству придет какая-то форма организации, которая, надеюсь, будет если не кормить, то подкармливать нас всех. Но о главном мы договорились: мы никогда не доверим государству управлять собою. Наши цели идеальны, и материальный успех в любом случае – лишь производное от этих идеальных целей. Академические свободы мы будем оберегать от любых покушений – нашим уставом и открытостью наших решений.
В нацистской Германии контроль над университетами устанавливался под лозунгом борьбы за «подлинную науку» и против «разрушительного политиканства». Двенадцать лет продержалась эта концепция: «университет вне политики». В 1946 году Карл Ясперс в нескольких выступлениях обосновал принципы университетской жизни будущей, свободной Германии. Ясперс напомнил, что университет называется так не потому, что это учебное заведение, которое охватывает все науки, а потому только, что студенты и преподаватели развернуты друг к другу в стремлении совместно изучать целостность этого мира.
И вот эта нацеленность, развернутость друг к другу обостряет острую потребность общаться между собой, исключает для университета малейшую возможность избежать политического.
«Врач, учитель, администратор, судья, священник, архитектор, организатор бизнеса – все они заняты в своей профессии целостным человеком, со всей совокупностью условий жизни, пусть каждый из них и видит ее под иным углом зрения, чем остальные. Голая подготовка к профессии делает сами эти профессии бесчеловечными, если только она не ведет к целому, если она не делает этот путь “философским”, – говорит Ясперс. Вот почему, кстати, университетские степени PhD – это «доктор философии» в той или иной дисциплине.
Свобода университетской жизни, признает Ясперс, и в том, что студент имеет право на неудачу и отставание. Свобода – это риск. И университет открывает разуму и спорам все то, с чем человеку приходится сталкиваться в жизни. «Стоит только университету объявить какое бы то ни было мировоззрение правильным, любой экзамен по любой дисциплине превратится в отчет о соответствии студента этому правильному мировоззрению, а вовсе не чистой науке».
Вот почему ради чистоты науки нам приходится на берегу договариваться об основных свободах – гражданских, политических и академических. Исключить из университетской коммуникации политику – это все равно что запретить студентам и профессорам вино и секс, путешествия и общение. Политика – часть той целостной коммуникации, без которой нет университета, созданного именно для того, чтобы менять общество к лучшему. Иногда эти перемены болезненны, но без них – смерть.
© Текст: Гасан Гусейнов