Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 52, 2019
Гайдар для меня — больше чем Гайдар.
Это мечта о том, что могло бы быть,
но не случилось.
(Возглас из Интернета 16 декабря 2009 г.)
Десять лет — большой срок. За десять лет вырастают дети, меняются лица — и это становится очевидно, когда рассматриваешь старые фотографии. Егор умер в пятьдесят три. Последние годы проживал стремительно: год — за пять. И это видно на снимках, которые тогда еще были реальными отпечатками, а не свечением на экранах смартфонов.
Из неотправленного письма. 2019 г.
Ты любил «Письма римскому другу» Иосифа Бродского, подхватывал с любой строки, вставлял в интервью: «ворюги мне милей чем кровопийцы». Сколько накопилось вопросов: «Что в столице? Мягко ль стелют? Спать не жестко? Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги? Как там в Ливии, мой Постум, или где там? Неужели до сих пор еще воюем?»
Столько «событий чу́дных» (и ужасных) произошло за эти годы Егор. Я попытался собрать для тебя в краткую справку самые важные события из Интернета: набралось страниц десять (страница — на год): выборы, отставки, протесты, процессы, посадки, референдумы, казни, катастрофы, войны, теракты, триумфы технологий (впрочем, ничего особенного, бессмертия и телепортации еще не изобрели). Из значимого — только 2014 год: все, что связано с Украиной и что неизбежно последовало потом. Ты предполагал, что такое может случиться, вот оно и случилось. Помню, ты как-то сказал, еще в девяностые, после очередной встречи с экономистами Украины: как повезло, что проблемы Крыма и Донбасса достались не нам.
А так у нас тут все по-прежнему, никаких больших новостей.
* * *
Мы дружили с июня 1987 года, когда Отто Рудольфович Лацис, а следом и Егор предложили мне работу спецкора экономического отдела журнала «Коммунист», в котором незадолго до того Гайдар стал завотделом.
Перестройку «Коммуниста» затеял, получив мандат от Горбачева и став главным редактором, Иван Тимофеевич Фролов. Своим заместителем Фролов назначил опального экономического журналиста Отто Лациса. Затем Горбачев вскоре забрал Фролова в ЦК своим помощником; на его место из ЦК в журнал «Коммунист» был откомандирован Наиль Бариевич Биккенин, опытный «идеологический работник».
Об этом Лацис написал в своей книге «Тщательно спланированное самоубийство»:
«Мне досталось курировать экономический отдел. <…>довольно долго я не мог найти человека на отдел. Поскольку журнал считался не только политическим, но и теоретическим, требовался человек со специальным образованием и по возможности — с научными регалиями, хотя бы кандидат экономических наук<…> и в то же время требовался журналист, редактор, ведь работа в журнале — прежде всего литературная. Человека с такой квалификацией найти нелегко.
Как-то я пожаловался на свою кадровую незадачу университетскому товарищу…
— А ты возьми Гайдара, — сказал он.
— Какого Гайдара?
— Егора. Он работает в отделе у Стаса Шаталина.
Тут вспомнил я нашу с Леном [Карпинским] и Тимуром конспиративную встречу на даче Гайдаров в Дунине и улыбчивого мальчика, с которым меня познакомил Тимур. Девятнадцать лет прошло. Мальчик окончил школу и экономический факультет университета и уже девять лет работает в науке. Кандидат экономических наук, готовится защищать докторскую. Работает у академика Шаталина. Лучшей рекомендации мне и не требовалось. Можно не сомневаться, что он хороший экономист. А журналист? Неизвестно; журналистом он никогда не был, но замечательные писатели: два деда и, как позже я узнал, тесть [Аркадий Стругацкий], журналист — отец. Не может быть, чтобы от литературной атмосферы семьи Егор ничего не получил. Я решил понадеяться на семью — и не ошибся. Егор сразу стал выступать в «Коммунисте» как зрелый журналист. Для журнала, однако, важнее было, что он быстро собрал сильную команду молодых сотрудников и авторов. Никто не знал тогда, что по коридорам редакции ходит добрая половина будущей «команды Гайдара» в правительстве России. Стас Шаталин при встрече сказал мне:
— Бандит, ты лучшего сотрудника у меня забрал. Но я решил тебя простить, потому что развернуть «Коммунист» в мирных целях — дело святое» (с. 190).
* * *
Я проработал в «гайдаровском отделе» недолго, чуть больше года. Отдел сдружился, я бы работал там и дальше, но меня сманил С. П. Залыгин, предложивший самостоятельный и очень важный «фронт работы» — заведовать отделом публицистики самого авторитетного тогда в стране журнала — «Новый мир». Эта работа казалась пределом моих мечтаний. Тираж его приближался к трем миллионам, «Новый мир» делал имена каждым своим номером. Отдел публицистики был стратегически важной позицией. Друзья поняли меня и отпустили без обид. За недолгое время работы в «Коммунисте» я напечатал несколько материалов, в том числе статью «Нулевой цикл», написанную вместе с Гайдаром. Писали мы ее у меня дома, сочинили в основном за два дня. Название «Нулевой цикл» — из профессионального языка строителей, по смыслу перекликавшееся незадолго до того опубликованной повести Андрея Платонова «Котлован». Забавно, что так она всем и запомнилась. Даже профи Отто Лацис написал: «В своих собственных статьях в журнале Гайдар прекрасно показал состояние советской экономики. Заголовок одной из его статей был намеренным повтором названия романа Андрея Платонова «Котлован». То, что в общепринятой к тому времени пропагандистской формуле обозначалось как затратная экономика, становилось особенно наглядным в образе котлована, безвозвратно поглощавшего несметные богатства страны и труд миллионов людей».
