Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 52, 2019
Прежде чем возглавить Институт экономической политики, Егор Гайдар короткое время — меньше года, с марта по декабрь 1990-го, — работал редактором в «Правде» по отделу экономической политики. Это был высокий и влиятельный пост — по сути, Гайдар, выражая свои собственные взгляды на экономику, формулировал за власть, что она думает об экономическом развитии. В действительности это было, деликатно говоря, не совсем так — член редколлегии «Правды» говорил сам за себя, а не за власть. И тем не менее, именно потому и работал Егор Тимурович в журнале «Коммунист» и газете «Правда»: это была уникальная возможность влиять на экономическую политику государства или хотя бы обращать внимание властей на провалы и проблемы. Когда же стало очевидным, что главная газета страны перестала быть таким каналом, Егору Гайдару представилась новая возможность воздействовать на экономические процессы из абсолютно нового Института, не связанного никакими обязательствами перед партией, Гайдар ушел из «Правды». <…>
Мы публикуем фрагмент готовящейся к печати биографии Егора Гайдара, об этом периоде жизни главного реформатора России, над которой работают писатели и журналисты Андрей Колесников и Борис Минаев.
Для понимания контекста:
Иван Фролов — известный философ, главный редактор журнала «Коммунист», затем — газеты «Правда», секретарь ЦК КПСС, позже — член Политбюро; Отто Лацис — известный журналист, чье имя прежде всего связано с газетой «Известия» (в период описываемых событий — первый замглавного журнала «Коммунист»).
Иван Фролов покинул «Коммунист» в 1987-м, успев поменять команду, а значит, и сам журнал. Он работал помощником Михаила Горбачева. В 1989-м лидер «перестройки» поздновато, но все-таки обратил внимание на главную газету страны: в сфере медиа все бурлило и кипело, а она стояла как скала, на которой были высечены знакомые бородатые профили основоположников марксизма-ленинизма. Фролов был назначен главным редактором «Правды» и одновременно — секретарем ЦК КПСС. Нетривиальное сочетание: Горбачев хотел добавить Ивану Тимофеевичу аппаратного веса. Позже Фролов станет членом Политбюро.
Кадровое усиление — один из способов реформирования издания. Но одно дело — менять содержание и состав журнала, и совсем другое — огромной ежедневной газеты, в которой работают сотни человек. Фролов имел богатый опыт управления теоретическими журналами («Вопросы философии», «Проблемы мира и социализма», «Коммунист»), умел лавировать между необходимостью расширять аудиторию, оставаться приличным человеком и в то же время идти на компромиссы с властью. Однако в «Правде» это было гораздо сложнее. Фролов пытался искать надежные кадры, журнал «Коммунист» старался не трогать. Но — пришлось. Другого «кадрового резервуара» он не видел.
Каким-то образом Иван Тимофеевич уломал Егора Тимуровича перейти в «Правду». Впрочем, понятно — каким: образно говоря, это был шанс, уже с высшего партийного «амвона», практически в директивном порядке влиять на события, аргументированно доносить свою точку зрения до миллионов людей. Хотя Гайдар не прекращал писать и для «Коммуниста», в частности — свои ежегодные обзоры. Один из них вышел в самом начале 1990 года, когда Егор уже почти перешел в газету, во всяком случае он уже значился «просто» доктором экономических наук, а не завотделом журнала, но еще и не редактором «Правды» по отделу экономической политики — так официально будет называться его новая должность.
В этой статье под вполне партийным названием «Трудный выбор» Гайдар уже открыто писал об инфляционных процессах, о пугливом отказе от реформ и констатировал: «Традиционная административная система управления уже не способна нормально обслуживать воспроизводственный процесс, а условия для эффективного действия рыночных механизмов созданы не были. Возникает своеобразная ситуация хозяйственного безвластия». Гайдар рисовал реалистическую картину развала социалистического хозяйства: «Рост политической активности в условиях ухудшающегося экономического положения, нарастающего неверия в способность центральных органов решить давно назревшие проблемы неизбежно выплескивается в эскалацию требований, перераспределительный азарт. Доминирующий мотив в выступлениях на экономические темы: снизить налоги и выделить больше средств из бюджета, повысить оптовые цены и не трогать розничные, расширить права предприятий и освободить их от ответственности, предоставить новые кредиты и списать старые… Пока, говоря о пустых прилавках магазинов, мы употребляем образное выражение. Ведь кое-что на них все же осталось. По-настоящему опустеют они, если начнется массовое бегство от денег. Желающим понять, как это происходит, стоит почитать польские газеты начала восьмидесятых годов».
