Марк Марченко получил первое высшее образование в Московском университете им. М. А. Шолохова на факультете «Европейские языки и культуры», где заинтересовался британской и ирландской литературой и начал пробовать свои силы в малой прозе. С 2017 года Марк является автором литературного блога «Вам, чтецам». Сейчас Марк учится в магистратуре Эдинбургского университета по направлению «Средневековая литература и культура», пишет литературные эссе и прозу на русском и английском языках.

 

 

Меня остановили, как только я поднялся по эскалатору метро. Навстречу двинул сотрудник досмотра, а сбоку подкарауливал невысокий коренастый человечек в темной полицейской форме.

— Молодой человек, можно ваш чемоданчик?

Я оглянулся. Действительно, обращаться могли только ко мне. Утро, людей не много. А я что?

— Да, конечно, — киваю, аккуратно ставлю футляр на ленту, вижу, как он медленно скрывается в недрах рентгеновского аппарата.

Мы втроем внимательно наблюдаем за процессом. Оборачиваюсь к сотруднику полиции, который уже подкрался ко мне со спины. Неловко улыбаюсь, чувствуя, что уже провинился хотя бы в неумышленной краже его драгоценного времени. Смотрю на досмотрщика — тот морщится. Мой футляр на секунду появляется на ленте, а потом снова едет обратно.

Шумно вздыхаю, закладываю руки за спину, круговыми движениями разминаю плечи.

Как только футляр снова выглядывает, мое нетерпение меня выдает:

— Все в порядке?

Тут же понимаю, что, наверное, зря.

— Да, спасибо вам.

Предупреждая любые попытки мне помочь, скорее беру футляр в руки, киваю, разворачиваюсь.

Полицейский тут как тут, смотрит на меня искоса.

— Все нормально там?

Полагается улыбаться. Улыбаюсь. Вот, говорю, коллега ваш по метрополитену одобрил.

— А не возражаете, если я документики ваши проверю?

Только попробуй возразить — сразу начнешь возбуждать подозрительность. И простыми документиками уже не отделаешься, это любому известно.

— Да, конечно, сейчас.

Ставлю футляр на пол (аккуратно только!), лезу во внутренний карман пиджака.

— Водительские права подойдут?

— Ну давайте права, давайте, а паспорта нет?

— К сожалению. Не ношу с собой обычно, я местный, недалеко живу.

— Здесь живете? — он посмотрел на меня как-то пристально. — Недалеко?

Я не понял, зачем было за мной повторять и переспрашивать, но на всякий случай кивнул, протягивая карточку водительского удостоверения. Полицейский достал телефон, начал переписывать мое имя, фамилию, номер удостоверения.

— Подождите минутку. Не торопитесь?

Я пожал плечами. Если сказать, что тороплюсь, не будет ли это указывать на мое нежелание сотрудничать с городскими правоохранительными органами? С другой стороны, нельзя же сказать, будто я не тороплюсь, ведь я совершенно очевидно куда-то направлялся, и меня там ждали к определенному времени.

Полицейский вполголоса протянул по слогам мое имя и фамилию, замер в ожидании обратной реакции из телефона.

Краем глаза замечаю, как мимо нас в сторону выхода проходит рослый панк в красных клетчатых штанах, ярко-зеленых мартинсах под цвет ирокеза, пирсингом в носу и торчащей из кармана горлышком вверх, заставшей лучшие годы советского рока непочатой бутылкой Капитана Моргана. Мой бывший досмотрщик будто бы улыбнулся и подмигнул панку, но тот не обратил на него внимание.

— Так, готово, — сказал мне полицейский, обратившись ко мне по имени-отчеству. — Можно вас попросить пройти со мной на пару минут, — он махнул рукой в сторону двери с наклеенной на нее надписью “ПОЛИЦИЯ” — синие буквы на белом фоне.

— А что такое? — позволил я себе удивиться.

— Да вы не переживайте, не переживайте, просто бумажку одну подписать надо будет, что вы ознакомлены, так сказать, с ситуацией. С документами вашими все в порядке.