На время мы разошлись по разным изданиям: я — в «Новый мир», а Егора очень скоро уговорили возглавить экономический отдел газеты «Правда», где много лет военным корреспондентом был его отец — Тимур Аркадьевич, человек отчаянной смелости. И Егор был такой. Однако победить «правдистов» старой закалки ему оказалось не по зубам. Они и сейчас, через столько лет, имени его слышать не могут.
Отцу, Тимуру Аркадьевичу, он представил нас, своих новых сотрудников (Николая Дмитриевича Головнина и меня), поздней осенью 1987 года. Ходили мы в кафе НИЛ («Наука и литература») на ул. Чаянова (тогда еще 5-я Тверская-Ямская). Я живу теперь поблизости и каждый день, проходя мимо «Кофе Хаус» (теперь уже «Шоколадница»), вспоминаю этот клуб писателей и ученых, который там недолго, но ярко просуществовал. Тимур Аркадьевич отнёсся к нам благосклонно, а потом и дружески. Он очень беспокоился за будущее страны и за будущее Егора, политическое и научное. Отец много значил для Егора. Они были внутренне очень близки.
В марте 1993 года мы были как-то на квартире Тимура Аркадьевича и Ариадны Павловны (еще в их просторной квартире с кабинетом, пока они не сменили квартиру на меньшую, в пользу внуков). Ариадна Павловна угощала уральскими пельменями; потом мы все пошли на многолюдный митинг на Васильевском спуске, где перед референдумом «да-да-нет-да» выступал Егор. После митинга шли втроем (и один охранник за нами) по Никольской. Навстречу, запрудив всю улицу, — черная толпа. В тот день одновременно митинговали сторонники и противники реформ, напряжение накапливалось месяц за месяцем, чтобы разразиться насилием на майские праздники и страшными событиями октября. Я сжался — чья толпа? Если враждебная, а в те дни перпендикулярные политические силы митинговали по соседству, могли и растоптать. Тимур в черной адмиральской шинели невозмутимо шагал рядом с сыном. Егор внешне тоже был спокоен, только губы сжал. Приободрились и мы. Толпа оказалась дружественная, многие просили автографы у Егора.
Когда в декабре 1999 года Тимур Аркадьевич умер, мы прощались с ним в ритуальном зале ЦКБ (а через десять лет там же прощались уже с Егором). Тогда, в 99-м, Егор попросил меня вести эту печальную церемонию. Над телом Егора через десять лет ее вели Владимир Мау и Николай Сванидзе. У меня сохранилась аудиозапись того прощания. Плохая, но разобрать слова можно.
Прощание с Егором Гайдаром
День морозный и солнечный. Тысячи людей стоят длинной вереницей на морозе. В 12 часов начался допуск народа к прощанию. Среди приехавших раньше — родные, друзья семьи, сотрудники Института и Академии. Полно репортеров. Я прошел вдоль очереди, она уходила далеко на Рублевку. Траурную церемонию вели Владимир Мау и Николай Сванидзе.
— Егор до самого последнего дня оставался абсолютным моральным авторитетом… никто не знает, сколько разумных решений было принято благодаря Егору, и сколько неразумных было не принято, — говорил Анатолий Чубайс. — И продолжал: «Я подумал о том, что вообще все это наше странное безымянное поколение “семидесятников−восьмидесятников», даже названия у него нет, но оно благодаря Егору уже оправдало себя… Историки будут оценивать, что было сделано нашим поколением, по тому, что было сделано им… Я подумал о том, что наша интеллигенция, которая вынесла на своих плечах так много, которая, по сути дела, стала мотором всей антикоммунистической мирной «революции» восьмидесятых и потом потерялась в девяностые, сейчас — именно в Егоре — получила смысл, получила свое оправдание…
Евгений Григорьевич Ясин:
— Так случилось, что я наблюдал последние годы этой системы вблизи к источникам власти, и было явное ощущение: они не знают, что делать, и решаются не делать ничего. Но потом… нашелся Гайдар — человек, который взял на себя колоссальный груз ответственности… Неоценима роль людей, которые берут на себя ответственность в самые решительные моменты… — ответственность перед страной, и не только перед страной — перед всем миром… Мир с той Россией и со «страной Гайдара» — это разные миры… Для меня Гайдар воплощает лучшие качества, которые называются «Великий Человек».
