Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 53, 2020
Минжуренко Александр Васильевич, Омск. До 2015г. профессор кафедры теории и истории государства и права Омской юридической академии. В 1989-1991 — Народный депутат СССР. Член Межрегиональной депутатской группы и демократической платформы в КПСС. В 1990 году вышел из КПСС . Во время Августовского путча 1991 года — руководитель Комитета защиты конституционных органов власти в Омске. В 1993—1996 годах — депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации 1 созыва. Член фракции «Выбор России» . Представитель Президента Российской Федерации в Омской области в 1991-1994 и 1996-2000гг.
С 2012 года — член Общественной Палаты Омской области, Председатель Комиссии по развитию гражданского общества, коммуникаций и информационной политике.
Великая Русская революция 1917 года началась в феврале, в начале марта произошло отречение императора Николая II, а юридическим моментом закрепления результатов революции должно было явиться Учредительное Собрание, избранное всем народом. В истории России не было аналогичного по демократичности и полномочиям органа. Учредительное собрание должно было легитимизировать итоги революции: установить форму правления государством, политический режим и форму государственного устройства страны. Однако такого правового закрепления завоеваний демократической революции не состоялось. Процесс демократизации государства и общества был прерван. Учредительное собрание было насильственно распущено сторонниками установления другого политического режима – диктатуры.
Как же так получилось, что «славная» бескровная революция, приведшая вначале к тому, что Россия стала считаться «самой демократичной страной в мире», так трагически оборвалась? Тому было много причин.
Февральскую революцию в России одни историки называют одной из самых загадочных революций в мировой истории, другие считают, что она — самая открытая и прозрачная революция. В отечественной историографии и в мемуарной литературе так и существуют эти два взаимоисключающих полярных мнения. Эта революция была ожидаемой и легко прогнозируемой, говорят одни. Революция оказалась совершенно неожиданной, утверждают другие.
В пользу «прозрачности» этого объекта исследования говорит то, что таким обилием доступных и внятных источников не может похвастаться, наверное, ни одно сравнимое событие. Мы можем восстановить ход революции буквально не по дням, а по часам. Знаем мы и мотивы действий участников событий, которые фонтанировали заявлениями, декларациями, письмами, телеграммами, а каждое заседание и совещание тщательно протоколировали и даже стенографировали. И всё это сохранилось и дошло до нас. Вдобавок, всё то, что не было зафиксировано документально в те дни, было позднее отражено в богатой мемуарной литературе, часто написанной с использованием подробных дневниковых записей.
Таким образом, с источниками, вроде бы, проблем нет. А в чем тогда пресловутая загадочность Февраля? А в том, считают сторонники такой оценки революции, что нам, действительно, хорошо известно, ЧТО происходило на сцене, но очень мало известно, ЧТО происходило за кулисами наблюдаемой всеми драмы.
Мы не будем здесь рассматривать откровенно конспирологические версии, но сам факт их обилия в трактовке причин этой революции уже говорит в пользу ее «загадочности» и необъяснимости. Можно только назвать некоторые из них. Ну, например, есть суждение о том, что Февральская революция – дело рук масонов. И если говорить о фактах, то, действительно, пять членов первого состава Временного правительства: Керенский, Некрасов, Коновалов, Терещенко и Ефремов входили в тайные масонские организации. И тут же еще более сложный вопрос: а кто стоял за самым влиятельным одно время человеком – за Григорием Распутиным? Убили, утопили и – концы в воду? Но вопросы-то остались: юродивый, авантюрист или чей-то агент? Он ведь не только министров, но и премьеров менял – это не шутки. В итоге, его фигура некоторыми исследователями объявляется даже главной причиной падения монарха. А роль императрицы, которая довольно жестко «рулила» Николаем II?! Немка по происхождению она открыто была против войны с Германией и позднее выступала за сепаратный мир с нею, что породило невероятной силы слухи о государственной измене у самого трона. И эти слухи, как многие считают, докатившись до армии и буржуазных партий, тоже явились чуть ли не главным фактором свержения монархии. Ну, и разумеется, догадки о том, что в воюющей державе вне всякого сомнения действовали иностранные разведки, как противников, так и союзников, создававшие даже на самом верху сеть «агентов влияния». И прочее, и прочее…
Намного загадочнее стала Февральская революция в советские времена. Почему? Да потому что стержнем всей советской историографии априори являлось неоспоримое положение о том, что во всех трех революциях в России гегемоном выступал рабочий класс под руководством его партии – большевиков. В этом главная причина колоссальной фальсификации истории Февраля. Это была чудовищная натяжка без минимальной опоры на факты. Дело в том, что революционные партии: социал-демократы и социалисты-революционеры (эсеры) во время войны были полностью разгромлены и признаков жизни не подавали. Их лидеры были либо в ссылке, либо в эмиграции. Местные организации в большинстве своем вообще перестали функционировать. Между теми, где еще жизнь теплилась, связи не было абсолютно, как и с центром. Да и действующего Центра как такового у них не было. Жандармский полковник Спиридович, автор первой книги по истории эсеров (он их «опекал» по службе и имел в своем распоряжении всю информацию об этой партии), докладывал царю: «Партии эсеров в России не существует.» О партии большевиков это тоже можно было сказать, тем более, что на этот момент, согласно решению IV (объединительного) съезда РСДРП 1906 года, меньшевики и большевики на местах входили в одни общие организации и не размежевывались.
Таким образом, революционные партии эту революцию не готовили – однозначно. И их лидеры многократно это признавали. Они ее даже не предвидели и не прогнозировали. Самый оптимистичный среди социалистов — вождь большевиков Ленин в январе 1917 года, в эмиграции, выступая перед молодыми швейцарскими социалистами, заявил: «Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодёжь… будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции».
Более того, лидеры революционных партий не узнали революцию даже тогда, когда она началась. 26 февраля на квартире у А. Керенского собрались представители социалистических партий, которые дружно констатировали, что в обозримом будущем революции в России не предвидится (а она уже началась 23-го февраля!!). Большевик Юренев твердо заявил: «В России нет и не будет никакой революции…, нужно готовиться к долгому периоду реакции». А уже через месяц один из лидеров партии эсеров В. Зензинов честно признается: «Революция ударила как гром с ясного неба и застала врасплох существующие общественные организации. Она явилась великой и радостной неожиданностью и для нас, революционеров».
А кто же тогда готовил революцию? В советские времена про думские партии кадетов и октябристов принято было говорить только в крайне неуважительном тоне. Так всем и запомнилось со школьных и студенческих лет, что эти «соглашатели» только путались под ногами, устраивая всяческие козни пролетариату и большевикам на их верном пути. Разве они могли быть вождями освободительного движения!? Мы же твердо помнили, что этапов этого движения было три: дворянский, разночинский и пролетарский, так что их время давно прошло и только рабочий класс мог быть вождем даже в буржуазно-демократических революциях. Это принималось как аксиома.
Итак, отечественные историки стояли перед трудноразрешимой проблемой поиска инициаторов революции. Имея в своем распоряжении достоверные источники, они знали, что одни партии точно не были зачинателями революции, а другие «не могли» ими быть в силу господствовавшей тогда доктрины. Большевиков в поле зрения не было вообще, и было смешно называть их руководителями процесса, а про кадетов в роли вождей нельзя было тогда поминать по определению. Ну, а что тогда остается?
Выход нашли такой. Во время «оттепели» несколько советских историков попытались было выпятить «стихийный характер» Февральской революции. Это все же было несколько «теплее», т.е. объективнее и ближе к истине, чем приписывание большевикам руководство ею. Однако этих историков быстро «поправили», и, развернувшиеся было дискуссии о «соотношении стихийности и организованности» в Февральской революции, утихли. Большевики снова вернулись на свое место руководящей и направляющей силы во всех революциях.
Причиной того, что большевики «прохлопали» начало Февраля, был их догматический подход к вопросу о предпосылках социальных революций. Со школьных лет мы привыкли к тому, что главы учебников истории, рассказывающие о революциях, начинались почти одинаково: «Народные массы, доведенные до отчаяния своим тяжелым положением, поднялись на восстание…». И про Февральскую революцию в России писали потом точно так же: мол, все обычные тяготы трудящихся еще более усугубились войной и потому и последовал социальный взрыв. Но, знакомясь с информацией, содержащейся в достоверных исторических источниках, начинаешь сомневаться в правдивости этого штампа. А было ли в России на тот момент уж такое действительно отчаянное положение рабочих? И особенно в Питере? Ведь началось движение именно в Петрограде, с рабочих окраин. Да, разумеется, ситуация из-за войны была непростой и в стране, и в столице, но дошла ли она до таких пределов, что так дальше жить было нельзя? Конечно, это – как считать, но всё познается в сравнении. Так как в войну были вовлечены все ведущие государства мира, то и в этих странах у трудящихся было нелегкое положение. В Германии, Франции, Англии и других воюющих государствах проблемы в снабжении населения продовольствием давно уже привели к введению карточной системы. Причем пайки были довольно скудными. В России пока в этом нужды не было, об этом только еще начинали разговоры, хотя в ряде городов распределение по карточкам уже вводилось. Но нормы были существенно выше, чем в Европе. Продовольствия в свободной продаже в подавляющем большинстве мест было в достатке.