Отрадно слышать, что с моими документами (больше не документиками) все в порядке. Как будто бы мне ничего не угрожало. Вообще я и рад бы сотрудничать с правоохранительными органами — в таком, знаете, положительном смысле этого слова, как это изображали в старых, еще советских детских книжках, где дядя-милиционер и непременно мальчик-пионер: один рассказывает о какой-то беде, которая приключилась неподалеку, другой тотчас же устремляется на выручку.

Мне иногда кажется (или я очень хочу в это верить?), что подобная коллаборация полиции и простых людей по-прежнему возможна.

Поэтому иду за полицейским.

Вхожу в каморку, рассчитывая внутри увидеть решетки и нары. Ожидания почти оправдываются — голые стены, кушетка с порванным ковролином, обглоданный до костей стульчик с маленькой спинкой, длинный стол будто бы из дореволюционной операционной. На краю стола древний компьютер, за ним сидит еще один сотрудник. “Мой” полицейский подводит меня к столу, достает какую-то анкету и кладет передо мной ручку.

— Я могу сначала прочитать, о чем это? Как-то неожиданно…

— Конечно-конечно, да вы не волнуйтесь, — он разве что не похлопал меня по плечу. По-дружески так, по-отечески. По-товарищески. — Присядьте.

— Нет-нет, спасибо, я постою, мне удобно.

Документ был поделен на две части: текст и поле для подписи внизу. Там значилось, что с текстом я ознакомлен и претензий предъявлять не буду, если вдруг решу, что на самом деле я с текстом не ознакомлен.

Читаю. Праздник? В городе, сейчас? Очевидно, я что-то упустил, потому что ни о каких праздниках в городе я раньше не слышал. Будто бы праздновать будут шумно, парад, фестиваль, песни и музыка — перекроют несколько проспектов в северной части центра города. Отдельно указана дата, место, а также приводятся горячие заверения в том, что власти праздник поддерживают и сделают все, чтобы горожане на него попали и повеселились на славу.

Почему бы и нет, почему бы и нет.

Я подписался внизу, ведь я теперь действительно был осведомлен, и действительно не имел никаких претензий. Полицейский, подглядывавший за процессом, улыбнулся.

— Отлично, благодарю вас за сотрудничество, — он пожал мне руку, и, угадав мой вопрос, вызвался проводить меня до дверей. — Это все, прекрасного вам дня!

Теперь было даже как-то неловко уходить, и по инерции захотелось еще чем-нибудь помочь товарищу полицейскому. Я, однако, сдержал благородный порыв, рассудив, что гражданский долг мой на этом выполнен.

Когда я поднялся наверх, меня окликнул другой полицейский: он, рослый и, с вашего позволения, довольно упитанный (не чета тому, что был внизу, одним словом), стоял, облокотившись на парапет и обозревая местность вокруг.

— Ну что, отпустили?

— Да, — я махнул рукой так, словно это была сущая мелочь. А потом еще подумал: неужели он удивился? — А что это у вас тут строго все, вроде же праздник далеко отсюда?

Он продолжал смотреть куда-то вдаль.

— Да говорят, и сюда могут прийти.

— Понятно, — не хотелось подавать виду, будто мне непонятно. Да и не мое это больше дело — мне пора. — Ладно, всего доброго.

— Берегите себя.

Я перешел площадь, подошел к светофору. На той стороне перехода начиналась аллея, по которой обычно прогуливаются в сторону следующего ближайшего метро, или сидят на лавочках и читают, или просто пережидают приступ плохого настроения.

Но сейчас вход на аллею был перегорожен: металлические передвижные заграждения поперек, разукрашенные во все цвета радуги и усыпанные блестками и обрывками гирлянд, а прямо за ними стояли полицейские в карнавальных костюмах космонавтов — широкие плечи, реактивные ранцы за спиной, в руках шлемы с красивыми переливающимися на солнце визорами. Сходство было почти полное, но цветные ленточки, переброшенные через плечи, напоминали о том, что это всего лишь праздничная бутафория.

Я улыбнулся, перешел дорогу и направился к следующему перекрестку.

Наперерез мне двинул высокий человек в фуражке, форме хаки, с игрушечным автоматом томпсона на плече и с размалеванным ожерельем из костяшек пальцев и маленьких черепов (судя по размерам — домашних грызунов или мышей-полевок), вороньих перьев и перламутровых камешков.