Наина Иосифовна Ельцина (говорит очень тихо):
— Он был необыкновенный человек… Таких просто не бывает… Борис Николаевич гордился, что на пост премьер-министра он выбрал Егора Тимуровича… Они абсолютно разные по темпераменту… и по возрасту… Но, наверное, Егор Тимурович заразил Бориса Николаевича своим удивительным спокойствием в решении вопросов, своей четкой позицией в решении проблем парализованной экономики. Начал он все эти свои преобразования в самое тяжелейшее время… Народ очень болезненно все это воспринимал, и Егор Тимурович знал, что ему вряд ли скажут «спасибо» большинство людей, но он твердо и уверенно проводил все это в жизнь…Обидно, что в эти тяжелые минуты ему не воздается должное за то, что он сделал для страны и для всех нас…
Алексей Кудрин вспоминал:
— Еще до нашего личного знакомства, когда уже бушевала «перестройка», вдруг в журнале «Коммунист» появляется несколько статей Егора. Они были глубокими по системному осмыслению, какому-то новому взгляду. Это был период революции, которая уже началась в умах, в экономической мысли… Мы не были в том момент знакомы… но с тех первых статей в «Коммунисте» Егор Тимурович стал для меня человеком номер один, будь то в экономической мысли, будь то в новом демократическом движении… Последние годы он деликатно стоял в тени, в то время как многие из наших друзей в правительстве общались с ним и пользовались тем, что он готов был приносить свой профессионализм и ставить его на службу и этому правительству… Наверное, надо отметить еще одно его качество, необычное для ученого, человека таких смелых демократических взглядов,… — Егор Гайдар был уникальный прагматик. Все… что он делал, он просчитывал до мелочей и понимал. Знание истории, профессионализм и чутье — поэтому это работало.
Ярослав Кузьминов:
— …Все собравшиеся здесь понимают, что историческая память о человеке, которого мы сегодня провожаем, переживет всех нас… Память о человеке, совершенно сознательно принявший на себя тяжелое бремя выбора, на который не могли пойти многие талантливые его современники. Егор — это человек, совершивший выбор на «переломе». Мы сегодня пользуемся плодами этого выбора, а он все те годы, которые жил после этого, нес на себе недовольство народа. Народ, как и царь, не любит вестников, глашатаев, которые уверяют, что дело плохо… Егор считал, что народ должен управлять сам собой, и что народу надо говорить правду…
* * *
В октябре 1992 года Егор Гайдар пригласил меня полететь с ним в Бишкек на саммит. В октябре 1992 года Егор пригласил меня полететь с ним в Бишкек на саммит СНГ. Был там и Президент Ельцин, который после заседаний саммита неожиданно отправил Гайдара в Душанбе, где шла гражданская война. Чтобы борт мог сесть в Душанбе, Президент отдал свой самолет. Никогда не забуду, как с ельцинского самолета бежали чиновники. Нас в президентском самолете осталось всего семь человек: Гайдар, начальник гайдаровского секретариата Николай Головнин, руководитель «Росхлебопродукта» Леонид Чешинский, министр по делам СНГ Владимир Машиц, два офицера службы охраны президента и я.
Столица Таджикистана находилась в руках разных сил, которые нас встречали. Каждая делегация — со своими пулеметами. Отвезли нас на правительственную дачу, которую я помнил еще по советским временам. Под всеми окнами поставили автоматчиков. Наутро начались переговоры с участием таджикских враждующих сторон и России.
А потом мы с Гайдаром летали на военном вертолете над горящим Кулябом, над истекающей кровью прекрасной страной — Таджикистаном. Я знал ее мирной, изъездил ее вдоль и поперек, работая над фотокнигой «Памир» со своим коллегой — фотожурналистом Александром Гаврилюком (ныне покойным). Приземлились мы в зоне Московского погранотряда. Наши пограничники находились в осаде, со всех сторон у них были враги. Все коммуникации были прерваны.
Потом я писал, что так и не понял, зачем Ельцин послал Гайдара в воюющий Душанбе, зачем было так рисковать жизнью премьера. Какое-то время спустя Егор Гайдар, прочитав мой текст, сказал мне: «Ты не мог знать, что это я сам просил Ельцина послать меня туда, чтоб разобраться на месте. Я тогда принял довольно трудное решение. Мы тогда выбрали сторону. Возможно, это было неправильное решение, но гражданская война там быстро закончилась».
* * *
Вместе с Гайдаром в 1994 году мы основали журнал «Открытая политика» (стать его учредителями мы пригласили еще Сергея Адамовича Ковалева и Алексея Улюкаева, близкого нашего товарища). В те годы я был членом исполкома (затем — политсовета) партии «Демократический выбор России» (ДВР) и даже секретарем по информационной политике (в прежние времена это называлось бы «по агитации и пропаганде»). Отвечал за избирательную кампанию ДВР 1995 года. Тогда партия, выступавшая на митингах против чеченской войны, раскололась изнутри, и в политсовете тоже (Благоволин, Бойко, Игнатьев и многие другие нас не поддержали). С Егором тогда мы встречались чуть ли не каждый день. В Госдуму партия «ДВР — объединенные демократы» на тех выборах не прошла. Утром позвонил Егор, сказал, что его уже поздравил Черномырдин, но потом голоса пересчитали снова, и либеральная антивоенная партия оказалась за бортом.