Тут нужно вспомнить, что Россия перед войной была крупнейшим экспортером зерна в мире, а война сделала невозможным вывоз зерна, которое, соответственно, оставалось в России. В 1914—1916 годах экспорт зерна в среднем составлял 26 млн. пудов в год, а до войны он равнялся 665 млн. пудов ежегодно. Хлеботорговые фирмы в итоге «затоварились» хлебом и имели большие излишки нереализованного продукта. А в Сибири, например, богатый урожай 1916 года и сокращение хлебного экспорта привели к тому, что часть снопов были сложены крестьянами в скирды, и этот необмолоченный за не востребованностью урожай оставался стоять почерневшим аж до 1919 года, когда советская власть приступила здесь к хлебозаготовкам. Так что говорить о том, что в России из-за войны не было хлеба – это абсурд. Как раз наоборот: именно из-за войны его в стране скопилось много. Продовольственная проблема была только из-за кризиса на транспорте, который был занят перевозкой войск и военных грузов. Уровень потребления в России хлеба, мяса и животных жиров был на душу населения выше, чем во всех воюющих странах. Заработная плата и реальные доходы россиян в сопоставимых показателях были не ниже, чем во Франции, Германии, Италии и Австро-Венгрии. Да и людские потери в войне на 100 тысяч населения были также меньшими, чем в Австро-Венгрии, Франции и Германии. Так что, как видим, если ситуация в России и была нелегкой, то до состояния «невыносимой» она явно не дотягивала. В других странах было еще тяжелее, но революционный взрыв случился именно в России. Так что объяснить причины революции только тяжелыми экономическими условиями трудящихся масс не получается. И именно поэтому большевики-материалисты и не предсказывали революцию: согласно их догмам, ситуация в стране совсем не походила на предреволюционную. Следовательно, эти события произошли под влиянием нескольких разнопорядковых факторов.
Из-за того, что с помощью грубо материалистического подхода и экономического детерминизма никак не выходило объяснить причины революционного взрыва, некоторые исследователи и стали прислоняться к конспирологическим версиям. А иначе концы с концами не сходились. Странная какая-то революция, загадочная.
Она была во многом «идеалистической», «идейной», «идеологической». (Возможно, и причины ее поражения кроются тоже в этом). И готовили ее идеалисты. Они завладели умами всей читающей публики. Напомним, что в России была свобода печати, и либеральные газеты ею пользовались в максимальной степени.
Наибольших успехов в «раскачивании лодки» добились ведущие парламентские партии: кадеты, прогрессисты и октябристы, объединившиеся в Прогрессивный блок. Заправляли здесь конституционные демократы во главе со своим лидером историком П.Н. Милюковым. Кадетская партия вообще носила прозвище «профессорской партии», что еще раз свидетельствует о том, что люди, составлявшие ее актив, были движимы, прежде всего, высокими идеями, а не материальными интересами какого-либо класса.
Политических партий в России было много, выделим из них только четыре основных. Две организации: социалисты-революционеры и социал-демократы относились к революционным партиям, а кадеты с октябристами – к реформистским. Последние, как верно было отмечено в советской историографии: пытались «договориться с царизмом» и не хотели революции. Но угрозу ею они активно использовали в своей политической борьбе. В одной из газет того времени однажды поместили остроумную карикатуру: кадеты стоят перед царем и умоляют его: «Ваше Величество, дайте конституцию, а то эсеры опять стрелять будут». Брать власть в результате насильственного переворота они принципиально не хотели.
Однако договориться с царем насчет продвижения к конституционным порядкам всё никак не получалось. И тогда кадеты сменили просительный тон на требовательный. Неудачи в войне к концу 1916 года стали основным козырем в руках реформистов. Они во весь голос говорили о том, что все поражения армии объясняются именно незавершенностью демократических преобразований 1905 года. Власть, по их мнению, должна была всё более переходить под контроль «общества». И они хотели этого добиться эволюционным путем, постепенно. Так, не имея права контролировать исполнительную власть реформисты выдвигают в Госдуме очень неопределенное в юридическом смысле требование «правительства доверия». Что это такое? Да просто думцы хотели, чтобы кандидатуры в министры их устраивали. Но царь не был обязан согласовывать назначения высших чиновников с Госдумой и решительно не хотел создавать даже подобие такого прецедента. Не внял он мольбам кадетов и октябристов хотя бы не ставить во главе ведомств «одиозные фигуры». Подбор кандидатов на должности министров по-прежнему происходил в узком кругу, и «царская камарилья» и не собиралась обсуждать эти вопросы в Думе.
И тогда у кадетов, которые до этого хотели договориться с царем «по-хорошему», лопнуло терпение. 1 ноября 1916 года лидер Конституционно-демократической партии народной свободы Павел Николаевич Милюков выступил в Думе с оглушительной и бескомпромиссной речью. Она вошла в историю под заголовком «Что это: глупость или измена?». Действительно, в речи этот риторический вопрос рефреном повторяется несколько раз. Перечисляя одно за другим провальные действия правительства, Милюков выкрикивал в зал вопрос: «Что это: глупость или измена?» И зал встречал эти слова бурными аплодисментами.
Выводы оратора были очень жесткими: «Мы потеряли веру в то, что эта власть может привести нас к победе. Власть опустилась ниже того уровня, на каком она стояла в нормальное время нашей русской жизни, и пропасть между нами и ею расширилась и стала непроходимою. Все частные причины сводятся к одной: неспособность и злонамеренность данного состава правительства. Это наше главное зло.»
Упоминание про «непроходимую пропасть» между «обществом» и властью означало одно: либералы объявили войну царю, время переговоров закончилось. Протянутую кадетами руку власть не приняла, и ладонь превратилась в кулак. Старт перевороту был дан. Выступление Милюкова стало знаком, сигналом, это было подобно выстрелу «Авроры». Дальше всё покатилось как под гору.
Но первыми начали стрелять не революционеры и не либералы, а крайне правые. И первые пули революции полетели в любимца царской семьи – Распутина. Парадоксальность Русской Февральской революции состояла как раз в том, что первыми за свержение царя выступили именно убежденные монархисты. Речь идет об активных деятелях правых монархических партий, патриотических организаций и офицерах. И они не просто выступили на словах – они предприняли серьезные действия в целях подготовки и организации государственного переворота. Зачем и почему?
Да, эти люди были «государственниками» и стойко боролись с противниками царизма за сохранение прежних вековых устоев, но их сильно подводил вот этот конкретный царь – Николай II, компрометировавший институт монархии. Вначале монархисты пытались спасти авторитет императора различными демаршами, оказывая на него моральное давление. В этих акциях принимали участие самые высокородные члены дома Романовых и самые высокопоставленные сановники, включая глав правительства. Рискуя своей карьерой и благорасположением императора, они отважно резали царю правду-матку в глаза, мол, его авторитет в народе падает из-за того, что он ставит во главе министерств и ведомств недостойных и некомпетентных людей, что он находится под большим влиянием царицы, что он привечает у себя в доме мракобеса Распутина и т.д. Таковы были начальные формы борьбы за сохранение высокого авторитета монархии как института. Они пытались спасти монархию как идею от реального носителя этой идеи – действующего императора.
Одной из роковых ошибок царя было его решение непосредственно возглавить сражающуюся армию в роли Верховного Главнокомандующего, что и произошло 23 августа 1915 года. Русские цари до него обычно не решались на такой рискованный шаг. Ведь возглавив армию, император принимал на себя все ее неудачи, становился виновником во всех ее поражениях и просчетах.
Вот на этом фоне и рождается у монархистов логичная идея сместить данного неудачного царя, исключительно для того, чтобы спасти монархический строй как таковой. Николай II ведь компрометировал не только себя, но и саму идею самодержавия. И им решили пожертвовать ради «сбережения России». Однако сторонники отстранения Николая II от престола, естественно, не хотели при этом поколебать сами устои государственного строя России. Всё должно было оставаться в правовом поле. Поэтому сам момент смены царя должен был произойти исключительно в форме добровольного отречения царствующего монарха. Согласно планам монархистов, управление страной должна было перейти младшему брату Николая 38-летнему Михаилу Александровичу, который бы стал регентом при несовершеннолетнем Алексее. Кандидатура Михаила устраивала и сторонников конституционной монархии, так как доподлинно было известно, что Михаил, проживая в Европе долгое время и пропитавшись прогрессивными либеральными идеями, совершенно не имел императорских амбиций и однозначно бы согласился на роль номинального монарха.
Планировалось, таким образом, убедить или принудить царя к отречению от престола в пользу своего сына. Нет, убивать Николая заговорщики не собирались, но хотели заставить его подписать манифест о своем отречении, если понадобится, то и в буквальном смысле под дулами револьверов. И однажды группа вооруженных офицеров уже залегла на железнодорожной насыпи, поджидая поезд Николая из Царского Села. Но поездку отменили. Царский поезд пошел другой дорогой, и русская история пошла другим путем.
