Из фейсбука
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 53, 2020
Михаил Эпштейн, философ, культуролог, проф. Университета Эмори (Атланта, США)
Интровертная глобализация
Эксперты провозгласили, что пандемия — это конец глобализации. В самом деле, государства отгораживаются друг от друга и даже от самих себя, разделяют карантинами свои территории. Но глобализация — это не только свобода передвижений по поверхности планеты, это и чувство принадлежности всему человеческому роду, а оно сейчас укрепляется. Глобализация переходит из экстравертной стадии в интровертную. Столкнувшись с общей опасностью, не делающей национальных, этнических, религиозных, классовых различий, человечество становится конкретной реальностью, которая раньше нами ощущалась слабо и смутно. Все мы были членами каких-то организаций: наций, профессий, церквей, клубов; а человечество в целом воспринималось как некая абстракция («абстрактный гуманизм»). Теперь оно становится Организацией №1, не только потому, что первая по значимости, но и потому, что к ней можно принадлежать лишь в одиночку,— в своих домах, путем самоизоляции.
Интроверты, как известно, внесли не меньший вклад в развитие цивилизации, чем экстраверты. Перед лицом смертельного врага человечество, разделенное границами, карантинами, стенами, дверями, стало внутренне объединяться, углубляясь в себя. Созревая, оно переходит от культуры шумных сборищ к культуре интроспекции и избирательной, точечной коммуникации.
В последние годы, особенно после аннексии Крыма и нарастающего ядерного куража и шантажа, усиливалось предчувствие неизбежности новой большой войны. Население томилось от «затяжного» мирного времени и жаждало «повторить». В воздухе было разлито ожидание какого-то надрыва, о котором писал Достоевский в «Бесах». «…Раз в тридцать лет Шигалев [теоретик революции] пускает судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно». Вдруг повеяло страхом третьей мировой. И думалось: что может ее предотвратить? Что может сплотить человечество? Только нечто более чуждое всем нам, чем мы — друг другу. Не иначе как пришествие инопланетян….
А вместо них нагрянули вирусы. Они развязали новую мировую войну — первую, которая объединяет, а не раскалывает человечество.
Если бы испанка разразилась не в самом конце Первой мировой, а до ее начала, в 1913, — могла бы она ее предотвратить? Трагический способ биополитической вакцинации.
Владимир Зелинский (Брешия, Италия), священник
Пушкинское «молча стою как поденщик ненужный» невольно примеряешь к себе. Ненужный поденщик – священник, который не служит литургию, стоит поодаль. Это католический наш собрат может и миссией заниматься, и молодежный лагерь тянуть, и массу прекрасных вещей переделывать, а православный должен непременно служить. Стоять у престола. Уже не раз замечал: неслужащий священник начинает распадаться.
За двумя исключениями из-за операций в прошлом году, и, кажется трех-четырех из-за отпусков, других воскресений без Евхаристии за 20 лет у меня не было. Ныне же у нас в стране, тем более в городе, служить в храме или не служить – не вопрос твоего выбора или смелого вызова; запрещено не то, что служить, но и на улице показываться. По городу разъезжает полиция, за ней армия, а в небе бродит вертолет, высматривая нарушителей. Сначала думал: больных забирает, нет, кружит без цели, наблюдает, что внизу.
«Поденщик ненужный». Ты выпадаешь из радостного ритма отклика, подготовки, включенности, необходимости, соответствия ожиданиям. Надо быть в форме, вовремя помолиться, найти тропари, что-то приготовить. Например, проповедь на тему воскресного Евангелия. Тем более Евангелия Крестопоклонной недели. Ты произносил ее двадцать раз, стараясь, заново, не повторяясь, погружаться в тайну Распятия на максимально доступную тебе глубину. Как бы задерживать в ней дыхание, чтобы затем вынырнуть с обновленными, учительными словами. И теперь чувствуешь, что люди ждут от тебя какого-то учительного известия, вписанного в положенный литургический ритм, а у тебя его нет. И как бы его не нужно.
Вчера в Италии скончалось 793 человека. Больше половины у нас, на севере, в Ломбардии. А в Ломбардии самые гиблые места – Бергамо и Брешия. «А в наши дни и воздух пахнет смертью. Открыть окно, что жилы отворить» (Пастернак). К такому запаху быстро привыкаешь. Совершенно бессмысленно и неполезно чего-то бояться, даже требовать от Бога особой для себя защиты; как будет, так будет. Почему-то сейчас, в крестопоклонное время, Божье присутствие скорее — в молчании. И учительное известие – в тишине. Это не то, что людям, самому себе не объяснишь: сегодня твое слово – это отсутствие слова. Когда ныряешь в тайну и не выныриваешь сколько можешь.