* * *
На протяжении многих дней после кончины Егора Гайдара я записывал в тетрадь воспоминания, которые постоянно возникали в моей памяти, старался зафиксировать их…
24 декабря. 2009 г. Девятый день после смерти Егора
Мне выпала честь издавать многие его книги. В издательстве «Евразия» впервые опубликовали «Государство и эволюцию», поставив на обложку так нравившуюся ему картину Казимира Малевича; затем была издана книга «Аномалии экономического роста» (очень любимая его женой Машей, которой он посвятил свою работу). Этот двухтомник, в строгом академическом оформлении Сергея Стулова, представили в Доме журналистов. Иногда случалось так, что одна книга еще не закончена, но уже зарождалась другая, выталкивая предыдущую на край стола, но никогда не вытесняя полностью. Книга «Долгое время», как он написал в предисловии, должно было составить два (как минимум, а то и все три) тома. Не составила. Не знаю, но думаю, что в его кабинете и у сотрудников должно быть много наработок для второго тома. По-настоящему и широко Егор Гайдар так и не прочитан. На Западе вообще мало кто его читал1. Там публикуют мемуары зарубежных советников: мол, это исключительно по их подсказкам Гайдар старательно все исполнял. Укоряли: недопонял, недооценил, поторопился… А то Егор не знал. Советы давать и решения принимать со всей страшной силой исторической ответственности — разная работа.
Он ушел внезапно, не попрощавшись. Теперь книги его надо перечитывать и искать в них то, что адресовано в будущее. Егор писал свои книги для тех, кто когда-нибудь все-таки попытается его понять. Зачем-то же он торопился писать их? Одну за другой…
28 декабря. 13-й день.
Говорим про Егора. Про то, что надо собрать и перечитать его книги внимательно и вдумчиво, как письма, чтобы вычленить самое главное сообщение оставшимся. И про то, что вокруг его наследия обязательно будет борьба интерпретаций. И что нужно задать правильный тон этим интерпретациям и что должны сделать мы. Постоянно — о чем бы ни заговорили, — разговор непременно соскальзывает на Егора и абсолютную невосполнимость потери, огромность которой только нарастает с каждым днем.
После отравления в колледже под Дублином 30 ноября 2006 года, необратимо сломавшего его здоровье, он много думал о смерти и даже говорил о ней иногда со мной. Да, наверное, и не только со мной. Например, когда речь заходила о пятилетнем сроке до чего-нибудь (Олимпиады, скажем), он мечтательно тянул: «Пять лет — это о-о-очень… о-о-очень много…» Ему не оставалось и года. Он чувствовал, что времени мало, и спешил. Спешил работать, ездить, пытаться объяснять другим (людям, решающим судьбы человечества) что-то очень важное про этот мир, про который он уже многое понимал. В одном из последних наших разговоров в октябре 2009 года в китайском ресторане на Кутузовском, Егор сказал: «Хочу похвастаться, мне, кажется, удалось остановить американское размещение в Европе». Больше года он потратил на это, с кем только не встречался в американских и европейских верхах, кого только не убеждал! Он занимался судьбами мира в крупном масштабе. Непрерывно мотался по всему свету, выслушивая, убеждая, согласовывая множество интересов. Он был классный оператор. Читал вороха всяких секретных бумаг про весьма деликатные операции и обстоятельства и набирал себе врагов по всему миру. Как-то я спросил Егора, а согласовывает ли он с нашим правительством свои действия? «Разумеется, — улыбнулся он, — иначе это выглядело бы довольно странно…»
30 декабря. Пятнадцатый день
«Долгое время» Гайдар писал кусками, долго, много лет, а материал набирал еще дольше. Эта книга — из тех «долгоиграющих», которые пишутся всю жизнь. Он и собирался возвращаться к ней, продолжить. Идеи, структуру и название обсуждал с некоторыми людьми (они названы в предисловии; со мной — в том числе), поскольку, пока книга писалась, многие ее главы мы публиковали отдельными статьями в «Вестнике Европы» — нашем с ним детище. Но про творческую лабораторию Егора по-настоящему знает только жена Маша. Ей он читал, ей посвящал все свои работы, с ней обсуждал главы, куда они дальше его должны привести. «Сила и плотность текста» у него были необычайные: это сразу было замечено, когда он стал давать в «Коммунисте» свои годовые обзорные статьи. К «Государству и эволюции» он пришел, уже расписавшись. Неповторимое своеобразие, скорее, устной речи, и подспудная эмоциональная окрашенность, казалось бы, сухого профессионального языка обратили внимание на его журналистику уже в период «Коммуниста». Гайдар написал «Государство и эволюция» (Евразия, 1995 г.) в сентябре 94-го, написал быстро, как бы «в один присест». Быстро — потому что наработки у него были, а еще была настоятельная внутренняя необходимость объяснить самому себе — и обществу, что же произошло.
2 января 2010 г. Восемнадцатый день
Вчера было первое января, день моего рождения. Прежние годы Егор с Машей приезжали к нам — в Тушино или «в маленькую квартирку на метро «Аэропорт» (например, 1-го января 1992-го — накануне отпуска цен, о чем он вспоминал в «Днях поражений и побед»).
