Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 53, 2020
Пандемия коронавируса породила немало апокалиптических предсказаний – от конца современного экономического роста вплоть до конца современной человеческой цивилизации. Насколько обоснованы эти мрачные прогнозы? Сразу отмежуюсь от взглядов, что нынешнее общемировое испытание есть божья кара за грехи человеческие, и противостоять ей невозможно. Я также не сторонник конспирологических версий о ключевой роли закулисного «мирового правительства», масонов и каббалистов в искусственном насаждении болезни с целью установления своего мирового господства. Это не мой жанр.
Потери от вируса
Вирусная пандемия, а точнее связанные с ней ограничительные меры властей всех стран, безусловно, нанесет мировой экономике колоссальный ущерб. Его масштаб нам еще предстоит оценить, когда эпидемия закончится, а ограничения будут сняты. Однако уже в разгар эпидемии ведущие экспертные центры кардинально пересмотрели экономические прогнозы на ближайшие годы. Например, еще в январе 2020 года Всемирный банк прогнозировал темпы роста мировой экономики в 2,5% в 2020 г., 2,6% в 2021 г. и 2,7% в 2022 г. А уже апрельский прогноз другой авторитетной международной организации – МВФ — выглядит кардинально иным. Спад глобальной экономики в 2020 году составит 3%, следует из опубликованного 14 апреля всемирного экономического прогноза МВФ. Это будет первая мировая рецессия с 2009 года, когда глобальная экономика сократилась на 0,08%.
По прогнозу МВФ, рецессия в 2020 году будет зафиксирована в 157 странах из 194, включая Россию. Экономика США упадет на 5,9%, еврозоны — на 7,5%, а рост в Китае замедлится до 1,2%. Среди экономик с наибольшим прогнозируемым падением в 2020 году — Венесуэла (-15%), Ливан (-12%), Греция (-10%), Хорватия и Черногория (-9%). ВВП Украины, по прогнозу, сократится на 7,7%, ВВП России — на 5,5%.
Совокупные потери мирового ВВП от эпидемиологического кризиса могут достигнуть $9 трлн, говорится в материалах МВФ.
МВФ также представил альтернативные, более пессимистические сценарии развития ситуации с коронавирусом. Так, если пандемия не отступит во втором полугодии 2020 года, то в таком случае глобальная экономика упадет еще больше — на 6% в этом году. А если пандемия продолжится в 2021 году, то мировой ВВП может сократиться второй год подряд — еще на 2,2%.
Нынешний кризис не похож на предыдущие. Наложились друг на друга эффекты традиционной циклической рецессии и экономические потери от пандемии. «Очень вероятно, что в этом году мировая экономика испытает самую глубокую рецессию со времен Великой депрессии (1929–1933 годов)», —предположила главный экономист МВФ Гита Гопинат. Возможно, будущие исследователи по аналогии назовут нынешний кризис «Великой самоизоляцией» или «Великим карантином».
Добавьте к этому начавшийся 10-15 лет назад переход к новому технологическому укладу, всегда сопровождающийся рецессией экономики. Первым ее проявлением стал мировой кризис 2008-2009 годов. Новый технологический уклад характеризуется активным внедрением цифровизации экономики, роботизации и других аддитивных технологий, принципиально иных способов обработки, хранения, передачи и предоставления информации, практическим применением технологий искусственного интеллекта и других информационных технологий. Переход на широкое использование этих технологий требует и институциональных изменений, смены моделей и систем управления. Указанные процессы структурной перестройки экономики стали дополнительным фактором ее текущей рецессии.
Сложная совокупность факторов кризиса делают невозможными или, как минимум, низко эффективными традиционные методы борьбы с ним со стороны финансовых властей. Если кризис 2008-2009 годов, образно говоря, «залили деньгами», переведя в итоге экономический кризис в долговой (наиболее типичные примеры – Греция и Италия), то ныне денежное стимулирование совокупного спроса не так актуально, поскольку кризис вызван вынужденными решениями властей ограничить работу целых секторов экономики. Да и возможности традиционного снижения ставки процента как средства увеличения денежного предложения в большинстве стран миры ограничены. ФРС США недавно, еще в начале эпидемии, довела ставку почти до нуля. Европейский центральный банк уже много лет держит близкую к нулю ставку процента. Остается лишь доплачивать коммерческим банкам за взятые в центробанках деньги. Разумеется, центральные банки найдут способы насытить экономику дополнительными деньгами, но в этот раз от них потребуется некоторая креативность и неординарность решений.
