Заметки по поводу малого юбилея (210 лет со дня рождения)
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 50, 2018
Вместо предисловия
О рецепции
личности Джузеппе Гарибальди на родине, о том, как — в общих чертах — воспринимается и оценивается его роль в истории,
политике и объединении страны, я писал по случаю празднования в Италии его
двухсотлетнего юбилея («Вестник Европы», 2008, том XXII—XXIII). Прошло время, и мне показалось небезынтересным
расширить панораму оценок роли Гарибальди, высказываемых в последнее время
итальянскими авторами.
Причём
особое место занимают здесь события, однозначно признаваемые ключевыми в
процессе создания единого национального государства, и в первую очередь
политическая и военная кампания по присоединению к Сардинскому королевству
(т.е. северной части современной Италии) его южного соседа, Неаполитанского
королевства (как именовали его на протяжении нескольких веков). В последние
десятилетия те далёкие события 1860-61 годов чем дальше, тем больше вызывают споры и прямо
противоположные оценки в работах специалистов. Я лишь кратко коснулся основных
пунктов разногласий и ряда «тёмных» мест, связанных с интерпретацией или
изложением определённых событий, в которых пришлось участвовать «герою двух
континентов», и оценкой его поступков. Мне думается что даже такой беглый
взгляд, такой краткий обзор (пусть и в незначительной степени) всё же способен
дать более объёмное представление о личности и характере реального
исторического лица — человека по имени Джузеппе Гарибальди.
«Только ДИКТАТУРА способна сбросить с Италии
ярмо чужеземного владычества».
Джузеппе Гарибальди
Высадившись в Сицилии, Гарибальди объявил себя диктатором.
Джузеппе ГАРИБАЛЬДИ (1807–1882) — это имя
известное каждому в Италии, как говорится, чуть ли не с пелёнок. Культ
Гарибальди начал складываться ещё при его жизни: известность, слава, молва
сопровождали его как на родине, так и за пределами Апеннинского полуострова
(интересно, что первым, кто уподобил его жизнь легенде, был французский историк
Жюль Мишле). С тех пор за Джузеппе Гарибальди прочно утвердилась репутация
героя, участника не только военных кампаний за объединение Италии: стараниями
международной печати за ним не менее прочно закрепился звание «героя двух
континентов» — в память
об участии в национально-освободительном движении (прошу прощения за ветхий
штамп) и на Южно-американском континенте.
В Италии Гарибальди, естественно, давно уже —
национальный герой, один из творцов и руководителей процесса объединения
страны, один из четырёх так называемых «отцов Отечества» (вкупе с королём — объединителем
страны Виктором Эммануилом II, главой
первого её правительства, инициатором и политическим «мотором» процесса
собирания итальянских земель, Камиллом Кавуром и их политическим оппонентом,
идеологом республиканцев Джузеппе Мадзини). В таковом качестве, кстати, имя
Гарибальди эксплуатировалось на протяжении всей истории современной Италии, при
всех формах государственного правления, партиями едва ли не всего политического
спектра.
Однако и заграница не отставала — какие
только политические и культурные течения и движения, общественные организации и
печатные органы не брали в союзники итальянского героя, присваивая себе его
идеи (и даже одежду!), маркируя — а порой и
маскируя — их его
именем! Среди таковых обнаружим английских либералов XIX века, социалистов
и республиканцев многочисленных «окрасов», итальянских фашистов и их
соотечественников-коммунистов. Гарибальди оказывался своим среди
братьев-масонов, его идеями «пользовались» и антиклерикалы, и монархисты, да
мало ли кто еще. С его именем на устах и в письменной пропаганде Муссолини во
главе своих «чернорубашечников» шел на Рим в 1922 году, а в
тридцатых — бригада
имени Гарибальди воевала на стороне Республики в годы Гражданской войны в
Испании; в следующем десятилетии в итальянском Сопротивлении насчитывалось уже
несколько одноименных военных соединений; его имя поднимали на щит политические
противники в ходе избирательной кампании на Апеннинах в 1948 году…
В России, как известно, Гарибальди издавна считался одним
из величайших революционеров: сначала в среде радикальной интеллигенции, в
советское время —
повсеместно с государственных позиций.