В свое время (через ныне покойную Ирину Алексеевну Иловайскую, главного редактора почтенной тогда парижской газеты «Русская мысль», дружившую с папой Иоанном Павлом II) я помогал устраивать встречу Егора с понтификом. (Прежде чем умерла Ирина Алексеевна, а следом — Иоанн Павел II, этот канал был использован дважды). Егор приехал тогда ко мне прямо из аэропорта «Шереметьево», рассказывал о беседах с папой, о надежде римского папы на европейский выбор пути России. Мы тогда еще последний номер «Открытой политики» (1999 г.) выпустили с этими словами на обложке: «Европейский выбор России». Второй раз они встречались с римским первосвященником, когда делегация русских демократов (Гайдар, Борис Федоров и Борис Немцов) из Белграда отправились в Рим, и нужно было как-то политически обосновать эту их не самую удачную поездку, направленную против бомбардировок Югославии. Тогда Егор позвонил мне из Белграда с вопросом: могу ли я назавтра устроить встречу с Иоанном Павлом II? Я внутренне засмеялся, но ответил, что попробую. Иловайская за день сумела договориться об этой встрече.
7 января 2010 г. Двадцать третий день
Рождество. Наш холм засыпан снегом, в садике, весь в снегу, стоит снеговик (я слепил, а Таня принесла большие маслины — глаза, морковку красную — нос и алую ленточку — рот). Конечно, как всякий день, говорили о Егоре. С вечера читал «Вторую книгу» Н.Я. Мандельштам. Наткнулся у нее на рассуждение про понятие «Мы»: «Настоящее «Мы» незыблемо, непререкаемо и постоянно. Его нельзя разбить, растащить на части, уничтожить. Оно остается неприкосновенным и целостным, даже когда люди, называвшие себя этим словом, лежат в могилах».
12 января. Двадцать седьмой день
Во время полета читаю «Лекции» Йохана Хёйзинга. Актуально о чувстве истории; о разнице между историей и исторической беллетристикой, о патриотизме и национализме. (Лекция в Лейдене, в 1940 г.) Вот пассаж из Хёйзинга: «…знать историю не означает (разве что крайне редко) уметь вскрывать причинно-следственные связи. Знать историю — значит понимать взаимосвязанное целое. Это взаимосвязанное целое никогда не бывает замкнутым, т.е. его следует представлять не в образе «цепи», состоящей из звеньев, а в образе вязанки хвороста, перехваченной веревкой, в которую, насколько позволяет веревка, можно добавлять новые прутья». Егору бы понравилось.
15 января. 30-й день
Вчера было 14-е — похороны Егора (погребение урны с прахом). Зеленый такой сосуд. Новодевичье кладбище. Семья, друзья, соратники, секретариат, помощники. Выстроили нас в процессию, побрели. Вечером собрались снова. Говорили про Егора. Про его особый статус в политике и экспертной среде. Особый моральный статус, который все ощущали, который создавал высокий уровень доверия и потому позволил ему стать одним из уникальных переговорщиков-посредников. Он мог встретиться с любым человеком в мире и передать доверительно, с разумным и аналитичным комментарием то, что можно сказать только с глазу на глаз. И потом — в обратную сторону. И не раз. И не в одну сторону. Это, конечно, была его роль. Он сам себе нашел ее. Или она его нашла. Он не только генерировал важные идеи, но имел возможность доносить их до тех, кто решает. Егора любили югославские демократы, но ему доверяли и югославские коммунисты. И кубинские коммунисты, и кубинские эмигранты. Много раз он бывал в Китае, с огромным интересом изучал эту великую страну, ее культуру, историю, литературу, внимательно следил за статистикой (весьма сомнительной), экономическими данными. Впрочем, имея советский опыт, он вводил свои коэффициенты; всякий раз, приезжая оттуда, увлеченно рассказывал об успехах китайцев. Но он совершенно не видел для России китайского пути: не та уже социальная структура страны, нет резерва в деревне; опоздали на пятьдесят лет. И потом, как он спросил однажды публично, когда его очередной раз призывали использовать китайский опыт: «А где вы возьмете столько китайцев?»
Рассказывал, что, уезжая из Китая, всякий раз думал: надо же как-то поделиться впечатлениями, а как дать совет, если его не просят? Улыбаясь, рассказывал, что полночи накануне отъезда громко и отчетливо, как диктовал, рассказывал жене, что он считает необходимым сделать в Китае в первую, вторую и третью очередь. Маша внимательно слушала, она всегда была его главный слушатель. Ей он посвятил свою блестящую работу «Аномалии экономического роста», помню, мы обмывали эту книгу еще на Осенней, и он зачитывал из нее кусочки. А Машины глаза сияли.
Через несколько лет Егора приглашали опять. Он восхищался древностью и непрерывностью китайской цивилизации. Поэтому его советы, его мнение, его личная дипломатия в Китае воспринимались весьма уважительно. Тут надо принять к сведению его личность: человек совершенно бесхитростный, Егор мог не говорить ВСЮ ПРАВДУ, но неправды он не говорил никогда. Он был дружелюбен, довольно конструктивен, всегда способен понять и принять позицию и аргументы партнера, он искал решения, не давил на свою правоту и всегда был готов оставить другим лавры миротворца. Идеальная кандидатура. В силу специфики такой деятельности, полагаю, она не может быть публичной и никогда не станет полностью нам известна.
