Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 52, 2019
Евгений Бабушкин — прозаик и драматург. Родился в 1983 году в Ленинграде. Лауреат премии «Дебют» и премии Горчева. Печатался в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Современная драматургия», «Сноб», Esquire. Автор книги «Библия бедных» (АСТ, 2017). Рассказы переведены на китайский, немецкий, финский и литовский языки.
Грустный русский для начинающих
Урок 1. Звуки
Главная наша буква — Ы. Звук у неё — будто ударили спящего. Уведите язык в гортань, растяните губы, очистите сердце, чтобы просто пусто бегало по кругу. Попробуйте: ы-ы-ы.
Диалог 1. Мытари
— Как вы, мытари?
— Вырвали зубы, промыли раны, смотрим больные сны.
— Молодцы!
Упражнение 1. Печаль
Повторяйте с печалью:
быть ныть быть ныть
быть ныть быть ныть
Урок 2. Ударение
Сначала нас бьют родители, потом мы детей, потом нас дети. Для облегчения души мы бьём слова. Все они у нас в следах от ударов.
Диалог 2. Мстители
— На, тварь.
— Получай, сука.
— Ты просто вымещаешь на мне все эти штуки из детства.
— Да.
Упражнение 2. Стыд
С лёгким стыдом откройте словарь. Выберите слово подлинней и ударьте. Пните популяризатора прямо в «а». Человеконенавистницу в «и». Светопреставление в «е».
Урок 3. Род
Наши слова — мужского, женского, среднего рода. Мужские слова тупые и грубые, часто пьющие. Женские — одинокие суки. Средние — например, колесо.
Диалог 3. Влюблённые
— Привет, Маша. Я потратил все наши деньги на пиво и жестокости.
— Привет, Миша. Я потратила на тебя всю жизнь.
— А я покатилось, у меня такие спицы.
— Просто заглохни, вещь. Просто закрой рот.
Упражнение 3. Неловкость
С чувством неловкости прочитайте эти плохие стихи вслух.
Решение. Сомнение. Окно.
Дерьмо!
Прохладно и довольно странно.
Стекло разбито, тело безымянно.
Тупое утро. Мокрое пятно.
Урок 4. Число
Чтобы было попроще, мы придумали множественное число. Например, одинокий пограничник мечтает о множестве пограничников рядом, чтобы можно было хотя бы выпить. Но это самообман: одна боль, одна шея, одна фуражка, один шлагбаум, одна дорога, одна страна.
Диалог 4. Сограждане
— Ваши документы.
— Вот.
— Круто. Теперь ты у меня спроси.
— Ваши документы.
— Вот.
— Кайф. Давай ещё раз.
Упражнение 4. Ярость
В ярости киньте в стену что-нибудь: например стакан. Проверьте, что получилось: например осколки. Подготовьте об этом доклад и расскажите его сами себе.
Урок 5. Время
У нас три времени: прошлое, настоящее, будущее. Прошлое тревожит, настоящее пугает, будущее ужасает.
Диалог 5. Родные
— Где ты был?
— Нигде.
— Как себя чувствуешь?
— Нормально.
— Кашу будешь?
— Можно.
Упражнение 5. Скука
Одолевая скуку, опишите, как провели день. Просклоняйте по временам. Например: с утра сидел, тупил в экран, с утра сижу, туплю в экран, так до вечера и просижу.
Урок 6. Падеж
Звательный падеж отменили: некого звать. Осталось шесть: именительный, родительный, дательный, винительный, творительный, предложный. Чтобы запомнить, возьмите слова на те же буквы: Иисуса распяли, дали вина, толпа пьяна.
Диалог 6. Преступники
— Ты доиграешься, посадят.
— Кого?
— Ты зачем это сделал?
— Что?
— Я сейчас опять расплáчусь.
— О ком?
Упражнение 6. Тоска
В тоске просклоняйте любую бессмыслицу: я, меня, мне, меня, мной, обо мне. Если есть кот или иной близкий, повторите упражнение: кот, кота и так далее. Убедитесь, что легче не стало. Продолжайте.
