Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 55, 2021
Временная ось – как зеркало. Если сегодняшний момент (2020-й) счесть условным нулем и отсчитать от него по 30 лет в одну и в другую сторону, мы получим 1990 и 2050 годы соответственно. Этими датами мы и займемся.
* * *
В 1990-м сосредоточимся на сюжете Каннского фестиваля – главного события кинематографической и моей личной профессиональной жизни. Начнем с церемонии открытия: она была предельно краткой, и лучшей я не видел потом никогда и нигде, ни на одном фестивале. Поднялся занавес: на сцене стояли все потомки Чарли Чаплина – от знаменитой дочери Джеральдины до пятилетних правнуков. Вперед вышли три мальчика, жившие в разных странах, и приветствовали фестиваль – один по-французски, другой по-английски, третий по-испански. Занавес закрылся, ничего не надо было добавлять. Все гениальное просто. Это был прекрасный пример того, как прошлое оказывается ключевой составляющей настоящего и даже будущего. Ведь Каннский фестиваль известен своей авангардной амбицией угадывать главные тренды киноискусства и вести его вперед заре навстречу.
1990-й вошел в историю кино как «год Линча». Фильм «Дикие сердцем» оказывается победителем конкурса: до сих пор перед моими глазами Дэвид Линч, триумфально стоящий на сцене с Изабеллой Росселлини – своей музой, с которой они помолвлены, но скоро расстанутся. Два года спустя Линч вернется в Канны без Изабеллы, но с Дэвидом Боуи и карликом из фильма «Твин Пикс: огонь, иди со мной». В Каннах наступает эпоха триумфов американского независимого кино: пиком этой эпохи станет победа в 1994-м «Криминального чтива» Квентина Тарантино.
«Дикие сердцем» – самый яркий образец нового тренда «неоварварства», который сформировался за предыдущее десятилетие постмодернизма. Самый яркий, но не единственный: к этому тренду относится и «Такси-блюз» Павла Лунгина. Противоположный «неоварварам» эстетический лагерь представляют «неоакадемисты». Жюри во главе с Бернардо Бертолуччи отдает дань и тому, и другому, но главным победителем оказывается Линч.
* * *
1990-й – особенный год в отношениях Каннского фестиваля с российским кинематографом. Мир находится под огромным впечатлением от горбачевской перестройки и падения Берлинской стены, он открывает «по́лочное» кино и ждет появления новых шедевров в советской киноиндустрии, освобожденной от партийной цензуры. Перестройка дала возможность свободно работать лучшим режиссерам, таким как Алексей Герман (приглашенного в состав каннского жюри), и открыла дорогу в кино молодым талантам. Поздно вечером, почти ночью, я стоял у каннской лестницы и был свидетелем пятнадцатиминутной овации, которую устроила публика Глебу Панфилову и его жене – актрисе Инне Чуриковой после премьеры эпического фильма «Мать» (по роману Горького). А ведь фильм длился 200 минут и кончился далеко за полночь, но зрители не хотели расходиться. «Мать» явно тяготела к «неоакадемизму», а «неоварваров» from Russia with love представлял Павел Лунгин. Ему, дебютанту, впервые выехавшему за границу, достался приз за режиссуру, о котором безуспешно мечтают тысячи кинематографистов мира. А Панфилов был награжден призом «за художественный вклад».
В том же 1990 году в Канны приехал еще один наш режиссер – тогда никому не известный Виталий Каневский с фильмом «Замри, умри, воскресни». Отсидевший в свое время срок в тюрьме, Каневский выглядел в кепочке немного по-блатному, к тому же не владел иностранными языками. В конце концов, он попал на советский корабль, который был отправлен в Канны из Одессы одной частной кинофирмой (такие в период перестройки рождались как грибы). Там Каневского нашли представители фестиваля, и он стал героем дня. Понравился и его фильм, и он сам – своей колоритностью. В Каннах даже закрыли глаза на то, что фильм не первый, а второй в биографии режиссера и наградили его «Золотой камерой» за лучший дебют. Журнал «Кайе дю синема» включил Каневского в список двадцати «режиссеров ХХI века». После этого он навсегда остался во Франции, но, увы, надежд журнала пока не оправдал. Зато игравшая в нем главную роль Динара Друкарова стала успешной французской актрисой.
После 1990 года интерес к российскому кино на Каннском фестивале – как и во всем киномире – значительно упал. Россия не оправдала надежд на новый художественный взрыв – как было во времена Сергея Эйзенштейна и Андрея Тарковского. Остается надеяться на новую перестройку.
* * *
Теперь, представим себе, молодой кинокритик (каким был я в 1990-м), родившийся прямо сейчас, в 2020-м, приезжает на Каннский фестиваль 2050 года. Фестиваль должен был быть 103-м по счету, если бы он проходил как положено, ежегодно и без пауз, но на самом деле имеет номер 89: 14 лет оказались вычеркнуты из фестивальной истории из-за нескольких эпидемий (5 лет), трех глобальных конфликтов, приведших к непосредственной угрозе мировой войны (3 года), одной экологической катастрофы, в результате которой надолго прекратилось международное авиасообщение (4 года), а также теракта, от которого пострадал сам каннский фестивальный Дворец (это случилось прямо во время фестиваля, привело к многочисленным жертвам, реставрация здания заняла 2 года).
Молодой кинокритик из России аккредитовался, не без труда втиснувшись в небольшую квоту, оставленную для белых цисгендерных мужчин. Для этого ему пришлось прислать селекцию своих кинокритических работ, которые рассмотрела (и в итоге одобрила) специальная комиссия, не обнаружив в них признаков расизма, гомофобии и сексизма.