Спустя некоторое время всё пойдет по пути, который и предсказал Егор Гайдар в той статье: «Проще всего в ближайшее время не принимать дополнительных серьезных мер по стабилизации финансового положения и денежного обращения и продолжать линию на расширение самостоятельности предприятий, ее закрепление в новых законах. Беда в том, что при всей кажущейся политической привлекательности экономически такой курс наиболее опасен. Если следовать ему, хозяйственное развитие вскоре полностью выйдет из-под контроля государства, подавленная инфляция перейдет в открытую, а ответственность за это ляжет на правительство и правящую партию».
Только на другое правительство, причем — в отсутствие правящей партии…
А пока Гайдар обнаруживает себя в муравейнике на улице Правды, 24. Это анклав, состоящий из множества редакционных зданий. В старом здании «Правды» — «Комсомолка». В так называемом новом — сама «Правда». Напротив — дом культуры, дом быта, бассейн. Типографские помещения. В нескольких сотнях метров, в Бумажном проезде, — еще одно здание, кто там только не сидит: «Огонек», «Работница», «Крестьянка», «Крокодил»!..
Сама «Правда» — огромный «завод» по производству информации, дезинформации, руководящих мнений и указаний. Передовицы «Правды» — особое искусство, которым владеют только настоящие мастера, способные интерпретировать по специальным правилам партийные идеологемы. СССР: логократия, страна, управляемая словами. Самые главные слова публикуются именно здесь.
Ведущие перья и редакторы сидят на тех же пайках, что и чиновники центрального аппарата КПСС, за ними приезжают черные «Волги» — столь важна идеологическая функция. Буфет «Правды», конечно, не буфет ЦК, но тоже хорош. Кабинеты обиты темными панелями, не то что в «Известиях» — светло-коричневыми. В каждом кабинете — один сотрудник, не больше. Распашонки (кабинет направо, кабинет налево) с приемной — для ответственного редакторского начальства.
Казалось бы, Гайдар — отпрыск советской «аристократии»: сын корреспондента, собкора, завотделом «Правды», внук знаменитого детского писателя, в этой же газете печатавшегося, — самым естественным образом должен стать потомственным «правдистом». Но в этом огромном здании с длиннющими коридорами он ощущает два настроения по отношению к себе: либо равнодушие, либо глухое неприятие. Эпоха ломается пополам, по позвоночнику, прямо на глазах, темно-коричневые панели, конечно, незыблемы, но что несут новые времена? Уж не вселятся ли сюда варвары? И что означает появление этого нового любимчика главного редактора, умника и интроверта, либерала и радикала? Не скрывается ли под его формальной вежливостью и интеллигентскими манерами глубокое презрение к партийной журналистике? Не есть ли это еще один знак ускорения распада — страны, газеты, привычного уклада? Как-то не вовремя Гайдар там появился. И не очень-то ко двору.
Да и ему самому Егору там неуютно. Одно дело — братская атмосфера журнала, жестко ориентированного на реформы. Все — свои. Большинство — единомышленники. Здесь же, в большой официозной газете, даже нерядовой сотрудник сильно отчужден от конечного продукта. Она, газета, в отличие от журнала, для Гайдара — чужая. На улице Маркса-Энгельса остались свои ребята. Алексей Улюкаев возглавил отдел, он талантлив, хорошо пишет, пытается со страниц партийной прессы перекочевать в прессу демократическую, показывает свои заготовки литературоведу Игорю Дедкову, ища его одобрения, публикуется в популярнейших «Московских новостях» — там жизнь, а не в «Правде», где по-прежнему, согласно старой советской поговорке, нет правды, как ни пытается ее реформировать Иван Фролов.
Времена новые, а воздух в гигантском кабинете главного редактора, где вполне можно было бы устраивать турнир по мини-футболу, словно застыл. Не говоря уже о зале заседаний редколлегии, где прямо над головой председательствующего — беломраморный Ленин с обрубленными руками, как у Венеры Милосской.