Урок 7. Главное
Главное нашим языком не выразить. Для главного у нас тихий смех, кривой кивок, тычок в грудь или сразу на колени. Друзья мычат, родители молчат, дети хнычут. А говорят одни лишь неживые. Светофор. Терминал. Автомат.
Диалог 7. Неживые
— Вставьте купюру в купюроприёмник.
— Вот.
— Возьмите, пожалуйста, вашу квитанцию.
— Спасибо.
— Претензии по зачислению платежа без квитанции не принимаются.
— Хорошо.
— Вставьте купюру в купюроприёмник.
Упражнение 7. Любовь
Кажется, вы уже русский. Теперь обнимите кого-нибудь.
Встал в пять, пошёл работать
Воскресенье
Уволили, а всё равно встал в пять. Пошатался по тьме, лёг обратно. Надо было как-то жить. А как жить.
Обнял себя от ужаса, не помогло.
Посмотрел в окно. Посмотрел в другое.
— Свет, — сказал.
И настал одинокий день. Пустой, пустейший совершенно.
Понедельник
Любил порядок и чтобы всё по-честному. Избегал дождя и разговаривать. Слова и капли всё не вставали как надо.
Работал уборщиком, потом уборщиком, потом уборщиком, потом старшим уборщиком — руководителем бригады.
Что-то такое зачем-то нашли в бумагах, какую-то гнусь, какой-то лаз, и уволили из порядка в хаос легко и не заплатив.
Уравняло с дождем.
А вот и хорошо, что некуда идти. Сверху ливень без конца, снизу лужа без начала. Так всё бесформенно, что и незачем идти, и не надо.
Стоял и стоял у окна, ждал в этой жиже хоть кусочек твёрдого. И на секунду появилось небо.
Вторник
В холодильнике нашлась гнилая зелень и огурец. Зелень понюхал и выбросил, огурец разломил и съел.
Стал считать, сколько осталось денег, сколько можно на них купить огурцов и сколько нужно их в день, чтобы выжить.
Выжить не получалось.
А кто-то, подумал, ездит на море. Кто-то, подумал, ездит на светлые острова.
Среда
А раньше даже писал стихи. Не хотел убирать офисы, а хотел космонавтом, а лучше астрономом, чтобы самому никуда не летать, а смотреть на них в трубу. На самом деле там в трубе не видно никаких деталей, а всё такое же говно, но крупным планом.
Настала снова ночь, из тучи выпала луна и звезды. Когда-то выучил, чтоб веселить девчонок, всё небо наизусть, но всё, забыл. Вот разве что Медведица, вот звёзды с краешка ковша и до кончика ручки: Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бенетнаш. В детстве верхом на Мицаре сидела совсем незаметная звёздочка, но то ли звёздочка пропала, то ли сам состарился. Не вспомнил имени — видимо, выдумал.
Четверг
Вымыл посуду. Вымыл полки. Вымыл пол. Постоял. Постоял. Постоял. Вышел. Или слишком рано, или слишком поздно. Нигде и никого.
Сквозь остатки дождя уже проступили дороги. Постоял на углу. Посмотрел наверх, увидел безымянную чёрную птицу. Птицы всегда одинаковые, как буквы. Посмотрел вниз, увидел жабу. Удивился. Давно — возможно, никогда — не видел жаб вживую.
Вернулся домой. Вымыл пол ещё раз.
Пятница
В офисе ждали мужчина и женщина. Мужчина блестел, будто его только сделали и забыли распаковать. Женщина была одета так хорошо, что казалась голой. Она пилила ногти, а мужчина ел из картонки что-то полезное, травы и семена, и задавал, жуя, вопросы.
— Претендуете на вакансию младшего менеджера по клинингу. Почему?
— Хочу порядок.
— Чем привлекла вакансия в нашей компании?
— Не понимаю вопроса.
Женщина хихикнула.
— Кем видите себя в нашей компании через десять лет?
— Через что?
— Десять лет.
— Не понимаю вопроса.
Женщина хихикнула. Мужчина вздохнул.
— Ладно. Берём. Свободны до послезавтра.