В отличие от революционных партий к ней оказались намного больше подготовленными буржуазные партии, хотя сама революция и не входила в их планы. В каком смысле они были «подготовлены»? А в том, что они уже к февралю 1917-го выстроили каркас будущей новой власти. Ведь мало свергнуть старую власть, надо ее удержать в своих руках. Но для этого надо было создать альтернативный аппарат, готовый взять власть и сразу начать осуществлять властные функции. И у российской буржуазии всё это было. Помогла им в этом война.
В первые месяцы войны всё общество повело себя в высшей степени патриотично, и это, видимо, усыпило бдительность охранителей старого режима. Буржуазия жертвовала огромные средства на нужды армии. Эта общественная деятельность приобрела такой размах, что понадобилось создание неких негосударственных структур, чтобы координировать всю эту работу, распределять весь этот вал средств и направлять энергию волонтеров. За это взялось земство. Объединившись с городами, земцы создали Главный комитет Всероссийского земского и городского союза (Земгор). И это стало очень мощной разветвленной структурой, охватывающей все губернии и уезды Европейской России. Имея в своем распоряжении большинство газет, земские деятели очень резко критиковали действия правительственных органов в вопросах обеспечения армии. Против правительства буржуазия открыла самую настоящую информационную войну. Выводы газетных статей сводились к одному, к советам: коли не справляетесь со своими функциями – больше привлекайте общественные силы и дайте им больше полномочий. И власти шли на уступки. В 1915 году были учреждены военно-промышленные комитеты (ВПК). Они создавались для того, чтобы «организовать всю неиспользованную мощь русской промышленности для удовлетворения нужд обороны государства». Очень быстро ВПК стали влиятельными организациями буржуазии, занимавшимися не только распределением военных заказов.
Подобное активное вмешательство общественности в важнейшие сферы государственной деятельности всегда выступает неким упреком властям и грозит подрывом ее авторитета. Ведь государство, по идее, должно самостоятельно справляться со всеми своими обязанностями. А почти все газеты снова и снова настойчиво подчеркивали: нынешняя власть не в состоянии эффективно руководить страной в сложных условиях военного времени. И обществу внушалась мысль, что назрела необходимость смены власти – вон как замечательно и успешно работают ВПК, Земгор и другие общественные организации, уже взявшие на себя многие функции власти.
В итоге, планы сторонников реформистского эволюционного развития России успешно воплощались в жизнь. Оставаясь в правовом поле, буржуазия встроила свои структуры в ткань государственного аппарата и постепенно, вполне легитимно, расширяла их полномочия с вынужденного согласия верховной власти. Параллельно с царским бюрократическим аппаратом уже вовсю действовали органы новой власти. И совсем не случайно первым главой Временного правительства станет председатель Земгора князь Георгий Львов. Всё шло к этому: эту фигуру готовило «общество», а назначить его будет вынужден сам император за несколько мгновений до отречения – чтобы сохранить преемство власти.
Земство, введенное во время прогрессивных реформ 60-х годов XIX в., которое Ленин окрестил как «пятое колесо в телеге самодержавия», все-таки «выстрелило» в последнем акте монархической России как то самое ружье.
Таким образом, сама революция в виде широкого восстания не планировалась и не готовилась российской буржуазией, но получилось так, что она оказалась максимально готовой к ней.
Десятки лет наши историки утверждали, что Николая II свергло народное восстание в Петрограде. Однако представляется, что если это и верно, то лишь отчасти. Несомненно, массовые беспорядки в столице послужили одним из факторов, приведших к падению монархии. Но таких факторов было, на наш взгляд, несколько. Ведь «восстание» далеко не синоним понятия «революция». Последняя категория она сложная, многосоставная. Её компонентами выступают действия людей и групп, движимых разными интересами и мотивами и использующих разные способы воздействия на ситуацию. А просто «хлебных» и других бунтов, заканчивавшихся ничем, было в истории предостаточно. Если правящий класс был солидарен и не расколот, то он легко подавлял подобные бунты. Только слияние разных составляющих и дает в результате революцию. В таких случаях мы наблюдаем народную вспышку накопившегося сухого пороха по любому поводу и реализацию на этом фоне планов оппозиционных политиков. В подобной исторической драме есть прелюдия, есть взрыв, есть кульминация, а есть и последняя капля в чашу, без которой революция останется в истории очередным мятежом.
Беспорядки в Петрограде в принципе можно было прекратить, и даже без большой крови, так считало большинство современников и тем более военных. Но серьезных попыток в этом направлении сделано не было. Почему? Да потому что этот хлебный бунт был весьма кстати многим политическим силам. Кому конкретно?
Как мы уже выяснили, за свержение Николая выступали самые правые политики: они хотели спасти репутацию института монархии, которую изрядно подпортил действующий император. И они были за сохранение самодержавия. Чуть левее от них выступали конституционные монархисты и прежде всего октябристы и кадеты, которые контролировали Госдуму. Они были тоже за отстранение Николая, но с воцарением Михаила они надеялись установить конституционный строй.
В качестве отдельного фактора стоит выделить позицию и поведение высших военачальников Русской императорской армии, так как именно их действия и стали последней каплей, без которой, на наш взгляд, революция бы не состоялась. Что ими двигало? Их мотивы в основном совпадали с интересами упомянутых выше политических сил, (среди военных были как сторонники самодержавия, так и сторонники конституции), но имели свою специфику. Шла мировая война и внимание русского генералитета было полностью поглощено этим событием. Здесь нужно вспомнить, что война для офицеров суть оправдание их существования, и ей они отдаются со всей страстью. К России в случае успеха в войне отходили проливы Босфор и Дарданеллы. А это ведь многовековая мечта российского государства – получить доступ к Средиземному морю. У военных голова кружилась от предвкушения достижения этой цели. И генералы уже всерьез надеялись войти в историю главными героями момента перехода России в статус средиземноморской державы, что привело бы к резкому возрастанию и экономической и военно-стратегической мощи России. Но вот беда – незадачливый император, присвоив себе звание Верховного Главнокомандующего, весьма неудачно выступал в этой роли. К тому же генералов очень пугали слухи о том, что царица-немка толкает императора к сепаратному миру с Германией. Но в таком случае Россия не получила бы никаких новых территорий. Это было бы крахом всех честолюбивых надежд российской военной касты. Ради победы над врагом и ради такого достойного трофея как проливы генералы соглашались с необходимостью отстранения Николая II. Он ведь им представлялся чуть ли не единственным препятствием на пути к заветной цели.
Вот таким образом и переплелись в Феврале чудесным образом очень разные и даже противоположные цели. Слились воедино требования хлеба, восстановления репутации монархии, конституции и победы в войне. А республиканцев мы здесь на первом этапе революции даже не наблюдаем. И по отношению к войне тут уж действительно видим прямо противоположные мотивы: женщины-работницы требовали не только хлеба, но и окончания войны, а генералы присоединились к народному восстанию именно с целью довести войну до победного конца. Ехали в противоположные стороны, а оказались в одном вагоне. Каждый решал свои проблемы и видел препятствием именно царя. Из этой противоречивости уже можно было предвидеть, что, свергнув монарха, победители обязательно передерутся между собой. А ведь в дело еще не вступили организованные левые силы. Таким образом, Февраль изначально был чреват Октябрем.
Первая вспышка в столице случилась исключительно благодаря женщинам и благодаря Международному женскому дню 8 марта. Воистину во всем сherchez lafemme. Женщины работницы на Выборгской стороне решили отметить этот свой женский праздник и вышли на улицу (по российскому календарю это было 23 февраля). И как раз к этому времени в народ просочились слухи о том, что в Петрограде, возможно, вскоре введут карточки на хлеб. Ну, что делают простые люди в таких случаях? Правильно, они бегут в магазин и закупают себе хлеба впрок; благо, что никаких ограничений пока еще нет. Надо запастись. Обычный покупательский ажиотаж, знакомый всем. Ясно, что при таком неожиданно возросшем спросе завезенного хлеба не хватило: ведь владельцы пекарен и магазинов рассчитывали лишь на обычный дневной спрос. В результате кому-то не досталось. Возникли очереди. И на фоне этих очередей и развернулись демонстрации женщин-работниц. Первоначально требование было только одно – «Хлеба!» А власти недоумевали: хлеба в городе было достаточно. И запасы были приличными, но кто ж мог предвидеть эту потребительскую панику?! 24-го февраля беспорядки продолжились. Теперь уже появилось и следующее требование женщин: «Верните нам наших мужиков с фронта!», «Долой войну!» На следующий день масштаб демонстраций и забастовок возрос. Но никакого участия в организации движения никакие политические партии не принимали. В следующие два дня движение еще больше разрослось, но даже 26-го февраля оно всё ещё оставалось «бесхозным»: солидные политики не торопились примкнуть к плебейскому стихийному хлебному бунту. По словам члена кадетской партии Владимира Набокова, «26-го вечером мы были далеки от мысли, что ближайшие два-три дня принесут с собою такие колоссальные, решающие события всемирно-исторического значения». В этот день также состоялось приснопамятное совещание социалистов на квартире у Керенского, где все собравшиеся единодушно пришли к выводу о том, что революции в России в обозримом будущем не предвидится. Да и рискованно было серьезным деятелям, отрицавшим необходимость силового изменения государственного строя, высказывать солидарность с бунтующими: у власти в городе было предостаточно сил, чтобы подавить все выступления.