20 января. 35-й день
Читал вчера на ночь его «Долгое время». Про разное время разных цивилизаций и стран; про отставание от стран-лидеров на поколение, на два, три, пять, на столетие. Про особые условия, которые только и создают предпосылки устойчивого роста, но об этом с годами Егор говорил все осторожнее. Весьма трезвое, строго профессиональное, но безоценочное описание роста тоталитарных режимов Германии, сталинского СССР. Как из далекого будущего на недавнюю, неостывшую еще, горячую историю смотрит он.
22 января. 38-й день
…Продолжал думать про эту книгу, над которой он работал столь увлеченно, как ни над какой другой. Мы публиковали в журнале одну за другой выходившие из-под его пера статьи, ставшие главами книги. Егор не собирался осуждать тоталитаризм. Напротив, он (через цитирование) говорит, что, вероятно, изоляционизм и импортозамещающие стратегии были не просто волюнтаристски выбраны авторитарными и тоталитарными режимами, но, возможно, к этому выбору их подтолкнули реалии мирового окружения, волна протекционизма, захлестнувшая мир. Разумеется, все это имеет прямое отношение к современности, книга-то у него остроактуальная, настоящий учебник для управления Россией. И все больше и больше Егор приходил к печальному выводу стоика, что многое, если не всё, определяется культурой, сложившимися институтами, особым путем каждой страны, ее детством.
Чем больше Гайдар внедрялся в тонкости международной исторической статистики (которая, конечно же, условна и произвольна, основана на предубеждениях, построена на оценках, скреплена методологическими скрепами), тем больше и больше признавал неэкономическую, а может, и иррациональную первопричину экономических процессов — взлётов, падений, кризисов, катастроф стран, империй, цивилизаций. Все больше видел оснований в экономике в социологии, культуре и демографических процессах. В поисках аргументов он обращался — и не боялся заблудиться — к истокам, к неолитической революции, спускаясь во мрак предыстории, в пещеры раннего детства человечества, к Древнему Египту, Междуречью, Греции, Риму, Китаю, к зарождению первых аграрных цивилизаций. Именно в них ищет Гайдар универсальную ФОРМУЛУ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА. Его исторический стоицизм, несмотря на всемирный контекст, которым полна эта книга, по своей ментальной сути — очень русский. Очень напряженный по поиску ответа, который, возможно, вовсе и не присутствует в этом наборе фактов, тезисов и обобщений. Егор собирался написать об этих поисках несколько томов, может быть, в них мельком появился бы Бог (или тени богов)… Во всяком случае, самые разные книги о праистории, о структурной и исторической лингвистике, исторической антропологии он поглощал с жадностью. Думал я про все это на улице, с сумками в руках.
24 января. 40-й день
В девятый и в сороковой день православные христиане поминают своих близких, идут на свежие могилы, чтобы проститься с ними. Егор Гайдар не верил в вечную жизнь и не чаял воскресения мертвых, хотя панихиду по нему о. Александр отслужил, признав его, безусловно, человеком праведным.
Мы редко говорили про его философию. Однажды в Якутии в районном клубе на вопрос «Верите ли вы в Бога?» Егор, чуть запнувшись, сказал: «я — агностик». В клуб мы попали после долгого пути через стойбища оленеводов, после закусывания спирта строганиной, сырыми оленьими кишками; мы с моим другом Николаем Дмитриевичем Головниным, начальником его секретариата, короче, не были совершенно трезвыми. Сидели в первом ряду, и Коля довольно громко спросил у своего босса из нашего первого ряда: «А что, это секта такая?» Егор посмотрел на нас недовольно и ответил через паузу: философское учение. Зал уважительно зашумел. Недавно я даже нашел аудиокассету с этой записью — всё документально подтверждается. Потом мы долго шутили по этому поводу. И даже от кого-то сочинитель скетчей Михаил Задорнов услышал об этом и стал рассказывать. Однажды Егор спросил меня, зачем я поведал эту историю Задорнову, жившему с ним тогда в одном доме на Осенней улице. Я удивился, сказал, что с Задорновым даже незнаком, а просто байка пошла гулять по свету, стала жить своей жизнью.
В Интернете есть статья Бертрана Рассела «Кто такой агностик?» Там его телеинтервью 1953 года (интернет-журнал «Скепсис» www.scepsis.ru) Не знаю, читал ли его Егор. А вот книгу Б. Рассела «История западной философии» он, конечно же, читал.
Вопрос: Кто такой агностик?
Ответ: Агностик считает невозможным познать истину в вопросах существования Бога или вечной жизни, с которыми связано христианство и прочие религии. Или, если это и не невозможно вообще, то, по крайней мере, не представляется возможным в настоящее время.
А вот и еще вопрос Расселу: «Верит ли агностик в жизнь после смерти? В рай и ад?»