В целом МВФ проявляет оптимизм. По его базовому сценарию прогноза уже в 2021 году мировая экономика вырастет на 5,8%, быстро восстанавливаясь после пандемии. Это будет рекордным экономическим ростом в мире с 1980 года.
Тоталитаризм или демократия – что эффективнее во время кризиса?
На фоне усилий властей всего мира по преодолению пандемии у многих даже либеральных аналитиков возник вопрос – а не эффективнее ли тоталитарная система управления демократической в период особых испытаний для страны? В качестве обоснования обычно приводится сравнение Китая и Италии. Быстрая реакция властей Китая на возникновение очага болезни в Ухани и введение жестких ограничительных мер, вплоть до полной изоляции города и всей провинции от остальной части страны, мобилизация медицинских работников из других регионов и быстрое развертывание системы госпиталей, позволили за сравнительно короткий срок победить болезнь в месте ее первого появления. Недавно освобожденный от ограничений Ухань с благодарностью провожал оказавших городу помощь врачей.
Демократические власти Италии, где редкое правительство работает несколько лет подряд в силу отсутствия доминирующей политической силы, явно медлили с введением ограничений и объявлением карантина, что привело к массовому распространению инфекции и рекордному числу смертельных исходов болезни.
Степень жесткости вводимых ограничений также отличается по странам. Удивительным образом в этом оказались близки позиции президента Трампа и президента Лукашенко. Оба проявили себя как сторонники мягких ограничительных мер, мотивируя это их разрушительным эффектом для экономики. По-разному страны находят и баланс между мерами поддержки населения и поддержки бизнеса, хотя общий тренд поддержки тех и других налицо.
Здесь есть реальная дилемма. Жесткий карантин снижает вероятность быстрого и массового распространения болезни и, соответственно, ее драматических последствий. Но одновременно этим наносится сокрушительный удар по экономике с сопутствующим ростом безработицы и резким снижением доходов и уровня жизни граждан. Фактически для многих семей ломается сложившаяся годами модель поведения, в частности, потребления. Утрируя, вопрос ставят так: что страшнее и опаснее – риск смерти некоторых или резкое снижение уровня жизни и страдания многих? Не уверен, что даже каждый истинный христианин имеет готовый и однозначный ответ на этот вопрос.
Что не может не вызывать тревогу, — это усиление тотального контроля над гражданами с использованием цифровизации и других современных технологий 21 века. Электронные пропуска, контроль передвижения и сохранения режима самоизоляции, выявление контактов и изоляция людей с целью снижения риска передачи инфекции, переход на онлайн предоставление многих государственных и иных услуг – вот далеко не полный перечень ограничительно-контрольных мер, в той или иной степени введенных большинством стран. Они оправданны в условиях борьбы с пандемией, особенно если их введение не создает новые риски. Пример обратного — гигантские пробки на дорогах и очереди в общественном транспорте в Москве после неподготовленного введения электронных пропусков. Вопрос в другом – в какой степени эти меры контроля и слежки сохранятся после победы над вирусом? Есть большие опасения, что власти ряда стран, и без того склонные к ограничению и нарушению прав граждан, постараются сохранить созданную систему контроля и после завершения эпидемии. Формальное объяснение легко просчитывается – могут быть новые волны пришествия вирусов, и вообще важны превентивные меры. Боюсь, что одной из таких стран будет Россия. Вирус уйдет, а электронный ГУЛАГ останется.
Сейчас в ряде стран рассматривается и положительно решается вопрос о переносе выборов. Президент Путин даже перенес ключевое для него голосование по поправкам в Конституцию России, позволяющим ему оставаться у власти еще несколько сроков.