О том, чтобы в буквальном смысле «примкнуть» или даже возглавить движение, думцы и не помышляли. Они так же, как и полицейские, называли всё происходящее «беспорядками». А кто же из уважающих себя политиков будет принимать участие в «беспорядках»?! Они сами уже боялись этой стихии и пытались передать свою боязнь и обеспокоенность императору. 26-го февраля председатель Госдумы Михаил Родзянко в телеграмме императору допустил уже истерическую интонацию: «В столице анархия. Правительство парализовано…. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба…. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство». Ага, подумал царь, знакомая и изрядно надоевшая песня думцев: теперь они под шумок беспорядков снова пытаются протащить свою идею «правительства доверия».
27 февраля в дело вступили солдаты. Солдатский мятеж был стремительным по темпам – как взрыв сухого пороха: в течение дня все было решено. И власть пала. Почти без сопротивления.
Представляется, что главной причиной и поводом восстания гарнизона послужило то, что власти попытались принудить солдат стрелять в народ. Это и было роковой ошибкой властей. К этому солдаты были совершенно не готовы и более того – категорически воспротивились этому.
Анализируя причины быстрого успеха солдатского восстания обязательно надо упомянуть то, что серьезного отпора мятежникам не было организовано. И происходило это из-за того, что называется «кризисом верхов». Поразительно, но никто из высших полицейских и военных начальников не проявил в те дни должной воли и твердости в деле защиты порядка и власти. Читая их телеграммы тех дней, только удивляешься: насколько беспомощными выглядят тексты этих депеш. Генералы лишь описывают этапы бушующей стихии и…разводят руками. Подавляющее большинство строевых офицеров также не повело себя настойчиво и решительно. Да они и не получили соответствующих четких команд. Таким образом, изнурительная война на фронтах и многомесячная информационная война, шедшая против правительства, сделали свое дело. Старая власть потеряла свой авторитет в глазах как солдат, так и офицеров, и генералов. Большинство из военных, возможно, не было готово восстать против этой власти, но и защищать ее они не желали. А тем более они не хотели проливать кровь своих соотечественников за эту непопулярную власть. Никто не хотел гражданской войны.
Забастовки и беспорядки в Петрограде, были важной причиной революции, но только лишь составляющей ее компонентой, совершенно недостаточной в отдельности для смены социально-политического строя в стране. Этими волнениями воспользовались основные оппозиционные царю политические силы. В зависимости от размаха движения в столице они диктовали свои условия императору. Когда же он наконец решился идти на уступки и согласился с думской идеей «правительства доверия», ему доложили, что в данный момент может идти речь лишь об «ответственном (перед Думой) кабинете». Когда же он с задержкой соглашается и на это, ему сообщают, что поезд ушёл и на повестке дня стоит только вопрос о его отречении. Николай все время опаздывает и не поспевает за стремительной радикализацией революции, которая прошла несколько ступеней в считанные дни.
Однако, как считали военные, беспорядки в Петрограде возможно было подавить. Но вопрос решился не на улицах Петрограда. Последний и решающий удар Николаю был нанесен оттуда, откуда он не ожидал. Вернее – был предупрежден о таком, но не хотел верить в это.
Начальник штаба Ставки генерал Алексеев послал телеграммы всем командующим фронтами Действующей армии с просьбой высказать им свои рекомендации императору по выходу из создавшегося крайне критического положения. Телеграмма была составлена с достаточно явно угадываемым намеком. И командующие фронтами поняли этот намек. Все генералы как один посоветовали царю одно – отречься от престола.
Всё. Это был конец. На кого же ещё было опереться императору как не на свою армию, не на верный присяге генералитет?! Но и они его предали. Высший генералитет высказался за отречение монарха исключительно в интересах продолжения и победоносного завершения войны. И царь подписал манифест о своем отречении.
Поражает безволие Николая. Тут уж никак не скажешь, что он боролся за власть или «цеплялся» за нее. Всё, что делалось им – делалось с запозданием, и пожар разрастался. Речь уже совсем не шла о каких-то его шагах на опережение, о какой-то его инициативе: он только вяло реагировал на происходящее и всякий раз удивлялся каждому новому изменению ситуации в стремительно разворачивающихся событиях. От него не исходила должная в подобных случаях энергия лидера, он ею не мог зарядить своих подчиненных, и они чувствовали это. Никакой воли к власти он не испытывал и не демонстрировал. От Николая веяло каким-то фатализмом и покорностью судьбе. Он как бы плыл по волнам событий, почти совсем не управляя своей лодкой. И возможно правы те, которые утверждают, что такой инертный человек справедливо лишился короны Российской империи, так как не обладал необходимыми волевыми и иными качествами, чтобы управлять великой державой.
Получив в руки манифест Николая Гучков и Шульгин ликовали. Отныне Россия вступала на путь конституционной монархии. Следующий император Михаил соглашался на роль номинального царя при реальной власти демократических органов власти.
Однако, теперь припоздали и они. Революция уже к тому времени отринула идею конституционной монархии и быстро доросла до республиканизма.
Март прошел в ликовании. И вдруг в апреле грянул гром. Воистину среди ясного неба: казалось бы, ничто не предвещало. Революция ведь получилась действительно «славная» и относительно бескровная. Он была на самом деле всенародная: редчайшая, потрясающая солидарность всех слоев населения. Контрреволюционеры растворились и исчезли. Даже Священный Синод Русской православной церкви принял революцию и не стал защищать своего православного государя. В послании Синода говорилось: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни.» Потому и неоткуда было взяться контрреволюционерам: у них не было ни имени, ни организующего центра, ни идеологии, ни благословения.
Не имея фактически противников справа, Временное правительство по-хорошему договорилось и с возможными соперниками слева – с социалистическим Советом рабочих и солдатских депутатов. И всё было замечательно. Целый месяц – с начала марта по начало апреля — в России буйствовал всенародный праздник. По улицам Петрограда ходили гражданские лица, рабочие, солдаты, офицеры – все с красными бантами на груди, все улыбающиеся и веселые. Незнакомые люди разных социальных слоев обнимались, поздравляли друг друга с победой революции. Эйфория охватила всё и вся. Демократия царила стопроцентная: все решалось на собраниях и на митингах. Общепризнанно было, что Россия вдруг стала самой демократичной страной в мире. Временному правительству, опиравшемуся на Совет рабочих и солдатских депутатов, доверяли все. Ну, в общем – полное благоденствие и взаимопонимание. И кто бы посмел нарушить такую небывалую в истории России всеобщую солидарность!?
Такой человек нашелся. Это был вождь большевиков Ленин. Находясь в эмиграции в Швейцарии он с 7-го по 12-ое марта написал четыре статьи для большевистской газеты «Правда» — «Письма из далека». И в них он впервые говорит о том, что Февральские события и свержение монархии всего лишь первый этап революции. Поэтому перед рабочими России он ставил задачу: «…Вы должны проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революции.»
Какой второй этап?! О чем он пишет?! Даже большевики не понимают Ленина. Они сочли, что, будучи оторванным от России, он просто не разобрался в обстановке, не сориентировался. Публиковать такие абсурдные письма полностью лидеры большевиков не решились: им было неловко за своего вождя. Первое письмо редакцией «Правды» было значительно сокращено и исправлено, а второе, третье и четвертое в 1917 году так и не были опубликованы. Удивлению соратников Ленина не было предела: разве не он сам учил всех тому, что социалистическая революция происходит только в тех странах, где капитализм развивается до своих высших пределов, где наемные работники составляют большинство населения. Но ведь однозначно Россия не была таковой страной. Большевики, варясь в той атмосфере, которая царила в России были на то время последовательными демократами. Для того времени это было естественным. И говорить об установлении в России власти одного класса – пролетариата, они и не помышляли: ведь рабочий класс составлял всего 7% населения. Крестьянство марксисты никогда не считали своими союзниками. Следовательно, при такой социально-классовой структуре разве можно было человеку демократических убеждений заговаривать о диктатуре пролетариата?! Нет, Ленин тут не встречал понимания даже у партийной большевистской элиты.
Не докричавшись до своих товарищей «из далека» Ленин лихорадочно ищет пути возвращения в Россию и даже соглашается проехать через воюющую с Россией Германию. Ему надо было срочно попасть туда, в гущу событий и лично, прилагая все свои усилия и способности убеждения, развернуть партийный корабль совсем в другую сторону. Германия, разумеется, была крайне заинтересована в том, чтобы Ленин оказался в России. Немцам хорошо были известны антивоенные взгляды Ленина, а лозунг одностороннего выхода России из войны был пределом мечтаний германского Генерального штаба. Ленин же давно носился с идеей «превращения войны империалистической в войну гражданскую». Для Берлина выход России из войны был вопросом жизни и смерти в буквальном смысле слова.