Дмитрий Волчек (Мариенбад, Чехия), журналист, издатель, писатель
3 недели назад, в пятницу 13 марта, я постригся и сбежал, словно Керенский, из зачумленной Праги в Мариенбад. Но инфекция меня опередила: 7 марта в отеле «Шато Монти» прошел бал с участием больного юноши, который заразил еще 11 танцоров. После этого почти все жители Мариенбада, словно антилопы, сбежали кто куда, и только в гранд-отеле Nabokov светятся окна люкса, где затаился неизвестный мне русский миллиардер.
С тех пор я – единственное существо, осмеливающееся по вечерам гулять в центре. Курортные фонари сияют, минеральные источники бурлят, но нет ни одной души, словно в зачарованных чертогах Чудовища, где невидимые руки накрывают столы и наливают вино.
И каждое утро задаю себе вопрос: а вдруг 13 марта я наелся волшебных мухоморов или какие-то шутники растворили в моем компоте лошадиную дозу ЛСД, и вся эта феерия творится в моей больной голове, а на самом деле китаец не ел летучую мышь и мир по-прежнему погружен в свои серые будни?
Сергей Кузнецов (Париж), писатель, со-основатель лагеря Марабу, Le Sallay Academy и других образовательных проектов.
Почти с самого начала эпидемии мне хотелось написать на две темы – и вот на днях я понял, что это на самом деле одна тема.
Собственно, две темы это «почему люди так реагируют на эту эпидемию?» и «как изменится мир, когда эпидемия закончится?»
Я сразу скажу, что сейчас меня не интересуют медицинские или экономические соображения. Я не хочу обсуждать «хорош карантин или плох?» или «что можно (было) еще сделать?» — меня интересует, скорее, коллективное бессознательное, страхи, желания и ценности, существующие в обществе сегодня.
Я уверен, что глобальные изменения общественных мнения, эмоций и ценностей — это такие стихийные явления, которые так же глупо поддерживать или осуждать, как глупо поддерживать весну или осуждать зиму. Надо просто признать – происходит вот это, нам теперь с этим жить. Это ни хорошо, ни плохо, это просто происходит.
Поэтому я и хочу написать, как я вижу то, что с нами происходит сейчас и что, как мне кажется, будет происходить с нами дальше.
Сразу оговорюсь, что, хотя мой текст написан по-русски, я не живу в России и поэтому скорее обсуждаю то, что происходит в Европе и США. Вероятно, частично мои соображения верны и для России, но, думаю, что только частично.
Итак, почему же эта эпидемия вызвала именно те реакции, которые мы наблюдаем?
Я считаю, что реакция на эпидемию связана со страхами, тревогами и надеждами, которые накопились в обществе до ее начала. Эпидемия канализирует их, и, если бы ее не было, эти страхи и надежды нашли бы другой способ проявиться – как правило, они и начинают проявляться до эпидемии.
Что я имею в виду, станет понятней, если вспомнить эпидемию ВИЧ/СПИДа, случившуюся в восьмидесятые в США. Она была огромным потрясением не только для тех, кто входил в «группы риска», но для всей страны — принято считать, что она закончила (не только в США, но и во всем мире) эпоху сексуальной революции и гедонизма.
При этом в США к началу девяностых от СПИДа умерло около ста тысяч, то есть 0,04% населения. Это примерно 0,5% от всех умерших в Штатах за это десятилетие и примерно в два раза меньше, чем за то же время умерло от гриппа. То есть произведенный эпидемией СПИДа эффект не соизмерим с реальным масштабом смертей. Многие говорят то же самое и про коронавирус, поэтому я сразу скажу, что такая несоразмерность представляется мне совершенно нормальной: общественное подсознание не имеет дела с цифрами – оно имеет дело с эмоциями.
Вместе с тем, сегодня мы видим, что сам по себе ВИЧ не мешает сколь угодно разнузданной сексуальной жизни – ну, надо предохраняться, safe sex, вот это всё. Уже два поколения прожило всю свою сексуальную жизнь в мире со СПИДом, и, как мы видим, их представители вполне умеют получать столько сексуальной свободы и разнообразия сколько хотят. С медицинской точки зрения вообще не понятно, почему угроза ВИЧ ограничивает сексуальную активность или уменьшает пресловутый joy of sex так, как это случилось в восьмидесятые.