(Егор в это тоже не верил, веры не просил, и совершенно однозначно предпочитал кремацию погребению. Прах отца своего он развеял с вертолета, повинуясь его воле. И его мама, Ариадна Павловна, для своего сына хотела поступить так, но друзья и соратники настояли на Новодевичьем, за которое им пришлось побороться с Лужковым, а в хлопотах за место на кладбище дойти аж до Путина).
А вот ответ Рассела на вопрос: «В чем для агностика смысл жизни?»: «Я полагаю, что подразумевается некая общая цель. Мне не кажется, что жизнь, в общем, имеет какую-то цель. Она просто происходит. Но у каждого конкретного человека есть своя цель, и в агностицизме нет ничего такого, что заставило бы людей от этих целей отказаться…Человек, нуждающийся в религии для поддержания собственных стремлений — это человек робкий, и я не могу поставить его на одну ступень с человеком, который решается на что-то, хотя и допускает при этом возможность поражения» (перевод Марии Десятовой).
Очень похоже на кредо Егора, как я его понимаю. Возможность поражения он вполне допускал. Но никак не считал, что это оправдывает бездействие. Один раз, в 96-м или 97-м году, был загородный выезд политсовета ДВР в пансионат «Голицыно»; там мы заполняли всякие вопросники, Егор на вопрос о своей мотивации написал: «работают, чтобы мои дети и внуки жили в нормальный стране, за которую им не было бы стыдно».
А в самом деле: что он вкладывал в слова «я — агностик»? Можно ли это реконструировать из его текстов или интервью? Он был экономист, прошедший серьезную марксистскую муштру, университетскую шлифовку; преодолевающий свои марксистские основания. «Философски вышколенный ум» — это сказано не про него. Разумеется, ум у него был вышколенный, экономически. И он уж никак не постмодернист: верил в прогресс, даже не верил, а считал доказанным наличие прогресса (растущая продолжительность человеческой жизни, ее насыщенность, гуманизация, уменьшение насилия, комфортность, плотность и надежность коммуникаций, увеличение счастья — вполне экономическое понятие). Многое из его действий, думаю, объясняется романтическим, а в поздние годы трагически окрашенным творчеством братьев Стругацких, влиянием его тестя Аркадия Натановича Стругацкого. Такой дон Румата. Прогрессор, во что бы то ни стало.
* * *
Егор Гайдар, в жизни человек очень строгой морали, до щепетильности честный в человеческих отношениях и своих высказываниях, в своей научной деятельности этику как важный фактор в рассмот-
рение не включал. Даже приступив к монументальному описанию мировой экономической и политико-социальной истории, «всеобщей истории всего», как в шутку называли «Долгое время» его близкие друзья, он избегал использования нравственных категорий и моральных оценок. Кровавые пертурбации революций — английской, французской, русской — он описывает с холодком летописца, «без гнева и пристрастия», только приводя факты, аргументы и свидетельства. Однако, подразумевая, что кровь, голод, диктатура, террор, расправы без суда и следствия, казни — это однозначно плохо, это абсолютное зло. Система его ценностей выстраивается сама собою, как писал А. Швейцер, из «мистики этического слияния с бытием».
* * *
Предпринимая реформы, которые вели к огромным и необратимым социальным потрясениями, Егор Тимурович Гайдар, конечно, взвешивал их этический компонент. Это не было экспериментом «над живым телом народа», как писали его недруги. Он проводил необходимые действия в стремлении не допустить социальной и государственной катастрофы. Спасти страну. Его оппоненты и сейчас бьют именно на это, доказывая, что ничего катастрофического не произошло бы, если бы… Но это неправда, многократно опровергнутая, я на этом останавливаться не буду. Гайдар сознательно, с самого начала принял на себя ответственность за все последствия реформ, понимая, что человек, объявивший о пустой казне, о неоплатной утрате жизненных сбережений, запустивший механизмы создания легальной частной собственности и рынка в России, не будет прощен, что бы он ни говорил. Это глубинное. Экзистенциальная философия подразумевает стоическое выполнение своего долга, понимаемого как императив; но Гайдар не исповедовал экзистенциализм; он для него был слишком романтичен. Императивом для него, я думаю, был волевой (и нравственный) акт принятия решения, за которое должна последовать ответственность — даже в правовом смысле как возможное наказание. В противном случае обесценивается и сам волевой акт, и его результат. Гайдар-политик понимал, что политика — это как раз искусство компромисса между различными интересами, умение понять другую сторону. Не случайны слова Алексея Кудрина на прощании с Гайдаром: «Уникальный прагматик». Поэтому-то Егор и был великолепным переговорщиком, (как вспоминают
многие).
* * *
До сих пор Егора Гайдара обвиняют в разовом и обвальном отпуске цен. Но ведь это решение принимал не Гайдар! Это было решение Ельцина и Государственного Совета, одобренное президиумом Верховного Совета РФ. Кабинет министров выполнял вполне конкретный и прописанный наказ. Отпустить цены — таково было решение Ельцина и Госсовета.
Вот стенограмма заседания Государственного Совета РСФСР от 25 октября 1991 года. Председательствует Б.Н. Ельцин. Никакого Гайдара еще нет!