И Ленин с помощью немцев появляется в России и оглашает свои знаменитые «апрельские тезисы». Они встретили полное неприятие всех слоев общества. Даже первый российский марксист Г. В. Плеханов, «единственный человек, которого уважал Ильич», его идейный наставник отреагировал статьей: «О тезисах Ленина и о том, почему бред бывает подчас интересен». Председатель Петросовета Чхеидзе предвещал вождю большевиков полное одиночество: «Вне революции останется один Ленин, а мы пойдём своим путём». Да что уж говорить о представителях других партий, если идеи Ленина о выходе из войны и немедленной подготовке «мировой социалистической революции» отвергали и большевики. 8 апреля Петроградский комитет большевиков голосует против «Тезисов» (два голоса за, тринадцать против, один воздержался). Удастся ли одному человеку переломить мощнейший тренд, в котором дружно участвуют абсолютно все политические сил страны? Неужели это у него получится?! Вот прекрасный повод поговорить о роли личности в истории.
До возвращения Ленина в апреле большевиков как-то вообще мало замечали. И это было объяснимо. Они представляли собой всего лишь небольшую левую фракцию в социал-демократической партии. Ленин все пытался добиться того, чтобы его сторонники вышли из РСДРП и обособились, но весной 1917-го года большинство местных организаций все еще было объединенными: большевики довольно мирно сожительствовали с меньшевиками, и партийная программа у них была общая. А вот удельный вес большевиков в объединенных организациях давно уже не соответствовал их названию: везде они были в меньшинстве. А тех немногих, которые последовали советам Ленина и стали выделяться, в печати называли не иначе как «сектой».
Меньшевики вместе с эсерами доминировали во всех Советах. Так, из 1090 делегатов Первого Всероссийского съезда советов рабочих и солдатских депутатов, большевиков было всего 105 человек – менее одной десятой. По завышенным данным более поздней партийной переписи большевиков в России было всего 24 тыс. человек. А в августе их было уже 240 тысяч. Это феноменально. Из небольшой политической секты леворадикалов в течение полугода выросла одна из крупнейших партий страны, захватившая затем власть в стране.
Пожалуй, действия Ленина в апреле-октябре 1917 года — непревзойденный пример влияния одного человека на ход не только российской, но и мировой истории. Но, согласно каким критериям оценки роли одной личности мы делаем такое заявление? Представляется, что критерием может быть значение действий этого человека не просто на ход событий, а на радикальное изменение вектора движения и на слом набравших силу тенденций. Каждый выдающийся исторический деятель своими действиями и поступками, разумеется, накладывает свой субъективный личностный отпечаток на все происходящее под его руководством или влиянием, но далеко не каждый резко и кардинально меняет весь тренд процессов, исходя исключительно только из своих представлений и будучи поначалу никем не понятым. И только к Ленину это относится в полной мере. Так, во время войны он выдвигает тезис «Абсолютный отказ от «революционного оборончества… Братанье.» Какое «братанье»? С немцами, с врагом?! Всеми политиками, включая большевиков, война теперь понималась как защита революции от посягательств немецкого реакционного кайзеровского режима. И тем самым война, якобы, сменила свои характеристики: она уже со стороны России была не «империалистической», а революционной и «освободительной».
А тезис о подготовке новой революции разве не выглядел абсурдным? Против кого революция? Ведь сам же Ленин в этих тезисах признает «Россия сейчас самая свободная страна в мире…отсутствие насилия над массами». И кого свергать прикажете, если все в стране решается исключительно демократически и солидарно?
Тем не менее первый раунд борьбы за реализацию своих идей Ленин выиграл: убедил свою партию в необходимости перехода ко второму этапу революции.
Следующий этап был потруднее. Предстояло добиться перехода всей власти в руки Советов. Здесь он обращается к социальным низам, к первичным Советам. Там люди простые и легко воспринимают понятные им популистские призывы, вбрасывая которые большевики добивались смены членов советов в пользу своей партии.
Ленин, видимо, учел и опыт других революций (английской, Великой французской, например), которые все развивались в направлении их радикализации. Вождь большевиков, предугадывая этот процесс, даже несколько забежал вперед в выдвижении радикальных лозунгов тогда, когда сами массы еще не подошли к ним. Он «застолбил» место вождя следующего этапа. «Красное колесо» революции, сорвавшись в феврале с вершины, неминуемо должно было докатиться до самых нижних левых позиций, и только большевики должны были, по замыслам Ленина, быть готовыми к этому, чтобы оседлать и возглавить это движение. Как ни крути, но любимое словцо большевиков тут будет уместно употребить: партия Ленина оказалась, благодаря своему вождю, «в авангарде» процесса развития революции до ее самых крайних пределов.
***
Итак, Ленин в апреле 1917 года выдвинул идею перехода к следующему этапу революции или точнее – к новой революции, которая должна была быть уже пролетарской, социалистической. Но пролетариат в России не составлял ни демократического большинства, ни даже десятой части всего населения. Следовательно, призыв вождя к подготовке новой революции вступал в противоречие с его же тезисом о том, что «социалистическая демократия» — это более высокий уровень демократии по сравнению с «буржуазной демократией». В максимально демократической России весны 1917 года выдвигать недемократические лозунги было делом проигрышным. И Ленин это понимал. Поэтому, оставалось два пути: первый — ждать такого уровня развития капитализма, когда наемные работники будут составлять более половины населения, и тогда лозунги победы демократии и победы пролетарского социализма совпадут. По этому пути и пошли меньшевики. Однако этот путь очень долог: он займет десятилетия. А Ленину непременно хотелось завоевать политическую власть безотлагательно: момент для этого складывался удобный и даже беспрецедентный.
Второй путь выглядел так: объявить своими союзниками крестьян, чтобы потом выступить уже вполне демократически — от имени большинства населения. Но это же было бы нарушением всех основных канонов марксизма! Это же означало снова серьезный конфликт с элитой своей партии, все члены которой хорошо знали главные марксистские догмы. Согласно им, крестьянин по своей социальной природе НИКОГДА не может стать союзником пролетариата.
Да, логически и концептуально, с позиции последовательных марксистов, лозунг союза рабочих и крестьян в следующей революции не выдерживал никакой критики. Но это теоретически и догматически. А Ленин ведь был выдающимся диалектиком и всегда призывал подходить к марксизму творчески. Он смело приспосабливал положения Маркса к потребностям текущей революционной практики. Ленин увидел, что судьбы революции в феврале решили не рабочие и не буржуазные политики, а восставшие солдаты, которые в течение одного дня легко смахнули старую власть. И это было ценным открытием. Рабочие выступили детонаторами, буржуазия в лице думцев оформила бунт организационно и юридически, но физически город и все властные учреждения захватили солдаты. Вот где сила, вот с кем надо находить общий язык. За кем пойдет гарнизон, состоявший из крестьян, тот и победит. Да и самый революционный, самый «пролетарский» орган власти Петросовет состоял из 800 представителей рабочих и 2000 солдат.
Но как совершить пролетарскую революцию с помощью крестьян-солдат? Ведь социал-демократы, исходя из упомянутых марксистских догм, ранее совсем не задумывались о привлечении на свою сторону крестьянства. Этот социальный слой был полностью отдан на откуп эсерам. Аграрная часть программы РСДРП – муниципализация земли – была настолько беззубой, непонятной и нереволюционной, что о ней большевики в 1917 году стеснялись даже упоминать. И ленинская «национализация земли» тоже была абсолютно непривлекательной для крестьян, которые хотели сами стать владельцами земли. И ее они хотели получить побольше, поскорее и бесплатно.
Вот у эсеров программа была намного проще и понятнее для крестьян: отобрать все земли у помещиков и бесплатно раздать их крестьянам. Причем разделить эти земли «поровну». Здесь был, как раз и сильный «трудовой» «антикулацкий» тезис: землю каждый крестьянин получал не более того, что он мог обработать силами своей семьи. «Земля только тем, кто ее сам обрабатывает». Таким образом Ленину тут нужно было крепко подумать, чтобы сделать крестьян, а следовательно и солдат, своими союзниками. И он делает свой ход: полностью берет на вооружение аграрную программу эсеров. Ленин не обращает внимание на упреки в том, что он «украл» главный тезис у своих политических конкурентов и даже фактически признает это.
Продолжение войны и нерешенность аграрного вопроса объективно способствовали ленинцам: обстановка в стране все более накалялась. Радикализация революции нарастала. Это явление, пожалуй, закономерность всех демократических революций. Они развиваются ступенчато и – по восходящей. Дело в том, что когда простой народ поднимается на восстание против «угнетателей», он всегда идеализирует то будущее, которое наступит в результате победы восстания. И особенно наивные, завышенные и сугубо материалистические ожидания наблюдаются у так называемых «народных низов», которые всерьез надеются, что со свержением «супостатов» их благосостояние моментально и резко повысится. Но, как правило, чудо не происходит, всеобщее благоденствие не наступает. Суровая действительность вступает в свои права, и все вдруг видят, что после революции количество продуктов и других материальных благ не возросло кратно, как ожидалось. В результате, если восставший народ добивается смены власти, то неизбежно на смену очарованию победой приходит разочарование. И тогда появляются типичные обвинения в адрес новой власти: «нас предали», «у нас украли победу». Но сама победа в восстании укрепляет народ в сознании своей силы: они же смогли одержать верх. И потому появляется соблазн повторить свой успех и добиться, наконец, победы «настоящей народной революции». И поднимается вторая волна, во главе которой идут уже другие, более радикальные вожди. В случае нового успеха история, увы, повторяется.