Я согласен с теоретиками, которые считает, что такая реакция на СПИД была связана с тем, что к началу восьмидесятых американское общество устало от сексуальной революции. Америка, все-таки, довольно пуританская страна, и средний американец был по-настоящему встревожен, когда в его жизнь понемногу начало вторгаться то, что в шестидесятые клубилось на далеких кампусах или в каком-нибудь экзотическом Хейт-Эшбери. В конец семидесятых в воздухе носилось ощущение, что секса стало слишком много, что те, кто ведут себя неправильно, должны быть наказаны. Люди ждали, что что-нибудь случится – и оно случилось, появился СПИД, словно ответ на молитвы и (невысказанные) желания. Если бы его не было – его надо было бы выдумать.
Нет, я не хочу сказать, что СПИД специально изобрели – я имею в виду, что появление СПИДа стало триггером для того, что давно назрело: общество качнулось вправо, семейные ценности заняли место сексуальной свободы, война с наркотиками стала столпом государственной политики, милитаристский патриотизм сменил пацифизм шестидесятых и т.д.
Впрочем, вспомним, что Рейган стал президентом до того, как всерьез заговорили о СПИДе – так что, если бы СПИДа не было, консервативный откат всё равно бы случился. Вместо СПИДа мы бы называли его причиной какого-нибудь Сына Сэма или другую трагедию, сегодня оставшуюся в тени эпидемии.
Если бы СПИДа не было, было бы то же самое. А если бы СПИД был обнаружен раньше, скажем, в пятидесятые? Вот только он не мог быть обнаружен так рано, потому что до сексуальной революции не мог бы так хорошо распространиться и вряд ли привлек общественное внимание. Выходит, что консерваторы довольно верно указывали на причинно-следственную связь СПИДа и сексуальной революции, когда говорили, что СПИД послан как «наказание за грехи» (конечно, эта формулировка как минимум этически ущербна, да и с религиозной точки зрения вызывает вопросы).
Я так долго писал о СПИДе, потому что этот пример хорошо иллюстрирует тезис, с которого я начал: реакция на эпидемию связана со страхами, тревогами и надеждами, которые были еще до ее начала. Она только запускает давно назревшие процессы, только легитимизирует то, чего многие (под)сознательно хотели.
Вернемся теперь в наши дни и коротко перечислим основные тенденции последних лет:
— национализм и отказ от глобализации (Брекзит, Трамп, Путин, Орбан и так далее)
— требование добровольно ограничить потребление, в том числе – авиаперелеты (Грета Т. и другие борцы за окружающую среду)
— удаленная работа, домашнее обучение, распределенный офис и все, что стало возможно благодаря развитию digital технологий
— отказ от свободы и приватности во имя большей безопасности (во всем мире движителями и бенефициарами этого процесса являются спецслужбы, но в большинстве случаев общество готово им это разрешить)
— утверждение ценности отдельного человека, сопровождающееся идеей добровольно-принудительного ограничении общих прав и свобод в целях защиты «уязвленных» и «слабых». В качестве нуждающихся в защите могут выступать не только представители репрессируемых сообществ (LGBT, женщины, этнические и национальные меньшинства), но, например, влиятельные религиозные сообщества, требующие ограничить свободу слова для защиты их «оскорбленных чувств».
Последний пример показывает, что эти тенденции не всегда коррелируют с политическими взглядами – левые и правые защищают права разных сообществ, но требования к обществу в целом выглядят схожими: ограничение персональной свободы каждого для того, чтобы представители той или иной группы чувствовали себя более комфортно или более безопасно. Остальные примеры, конечно, можно разделить по принципу «консерваторы против глобализации, либералы против потребления», но важно то, что объявление карантина и закрытие границ удовлетворяет все эти требования скопом: националисты довольны, что их страна по-настоящему закрывается от иностранцев, ограничение авиаперелетов и закрытие магазинов радует «зеленых», удаленка назрела так давно, что удивительно, что не все к ней готовы (а вот к электронной слежке многие государства, похоже, хорошо подготовились заранее!).
Добавим к этому, что рынки уже какой год ждали коррекции – считалось, что акции многих компаний оцениваются слишком высоко и кризис должен вернуть их к реальной стоимости, как это было в 1998 и 2008 годах. Да и вообще — первый мир много десятилетий живет без войн и серьезных потрясений, а, как известно, от этого нарастает тревога и ожидание чего-то «страшного», так что становится неважно, насколько в самом деле страшна эпидемия – для общественного мнения она окажется той катастрофой, которую все ждали, и которая, наконец, запустит процессы, которые давно назрели.