«Вчера мы собрали первый после выборов президента Консультативный совет… В принципе все поддерживают, что выхода другого у нас нет, что мы уже дошли почти до крайней черты…
Речь идет, конечно, …о самом главном — это о либерализации цен, разовой и полной… Кроме того, у нас есть опыт Польши, других государств, и он подтвердил, что они тоже мучились и потом все пришли к выводу ,что это надо делать разом…Четыре месяца шло стократное повышение цен, потом они сразу снизились и практически сейчас стабилизировались… Прилавки, полные товаров и продуктов.
…Да. кстати, со сроком: вообще, члены совета сошлись: с 1-го января, с начала года. И все-таки подготовиться надо, четко расписать все последствия…
…Если вы вместе со мной, то давайте сегодня скажем об этом, что все члены Госсовета в этот тяжелый в жизни нашей, в судьбе, решительный шаг, который неизбежен, но который все равно потом приведет к положительным результатам…Вот поэтому я ставлю вопрос первый и принципиальный: Все «за»?
Так? Нет против? Меня как-то радует, что мнения наши в этом отношении совпадают!»
* * *
Егора укоряют, что он «мало объяснял свои действия».
Объяснял он много, но — не в коня корм. Не было общего языка для понимания, общество было не готово понимать, и даже сейчас еще не готово согласиться с тем, что предлагал Гайдар, а особенно с тем, что получилось в результате. Это уж совсем не его вина.
За время работы в правительстве и после отставки Гайдар дал сотни интервью газетам, журналам, радио- и телеканалам в России и по всему миру. Значительная их часть собрана в четырех толстых томах (т. 8-12 собрания сочинений). Это уникальный комплекс живой речи, зафиксировавший, как изменялись его оценки, настроения, приоритеты; как от почти эйфорического исторического оптимизма ранних девяностых Гайдар уходил ко все более сдержанной и закрытой позиции стоика, все чаще повторяя фразу: «жизнь такова, какова она есть, и больше никакова». Это строка из полюбившегося ему стихотворения поэта Владимира Кострова, которое я как-то однажды процитировал Егору. Он, может, и не запомнил имени автора (с которым я работал в «Новом мире»), но слова эти повторял часто. Напомню первую строфу: «Один графоман в солидный журнал /Прислал корявый стишок. /Совсем таланта не было в нём, /И стиль был весьма смешон. /Но чтобы вывод под стих подвесть, /В нём были такие слова: /«Жизнь такова, какова она есть, /И больше — никакова!» Ну и дальше стих ходит по редакционным кабинетам и все соглашаются:
«Жизнь такова, какова она есть,
И больше — никакова!»
Уже в 1994-м Егор Гайдар чутко заметил: «Нет, не социализм, не империя, не военная мощь их волнуют, это все слова. А на деле им нужно упрочение такой прозаической вещи, как бюрократический рынок, сохранение лжегосударственной экономики, где их фактически частные капиталы действуют под видом и на правах государственных. Союз мафии и коррупции при самом становлении капитализма может дать такой ужасный гибрид, аналогов которому в русской истории не было».
В политической истории, как в спорте, личность оценивается результатом, но, в отличие от спорта, эта оценка постоянно меняется. И все то, что случилось со страной потом, уже без Егора Гайдара, все равно входит в эту оценку — накапливающимся итогом. И вопиющее неравенство, и падение доходов населения, окостенение и расчеловечивание бюрократического государства, политическая стагнация. Оттого и растет, старательно поддерживаемая, неприязнь сограждан к Ельцину и Гайдару, создателям Новой России, изъяны которой видны всем, и растет симпатия к той, никогда не бывшей «светлой и радостной Советской стране», о которой грезил наяву детский писатель Аркадий Гайдар.
Егору много раз приходилось делать выбор из альтернатив, среди которых хороших — нет. В такой ситуации мало обладать опытом и нравственным чувством; необходимо иметь очень определенную систему ценностей, чтобы ориентироваться в мире с уничтоженными координатами. На первое место он ставил, как я полагаю, долг, понимаемый как служение, внутреннюю честность перед собою (карамзинское «не унижая своей личности») — не из гордыни, а из чувства, что внутренние весы правды самые точные.
Мне кажется, что судьба нашего современника, Егора Гайдара, рифмуется с судьбою мифологического мудреца Паламеда. (См. статью «Апология Паламеда» на стр. 133). Гайдара, к счастью, не побивали физически, слава Богу, не сложились для этого обстоятельства, но были люди, которые мечтали сделать это. А сколько негодяев при жизни и до сих пор бросают в него тяжеленные камни лжи и клеветы, которые бьют теперь его близких. Постыднее всего, что есть среди этих людей и бывшие соратники. Не потому ли, что, стараясь сделать хорошее и следуя совести и здравому смыслу, Егор Гайдар, ушедший от власти добровольно и с облегчением, презирал тех, у кого, как он говорил, «слишком гибкий позвоночник». Это и не прощают.
2009–2019
Примечание
1 Стараниями Фонда Егора Гайдара и зарубежных издателей за последние годы его книги изданы в США, Китае, Словении, Финляндии, Германии, Польше, Болгарии, Италии, Армении, Монголии, Греции и др. Институт экономической политики выпустил пятнадцатитомное собрание сочинений Е.Т. Гайдара.