Радикализация революции выразилась и в том, что один за другим на крутых революционных ухабах с этой тройки слетали те, кто ее запрягал. В первый же кризис из правительства вынуждены были уйти лидеры октябристской и кадетской партий А.Гучков и П.Милюков, ушел и первый председатель правительства лидер земского движения князь Львов. К руководству приходили все более левые политики. К этому процессу хорошо подходит известный образ «красного колеса», сорвавшегося с вершины горы и несущегося со все более возрастающей скоростью вниз. Те, кто столкнул колесо, потом не в состоянии остановить его на задуманной точке: оно сминает таких и растаптывает. Инерция слишком велика, да и тормозов и руля у такого колеса не бывает. Инициаторы революции: конституционные монархисты, октябристы, прогрессисты, земцы – были уже сметены этим «красным колесом», да и кадетов оно уже сильно зашибло и отбросило на обочину. Но где-то же его надо остановить, иначе оно раздавит и сокрушит абсолютно все устои государственности и права. Оно ведь закономерно катится до полной анархии. Но останавливать его – крайне непопулярно: такие деятели сразу зачисляются в контрреволюционеры. А в революционной демократической России 1917 года не было ничего страшнее такого ярлыка: это означало немедленную политическую смерть. Вот потому руководители Временного правительства так долго и не решались «власть употребить». Еще раз вспомним характеристику этого времени, данную Лениным: «Никакого насилия над народом». Но как же это так?! Государство, выполняя свои основные функции, по определению должно прибегать к мерам понуждения и применять репрессии к тем, кто нарушает правила человеческого общежития, закрепленные в законах. А таких нарушений в России того периода было предостаточно: далеко ведь не все граждане, бывшие подданные, обладали высокой правовой культурой. Жандармы и полицейские, т.е. профессионалы правоохранительной работы, были разогнаны и преследуемы, из тюрем вышло много уголовников, страну наводнили дезертиры, часто имевшие оружие. В результате преступность даже в столице зашкаливала. Но применять карательные меры в тот период было «не модным», и государство в итоге выглядело слабым и нерешительным.
У вождя большевиков план захвата власти через Советы был в двух вариантах. В первом из них, в случае перехода власти к эсеро-меньшевистским по составу Советам, планировалось действовать внутри их и вовне во всю мощь большевистской демагогии и добиваться постепенного изменения состава Советов в свою пользу. Ильич прекрасно понимал, что никакая революция не может немедленно улучшить положение народных масс, но люди наивно именно на это и надеются во всех революциях. Отсюда он точно предугадывал закономерное разочарование населения итогами революции и неизбежный конфликт народа и революционной власти даже в форме демократических Советов. А в таких случаях, согласно его плана, большевики должны были полностью поддерживать самые утопические надежды и самые крайние требования населения. Ленинцы должны были уверять рабочих и солдат в том, что все их чаяния вполне можно исполнить во всем объеме, если заменить в советах эсеров и меньшевиков на большевиков. Соратники Ленина хотели таким образом, пользуясь политической неопытностью масс, по максимуму использовать демократические механизмы формирования советов, чтобы завоевать там большинство и затем через них и власть.
Второй вариант плана – это завоевать вначале большинство в Советах, а затем уже реализовать лозунг «Вся власть Советам», что и будет означать взятие власти большевиками. Таким образом, партия Ленина в любом варианте ставила себе целью добиться большевизации Советов либо после взятия ими власти, либо до этого. Первый вариант ленинского плана провалился в июльские дни, поэтому Ленин и снял лозунг «Вся власть Советам». Этот призыв становился нелепым: все увидели, что Советы категорически не хотят брать власть в свои руки. Теперь оставался только второй вариант: бороться за места в советах и вытеснять оттуда эсеров и меньшевиков. А затем – силой захватить власть от имени и под прикрытием советов.
Для Ленина не существовало никаких демократических догм и принципов. Уже тогда, когда в России всё было охвачено и пронизано демократическими подходами, когда другое казалось уже немыслимым, он думал о подготовке к насильственному взятию власти. В этих его планах «демократия» была лишь ступенькой к заветной цели. Ее можно и нужно было использовать, но рамками и препятствием демократические принципы, по Ленину, не должны были выступать.
Говоря о будущей власти советов Ленин демагогически утверждал, что это и будет «народная» власть. Но советы не представляли и пятой части населения страны. О каком-либо нормальном с правовой точки зрения представительстве населения здесь не было и речи. Советы не избирались населением, они «формировались» активистами рабочего движения и социал-демократами. Только рабочие принимали участие в выдвижении своих представителей, а пролетарии по своему удельному весу в общем составе населения составляли не более 7 процентов. Так, при формировании делегаций на первый Всероссийский съезд советов в этом принимали участие всего около 2 млн. рабочих. Так о какой «демократичности» этих органов можно было говорить?!
Тем не менее говорили, и говорили так не только большевики, но и эсеры, меньшевики и другие социалисты, говорили о советах рабочих депутатов как об органах «революционной демократии», представляющих весь «народ». Полагаем, что в данном случае категория «народ» применялась и трактовалась, мягко говоря, некорректно. В этом случае намного более прав Ленин, который позднее откровенно будет называть Советы рабочих депутатов органами диктатуры пролетариата, т.е. диктатуры меньшинства.
***
Гений Ленина и состоит, по нашему представлению, в том, что он один разглядел в советах – этих органах «революционной демократии», как талдычили меньшевики с эсерами, прекрасный инструмент для захвата власти от имени целого класса, инструмент, которым фактически будет управлять его партия. Советы для него были очень подходящей формой, которую можно было наполнить соответствующим содержанием. И вот эту задачу он брал на себя. Он поставил себе цель — вплотную заняться изменением содержания советов – тем, что потом назовут их «большевизацией». А пока – пусть все остальные демократические партии работают над созданием советов, над их укреплением, над повышением их авторитета; пусть распространяют миф о том, что это действительно демократичные органы. Эта легенда очень устраивала Ленина. Можно было совершить в дальнейшем захват власти под лозунгами расширения и углубления демократии – «Вся власть советам», а уж потом поставить всех перед фактом – власть вдруг обернется диктатурой меньшинства. Тогда и эсеры с меньшевиками спохватятся и завопят о том, что советы не могут считаться органами демократической власти, так как не представляют большинства народа, но – будет уже поздно. Они сами своими руками много сделают для возвышения репутации советов, для того, чтобы их стали считать воистину «народными» органами. Вот Ленин и предложит передать власть «народу» в лице советов.
Таким образом, революционная практика показывает, что любое отклонение от принципов демократии на старте чревато поражением демократических сил в финале. Сами социалистические демократы отлучили от советов подавляющее большинство населения, придав чисто пролетарским органам статус полу-властных и даже властных структур. И это было ошибкой, трагической ошибкой, приведшей к катастрофе.
Итак, Ленину нужна была власть только в форме Советов, так как они были крайне уязвимы для демагогов и политических махинаторов. Эти структуры были очень динамичными по составу, который мог быстро меняться в зависимости от настроений масс и активности партий. И это было очень удобно для ленинцев, так как наиболее активно в этом направлении действовала в эти месяцы именно партия большевиков. Они правдами и неправдами проникали в советы разных уровней, старались выдвинуться делегатами различных совещаний и съездов. Другие партии этим занимались постольку-поскольку, так как не придавали особенно большого значения работе в Советах, считая их одной из разновидностей общественных организаций – чем-то вроде профессиональных союзов. Они не делали ставку на Советы, у них ведь не было той мотивации, далеко идущих целей и того плана, которые были у Ленина: завоевать большинство в Советах, а затем добиться-таки перехода власти в их руки. А взятие власти Советами, в руководстве и составе которых будут преобладать большевики и будет означать взятие власти партией Ленина.
Одной из слабостей Временного правительства был испытываемый ее членами комплекс неполноценности: оно все же было недостаточно легальным и легитимным. Мы помним, что в самом начале революции из депутатов был сформирован Временный комитет Государственной Думы. И хотя он взял на себя управление страной революционным путем, т.е. присвоил себе сам верховную власть с 27 февраля по 2 марта при еще царствующем императоре, у него все же был хоть какой-то легальный источник – избранная Государственная Дума. Комитет признали де-факто правительства Великобритании и Франции. Затем этим Комитетом было учреждено Временное правительство, председателя которого назначил за полчаса до отречения Николай II. Тут тоже еще можно проследить цепочку от известной легальной базы в виде верховного законодательного органа власти – Госдумы и еще действовавшего на тот момент императора. Но затем эта связь с источником власти становится все слабее: создаются коалиционные правительства, вначале одно, затем второе. А в июле Временный комитет Государственной Думы вообще отстраняется от формирования правительства. Его состав тасуется Керенским. Поэтому та самая цепочка, которая соединяла Временное правительство с легальным органом власти фактически прерывается. Теперь каждый гражданин мог задать коварный вопрос правительству: а кто вас уполномочил? И такой вопрос задавали.