И вот — «в московские особняки врывается весна нахрапом»: Гайдар отвечает за экономику в «Правде». В апреле появляется статья под дерзким заголовком «Прыжок к рынку» — с использованием выражения «мужество отчаяния»: именно это качество, как считает Гайдар, очень скоро понадобится реформаторам. Шоковая терапия, пояснял автор, — это не только и не столько отпуск цен на волю: «Размораживать цены при нынешних темпах роста денежной массы страшно. Но это можно сделать разовым решением. Надо лишь крепко зажмуриться к прыгнуть в неизвестность. А вот то, что сократить дефицит государственного бюджета, затормозить работу печатного станка в условиях растущих притязаний социальных групп, отраслей, регионов отнюдь не просто, что здесь необходимы политическая воля и широкая общественная поддержка, уже становится понятным».
Избежать радикализации реформы невозможно, время для этого упущено: «В экономике за все надо платить. И на сегодняшний день плата за колебания, нерешительность, финансовую безответственность набежала немалая. Время, когда экономику можно было стабилизировать без тяжелых, непопулярных мер, ушло».
Гайдар нарисовал и впечатляющую картину — результат непоследовательности в проведении реформ. Для тех, кто будет жить в стране в 1992−1994 годах, она окажется знакомой: «Свободные рыночные цены, балансирующие спрос и предложение, — прекрасный регулятор хозяйственных процессов. Лишь используя их, можно сократить ряды армии управленцев, занятых по всей стране распределением дефицитных ресурсов, сделать рубль — полновесным, а прилавки — полными. Но достоинство таких цен проявляется при одном непременном условии — финансовой стабильности. Когда же в стране бушует инфляция, общий уровень цен быстро растет, резко и непредсказуемо изменяется соотношение цен различных товаров, вся система рыночного экономического регулирования приходит в расстройство. Доходы каждой социальной группы оказываются в прямой зависимости от того, насколько действенно она может нажать на правительство, банки, в какой мере способна подкрепить свои требования реальными угрозами. Тот, кто отстает в этой гонке, проигрывает. Попытки затормозить рост цен административными методами приводят к крайне неблагоприятному сочетанию высокой открытой инфляции и дефицита. Возникает ситуация экономической нестабильности. Энергия предпринимателей переключается на спекулятивные операции».
В сущности, эта статья, опубликованная в апреле 1990-го, стала частью поддержки программного документа, подготовленного сотрудниками академика Леонида Абалкина, назначенного зампредом Совмина Союза: Евгением Ясиным и Григорием Явлинским. Каждый из них возглавлял отдел в правительственной Комиссии по экономической реформе — Комиссии Абалкина. И здесь необходимо отойти на шаг назад и рассказать о предыстории и истории периода «гонки программ».
В сентябре 1989-го Евгений Григорьевич Ясин принял приглашение поступить на работу в аппарат правительства — ему хотелось не просто советовать (он входил в группу Леонида Абалкина от Центрального экономико-математического института), а формулировать содержание преобразований экономики из штаба реформ. За два года до того, как команда Гайдара разработала в «Архангельском» принципиальные документы реформы, Ясин и Явлинский меньше чем за месяц написали в «Соснах» концепцию перехода к рынку. Интересный это был альянс двух экономистов: один из старшего поколения, невысокий и рано облысевший одессит с ироническим прищуром мудрых глаз; другой — родом из Львова, совсем молодой, с буйной шевелюрой, совсем непохожий на человека, ранее занимавшегося боксом, кроме уверенности в своей правоте.
Евгений Григорьевич вспоминал: «В октябре состоялась конференция в Колонном зале Дома союзов, по улице ходили демонстранты с плакатами “Долой абалканизацию всей страны!” Абалкин не докладывал нашу концепцию, она была распространена среди участников совещания. Многие высказывались против. Это было потрясение основ… Мы были неизвестны, потому что наши фамилии нигде в документах не значились. Все дерьмо выливалось на Абалкина».
Как водится, радикальную (хотя не столь уж радикальной она была) бумагу отложили на два года (как в воду глядели — как раз через два года и началась настоящая реформа) и решили жить по-старому, готовясь к тринадцатой пятилетке. Проще было думать, что все пойдет, как и прежде.