Можно спросить, какова была бы реакция на этот вирус, если бы он появился в Европе на двадцать или пятьдесят лет раньше. Я думаю, что в Европе пятидесятых границы бы все равно закрыли, но при этом призывали бы продолжать работать, предохраняясь по возможности. Героями были бы не те, кто сидят дома и соблюдают социальную дистанцию, а те, кто, рискуя жизнью, продолжают печь хлеб и варить сталь.<…>
Когда со времен коронавируса пройдет двадцать или тридцать лет, мы, оглянувшись, увидим то же, что видим сегодня, вспоминая эпидемию СПИДа или 11 сентября: мир изменился, но не так, как нам казалось когда-то, а самые важные изменения оказались никак не связаны с прошедшей катастрофой.
Возможно, мы со скорбью вспомним умерших – если, конечно, за десятилетия старая скорбь не потускнеет, стертая десятками похорон и сотнями траурных статусов в интернете. Давайте помнить, что жизнь – забег на длинную дистанцию. Рано или поздно эпидемия пройдет, и мы снова обнимем тех, с кем разлучены сегодня – и пока я желаю всем нам терпенья, здоровья и сил.
Валерий Печейкин (Москва), драматург
Однажды я нашел у бабушки большую коробку с канцелярскими товарами. Мне стало интересно, откуда в ней столько ручек, карандашей, ластиков, стержней, чернил… И когда я узнал ответ, то вместе с ним узнал, что такое кража. Это было первое знакомство с миром взрослых. Я выяснил, что бабушка украла все эти ручки и карандаши. Просто унесла их с работы. И ничуть этого не скрывала. На мой наивный вопрос, как так можно, она ответила: «Все равно государство украло у меня больше!» Оно сегодня напоминает человека, который взял в долг и не берет трубку. Но публикует сториз…
Я вспоминаю сейчас свою бабушку. Ее давно уже нет, а государство есть. Ты берешь у него карандаш, а оно у тебя — зарплату. Ты тащишь из-под его жопы ластик, а оно — еду из холодильника, и держится лапкой за несчастный ластик, который рвется в борьбе. Половинка на половинку. Но хоть огрызок заберешь домой! «На работе ты не гость, унеси хотя бы гвоздь» — главная мудрость предков, переданная нам с верой в бога.
Идея рая всегда смущала меня тем, что кто-то должен его приготовить. Вы хоть раз такое видели? Как в турецкой гостинице невидимки застилают вам постель и делают лебедя из полотенец. Вы вернулись с пляжа — а в номере красота! Сегодня мы как будто умерли, попали на небо, а там тоже бело-зеленая сетка ремонта, бело-красная ленточка «сюда не ходи». Россияне работали, молились, «сжигали геев», бились яйцами на Пасху, носили ленточки, жарили шашлыки и верили, что в день-икс им выдадут ключи от рая. Но снова оказались с ключами от котлована. На облаке…
Там же, в бабушкиной бирюзовой коробочке, было насекомое в янтаре. Кажется, стрекоза в гладкой апельсиновой капле. Ее можно было вертеть в руках и рассматривать. Очень похоже на жизнь в самоизоляции. Как будто вертишь ее в руках, разглядываешь, потом кладешь обратно. Час пройдет, снова возьмешь, повертишь, положишь. И снова. Так и день пройдет.
Илья Симановский, физик, соавтор книги «Венедикт Ерофеев: посторонний»
Семейные диалоги о политике.
— Собянин продолжает перекладывать плитку…
— Надо же чем-то занимать рабочих, не воровать же им идти.
— Да, в этом есть резон…
Вечером НН, выглядывая в окно:
— О, смотри, салют…
— Надо же Собянину чем-то занимать артиллеристов…
Алексей Миноровский, филолог
Одного не пойму я сейчас: как я мог быть в плохом настроении тогда, когда работали все строительные магазины, а рубль был по 60 за доллар?
Приходи в любой — выбирай плитку, обои, подрозетники. Да что там подрозетники — занавески в кухню!
А я ходил хмурен, психологически зажат, вздыхал о том, что опять статья не пишется, видеоблог не снимается, снега нет. Я жаловался на плохую зиму! На слякоть и пыль. Никогда себе не прощу.
Дмитрий Травин (Санкт-Петербург), профессор Европейского Университета
Эпидемия поставила на мне любопытный социальный эксперимент. Я не планировал в нем участвовать, но так само вышло. И теперь интересно наблюдать за своей реакцией.