Пошёл домой, и снова было всё определённо, всё нормально, нет, не нормально — очень хорошо, всё — так! Сел на скамейку послушать мир, закрыл глаза, и под веками проступило то детское небо и та забытая звёздочка:
— Алькор!
И люди — заметил вдруг людей — обернулись на крик.
Суббота
Спал всю субботу. Думал: порядок! Написал стихи. Но, конечно, никому не показал.
И настал одинокий день.
Было так одиноко что
выходили в одном белье в одном носке
было так одиноко что
люди шли поперёк дорог
закрыв глаза.
Было так одиноко что
говорили с куском стекла в руке
говорили с куском света в руке
где ты господи
выходи на связь
это я человек у тебя в руке.
Я иду один
я иду один
я иона иуда и августин
я все те кто с тобой говорил в пути
выходи на связь
выходидиди.
А на небе вот
огоньки горят
это ты онлайн
сука ты онлайн
почему со мною не говорят
почему со мною не говорят.
Было так одиноко что они
так и шли себе продолжали ночь
продолжали ночь продолжали ночь
и настал одинокий день второй.
И сказал бог: да соберётся вода.
И стало так.
И стало так.
И надо как-то жить
в такие дни
а как жить
в такие дни.
Воскресенье
Встал в пять, пошёл работать.
Самые большие сиськи в городе
Тот, кто прячется в языке и в мясе, разделил нас на мужчин и женщин. Средняя школа сто одиннадцать, конец детства. Вчера все были одинаковые, ткни и плюнь, и жили на каникулах, не думая о телах. Но тут сентябрь, физра, спортзал, и у одной девчонки под футболкой что-то оказалось. Не грудь ещё, пустяк, но все заметили, все смотрели туда, на эту штуку. Потом у остальных тоже стало расти, но Дина Дорогина была предтечей. Я вспоминал её целую жизнь, а потом нашёл её, взрослую тётку, и вот сказка.
— Привет, Дорогина.
— Привет, Бабушкин. Ты как?
— Женат. Писатель. Ты?
— Привяжи себе два кирпича и попробуй уснуть.
— Что?
— Больно бегать. Больно прыгать. Невозможно спать. Лямки лифчика давят на лимфоузлы.
Год за годом грудь росла, у всех росла, а у Дорогиной быстрее. Девчонки в туалете врали про любовь, курили над разбитым унитазом, хохотали по-взрослому. Но без неё. Она была другой породы. К тому же у неё любовь уже была, один перспективный мальчик увёл её за гараж, разрисованный свастиками, потрогал под футболкой, кончил в землю и уехал с родителями качать газ куда-то невыносимо далеко.
— Писатель? Правда? Что пишешь?
— Тебя. Я давно собирался.
— Да. Ну слушай. На такое трудно найти одежду. В наших магазинах всё на пожилых коров. Чехлы для танка, прощай, молодость.
— Ещё.
— Смотрят в метро. Но это мелочь. Тут другое. Трудно… в пространстве.
— Внутренние ощущения от себя не совпадают с внешними?
— Хорошо сказал.
А я всегда хорошо говорил. Я уже в школе решил быть писателем. Но думал только о грудях. Мы были голодные и гнилые, нас мерила медсестра: рост, вес, клетка. Было важно, как экзамен. Даже парни надували грудь, хвастались объёмом. Я шёл последним и подглядел в журнале, сколько там у девчонок в сантиметрах. До сих пор помню те цифры. У Дорогиной уже тогда была трёхзначная.
— Вот ещё запиши: время. Мне хотелось маленькую, лёгкую, каменную, неподвижную грудь. Чтобы навсегда. Чтобы не предала, не изменилась. А моя сегодня ближе к земле, чем вчера. Время, Бабушкин. Время!
Что-то где-то с кем-то, бесплодные пьянки о жизни и много хреновой работы, и как-то разом пролетело много лет, и внезапно взрослая Дорогина встретила мальчика Даню, который был заика, потому что воевал. Они сели в кафе и каждый спрятался за пивом.
— Расскажи о войне.
— Там небо высокое. Говорят по-другому. Зима поздно. А ещё там везде конопля растёт. Мы там дули неделями. От этого з-з-забываешь слова. Вот я держу нож. И не п-помню, как называется.