При этом он был в форме и при погонах.

— Молодой человек, — окликнул он меня.

Я остановился, кивнул.

— Здравствуйте.

— Сержант Радостный. А вы не туда идете, вам по той дорожке и вверх по проспекту.

— Простите? А там, — я указал рукой в ту сторону, в которую я шел, — перекрыто?

— Нет, но вам же на праздник? На праздник вот по этой дороге.

— О, видимо, вышло недопонимание, — я миролюбиво развел руками, точнее, рукой. — Я не на праздник, мне нужно в другую сторону.

Лицо сержанта переменилось. Только что он радел о моих удобствах, что не так-то?

— Что значит — не на праздник? Вы что, не хотите идти и праздновать вместе со всеми?

— Не то, чтобы не хочу, просто мне нужно в другое место, — что-то подсказывало мне, что не нужно было останавливаться. Я же мог просто сказать “спасибо”, перейти дорогу в ту сторону, в которую он показывал, а потом, отойдя подальше, вернуться уже на нужную мне улицу. Не стал бы он меня преследовать, в самом деле.

— Как это — нужно? Сегодня день праздника.

— Да, я понимаю, — подтвердил я и, если честно, несколько растерялся. Так бывает, когда вы объясняете кому-то совершенно очевидную вещь, вас не понимают, и вот вы уже сами думаете, а не несете ли вы какую-то чушь. Все же я постарался взять себя в руки и еще раз повторить то же самое. — Но мне в другую сторону.

Сержант нахмурился, сдвинул игрушечный автомат вбок, затем, будто приняв наконец окончательное решение, отточенным движением извлек свое удостоверение и снова поднес правую руку к фуражке. Ожерелье из размалеванных костяшек при этом издало легкий бряцающий звук.

— Сержант Радостный, — он показал мне свою корочку, — ваши документы, пожалуйста.

Увидев мою нерешительность, тут же парировал:

— Отказываетесь предъявлять документы должностному лицу при исполнении?

— Нет-нет, что вы! Просто… мне показалось, ваша фамилия…

— Гражданин, ВАШИ ДОКУМЕНТЫ, пожалуйста. Или пройдемте со мной.

— Но в чем дело? Я уже показывал документы вашим коллегам, — я неопределенно махнул рукой куда-то вниз, имея в виду, конечно же, станцию метро. — С ними все в порядке, почему они вам понадобились?

— Ваши документы, — процедил военный, — или сейчас же пройдемте со мной в отделение.

Я похлопал по карманам пиджака, достал кошелек и указал на водительское удостоверение.

— Паспорт, пожалуйста, — ответил сержант, не отведя взгляд.

— У меня нет с собой паспорта, я живу недалеко, но есть права, вот они, — я протянул ему документ. Как будто моих предыдущих действий было недостаточно. Может быть, встать на колени? Упасть в ноги? Произнести покаянную молитву?

Военный будто прочитал мои мысли и оскорбился по ст. 148 УК РФ.

— Паспорт отсутствует, значит. Вынужден задержать вас для личного досмотра. Отказ повлечет за собой задержание в целях установления личности. Что у вас с собой?

Я вздохнул.

— Товарищ сержант, вот же мои права. Почему меня нужно досматривать? У меня ничего такого с собой нет. Это инструмент.

Послышались какие-то радостные возгласы. Видимо, народ начал собираться для шумной фестивальной процессии — кто-то пытался говорить в звукоусилительную аппаратуру, аппаратура, разумеется, капризничала (вражеские козни?), но люди и без нее явно прекрасно справлялись и перекрикивали друг друга.

— Досмотр. Предъявляйте.

Я присел, аккуратно положил футляр на брусчатку. Поморщился — все-таки грязно, а у меня дорогой инструмент.

— Это скрипка, товарищ сержант.

Товарищ сержант намека не понимать не захотел и продолжал ждать, пока я не открою футляр. Делать нечего, идти куда-то там на задержание мне было совершенно ни к чему.

Футляр открыт, в нем (о чудо!) действительно скрипка.