Безусловно, пандемический кризис и отсутствие солидарности многих стран в его преодолении станет фактором роста национального самосознания и сепаратистских настроений. На серьезные вызовы должны ответить различные транснациональные структуры и международные организации. Немало претензий в странах Европы выдвигается к ЕС. Его крупная бюрократическая машина, активно диктовавшая странам-участницам модели поведения во многих областях своими многочисленными директивами, фактически самоустранилась от решения проблемы пандемии. Это второй после английского брекзита сильный удар по самому существованию ЕС. Впрочем, лично я убежден, что ЕС выживет. Слишком долгий и сложный путь интеграции прошли европейские государства, чтобы сейчас сломать созданную ими интеграционную конструкцию. Но какие-то крупные реформы ЕС, несомненно, ждут.
Справедливости ради отмечу, что и другие интеграционные объединения стран, в том числе при участии России, никак не проявили себя в ходе пандемического кризиса.
Не менее серьезны претензии к Всемирной организации здравоохранения, которая теоретически могла стать, но не стала координационным центром по борьбе с коронавирусом. Склонный к радикальным решениям президент США Трамп вообще обвинил ВОЗ в бездействии и объявил о прекращении ее финансирования. Это ставит под угрозу само существование ВОЗ в прежнем формате, поскольку взнос США давал 15% ее бюджета.
Бесспорно одно: прежним мир после испытания пандемией уже не останется. Налицо усиление авторитарных тенденций в системах власти многих стран. Найти адекватный ответ и предложить эффективный альтернативный механизм действий демократической системы управления является сейчас серьезной задачей для либерально-демократических политических сил.
Есть ли жизнь после карантина?
Безусловно, «поствирусная» экономика будет другой. Наиболее пострадавшие сектора быстро восстановятся, поскольку невозможно представить себе современный мир без авиасообщения, музеев, туризма, общественного питания и других видов услуг, сильно затронутых пандемией. Ясно, что приоритетом для многих стран станет сфера здравоохранения, испытавшая колоссальную нагрузку в ходе эпидемии, и, несмотря на массовый героизм медиков, далеко не везде оказавшаяся в состоянии достойно встретить вызовы массовой болезни.
А вот сможет ли полностью восстановиться микро-, малый и средний бизнес, наиболее пострадавший от ограничительных мер против пандемии, стопроцентной уверенности нет. Многое будет зависеть от эффективности мер государственной поддержки бизнеса в разных странах. Они существенно разнятся в развитых странах Запада и в странах третьего мира. Сразу отмечу, что Россия здесь в числе аутсайдеров и по срокам принятия решений, и по составу антикризисных мер, и по объему выделяемых на борьбу с кризисом средств.
Отличительной чертой малого и среднего бизнеса является его гибкость и способность к возрождению. Однако, в любом случае ясно, что часть мелких и даже средних предпринимателей после краха 2020 года уйдет из бизнеса надолго или навсегда, предпочтя роль наемных работников. Привлекательнее станет бюджетная сфера, в которой уровень социальной защищенности работников объективно оказался выше, чем в частном секторе.
В целом есть основания ожидать продолжения тенденции, начатой кризисом 2008-2009 годов – рост огосударствления экономики и усиление роли крупных компаний. Правда, развитые страны постепенно снижали роль государства в экономике, скачкообразно выросшую в ходе прошлой рецессии. В этом их ключевое отличие от России, где огосударствление экономики и повышение роли государственных компаний стало базовым трендом последнего десятилетия. Однако, нынешний кризис вновь дал мощную волну усиления роли государства и не только в экономике, а в большинстве сторон жизни общества.
Закончился ли современный экономический рост?
Я не отношусь к тем экспертам, которые считают, что посткризисная экономика будет кардинально другой, а стагнация вечной. Автор теории современного экономического роста (modern economic growth) С.Кузнец характеризовал его как рост, при котором долгосрочные темпы увеличения производства устойчиво опережают темпы роста населения (при циклическом, волновом характере экономической динамики). Пока не вижу оснований для прекращения этой тенденции. Здесь редкий случай, когда я не готов полностью согласиться с моим другом и единомышленником Е.Гайдаром. Он утверждает в книге «Аномалии экономического роста»: «Есть основания полагать, что феномен, обнаруженный нобелевским лауреатом Саймоном Кузнецом,
ограничен во времени: в силу ресурсных возможностей темпы роста
душевого ВВП не могут бесконечно долго превышать темпы роста населения».