По мере ухудшения ситуации я понял вдруг, что не стремлюсь читать много о короновирусе. Естественно, я получил ту информацию, что необходима. Знаю, что надо мыть руки и держаться от людей на расстоянии в 2 метра. Знаю, куда разрешено ходить, куда нет. Слежу за общей картиной в мире. Но не испытываю никакого желания смаковать каждую алармистскую статью. С одной стороны, я редко собираю знания ради знаний: дай бог уложить в голове весь огромный объем информации, необходимый для работы. С другой стороны, я не могу, нагрузившись «выше крыши» знаниями об эпидемии, сделать что-то полезное для общества. Поэтому, «болдинскую осень» использую для работы над книгой.
И вот мне пришло в голову, что я повторяю тот путь, который прошли миллионы нормальных людей в нашей стране, размышляя о политике. Они интересовались ею в годы перестройки, но потом постепенно ушли в частную жизнь. Они поняли, что при путинском режиме от них ничего не зависит. Путин – это как стихийное бедствие. Им надо переболеть. Или отсидеться «во внутренней эмиграции». Аполитичность этих людей была связана не с радостным восприятием автократии, а с рациональным соображением, что жизнь не станет лучше от того, что мы будем наперегонки возмущаться Путиным и тратить время на то, чтобы узнать, чем еще плох режим.
Конечно, мне сейчас возразят, что, если бы эти миллионы, за которых я заступаюсь, вышли бы на протест, Путина уже не было. Теоретически это так. Но на практике…
Если бы миллионы людей соблюдали правила безопасности в эпидемии, то она бы гораздо быстрее пошла на спад. Увы, соблюдают далеко не все. Поэтому я лично соблюдаю, но не испытываю иллюзий насчет сроков спада. Так и с политикой. Люди аполитичны, поскольку понимают: слова о том, что, если все мы, как один, выйдем на площадь, то все изменится – это не более чем слова.
Пишу я об этом не для того, чтоб кого-то оправдать. Важнее другое. В тот момент, когда режим действительно зашатается, и появится надежда что-то переменить, миллионы людей вновь заинтересуются политикой, как заинтересовались ею в перестройку после десятилетий апатии.
Гасан Гусейнов, профессор НИУ ВШЭ, филолог
10 апреля
В ответ на демонтаж памятника маршалу Коневу в Праге, с последующим переносом монумента в музей, МО РФ силами подоспевших половцев и печенегов демонтировало и распилило два конных памятника маршалу Жукову возле Красной площади, с последующим вывозом распиленных в мало кому известном направлении.
Недоверчивое удивление корреспондентов изменению привычного направления времени от настоящего к прошлому пресс-секретарь президента легко парировал:
— Явление опистохронии (течение времени в обратном направлении — прим. ред.) давно описано передовой российской наукой и практикой. Без него страна не поднялась бы с колен и отказалась от уникальных анахронистических достижений.
Иван Лакшин, актер
«Я что-то нажал и всё появилось…»
На дцатый день карантина. Сидим с Дашей. Как водится, в самоизоляции. Разговариваем. Даша спрашивает: «Ты не помнишь, где наша карточка Бетховена?» И вдруг из моего открытого компа приятный женский голос: «Бетховен — великий немецко-австрийский композитор, пианист и дирижёр. Чем я ещё вам могу помочь?» Мы уставились друг на друга: ты это слышал?! ты это слышала?!
«Меня плохо слышно?» — раздалось из компьютера. — «Ты кто?!» — хором сказали мы. — «Я — Алиса!».
Тут я вспомнил, что накануне случайно нажал на какое-то предложение яндекса. «Алиса, иди на хрен!» — сказал я. Далее состоялся следующий диалог:
— Вы хотите меня обидеть?
— А ты обиделась?
— Нет, я не из обидчивых.
— А ты блондинка? (Естественно поинтересовалась жена).
— В душе я рыжая!
— Понятно. А ты на самоизоляции?
— Не понимаю, о чем идёт речь.
— Алиса, тебя могут арестовать!
— Я робот, меня нельзя арестовать.
Тут я понял, что пора сворачивать лавочку, пока мы окончательно не трюхнулись, и захлопнул крышку клавесина.
Александр Филиппов (Москва), философ, профессор НИУ ВШЭ
12 апреля
Впереди у нас появление нескольких рынков, контролировать которые будет мафия. И на борьбу с мафией будут брошены специально созданные охранные структуры, конечно, они будут коррумпированы — не сразу, то есть не все сразу, чистота рядов будет поддерживаться подразделением собственной безопасности.
Какие рынки?