Пожалуй, ни один другой исторический персонаж — военный
или государственный деятель в Европе (за исключением Наполеона Бонапарта) — не
пользуется на континенте такой известностью, как Джузеппе Гарибальди. Но если
Наполеон олицетворяет собой европейский военный и государственный гений в
первой половине XIX века, то
начиная с революций 1848-49 гг. в умах
многих — особенно,
радикально настроенных — европейцев
его образ начинает оттеняться фигурой героя-революционера Джузеппе Гарибальди.
А уж по ту сторону Атлантики, особенно в таких странах, как Аргентина, Уругвай,
Перу и особенно Бразилия, великий итальянец известен не в пример лучше, чем
французский император: как и в самой Италии, имя Гарибальди там названы улицы,
площади, школы, а в Бразилии — так целые
населенные пункты. Оценка личности Гарибальди как героя-патриота была широко
распространена в либеральном общественном мнении европейских стран вплоть до Первой
мировой войны, особенно во Франции (с лёгкой руки таких крупнейших литераторов,
как Виктор Гюго и Александр Дюма-старший, который сопровождал Гарибальди в ходе
кампании 1860 года в
качестве военного корреспондента) и Великобритании, общественное мнение которой
еще в 50-х годах XIX столетия — во время
пребывания Гарибальди в Лондоне — подняло
его имя на щит как героя-освободителя «двух миров».
Но если XIX век создал
из Гарибальди своего рода «итальянского Вашингтона» —
освободителя угнетенных народов, героя текущей исторической драмы, в личности
которого слились воедино миф и реальность, то в следующем столетии в
общественном сознании и академической науке с неизбежностью стали плодиться
иные подходы к трактовке «общеизвестного» исторического прошлого. А резко
изменившаяся историческая обстановка в мире по окончании Второй мировой войны
породила чуть ли не прямо противоположую трактовку как определённых
исторических реалий ХIХ века, так
и событий из жизни самого Гарибальди. Целый ряд исследований вырос из
интерпретации, которую в середине пятидесятых годов ХХ века впервые выдвинул
британский историк Денис М. Смит (Denis Mack Smith),
крупнейший специалист по истории Италии, особенно периода Рисорджименто. Он
рассматривал итог деятельности итальянского героя как своего рода «сдачу на
милость победителя» — союза
авторитарной савойской монархии и крупного пьемонтского торгово-промышленного
капитала.
Среди некоторых биографов бытуют оценки, согласно которым
Гарибальди вообще предстаёт беспринципным авантюристом, жадным до наживы и к
тому же порою нечистым на руку; человеком, не гнушавшимся сомнительными
сделками ради достижения собственных политических и военных целей; откровенным
демагогом, для которого понятия свободы и равноправия служили лишь прикрытием
откровенно авторитарных наклонностей, а в целом —
инициатором создания и распространения интернациональной мифологемы о самом
себе…
На последнее положение, впрочем, легко возразить:
во-первых, особым красноречием и тем более публицистическим даром «герой двух
миров» совершенно определённо не блистал (без чего трудновато заниматься
саморекламой, тем более в международном масштабе); во-вторых, его
«пиар-кампанию» начали и с успехом вели такие классики европейского уровня, как
Виктор Гюго (назвавший Гарибальди «воплощением итальянской народной души и
самой революции») и Дюма-старший, состоявший при нём в качестве корреспондента
в ходе военной кампании в Неаполитанском королевстве и окрестивший его
«мушкетёром свободы», а вскоре выпустивший о нём отдельную книгу-панегирик.
Истинные же европейские радикалы не так уж высоко
отзывались о деле, которому посвятил жизнь Гарибальди. Так, один из столпов
международного анархизма Михаил Бакунин называл его речи и призывы «нестерпимо
буржуазной риторикой», а главный предтеча европейского социализма Пьер Прудон
однозначно считал затею с объединением Италии полной утопией.