— Ты убивал людей?
— И не помню, как называется. Однажды принесли парня без рук, без ног и без г-г-г-г.
— Можешь потрогать мои сиськи.
— Спасибо.
Тот, кто улыбается мёртвым и живым, придумал, что живые врозь несчастны, а мёртвым ок. Даня и Дина стали снимать квартиру. Даня был задуман шаром, раздобрел в тепле, глаза заплыли и сочились нежностью. На тысячи километров стояла весна, и однажды утром голая Дина глядела в зеркало на самые большие сиськи в городе.
— Давай взвесим их.
— Не надо. Я люблю тебя всю.
— Встану на весы, а их положу тебе на ладони. Потом встану на весы целиком. Потом вычтем.
— Н-н-не надо.
— Почему?
— Тебе трудно. Не смотрят в глаза. П-п-похотливо трогают в троллейбусе. Я правильно сказал? П-похотливо. Ты такая умная и грустная, а всем нужны только они.
— Дурак. Дурак ты с толстыми руками.
Тот, кто придумал кошачий нос и тёплое море, не придумывал кошельков и будильников. Я двоечник и немного знаю, но это знаю точно. Дорогину не брали на работу. Никуда не брали. Как тогда, в школе. Надевала некрасивое, тёмное, широкое, но что-то такое было даже в глазах, что женщины — отвергали, а женщины — везде.
Мальчик Даня пошёл в охранники, куда ему ещё с войны. Он смотрел, как люди входят, покупают и выходят. Выпив, кончал заикаться и начинал кричать, что убил одиннадцать человек, но мне потом Дорогина сказала, что одного на самом деле. Ещё он думал — кто-то ляпнул на войне — что всех спасёт любовь.
— Я л-л-л…
— Вот рюмка.
— Я люблю тебя, сука. Всю. До последнего куска. Я убью за тебя… и всё такое прочее.
Посередине фразы он протрезвел и испугался. А она заплакала от непонимания и набрала номер, в котором было семь единиц.
— Ты-то понял меня, Бабушкин?
— Наверно. Тот, кто назначил нас животными, распорядился, что мужчину едят целиком, а женщину подают кусками.
— Это в сказке. А в жизни?
— А в жизни я боялся выходить из дома, и целоваться, и танцевать. И отрастил себе вместо этого рассказы. А ты отрастила сиськи. И ты теперь они, ты в них, потому что все на них пялились.
— Ты тоже пялишься.
Семь единиц — это доставка девочек на дом. Так их называют — девочки, но чаще это тётки из окрестных городов, где трудно. Проституткой тоже трудно: страшная конкуренция и все одинаковые. Ну, так везде на свете. Но тут-то Дорогиной повезло, тут-то её проклятие стало фишкой. И если кто звонил и мялся — хочу, вы знаете, с огромными, ну это — звали её.
Дане она сказала, что менеджером в одном проекте. Он так и не догадался. Он не поэтому избил её, а без видимых причин. Не знаю, стало ли ему легче, но когда он шёл по лестнице с кровавыми кулаками, он напевал, точнее, мычал.
— Привет, Дорогина. Сказка почти закончена.
— Я думала, всё только начинается.
— Все так думают.
— А поймут, что это я?
— Нет. Я изменил имя. Тебя будут звать Дина Дорогина.
— Красиво!
— Да. У меня личный вопрос, не для сказки.
— Да?
— Ты всё время слегка улыбаешься. Тебе хорошо?
— Мне бывший парень выбил зуб и ещё меня мнут за деньги. Хорошо ли мне? Ну в общем да, нормально. Мог бы и убить. Могла бы и кассиршей.
— Спасибо. Прости, что всё так устроено, я бы устроил иначе.
— Ничего. Можешь потрогать мои сиськи.
— Спасибо.
В сказке я придумал, что Даня к ней вернулся, извинился, и заплакал, потому что вместе проще быть кусками.
А в жизни было так:
— Если что, — сказала она, — телефон знаешь.
Но я не позвоню. Я не люблю большие.