Отвлекаясь от литературной формулировки Гайдара «бесконечно долго», полагаю, что фактор научно-технического прогресса еще длительное время будет играть все возрастающую роль в экономическом росте, снимая традиционные в смысле теорий экономического роста ресурсные ограничения. В этом контексте пандемия и нанесенный ею экономический ущерб ничего не поменяли глобально.
Ресурсные ограничения в части сырьевых ресурсов, включая невоспроизводимые, становятся все менее жесткими. Замечу, что это крайне болезненная тенденция для России с ее сырьевой ориентацией экспорта и экономики в целом. Во-первых, технологический прогресс дает новые источники традиционных ресурсов. Наиболее известные примеры – добыча сланцевой нефти, использование солнечной и ветровой энергии, бурное развитие биоэнергетики и другие. Так называемые нетрадиционные источники энергии из субсидируемой государством экзотики превратились в последние годы в весомый элемент энергобаланса многих стран. Например, даже не в самой солнечной Германии уже несколько лет введена норма обязательного использования в новом строительстве солнечных батарей. А в туманной Голландии солнечная энергетика полностью покрывает электропотребление транспорта.
Во-вторых, фантастических успехов добилось энергосбережение и в целом ресурсосбережение. Автомобили, потребляющие несколько десятков литров бензина на 100 км, можно увидеть только в музее. А современные диодные источники света и другие энергоэкономичные лампы снизили расходы электроэнергии на освещение в разы.
Если сейчас спрос на критически важную для российской экономики нефть снизился под влиянием кризиса, то в среднесрочной перспективе заметное сокращение спроса на традиционные углеводороды станет закономерностью.
Не менее критичными выглядят ограничения по трудовым ресурсам. Роботизация и цифровизация производства, развитие искусственного интеллекта, 3D печать и иные аддитивные технологии бросают человечеству другой вызов – что делать с освобождающимися трудовыми ресурсами, особенно в условиях притока мигрантов в развитые страны из слабо развитых стран. Уже в краткосрочном периоде на рынке труда произойдут драматические изменения. Речь идет об исчезновении целых классов профессий. Наиболее понятные примеры – сборщики на конвейерных производствах, уже сейчас на современных заводах замененные роботами. Обречена на исчезновение профессия водителя транспорта, в силу появления самоуправляемых автомобилей и «умных дорог». С развитием систем онлайн-бэнкинга и мобильных банков кардинально снижается потребность в привычных банковских операционистах. С развитием технологий блокчейна и «умных контрактов» сильно уменьшится нужда в регистраторах, нотариусах и других подобных специалистах.
По мере развития ИТ-технологий и цифровой экономики под угрозой необходимости смены профессии окажется значительная часть нынешнего «офисного планктона».
Список этих примеров можно продолжать долго.
Частично высвобождаемые работники будут востребованы в профессиях, спрос на которые объективно расширяется. Это ИТ-специалисты, наладчики роботизированного оборудования, программисты и др. Но, как правило, водители в программистов массово не переучиваются.
Вероятно, будет долгое время сохраняться традиционная занятость в сфере услуг, включая такие специфические ее сектора, как образование и здравоохранение. Если легко представить себе робота-официанта или водителя, то намного сложнее предположить, что современную женщину сможет удовлетворить робот-визажист. Все большее развитие получает компьютерное онлайн образование и медицинская онлайн диагностика, но представить себе востребованность робота-акушера пока сложнее.
Несомненно, тенденцией на фоне роста производительности труда и высвобождения части занятых станет сокращение рабочего времени. Многие страны уже отказались от традиционной 40-часовой рабочей недели в пользу более короткой ее продолжительности.
С другой стороны, демографические тенденции в развитых странах, в первую очередь, снижение рождаемости и увеличение продолжительности жизни бросают вызов сложившейся системе пенсионного обеспечения с преобладанием так называемой солидарной пенсионной компоненты. Это уже вынудило многие страны повысить пенсионный возраст с сопутствующим усилением конкуренции на рынке труда.
Как я уже писал выше, в результате нынешнего кризиса под угрозой исчезновения может оказаться часть малого и среднего бизнеса. Все большую роль в экономике сейчас (независимо от кризиса) играют крупные компании. Например, мощные торговые и ресторанные сети активно вытесняют из этого сектора малый бизнес. Крупные сельхозпроизводители выигрывают конкуренцию у независимых фермеров. В промышленном секторе гиганты давно играют главенствующую роль. Железнодорожное сообщение в большинстве стран вообще монополизировано государственными структурами.