— Зачем вам это?

Прежде чем удивиться вопросу (я все равно не понимал, как нужно на него ответить), я старательно закрыл футляр на все защелки и поднялся, снова держа его в руках.

— Простите?

— Скрипка вам зачем? Вы хорошо меня слышите?

Было бы не просто плохо расслышать более не радостного сержанта, потому что он уже просто кричал на меня.

— Я на ней играю.

— Сейчас вы где собрались на ней играть?

— Конкретно сегодня я буду играть на похоронах. Поэтому, как видите, я в черном.

Сержант округлил глаза.

— Какие похороны, вы в своем уме? Сегодня праздник!

Я растерял все слова.

— Но, простите, не я же решаю, когда и кого хоронят…

— Давайте-ка, пройдемте.

— Но в чем дело? Я не могу, мне нужно быть на похоронах! Без музыки они не начнут!

— Вот и я надеюсь, что не начнут. Не нужны нам тут никакие похороны.

С этими словами сержант снял с пояса наручники (я был уверен, что бутафорские — раскрашены в жутковатое сочетание ярко-красного и зеленого цветов), защелкнул один наручник у меня на правом запястье, другой — у себя на левом, и потянул меня за собой. Наручники действительно оказались из какой-то дешевой пластмассы — думаю, если дернуть посильнее, их можно легко сломать.

Вот только стоит ли?

Я зашагал за сержантом.

Пока мы шли (в участок? сразу в тесные лубянские застенки? меня казнят за то, что я собрался играть на похоронной процессии, в то время как, оказывается, все горожане обязаны чинным строем отправиться на празднование я даже не понимаю чего?), навстречу нам стали попадаться люди, которые направлялись на тот самый праздник. Одного за другим я провожал взглядом, насколько мне позволял обзор за широкой спиной сержанта, и так, элемент за элементом, постепенно складывалась картина того, как будет выглядеть вся процессия.

Мимо прошла размалеванная, полуголая пожилая женщина с перьями в волосах и в высоких ботфортах, выводок ребятишек, лет по десять-одиннадцать, в странного вида обтягивающих комбинезонах кислотных цветов, парочка в одноцветном пиджачном костюме, с той только разницей, что костюм был сверху, снизу были плавательные трусы, на голове — нырятельные маски с трубками, а в руках — еще не зажженные фаеры, как у футбольных болельщиков.

Видел скинхэда в обнимку с молоденькой негритянкой, видел опрятно одетого мужчину средних лет с туземным пирсингом из костей в носу и через всю губу (как он ест?), видел истошно верещавшего клоуна в огромных башмаках с настолько длинными носами, что ему приходилось идти задом наперед — задача, с которой он довольно ловко научился справляться.

Мы остановились перед мрачного (ну еще бы!) вида башней. Это разве Лубянка? Гладкая матово-серая поверхность стены уносилась вверх — я задрал голову, но верхушки ее так и не увидел. Только черными глазницами зияли вырубленные в стене окна-бойницы. Солдат, дернув меня за запястье, приблизился к массивной двери — та черная, как его душа, — и два раза ударил по ней кулаком.

Два раза глухо ухнуло.

Дверь приоткрылась, пространство внутри словно забрало в себя часть дневного света, а тень, которую отбрасывала башня, стала еще гуще и будто бы продвинулась в ту сторону, где собирались на праздник.

Сержант вошел в проход и потянул меня за собой. Дверь за нами так же беззвучно затворилась.

Когда глаза привыкли к сумраку, я охнул от удивления: мы вернулись в ту самую полицейскую каморку. Обшарпанная кушетка, старый стол, компьютер — а за ним еще один сотрудник. Он повернулся к нам — лицо его все в ярких красных и черных красках, глаза подведены густой тушью, в зрачках — демонического вида линзы, а когда он улыбнулся, я увидел, что на зубах у него блестели набойки из перламутрового металла и драгоценных камней. Я шарахнулся в сторону, наручники сломались, я полетел на пол, все еще сжимая ручку футляра.

— Так, без выкрутасов тут! — прикрикнул на меня сержант. — А ну встать!

Я поднялся на ноги.