Это был какой-то заколдованный круг, бесконечное дежа вю: ровно за год до этого, в 1988-м, в тех же «Соснах», готовился доклад Рыжкова о долгосрочных перспективах развития экономики. Именно тогда, работая над этим документом, познакомились Гайдар и Явлинский. Как и в 1989-м, в 1988-м руководил группой помощник премьера Владимир Саваков, всякий раз возвращавшийся из Совмина разочарованным: начальство не воспринимало никаких новых идей. Как с сочувствием писал Гайдар, «от Явлинского требовали четких и точных расчетов бурного повышения уровня жизни советского народа на ближайшее десятилетие, сведений о том, сколько яиц придется на каждую советскую душу в двухтысячном году. Он отбивался, как мог, пытаясь донести до начальства комизм яичных обещаний, впрочем, безуспешно. Шутки воспринимались плохо».
В феврале-марте 1990-го Ясин и Явлинский сделали еще одну попытку. Хотя любые радикальные предложения по-прежнему вызывали очевидное неприятие, и прежде всего самого председателя правительства.
Рыжков, улетая с визитом в Малайзию, поручил Маслюкову готовить вариант полного отказа от радикализации реформ. Однако кризис, в том числе кризис идей, никто не отменял, и уже сам Маслюков обратился к Абалкину за помощью. У академика была бумага, которую он собирался передать Горбачеву — еще одна концепция, но она-то как раз предполагала радикализацию реформ. 13 страниц, написанных теми же Евгением Григорьевичем и Григорием Алексеевичем в развитие короткой записки Абалкина, содержали предложения о либерализации цен и о резком ужесточении финансовой политики.
На III Съезде народных депутатов в марте 1990-го Горбачев должен был быть избран президентом СССР, о чем Ясин с Явлинским не знали, а для Абалкина это был шанс продвинуть более осмысленный вариант возможных преобразований, надавив не на постоянно фрустрированного Рыжкова, а на Горби, который постепенно концентрировал в своих руках «непартийную» власть на новом посту. Когда Рыжков вернулся из Малайзии, уже у трапа самолета ему были поданы две бумаги на выбор: вариант «отката» и 13 страниц «программы» Ясина и Явлинского. Предваряла эти бумаги совместная докладная записка Абалкина и Маслюкова, где описывалась нереализуемость «административно-командного варианта» и предлагались аргументы в пользу концепции «одного удара» — внедрения рынка с 1 июля 1990 года или с 1 января 1991-го. Социальные риски большие, но другого выхода нет: «Предлагаемое решение представляет собой весьма дорогую цену за реформу, но она будет стремительно возрастать, если сама реформа будет откладываться на неопределенный срок».
Повторим еще раз: в сущности, тот вариант, который с удесятеренными издержками из-за потери времени — почти через два года — реализует Егор Гайдар, предлагался как не имеющий альтернативы первым зампредом Совета министров СССР Ю.Д. Маслюковым и зампредом Совета Министров СССР Л.И. Абалкиным.
Была дана официальная команда на подготовку радикального программного документа. В конце марта, уже после избрания Михаила Сергеевича на пост президента СССР, новая программа была готова. Ее стержень — либерализация цен (а не их постепенное административное повышение, порождающее дикие диспропорции) и ужесточение финансовой политики. Именно тогда Яков Уринсон, Евгений Гавриленков и Иван Матеров на базе Главного вычислительного центра (ГВЦ) Госплана рассчитывали по своей модели возможные последствия реформ. Премьеру о результатах работы докладывал Яков Моисеевич Уринсон, в недалеком будущем соратник Гайдара-реформатора, а затем министр экономики России. В тот момент, когда были названы цифры возможной безработицы, обычно корректный и сдержанный Николай Иванович впал в ярость. Тогда ГВЦ чуть не разогнали…
В то же самое время на Горбачева поддавливали с другой стороны: была придумана модель «100 первых дней президента». В «Волынском», по воспоминаниям пресс-секретаря Горби Андрея Грачева, засели «сразу три бригады “писарей”, имевшие каждая свои поручения и своего творческого руководителя. Усаживаясь в обеденное время за длинными, уже уставленными закусками столами, члены групп ревниво поглядывали на партнеров». На подготовку экономической составляющей столь эффектной программы были брошены помощник генсека, становящегося президентом, Николай Петраков, два замзава экономического отдела ЦК КПСС Владимир Можин и Анатолий Милюков, а также мозг и основное перо этого документа, тогдашний молодой консультант ЦК Борис Федоров, которому в скором времени предстояла большая и многообразная реформаторская карьера. Он писал в своих мемуарах: «В результате получился, на мой взгляд, весьма солидный — для того времени — программный документ, который Н. Петраков передал первому и последнему Президенту СССР М. Горбачеву. Мы все были очень взволнованы — хотелось верить, что нам удалось, наконец, повлиять на ход событий в экономике. Н. Петраков рассказал, что М. Горбачев с большим вниманием ознакомился с проектом и долго повсюду ходил с папочкой, в которой находился этот документ… Однако вскоре наш энтузиазм спал — за первые 100 дней своего президентства М.С. Горбачев не принял ни одного указа из нашего пакета». Чуть позже под эгидой того же Петракова другая группа, в которую входили и Федоров, и работавший с Явлинским Владимир Машиц, и участвовавшие тогда последовательно во всех реформаторских командах Андрей Вавилов и Леонид Григорьев, подготовили пакет проектов указов по акционированию предприятий. Однако и этот труд остался невостребованным.