Для того, чтобы легализовать власть, конечно же, необходимо было организовать всеобщие выборы. Но продолжающаяся война и общая нестабильность в стране были не лучшими условиями для проведения демократических выборов, поэтому Временное правительство и откладывало их до лучших времен. Но с другой стороны шаткая и неубедительная основа действующей государственной власти и порождала во многом эту самую нестабильность. Сложился таким образом некий порочный заколдованный круг: выборы нельзя было проводить из-за нестабильности в стране, а нестабильность усиливалась опять же из-за отсутствия выборной власти.
Летом 1917 года все основные тенденции развития русской революции обозначились довольно четко. Процесс демократизации, дойдя до известных разумных пределов, пошёл дальше. И от таких количественных приращений это позитивное явление стало менять свое качество на противоположное. Рабочие сами себе назначали размер зарплаты, продолжительность и графики работы, крестьяне захватывали частновладельческие земли и чужую собственность, солдаты сами решали: идти им в наступление или отдохнуть. Железнодорожные работники и служащие установили себе «щадящие» режимы работы и массово срывали все поставки: подвоз хлеба к городам, а также боеприпасов и продовольствия на фронт. Дезертирство приняло ужасающие масштабы, преступность зашкаливала. Страна шла вразнос. Однако выступить против этого саморазрушения государства никто не решался: это было бы расценено как контрреволюционные действия.
Тем не менее объективные исторические закономерности должны были реализоваться: все подобные безбрежные революции неизбежно заканчиваются диктатурой. Революция в Англии XVII века закончилась установлением диктатуры ее военного вождя генерала Кромвеля, принявшего звание лорда-протектора. Великая французская революция XVIII века при всей ее демократичности и радикализме закончилась диктатурой Наполеона, объявившего себя императором.
Грамотные люди в России знали об этих закономерностях, поэтому уже в июне-июле они заговорили о кандидатурах на «должность» диктатора. И это не было заговором узкого круга лиц, об этом свободно писали в прессе. В газетах прямо обсуждались эти вопросы, назвались имена. В диктаторы прочили генерала Алексеева, вице-адмирала Колчака и генерала Брусилова.
О диктатуре (только своей) мечтали и на другом полюсе политических сил России. Ленин прекрасно знал, чем закончится это перерастание демократии в анархию. И большевики под его руководством специально способствовали всем этим разрушительным процессам. Российская демократия таким образом, выйдя за рамки своей качественной определенности, т.е. нарушив меру, была обречена. Вопрос стоял только о том, кто установит диктатуру: правые или левые.
***
Первыми выступили правые. Причем как раз выступили именно под предлогом недопущения установления власти крайних левых.
Керенский совсем был не против использовать Верховного главнокомандующего генерала Корнилова как инструмент наведения порядка, но парадокс состоял в том, что сам то он держался исключительно благодаря существованию и противоборству двух противоположных сил, т.е. балансируя между правыми и левыми. В этом и состояла суть и особенность его власти. Образно говоря, он одной ногой стоял на правых, другой – на левых. Ликвидация любого из полюсов лишила бы его опоры и привела бы его к падению. Потому Керенский и поставил невыполнимую задачу: навести порядок в стране с помощью армии, ослабить левых, но самому удержаться у власти. Однако военные мыслили более логично: если Временное правительство настолько слабо, что само не может установить порядок, то они это сделают сами, но тогда зачем оно – это безвластное правительство?
И он сам, анализируя предложения переговорщиков, начинал понимать это. Диктатура будет – это реально, но диктатором будет не он. И тогда Керенский прекращает переговоры с корниловцами. Теперь уже большевики представляются ему меньшим злом.
Мятеж Корнилова провалился. Нет, кровопролитных сражений противоборствующих сторон не было. Просто граждане демократической России, в т.ч. солдаты, казаки и горцы были в то время еще совсем не готовы к гражданской войне. Хлебнувшие свободы весной 1917 года, быстро отвыкшие от насилия и привыкшие все вопросы решать на митингах, они решительно не понимали необходимости стрелять «в своих». Они и в этом случае дружно собирались на митинги, на которых выступали и большевики, и анархисты, и другие противники мятежа. А выслушав все соображения ораторов, казаки выносили резолюции: «В своих стрелять не будем». Таким образом, установить правую военную диктатуру не удалось. Теперь слово было за левыми. Политический маятник пошел в их сторону. Наступало время их попытки установить свою власть.
Провал Корниловского мятежа безусловно открыл новую страницу в истории русской революции. Остановить разрушительное «красное колесо» не удалось. Рубеж не состоялся. Во многом вина здесь была на Керенском. У него был выбор: восстановить ли правопорядок в стране, сохранить ли государственность России или сохранить себя у власти. Он выбрал второе. Перефразируя известное выражение Станиславского об искусстве, можно сказать: он больше любил себя в революции, чем революцию в себе. Успех выступления Корнилова имел шанс спасти государство, но тогда у Керенского не оставалось бы никаких шансов на то, чтобы остаться у власти, да еще в роли первого лица.
А другая версия состоит в том, что Керенский искренне продолжал верить в то, что можно навести порядок в стране, не ограничивая демократию и не свергая установившийся демократический режим. Его надеждам на то, что Корнилов проведет только полицейскую акцию и устранит лишь наиболее деструктивные и противозаконные организации и силы, не суждено было сбыться уже объективно. Поляризация расстановки политических сил страны зашла к осени 1917 года настолько далеко, что всё дело могло и должно было закончиться лишь установлением диктатуры одного из противоположных политических полюсов. Вопрос стоял: или – или.
Но ведь бонапартистская политика Керенского: балансирования между полюсами как раз и предполагала наличие двух опор, одну из которых – офицерство и генералитет – он сокрушил своим непоследовательным «предательским» поведением в августовские дни. Больше уже никогда военные и правые его не поддержат. И это станет решающим фактором тогда, когда ему остро понадобится такая поддержка.
Может быть уместно назвать Керенского «зеркалом русской революции», так как в нем полнее всего отразились характерные черты этого переломного события в истории нашей страны. Революция и Александр Федорович как-то закономерно, солидарно и неуклонно двигались к своей гибели. Их обреченность ощущалась уже где-то в августе-сентябре. «Вина» Керенского может быть состояла именно в его негибкости, в его догматизме, в его вере в панацею демократии. Он свято верил в то, что спасение революции было не в сворачивании демократии, а в ее дальнейшем развитии.
Парадоксально, но, пожалуй, спасти революцию возможно было только «изменив» ей, т.е. затормозить ее и сменить многие ее параметры, характеристики и приемы управления. Но Керенский не мог поступиться принципами и вел свой государственный корабль на скалы.
Разумеется, Керенский прекрасно видел и отрицательные проявления «разгула демократии», потому он и хотел использовать Корнилова, но при этом он не хотел отказываться от демократии как таковой. Он, похоже, до последнего не мог предположить, что одна из социалистических партий, пусть даже и очень левая, может в дальнейшем полностью отойти от принципов демократии. В это было трудно поверить в России семнадцатого года, тем более, что большевики, наверное, громче всех требовали «расширения и углубления демократии». Ленин постоянно твердил, что «социалистическая демократия», за которую он ратовал, это большой шаг вперед по сравнению с «ограниченной» «буржуазной демократией».
И, кроме того, что Александр Федорович был неисправимым демократом, у него был еще один «недостаток»: он оставался юристом, и потому был буквально скован своей недостаточной легальностью в качестве главы «Временного» правительства. Самые важные вопросы, например, о земле, он обоснованно и правомерно откладывал до Учредительного собрания. А его политические конкуренты слева обещали эти вопросы решить немедленно и радикально.
Наиболее трудно объяснить главную ошибку Керенского: почему он, оставаясь убежденным демократом, не расслышал голос народа, в большинстве своем выступавшем против продолжения войны. Вот тут можно усмотреть некую непоследовательность Керенского-демократа. Здесь он проявил себя как государственник, что ему было несвойственно и что его и подвело. Он полагал, что, будучи главой правительства, он просто обязан исходить из геополитических интересов всей России, должен мыслить и поступать «по государственному», даже если это расходится с мнением масс. Подобная эклектика в поступках часто и бывает причиной провала политиков, особенно занимающих высокий государственный пост.
Победа над путчистами в августе в известном смысле укрепила Керенского в той мысли, что с мятежниками можно справиться и бескровно: демократическими методами. Мятеж ведь был ликвидирован агитаторами и митингами. Стрелять вообще не пришлось. Целые дивизии были остановлены и умиротворены. Видимо, также Керенский намеревался справиться и с явно готовившимся выступлением большевиков. Он полагал, что оно начнется безусловно с митингов и демонстраций, как в июле. А митинги – это его конек. Тут он сможет снова блеснуть, как в феврале-марте и «распропагандировать» массы. Возможно в этом и был секрет того, что Временное правительство совершенно не готовилось дать вооруженный отпор будущим мятежникам.