С другой стороны, неистребима тяга людей к предпринимательству, частной инициативе, желанию создать собственное дело. Уверен, что слухи о возможной кончине малого бизнеса сильно преувеличены. Но многое здесь зависит от предпринимательского климата в стране и мер поддержки этого сектора со стороны государства. Добавлю, что для России острее стоит вопрос не собственно поддержки через различные системы льгот, субсидий и т.п., а снятия с бизнеса чудовищного административно-коррупционного давления, противостоять которому малому и среднему бизнесу наиболее трудно. Призыв малого бизнеса: не помогайте, просто не лезьте и не мешайте, увы, все еще актуален, хотя в нынешние кризисные времена нужна именно прямая, в том числе финансовая поддержка МСП.
Серьезным вызовом для развитых стран с точки зрения рынка труда является приток мигрантов из стран третьего мира. Он делает еще менее актуальным вопрос ресурсных ограничений экономического роста. Однако, этот приток обостряет конкуренцию на рынке труда, и без того подверженного указанной выше турбулентности. Кроме того, мигранты стали значительной нагрузкой для бюджетов принимающих стран, подвергающихся серьезным испытаниям, особенно в условиях кризиса.
Демократическим странам еще предстоит найти ответ на вопрос о рациональном соотношении толерантности и приоритета прав человека и защиты интересов основного населения на рынке труда. Это один из наиболее трудных вопросов для политических сил либерально-демократического спектра. Мне представляется, что конструктивной является позиция германских либералов. Кратко ее суть состоит в том, что легальные мигранты, востребованные на рынке труда, должны иметь равные социальные права с гражданами страны. Аналогичной должна быть позиция в отношении политических беженцев и иных мигрантов, преследуемых и дискриминируемых в местах первоначального проживания. Нелегальные мигранты подлежат высылке из страны прибытия.
Будущий экономический порядок будет во многом определяться возможностью вовлечения в экономическую деятельность высвобождаемых из-за изменения структуры спроса на рабочую силу трудовых ресурсов. В терминах теорий экономического роста ограничивающим его фактором скорее будет фактор капитала, а не труда. В условиях избытка денег на рынке развитых стран в последние годы финансовая база для инвестиций есть. Ключевой вопрос – готовы ли экономические субъекты к сбережениям и инвестированию. Это во многом зависит от экономической политики властей страны, включая защищенность собственности (ключевой фактор для России), или, иными словами, от существующего в стране инвестиционного климата. При наличии готовности к инвестированию и финансовых ресурсов для него капиталооснащенность труда (в терминах модели роста Нобелевского лауреата Р.Солоу), как минимум, снижаться не будет, поддерживая экономический рост.
Резюмируя, повторю, что не вижу серьезных ресурсных ограничений для современного экономического роста. Более того, меры экономического регулирования развитых стран становятся все более тонкими, и на протяжении последних десятилетий позволяли избегать глубоких кризисов, сопоставимых с Великой депрессией.
Переход к новому технологическому укладу, о котором я писал выше, в ближайшие годы будет завершен, что придаст новый импульс экономическому росту. Нынешний кризис, ставший следствием наложения циклической рецессии, смены технологического уклада и разрушительного влияния пандемии, будет глубоким и возможно затяжным, но кардинально не изменит сложившуюся модель экономического развития. Сказанное не отменяет серьезных социальных потрясений в ходе кризиса, последствия которых будут иметь длительный характер и потребуют значительных усилий властей всех стран по их преодолению.
Впрочем, оговорюсь, что приведенные мной аргументы в пользу продолжения роста действительны для развитых экономик и лишь части стран третьего мира. Для многих государств Африки, некоторых стран Азии и Латинской Америки ситуация выглядит иначе. При быстром росте населения их экономика стагнирует. Экономический и технологический разрыв со странами-лидерами нарастает. Эти страны будут испытывать серьезные экономические трудности, и сохранение в них современного экономического роста в рассматриваемом понимании проблематично. Однако, с учетом невысокой доли этих стран в мировом ВВП, общая положительная динамика мировой экономики в посткризисный период не вызывает сомнений.