Рынок средств защиты, рынок лекарств, точнее пять рынков: настоящие, лицензированные эффективные — это один, поддельные под первые — это второй, третий — настоящие , но не лицензированные новейшие разработки, четвёртый — подделка под третий, и пятый — просто мусор с любыми названиями и эффектами. Потом будет рынок справок и разрешений. Справка об отсутствии вируса будет самой дешевой. Справка на наличие антител, удостоверение почётного донора плазмы, золотой значок донора тысячи литров целебной плазмы даёт права беспрепятственного допуска в Кремль и бесплатного присутствия на встрече специального помощника Президента на встрече с выпускниками санитарно-полицейских кадетских школ. Потом отдельно будет рынок пропусков на поход в магазин, это само собой. Героя России получит опер, накрывший сеть подпольных кафе с кальянами.
Иван Давыдов, журналист, колумнист
А помните, были такие большие, железные. Эти, как их. Вроде — самолеты.
Садишься в него, два часа, или три, или восемь смотришь сквозь маленькое окошко в белую кашу.
И вдруг бац — и ты в другом городе уже, или вовсе где-то на краю земли.
Наверное, путаю. Не могло такого быть. Не мог Господь попустить, чтобы такие тяжелые штуковины летали по небу.
Ирина Петровская, телевизионый критик, «Эхо Москвы»
Сегодня решилась и поехала к маме. 91 год. Сердце рвётся. Сестра, которая живет с мамой, слегла с давлением. Город вот-вот закроют для передвижения даже на личном автомобиле. Накупила всякого вкусного. Села за руль впервые за последние три недели. Сначала показалось, что утратила навыки вождения, но рефлексы не подвели) Промчалась с восторгом и со свистом на другой конец города (дорога не то чтобы была совсем свободна, но и без привычных пробок). В перчатках и маске зашла в квартиру. Отогнала маму на необходимую дистанцию, которую она все время норовила нарушить)) Посидели, пообщались. Она абсолютно адекватна, в светлом уме, разве что ноги отказывают. Пережившая девочкой войну, говорит, что даже тогда не было так страшно. Но прямо на глазах ожила. Старалась внушить ей оптимизм и сама не показывала своей горечи, что встречи наши теперь вот так проходят — с огромным перерывом, на дистанции и без тактильных контактов. Вечером мама позвонила: голос совсем другой, вкусно поужинала, верит в лучшее. Господи, когда же это все закончится?
Данила Гальперович, журналист
Рейтер (агентство) публикует историю о том, как в Индии на фоне коронавируса расцветает рабство. Человек потерял работу на стройке в городе и вернулся в родную деревню, но теперь не может делать платежи по долгу, который у него есть перед местным землевладельцем — три года назад он занял деньги на свадьбу своей дочери, что-то около 800 долларов. Теперь он посылает сына к этому землевладельцу работать за еду, не за деньги. Еду получает сын, что ест сам потерявший работу его отец — непонятно. 2020 год, интернет, барбершопы, карбоновые велосипеды…
Алексей Моторов, врач и писатель
14 апреля
Я хочу сказать о том, что отличает нынешнюю ситуацию, от всего того, что случалось ранее.
Главное — нынешняя эпидемия вызвана новым вирусом, к которому человечество еще не выработало иммунитет. Нет единого подхода к терапии, и хотя постоянно появляются разные сведения о эффективности того или иного препарата, но все это пока больше на уровне предположений. Нет точного понимания о физиологии вируса, насколько он сохраняет вирулентность во внешней среде, сколько живет на поверхностях предметов, какая температура для него губительна, и прочее.
Одно понятно – новая болезнь очень и очень заразна. Заразна, и в ряде случаев протекает очень и очень тяжело. У многих переболевших на всю оставшуюся жизнь остается дыхательная недостаточность, вызванная фиброзом легких. Контагиозность коронавируса оказалась много выше, чем у вируса гриппа. Именно это свойство потребовало использования средств индивидуальной защиты для медицинского персонала в очаге.
И это полностью изменило привычный ритм работы врачей, медсестер и санитарок. Когда ты в защите, ты не можешь делать то, над чем раньше просто не задумывался. Нельзя попить, нельзя поесть, перекурить, позвонить по телефону и даже сходить в туалет. Потому как всякий раз ты должен в специальном месте сменить защиту, с соблюдением особой процедуры, а на это, помимо нового костюма, респиратора, очков, перчаток и бахил, уходит куча драгоценного времени. Многие стали носить памперсы. Представляете, что такое сутки бегать во всем этом защитном облачении, когда на следующее утро пролежни от очков, так они вдавливаются в лицо, да еще и в памперсе? Я не оговорился, именно бегать. Сейчас там все бегают, иначе нельзя.