Рыжков прекрасно понимал, что политически радикальная программа неприемлема и для Горбачева. Иллюзии были у Ясина и Явлинского. На что-то надеялись Петраков и Федоров. У председателя правительства их не было. На заседании Президентского совета программа Ясина-Явлинского, политически прикрытая тандемом Маслюкова-Абалкина, была отвергнута. Правительство возвращалось к идее административного пересмотра прейскурантных цен. О чем и было объявлено Рыжковым 24 мая 1990 года. Через несколько часов после выступления премьера продукты были сметены с прилавков.
Ради появления реформаторски ориентированных статей, которые — теоретически — могли бы повлиять на течение событий, Фролов и тянул Гайдара за собой. Публикация такого текста, как «Прыжок к рынку» в «Правде», действительно могла создать впечатление не просто неизбежности реформ, но и их директивной необходимости. Статья — открытая полемика с Николаем Рыжковым, еще одна попытка достучаться и быть услышанным. Но это была и скрытая полемика с неназываемым в статье Горбачевым, апелляция к его политической воле, призыв к «мужеству отчаяния».
Конечно, эту статью в «верхах» читали все. Одни просто ничего не поняли из того, что там было написано. Кто-то (вероятно большинство) были не согласны. Иные — согласны. Но что могла сделать прогрессивная бюрократия? Только, как всегда, ждать решений сверху. И наблюдать за процессом, который потом назовут «войной программ» — битвой радикальных дорожных карт экономических реформ с глубоко компромиссными и пугливыми.
27 мая в «Правде» вышла еще одна важная статья Гайдара с оценкой исправленного варианта официальной правительственной программы реформ. Называлась она скучновато — «Цены и рынок».
Правительство, отвергнувшее очередной вариант радикализации реформ, в том числе либерализацию цен, пошло по самому плохому пути: выразило намерение в своей программе административным образом повышать цены. Гайдар говорит о неэффективности такого рода мер, поскольку никакой Госкомцен не может измерить платежеспособный спрос населения и оказаться умнее рынка. Вместо административного регулирования нужны свободные цены с параллельным упорядочением государственных расходов. И все это можно было бы сделать уже в 1990 году. (По такому пути, кстати говоря, и пошло последнее коммунистическое правительство Польши, что потом сильно облегчило решение задач финансовой стабилизации для посткоммунистических польских кабинетов министров.) Программа Совмина Союза содержала в себе рассуждения о преимуществах разнообразия форм собственности, при том что либерализация цен предполагала параллельную, а то и превентивную приватизацию: тогда подобный вариант еще был возможен — сначала разгосударствление собственности, «создание» собственника, демонополизация экономики, а затем — освобождение цен. Программа пыталась остановить время и, в сущности, была ностальгическим документом: как хорошо было в то время, когда имелась возможность обойтись умеренными и постепенными преобразованиями. Она выглядела как подготовка к той войне, которая не то что была вчерашней — уже закончилась. И началась совершенно иная война и другая эпоха. Это была программа регулирования прошлого.
«Если предшествующий (более радикальная версия Ясина и Явлинского. — Авт.) вариант правительственной программы, — писал Гайдар в своей статье в «Правде», — нередко сопоставляли с «планом Балцеровича» (тогда еще фамилию архитектора польских реформ писали без мягкого знака. — Авт.), то нынешний заставляет вспомнить Польшу начала восьмидесятых годов. Сочетание быстро растущих цен и сохраняющегося товарного дефицита — одна из самых неприятных форм развертывания инфляционных процессов. И уж никак не лучшая ситуация для становления рынка».