Как бы то ни было —
справедливы вышеупомянутые упрёки и обвинения в адрес Джузеппе Гарибальди или
нет, — но в
последние десятилетия они подвигли многих, и в первую очередь, итальянских
историков и журналистов, во-первых, гораздо более свободно трактовать
общеизвестные, казалось бы, «факты» и документальные свидетельства, а
во-вторых, число таковых значительно увеличилось (едва ли не каждое более или
менее значимое событие либо поступок Гарибальди стали пристально
рассматриваться «сквозь призму» гораздо более обширного и разнообразного
корпуса документов и свидетельств современников).
И прежде всего таковому анализу подверглось главное
событие в ходе объединения страны — военная кампания 1860 года по
присоединению к Сардинскому королевству Неаполитанского королевства или как его
ещё называли в ту эпоху, Королевства Двух Сицилий (начавшаяся с высадки
гарибальдийских добровольцев как раз-таки в Сицилии). Первым тогда правила
Савойская династия, вторым — испанская
ветвь Бурбонской династии.
На итальянской почве всегда хватало (и хватает)
недоброжелателей в отношении положительной значимости этого исторического
события — главным
образом, конечно, из числа самих южан: по их мнению, это было никакое не
«объединение», а самое что ни на есть элементарное насильственное
«присоединение» Юга к Северу (иными словами, аннексия). В результате чего южная
Италия фактически стала (и остаётся) колонией северян.
Вот этому моменту я главным образом и уделю внимание
более подробно, сопроводив его кое-какой общедоступной информацией из
итальянских источников.
Но для начала проследим (хотя бы в общих чертах)
жизненный путь национального героя Италии. Какие «вехи» на этом пути очевидны и
непротиворечивы, какие поступки Гарибальди не поддаются пересмотру при любых
интерпретациях? И наконец на какую информацию (из той, что располагали его
современники) мы можем положиться с достаточным на то основанием? Попробуем
суммировать такие факты хотя бы вкратце и без пространных уточнений и ссылок. И
вот какой «абрис» получается, если пройтись по узловым моментам биографии
Гарибальди, попутно отметив в ней наиболее яркие события и поступки самого и
указав на те из них, что заслужили наиболее противоречивые оценки со стороны
современников и потомков.
Джузеппе было всего 15 лет, когда в
1822 году он в
качестве юнги вышел в море (отплыв из родной Ниццы в Одессу на борту торговой
шхуны «Констанца»). Его морская служба в Европе продолжалась в течение
одиннадцати лет (в продолжение которой он дослужился до должности капитана).
Историки и биографы Гарибальди располагают лишь
незначительными сведениями о событиях и тем более, о подробностях его жизни в
те годы (не содержат таковых ни его собственные «Воспоминания», ни обширное
эпистолярное наследие). Увы. Зато определённо известно, что за свою моряцкую
жизнь ему пришлось командовать кораблями самых разных стран: Италии, Франции,
Америки, Бразилии, Перу и Уругвая (где он отверг предложение возглавить
национальный флот), а кроме того, турецкой бригантиной и фрегатом тунисского
бея (к которому чуть было не поступил на постоянную работу)
*
* *
В эти годы он побывал и в Риме, который с тех пор (как
выразился Индро Монтанелли1) «каждый раз являл ему два своих лика: когда-то тут
обитали герои Древнего Рима, ныне же в нем задавали тон папские священники. То,
что осталось от первых, неумолимо влекло его к себе, ну, а о том, который
наполняли служители Церкви, он не мог думать без отвращения». Последнее (замечу
от себя) не в последнюю очередь наложило неизгладимый отпечаток на будущий
выбор его политических и военных целей в ходе событий Рисорджименто2 и, кроме
того, во многом послужило причиной закоренелого атеизма.
Первое «идеологическое» влияние на него оказал (в 1833 г.) некий
француз, проповедник идей сен-симонизма по имени Barrault, среди идей
которого больше всего по душе пришлась Гарибальди мысль о «Герое» с большой
буквы — борце за
справедливость и свободу ЛЮБОГО народа, в ЛЮБОЙ стране мира против тирании
ЛЮБОГО типа. Однако еще большее впечатление произвела на Гарибальди встреча (в
том же году) в Таганроге с одним из членов незадолго до того созданной
радикальной партии «Молодая Италия», вдохновленной республиканской идеологией.
Там же впервые услышал тогда Гарибальди и о ее лидере — Джузеппе
Мадзини, проповедовавшем идеи национального суверинитета и объединения Италии.