Потери жидкости при этом такие, что после дежурства эти люди выдувают одномоментно по два литра воды.
Да, раньше тоже случались массовые поступления. Старожилы моей реанимации помнят, что было, когда в Домодедово упал самолет рейса Москва-Одесса, когда заполняли наш терапевтический корпус жителями Припяти, когда привезли жертв взрыва газопровода под Уфой, и отравленных газом после «Норд-Оста». Как во время урагана лета 1998-го за ночь прибыло 250 «скорых».
Но при всей невероятно тяжелой работе в те дни, у персонала и близко не было таких тяжелых условий труда как сейчас. Помимо того, что ни попить, ни поесть за сутки, тогда не рисковали заразиться и потащить в город и в семьи инфекцию и слечь самим.
И еще. Тяжелый острый респираторный синдром, который случается при коронавирусной инфекции часто требует искусственной вентиляции (ИВЛ). Именно поэтому, реаниматологи – это сейчас главная врачебная специальность и именно они на передовой. Потому как только они умеют затолкать трубку в трахею чтобы подключить больного к аппарату. Только они знают, как обращаться с самим аппаратом ИВЛ и с больным на нем находящимся. И если их начнет косить инфекция – других реаниматологов не будет. Я очень не люблю никакие, даже самые отчаянные беды сравнивать с войной. Война заведомо хуже всего. Но если полк погибает на фронте, его заменяют новым, сформированным в тылу. А новых реаниматологов неоткуда брать. Нету никаких реаниматологов в тылу. На реаниматолога учат кучу лет. Поэтому вопрос обеспечения персонала средствами индивидуальной защиты мне представляется невероятно важным, как составления такого графика, чтобы в больницах не загибались от обезвоживания и усталости.
А для скептиков хочу сказать, что эпидемия лишь набирает ход, а суточная смертность в мире от коронавируса уже вышла на первое место.
Лилия Газизова, поэт
ТУРЕЦКИЙ ДНЕВНИК
Сегодня испытала неведомое ощущение, встав под цветущее абрикосовое дерево. Над ним вились бабочки, которых трудно было разглядеть из-за ослепительного солнца. А внутри дерева раздавалось: жжжжжжжжжж. Пчёлы. Большие и мохнатые. Какой-то турецкий подвид. И стоялось под деревом уютно и спокойно, не думалось ни о чём…
Побывала впервые на турецкой свадьбе. Женился брат коллеги по кафедре. Подарок здесь принято давать деньгами или золотом. Подарили денежку в конверте от кафедры.
Свадьба как свадьба. Большой помпезный зал со множеством круглых столов. Красивые и счастливые жених с невестой. Много детей. Но! На столах были только орешки-печеньки и вода. Алкоголя, естественно, также не было. В конце свадьбы, до которой я не досидела, предполагался торт. И всё. Бывает, что на свадьбах кормят, но в основном так, как описала. К нашему столу подходили родители жениха, благодарили, что пришли. Это было красиво и церемонно. Наша кафедра сидела за отдельным столом. Поговорили о делах: о будущих конференциях, уточнили с заведующей кафедрой даты отпусков. Немного потанцевали под турецкую эстрадную музыку… Что ж, другая страна, другой взгляд на всё. Вернувшись домой, приготовила себе горячее.
Рамадан
Третьего дня начался Рамадан. И это существенно влияет на университетскую жизнь. Изменилось расписание занятий. Час, отведённый на обед, отменён.
Время работы университетской столовой тоже изменилось. Она работает до 3-х утра. Количество обедающих днём в разы стало меньше. И как-то тише теперь в зале. Многие мои коллеги держат пост. Говорят, что особенно тяжелая первая неделя. У многих нарушается сон. Ведь можно есть только после заката и до восхода. Им приходится вставать в три утра, чтобы поесть, а после еды уже не хочется спать. Некоторые не ложатся, пока не позавтракают перед восходом. Раньше я иногда захватывала с собой на занятия чашку чая и кофе. Теперь этого не делаю. Многие студенты держат пост.
В моей семье пост держала татарская бабушка Эсма. В самом раннем детстве я видела, как она вставала по ночам, точнее, на рассвете, когда ещё было темно, для приёма пищи. В течение дня она не позволяла себе даже проглатывать слюну.
Турецкие имена
Есть еврейская поговорка о том, что нет ничего, что не могло бы стать еврейской фамилией. То же самое относится и к турецким именам и фамилиям.