Через день после публикации статьи Гайдара, 29 мая 1990 года, Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР. Евгений Ясин вспоминал: «В Кремлевском дворце заседал Верховный Совет РСФСР. На второй или на третий день Ельцин, которого избрали председателем, выступил с речью и сказал: нам с Рыжковым не по пути, мы знаем, как пройти без потерь. Хотя, конечно, никакого плана у него не было. Но после этого мне позвонил из Верховного Совета РСФСР мой соученик Сергей Красавченко и спросил, что за программа такая — “400 дней”».
Программа называлась «400 дней доверия». Готовил ее Явлинский не с Ясиным, а с бывшими однокурсниками по Плехановскому институту Михаилом Задорновым и Алексеем Михайловым, двумя сотрудниками Григория Алексеевича в Комиссии по экономической реформе. О чем Евгений Григорьевич и сообщил Красавченко, порекомендовав обратиться к Явлинскому. Вполне очевидно, что Борису Ельцину, взявшему курс на сольную политическую карьеру, очень нужна была позитивная программа: тогда политическая система еще была устроена таким образом, что политик был вынужден торговать не только лицом и популистскими заявлениями. Тем более политик, который из оппозиционера превращался в главную фигуру самостоятельной российской власти, причем власти нового типа.
Явлинского, уставшего от маневров в окружении Рыжкова и Абалкина, привлекала самостоятельная работа. Он получил должность заместителя председателя правительства РСФСР с перспективой продвинуть именно ту программу, которую считал правильной.
Набросок «400 дней» Григорий Алексеевич показывал Егору Тимуровичу приблизительно в марте. Тогда же появилась даже английская версия программы. «Содержательно в ней не было ничего особенно нового, — писал Гайдар, — Она в основном повторяла логику предшествующих программных документов, включала стабилизационные мероприятия как базу, предшествующую либерализации цен, структурные реформы, приватизацию… Но в политическом плане рассчитанная на короткий срок и расписанная по дням программа построения в Советском Союзе развитой рыночной экономики — это именно то, что было необходимо Ельцину и той части элиты, которая пошла за ним».
Гайдар держался несколько в стороне от усилий Ясина и Явлинского. Вероятно, чувствовал, что они либо напрасны, либо это не конец, а начало какой-то долгой истории. О том, какой может оказаться роль Ельцина, он тогда, скорее всего, не задумывался. Метания Рыжкова уничтожали остатки его репутации не только как реформатора, но и просто как хозяйственника, которому нужно хотя бы как-то управлять ситуацией. Горбачев не обнаруживал решимости начать настоящие реформы. Евгений Григорьевич вспоминал, что они с Явлинским звали Егора Тимуровича помогать писать «мартовский» концептуальный документ по радикализации реформ. Гайдар отказался. Вероятно, не верил в успех, считая радикальный вариант политически неприемлемым для Рыжкова и Горбачева. И оказался прав.
Впрочем, не верил Егор и в российское республиканское правительство Ивана Силаева, понимая, что все его усилия будут уходить на борьбу с союзным центром, а у министров, которые отнюдь не составляли слаженную реформаторскую команду, обнаружатся совсем уж разнонаправленные, в том числе личные, интересы. Не говоря уже о том, что верхушка правительства была явно выраженно «краснодиректорской». Для Егора это было бы нерациональной тратой времени и энергии.
Борис Федоров, впрочем, стал министром финансов в этом кабинете министров. Явлинский предложил Гайдару занять пост министра труда РСФСР, но оно было вежливо отклонено под предлогом обязательств перед «Правдой» и Иваном Фроловым. Спустя год на эту должность согласится Александр Шохин, который впоследствии войдет в команду, готовившую гайдаровскую реформу. Как заметил в своих мемуарах Борис Федоров, «от правительства Силаева остались лишь скандалы и анекдоты».
Однако именно летом 1990-го произошли принципиально важные события: попытка примирить усилия экономистов из правительства Союза и кабинета министров РСФСР и семинар в венгерском городе Шопроне, куда съехались многие из тех, кому потом предстояло реализовывать реформы.