— Скрипку свою мне отдал!

— Простите, но это мой инструмент. Похороны скоро начнутся, я не могу без него.

— Похороны мы отменяем, — хохотнул сержант, переглянувшись со своим коллегой. — Сегодня праздник!

— Похороны нельзя отменить, — спокойно проговорил я.

Сержант рассвирепел.

— Ах ты, сука, — я не успел, да и не собирался реагировать на быстрое движение его правой руки, вооруженной дубинкой — что я мог сделать? Удар пришелся мне прямо в челюсть, слева, — никаких шансов устоять. Я не успел даже закрыться. Меня сбило с ног и ударило о стену сзади. Пальцы разжались, голова взорвалась, рот тут же залило кровью.

— Ну как, нравится?! — еще несколько раз он, наклонившись, ударил меня наотмашь дубинкой по плечу и по ребрам — я тут же перестал чувствовать левую половину тела. Все, что я мог сделать — упереться в правый бок, зажмурить глаза и попытаться прикрыть локтем разбитую голову. Тут же мне пришелся удар в локоть, левая рука начала неметь и бессильно опустилась.

— Нравится, музыкант?! — несколько раз он поддел меня мысом сапога в грудь — правда, я все равно уже ничего не чувствовал.

— Урод, — тяжело дыша, он отошел, облокотился на стол, бряцнул своим ожерельем из костяшек и бросил дубинку под ноги. — Похороны, мать его. В камеру его оттащите.

Я почувствовал, как меня схватили десятки маленьких, цепких рук и поволокли по полу, мимо стола, мимо двух стражей закона, дальше, дальше по коридору, все лицо у меня в крови, я видел только пол и жирную полосу крови, которую оставлял за собой.

Не знаю, сколько времени это длилось, но я все еще слышал голос сержанта, когда меня заволокли в камеру и закрыли дверь. Я провалился в небытие.

Ровно в назначенный час сержант услышал музыку.

Он оглянулся, посмотрел на напарника. Тот как будто бы тоже что-то услышал, отодвинул бокал с пивом, нахмурился.

— Это не с праздника.

— Похоже, что нет.

— Пойди, проверь. Вроде со стороны камеры.

Сержант встал и пошел по коридору вверх, туда, куда они бросили задержанного. Странно, но музыка становилась все громче: теперь он отчетливо слышал перезвон колоколов, плотный звук оргáна, затем вступили скрипки и виолончели, затянув… похоронный марш.

— Что за чертовщина! — пробормотал он, нервно оглядываясь по сторонам. Ударили литавры, сержант вздрогнул, но не остановился. Его взгляд скользнул по стенам, и — возможно ли это? — показалось, будто сверху вниз по ним расползалась тонкая всеядная паутина трещин.

Сержант несколько раз ударил себя по щекам. Закрыл уши ладонями — ничего не помогало. Ускорил шаг.

Свет был тусклым, и сержант не сразу различил силуэт человека, который стоял спиной к решетке, глядя прямо на него. Дверь в камеру оказалась открытой, внутри — никого.

На человеке не было ни следа крови — он был чист. Более того, сержант был готов побиться об заклад, что он был облачен во все белое.

— Как ты сюда попал? Что происходит?

— Того, кого ты ищешь, здесь нет, — развел руками человек в белом.

Грянул хор, ему вторила мощная симфония. Казалось, похоронный марш постепенно превращался во что-то более воинственное и одновременно светлое и одухотворенное.

Теперь это можно было почувствовать, можно было догадаться… Сержант развернулся и побежал обратно. Боковым зрением он замечал, что стены, там, где были тонкие росчерки черных паутин, теперь покрывались молниями глубоких трещин. Снова ударили литавры, земля под ним пришла в движение, потолок начал осыпаться.

Когда сержант ворвался в комнату, его напарник по-прежнему сидел за столом. Сержант окликнул его. Тот поднял лицо, и лицо это оказалось его собственным.

Марш звучал все громче, оглашая победный приговор.

Бежать не было сил. Да и куда? Военный упал на колени, вскинул руки к небу, но было слишком поздно — свод башни рухнул.

Раздался крик, и свет погас.

 

15.09.2019