Единственным «измом», который допускался еще недавно каннской морально-этической комиссией, был эйджизм, однако на данный момент он уже потерял актуальность, поскольку режиссеры и кинокритики в возрасте 50+ во всех странах мира, кроме известных своим демократизмом Северной Кореи и Ирана, отправлены на пенсию, а те, кто пытался сопротивляться, – в специально оборудованные комфортабельные лагеря для диссидентов.
Героинями церемонии открытия стали режиссерка Селин Сьямма и актерка Адель Энель, прославившиеся в 2019 году фильмом «Портрет девушки в огне» (приз Каннского фестиваля за сценарий), который был провозглашен манифестом победительного феминизма. На большом экране фестивального Дворца non-stop крутили классические кадры из этой картины: крупный план небритой подмышки и зеркало, исследующее вагину. Сами авторки фильма – Сьямма (72 года) и Энель (61) отсутствовали, поскольку уже давно находились в лагере для 50+, но им разрешили прислать приветственные видеоспичи. Молодой кинокритик порадовался тому, что ему всего лишь 30, а это значит, что у него впереди еще целых 20 Каннских фестивалей – ну, или сколько получится с учетом возможных форс-мажоров и происков Бога.
* * *
В последнее десятилетие ХХ века, даже еще при робком приближении миллениума (скептикам казалось, что он так никогда и не наступит), все стремились заглянуть в будущее и спрогнозировать его. Особенно это коснулось кинематографа, в 1995-м вступившего во второе столетие своей истории. Еще с 1990-го начали плодиться списки «режиссеров ХХI века», но уже лет через пять читать их было стыдно. Потому что имена, попавшие в те списки, за этот короткий срок успевали безнадежно устареть.
На протяжении первых двух десятилетий наступившего ХХI века формировались новые дискурсы, альтернативные постмодернизму. По словам Артура Миллера, «эпоху можно считать законченной, когда истощились её основополагающие иллюзии». День 11 сентября 2001-го поставил крест на идее «конца истории». Вскоре был положен конец иллюзиям падения последних стен и тоталитарных режимов. Была похерена концепция «Большой Европы от Лиссабона до Владивостока» – вместе со многими другими прекраснодушными мечтами. Мир вступил в эпоху гибридных войн и цветных революций, а потом двинулся в сторону нового Средневековья с его инквизицией, цензурой, глобальным переселением народов и эпидемиями, уносящими миллионы жизней.
Было бы логично ожидать, что такие мощные турбуленции приведут к появлению «новых волн» и современного аналога авангарда – как бывало в ХХ веке. «Новая волна», однако, взметнулась только одна – в Румынии. И при всем уважении к ней, погоды в мировом кино не сделала. Декларированная постмодернистами «Смерть Автора» оказалась несколько преувеличенной: авторы продолжали появляться (от Карлоса Рейгадаса до Андрея Звягинцева, от Паоло Соррентино до Ксавье Долана), и все же эпоха крупных личностей и гениальных харизматиков осталась в прошлом. Висконти, Бергман, Антониони, Феллини, Бунюэль, Годар, Куросава, Тарковский – все это уже далекая история кино.
В последнее время особенно часто думаю об Андрее Тарковском. Побывал недавно в Берлине на конференции, посвященной фильму «Сталкер». Одна научная дама прочла доклад под названием «Кино в загрязненных местах». Она рассказала об «истерне» с Джоном Уэйном «Завоеватель»: во время съемок в Неваде в середине 1950-х неподалеку было проведено ядерное испытание, после чего несколько участников фильма умерли от рака. И тут дама провела параллель со «Сталкером»: он снимался в загрязненной зоне, кроме того, «неэкологичными» были методы работы режиссера с актерами. А потом, на протяжении нескольких лет, ушли из жизни и сам Тарковский, и Солоницын, и Гринько (все – от онкологии), затем и Кайдановский. То, что почти все они были заядлыми курильщиками, неважно, вывод был таков: оказалось «нечисто что-то было» с этим фильмом и с его автором.
Согласно новым правилам, искусство нынче должно быть стерильным! Забудьте слова Томаса Манна о том, что здоровые добропорядочные люди с хорошим характером, правильными взглядами и кристальным моральным обликом (в общем, «экологичные») не пишут романов, не сочиняют музыку. И вряд ли снимают фильмы, если под фильмами понимать кино, снятое Хичкоком, Поланским, Триером… И тем же Андреем Тарковским.
И это мы тоже проходили, только в других формах.
Что такое будущее, не знает никто. Моя догадка состоит в том, что будущее в каком-то хитроумном зеркале отражает прошлое. Это искаженное, но все же отражение. Иначе не будет ничего, потому что будущего как такового – автономного и абстрактного – не существует. С одной стороны, нас пытаются загнать в прошлое репрессиями против инакомыслия. С другой – мы сами пародируем прошлое самонадеянным отказом от него.
Будущее, в которое нас зовут, в котором будут новые творцы, новая публика, новое сознание, стерильное искусство и экологический секс, очень напоминает коммунизм, так и не построенный носителями его «морального кодекса» к 1980 году. Этому помешали 1956-й, 1968-й и (уже постфактум) 1986-й и 1991-й. Так случится и в будущем; и грянут новая сексуальная революция, и новая перестройка, только как они будут называться, нам не дано предугадать…
Впрочем, нахлынувшая цифровизация, возможно, облегчит задачу проникновения в будущее – хотя бы в виде красивой голограммы.
© Текст: Андрей Плахов