Морская карьера Гарибальди продолжалась до 1834 года, когда
он принял активное участие в попытке республиканцев —
сторонников Мадзини поднять восстание в Генуе. Попытка провалилась, практически
так и не начавшись, и Гарибальди, спасаясь от наказания, бежит сначала в родную
Ниццу, а затем в Марсель (где узнает, что приговорен к расстрелу). В конце 1835 года из
Марселя он отплывает в Бразилию. В странах Латинской Америки Гарибальди прожил
до 1848 года,
участвовал там в ряде войн за независимость будущих государств континента,
возникших в результате обретения независимости от испанского и португальского
владычества, а также вновь служил капитаном на кораблях торгового и военного
флота.
Там же он впервые женился (причём «умыкнул» свою будущую
жену Аниту у её мужа).
В своих «Воспоминаниях» он лишь вкратце коснулся этого
периода своей жизни. Подобные умолчания (в том числе и в отношении упомянутого
выше периода его морской службы в Европе) вполне логично наводят современных
историков на определённые размышления отнюдь не комплиментарного характера — ведь
Гарибальди не чурался литературной практики: его перу принадлежат три романа,
кроме того, он автор обширного эпистолярия…
Однако двигаемся дальше по хронологической канве его
жизни. Узнав в 1848 году о
начале европейских революций, Гарибальди снимается с места и отправляется на
родину, спеша принять участие в военных действиях. Цель его жизни давно
сформирована —
освобождение итальянских территорий, захваченных австрийцами, и объединение их
всех в единое государство (на основе республиканского образа правления,
поскольку в тот период разделял идеи Джузеппе Мадзини).
В Италии Гарибальди возглавил военные силы Римской
республики, которая просуществовала до середины 1849 года, когда
город заняли французы, пришедшие на помощь Папскому государству. Причём вошли
они в Рим только со второго раза, благодаря подкреплениям (в первом сражении
гарибальдийцы разбили французов, несмотря на многократное численное
превосходство и лучшее вооружение их экспедиционного корпуса). Гарибальди был
вынужден бежать из Рима, его оставшиеся в живых добровольцы рассеялись по
стране, а сам он (потеряв во время многодневного отступления любимую жену) в
результате оказался заложником правительства Пьемонтского королевства, которое
сохранило ему жизнь и выслало за пределы Италии в Тунис. Однако, тунисский бей
не принял его, и на том же судне Гарибальди прибыл в Гибралтар: здесь англичане
предложили ему на выбор Америку или Англию, но Джузеппе отказался и направился
в Танжер (где пробыл всего несколько месяцев).
Кстати, именно там он написал первый вариант своих
«Воспоминаний» («Memorie») о годах,
проведенных в странах Латинской Америки.
В следующем, 1850-м, году Гарибальди неожиданно для
многих отбыл в Англию, откуда вскоре отправился в Америку (на сей раз, впрочем,
в Северную), прибыв в порт Нью-Йорка 30 июля 1850 года. Там
некоторое время он работал на свечном заводике, принадлежавшем одному из
итальянских политических иммигрантов, а через год получил желанное место
капитана на одном из судов американского торгового флота. В этом качестве он
вновь побывал в Перу, плавал в Китай, Гонконг, на Филиппины, в Австралию и Новую
Зеландию.
Вернувшись в Нью-Йорк, через некоторое время отправился в Лондон, где зимой
1854 года в
очередной раз столкнулся со своим тёзкой Мадзини (тот вечно жил вне пределов
родной страны, поскольку во всех итальянских государствах считался персоной
нон-грата). А также с другими известными политическими иммигрантами из ряда
европейских стран (в том числе с Герценом, который, вспоминая об этой встрече — на
страницах романа «Былое и думы», отметил, что Гарибальди в беседе с ним
сформулировал то главное, что отличало его от Мадзини: «Я знаю наш народ
гораздо лучше, чем Мадзини, потому что всегда жил среди него, а он знаком лишь
с наиболее образованной его частью… Он не терпит мнений, отличных от его
собственных, и, постоянно рассуждая о народе, не имеет о нём, ни малейшего
понятия… Да и революции его существуют исключительно на бумаге, ни одна из
них так и не случилась на деле»).