Встречались такие прекрасные женские имена: Ары (пчела), Гюней (юг), Лале (тюльпан), Белгин (чистая), Гюнеш (солнце), Гюнь (день), Пинар (ключ-подник), Гёлистан (розовый сад), Гизем (тайна), Сонай (последняя луна), Йонса (клевер), Арзу (желание), Йылдыз (звезда), Эла (цвет каштановый). Бесконечно обыгрываются названия цветов, луны, времени дня и т.д.
Мужские особенно интересны: Карадюман (темный дым), Каган (король королей), Оз (сила), Тюн (ночь), Бончук (бончук), Каракюрт (черный волк), Эмре (брат), Беркер (твердый, упертый человек), Оздемир (внутренняя сущность – металл), Тюран (земля турков), Озлем (сильное желание), Айтюрк (турецкий месяц), Гёк (небо), Серкан (благородный), Барыш (мир), Таркан (война), Уфук (горизонт), Челик (сталь).
Забавным бывает и сочетание имени и фамилии, например Земля Воздух, Весна Вода, Листок Мясо, Сложный Прямой и т.д.
Ментально-национальное
…Мне нравится объяснять студентам специфически русские или российские понятия и смотреть на их удивлённые и растерянные лица. Но так и не удалось, думаю, объяснить, что такое суточные щи. Возможно, для них это просто вода, в которой плавает капуста. Русские каши тоже вызывают у них вопросы. Турецкие молочные каши – манная или рисовая – это десерт. Они подаются в холодном виде и, как правило, очень сладкие, как любое турецкое лакомство. Поэтому студентам трудно понять, что каши могут быть горячими и несладкими или, например, с грибами, которых здесь просто нет.
Почти то же самое с «русскими берёзами» или «русской тоской». Студенты спрашивают, почему их называют русскими. Ведь берёзы растут во многих странах, в том числе и в Турции. И тоска бывает у всех людей, не только у русских.
Кайсери унесёт ветер
Адану унесёт сель, а Кайсери – ветер… Так говорит турецкая пословица. Это город ветров и циклонов, а ещё молниеносно меняющейся погоды. От того и настроение здесь так же скоро меняется: от веселья к отчаянию. Последние два дня дуют ветры. Когда я возвращалась из универа на велосипеде, не смогла преодолеть встречный ветер, пришлось спешиться. Так и шла последние метры, ведя или везя своё двухколёсное транспортное средство. Зато дома тепло и одуряюще пахнет лилиями, которые мне подарили на Новый год. А за окнами словно море накатывает волнами, а не ветры дуют кайсерисские… Я представляю Макондо, который унёс ветер. Маркес знал, чем закончить свою историю.
А любовь уцелеет… Пока верю в это.
Проснулись суслики! Пока их не так много, и выглядят они не так привлекательно, как в конце лета. Тощие, резвые, пугливые, шерсть тусклая. В отсутствие студентов они стали главными обитателями кампуса. Их популяцию ничто не сдерживало и в мирное время, а сейчас их будет ещё больше.
Почему-то во мне удивительная нежность к этим мелким грызунам. Когда смотрю на них, вспоминаю и себя маленькую, когда родители отправляли меня к татарской прабабушке. Она жила в маленьком городе, который назывался, да и сейчас называется, Буа. Мы с бабушкой провожали родителей до железнодорожного моста через маленькую речку. Как же я плакала, когда, наконец, мы прощались с ними… Иногда мне кажется, что всё моё детство – это бесконечные расставания с родителями.
И каждое утро, преодолевая лень, апатию и депрессию – всё как у всех – сажусь за французскую грамматику.
Комендантский час объявили в 00 часов 11 апреля. Вчера, не зная об этом, я ездила на велике в универ и радовалась тому, что не встретила ни единой души. При входе в универ проблем не было. Двери открываются прикладыванием электронной карты. Даже странно, что их (двери) не заблокировали. Видимо, никто не думал, что найдутся такие беспокойные создания, как я ))
В доме снова завелись маленькие муравьи. У меня есть белый карандаш, похожий на мел, называется «Машенька», который привезла из России прошлым летом. Он, как мне показалось, помог тогда. Теперь вот снова применяю. Когда определяется место, обычно это щель в стене, откуда они появляются, старательно, черкаю мелом возле него, после чего муравьи, выходящие оттуда, становясь словно пьяными, бредут, пошатываясь. Этот вход-выход становится для них не актуальным. Но вскоре обнаруживается новое место. И так без конца.
И эта смешная борьба с маленькими безвинными тварями тоже отвлекает от грустных мыслей.