Корниловский мятеж невольно помог Ленину: он оказался прав в полемике с оппонентами. Он столько раз пугал демократов «контрреволюцией», которую всё никак никому не удавалось обнаружить и которую считали «мифической» угрозой, что его уже стали называть параноиком и паникером. И вот она – контрреволюция – явилась в образе Корнилова.
Казалось бы, корниловщина сплотила все революционно-демократические силы: выпад справа был отбит. И даже сам Ленин заговорил о возможности компромиссов, т.е. о союзе большевиков с эсерами и меньшевиками. Предложенная Лениным тактика была поддержана и руководством партии большевиков. Они уже приняли решение участвовать в Демократическом совещании и в создаваемом представительном органе Предпарламенте.
Но совершенно неожиданно 15 сентября ЦК большевиков получает от Ленина два письма «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание». Содержание этих писем вызвало буквально шок у членов ЦК. Ленин полностью отказался от идеи компромиссов и мирного развития революции. Он предложил «на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве, завоевание власти, свержение правительства.»
Какое восстание!? Эффект от этих писем был такой же как в апреле, когда Ленин впервые сформулировал задачу перехода ко второму этапу революции. Он тогда встретил полное непонимание своих товарищей. Абсолютно то же самое произошло и в этот раз. Все остальные лидеры большевиков были не готовы к такой постановке вопроса.
Начиная с февраля, когда в России установился демократический режим, члены большевистской партии находились в атмосфере полной свободы слова и свободы политических действий. Против них не применялось насилие или ограничение прав, и потому они и не понимали против кого и против чего надо поднимать вооруженное восстание. Все эти месяцы все важнейшие вопросы решались с помощью демократических механизмов, царила представительная и прямая «митинговая демократия». И большевики втянулись в эти процессы, успели привыкнуть к этому. Они многократно наблюдали за тем, что добиться успеха в демократической обстановке можно было главным образом силой слова, силой убеждений. Только убедив в своей правоте народные массы можно было достигнуть своих целей. И, кстати, большевики очень поднаторели на этом агитационном поприще и часто одерживали победы на митингах и различных представительных форумах. Среди них было много весьма талантливых ораторов. Правда, часто в ход пускалась демагогия и популизм, но это все же было не огнестрельное оружие. Таким образом, нацеленные тем же Лениным на завоевание доверия масс большевики, добивались на этом пути больших успехов. И потому они всерьез собирались и дальше так действовать. Демократия им нравилась. Она, как им казалось, вела их к победе. Причем под победой большинство членов этой партии понимали не монополию на власть, а сотрудничество на равных с другими социалистическими партиями. И в Демократическом совещании они собирались участвовать точно так же, как и другие партии.
И вот на таком фоне, в разгар большой работы партии по привлечению на свою сторону народных масс, их вождь вдруг призывает к вооруженному восстанию. Эта идея совершенно не вписывалась в настроения руководителей ЦК и активистов партийных организаций.
По получении писем Ленина ЦК партии большевиков срочно собрал чрезвычайное заседание. Все выступавшие были единодушны: ни о каком восстании не может быть и речи. Рекомендации Ленина были решительно отвергнуты. Более того, тут же было единогласно решено: эти письма нельзя даже показывать рядовым партийцам, дабы не сбивать их с толку и не вносить сумятицу в их настроения. Постановили: письма Ленина сжечь, оставить только по одному экземпляру для архива. В итоге было решено: «ЦК находит в текущий момент совершенно недопустимым какие-либо выступления на улицу…».
Да, действительно, сложно было объяснить членам партии подобную метаморфозу. Еще полмесяца назад рядовых большевиков призывали на борьбу против корниловщины, которая-де «идет войной на наши демократические завоевания». И они откликнулись, они вступили в ряды Красной гвардии, взяли в руки винтовки, которые им раздал Керенский, и выступили на защиту демократии. И вдруг – их призывают теперь тоже стать мятежниками и свергнуть с оружием в руках демократическую власть. Это было, как минимум, непонятно партийным массам и даже неприемлемо. Они ведь всерьез воспринимали слова своего вождя о том, что их партия, как и все другие, поборница народовластия, т.е. демократии. Они в это свято верили.
И вот эта ситуация, когда один человек (один!) выступает против устоявшегося логичного и целесообразного курса всего политического лагеря и даже своей партии, вновь нас подводит к теме роли личности в истории.
К осени социально-экономическая ситуация в России осложнилась до крайности. Весеннее ликование народа по поводу свержения царизма сменилось горьким разочарованием. Положение со снабжением городов хлебом значительно ухудшилось. Паек в Петрограде и Москве уменьшился до полфунта в день на человека (200 граммов). И эта ситуация выступила к осени 1917 года мощнейшим социально-политическим раздражителем. Наверное, ничто так не подталкивает простых людей к радикальным мыслям и действиям как вид голодных детей.
Временное правительство, будучи не в состоянии решить продовольственную проблему, тем самым ежедневно расписывалось в своей беспомощности, способствуя тому, что всё большая часть населения поворачивалась к тем политическим силам, которые твердо обещали найти выход из сложившегося положения и безотлагательно дать народу хлеб и мир. Это были большевики. Соответственно еще динамичнее пошел процесс «большевизации Советов». Осенью ленинцы получают большинство в Петроградском и Московском советах. Знаковым событием явилось избрание 25 сентября Л.Троцкого председателем Петросовета. В дальнейшем этот чрезвычайно активный политический деятель максимально использует все возможности своего нового поста, превратив Исполком Совета в штаб по подготовке государственного переворота.
Таким образом, именно от отчаяния и безысходности люди склонялись к тому, чтобы поддержать большевиков, видя в них более решительную политическую силу, способную якобы навести порядок в стране, добиться мира и решить продовольственную проблему. «Красное колесо» революции естественным образом докатилось до самых крайних радикалов, которые безответственно обещали народу решить все проблемы и сразу.
Кроме этого фактора, успешная большевизация советов объясняется и тем, что, за исключением большевиков, ни одна политическая партия не работала так активно и настойчиво в направлении завоевания большинства в советах. Все другие партии вообще не ставили себе такой цели, тем более не держали этот вопрос в приоритете, пустив данные процессы на самотек. А зачем им было этим заниматься и тратить на это силы? Они ведь не планировали использовать советы в качестве инструмента и легитимного прикрытия взятия власти в свои руки. Такое использование советов входило только в планы лидера большевиков Ленина. Отсюда и это крайнее рвение ленинцев, стремившихся в советы любой ценой, тем более, что конкуренция им в этом деле была относительно слабой.
В общем, упустили этот момент лидеры других социалистических партий, но вряд ли такое отношение эсеров и меньшевиков к партийному составу советов можно назвать ошибкой. Будучи убежденными демократами, они в принципе не могли предположить всерьез, что большевики на самом деле попытаются реализовать «авантюрный и антидемократический» ленинский лозунг «Вся власть Советам». Такое представлялось совершенно невероятным.
Успокаивало эсеров и меньшевиков и то, что в других законных демократических органах представительство большевиков было намного скромнее. Даже в самом «большевизированном» городе России – в Петрограде, большевики на выборах в городскую думу набрали лишь 33,5% голосов, а в Москве – всего 11,6%. На местах же дело обстояло совсем плохо для большевиков: в городских думах 50-ти губернских городов большевики в среднем получили 7,5% голосов избирателей, а в думах уездных городов – всего 2,2%. Эти-то органы избирались всенародно, а не по классовому признаку и потому отразили процентный удельный вес пролетариата в провинциальных центрах. Там, где мало было рабочих, там и голосов за большевиков было немного. Такие результаты выборов не оставляли сомнений: большевики на выборах в Учредительное собрание не победят. Это и поторапливало Ленина: надо было брать власть ДО созыва этого законного и демократического форума.
Дальнейшее известно. Большевики собрали II съезд советов, грубо подтасовав его состав в свою пользу. Из 402 делегации только 19 – менее 5% — представляли советы крестьянских депутатов. И это при том, что 90% населения страны были крестьянами. О демократичности и представительности этого форума таким образом не приходится и говорить.
Высший советский орган — Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов (ВЦИК) в связи с такой грубой подтасовкой состава съезда признал его неправомочным: «Центральный исполнительный комитет считает II съезд несостоявшимся и рассматривает его как частное совещание делегатов-большевиков. Решения этого съезда, как незаконные, Центральный исполнительный комитет объявляет необязательными для местных Советов и всех армейских комитетов. Центральный исполнительный комитет созовёт новый съезд Советов, как только создадутся условия для правильного его созыва.»
Но большевики, прикрываясь этим якобы достаточно представительным «всенародным» органом, взяли от его имени власть в свои руки. Это был грубый военный насильственный переворот. Демократический этап развития русской революции трагически оборвался. Правда, у многих еще оставались надежды, что Учредительное собрание — «хозяйка земли русской» — правомочно возьмет власть в свои руки и Россия останется демократической. Однако и этот максимально легальный и легитимный форум, делегаты которого были избраны всем народом, был разогнан большевиками. На Россию надолго опустилась тяжкая чугунная плита диктатуры и тоталитаризма.