Мадзини, со своей стороны, называл Гарибальди «великим
исполнителем», отказывая ему в организаторских способностях, и отзывался о нём
как о человеке «необразованном, с лицом бесстрашного глупца».
Однако, к тому времени во взглядах Гарибальди произошла
почти радикальная трансформация: он больше не был, как в юности, готов на любые
«безумства» ради чьих-то идей. Теперь он руководствовался только своими
собственными убеждениями, и его политический выбор созрел: он намеревался идти
в одном строю с пьемонтской монархией, ставившей те же цели —
объединение страны на национальных основах. В связи с чем обратился к
королевскому правительству за разрешением вернуться. Очевидно, с той поры
пути-дороги Гарибальди и Мадзини разошлись окончательно и бесповоротно.
В ожидании ответа он затеял роман с английской
аристократкой Эммой Робертс, немолодой богатой вдовой. В это же самое время и в
том же Лондоне ему в объятия бросилась, причем по собственной инициативе, юная
итальянка (и тоже аристократка) Мария Делла Торре. Ею же Гарибальди только
«попользовался», а вот на англичанке всерьёз задумал жениться. Почему и как ему
в голову запала подобная идея, чья это была инициатива и что вообще общего
могло быть у столь разных личностей, — по сей день биографы задаются вопросами, на которые нет
ответов.
Вообще-то Гарибальди привлекал многих женщин: возможно,
их влекла к нему сама его личность искателя приключений, эдакого современного
кондотьера. Ему же всегда было не до них: не хватало ни времени, ни желания
крутить романы и тратить нервы, к тому же он не обладал соответствующим
терпением и не владел «языком любви». Зато женщины сами, грубо говоря, вешались
ему на шею, хотя бывали и исключения, в первую очередь, конечно, его первая
жена Анита, которую он по-настоящему и до конца её жизни любил. Может быть, ещё
одним исключением и была история отношений с Эммой Робертс?..
Как бы то ни было, 24 января 1860 года
Гарибальди всё-таки женился, однако вовсе не на англичанке, неожиданно для всех — на юной
маркизе Джузеппине Раймонди. Но едва лишь закончилась свадебная церемония,
кто-то «услужливо» передал ему записку. Гарибальди прочел ее и спросил невесту:
правда ли, что она беременна? Не услышав от неё определённого ответа,
Гарибальди назвал ее проституткой и навсегда покинул дом богатой маркизы (на
берегу озера Комо), чтобы никогда больше ее не видеть. Брак этот, замечу
вскользь, был расторгнут только мнгого лет спустя, в конце жизни самого Героя:
вот вам и ещё одно из событий его личной жизни, не получивших однозначного
объяснения у биографов3.
В промежутке между событиями личной жизни Гарибальди
получил от короля Виктора Эммануила II генеральский чин и разрешение принять участие в военной
кампании 1856 года: ее
целью стало освобождение из-под власти австрийцев северных областей
Апеннинского полуострова — от Милана
до Венеции и Триеста. Для этого Сардинское королевство вступило в союз с
набиравшей силы Пруссией, преследовавшей аналогичные цели в отношении
германских земель. Увы, эта война оказалась победоносной лишь для Пруссии,
добившейся поставленной задачи. Для Италии же всё завершилось далеко не столь
радужно, как предполагалось правительством Кавура: хотя гарибальдийцы (на своём
участке фронта в Альпах) действовали более чем успешно и разбили превосходящие
силы противника на высотах австрийского Тироля, они были вынуждены оставить эти
территории, поскольку главные силы итальянской армии (в составе 80 тысяч человек)
в решающем сражении с австрийцами потерпели сокрушительное поражение, не
согласовав свои действия с прусским командованием. В итоге к Италии отошла
только территория области Венето. Между прочим, население занятых
гарибальдийцами областей отнюдь не выражало радости по этому поводу, что
неприятно поразило генерала Гарибальди…
Впрочем, прошло не так много времени, и вновь последовали
решительные события, в которых судьба отвела Джузеппе Гарибальди самую что ни
на есть ведущую роль: готовилась военная кампания по присоединению (или, если
угодно, захвату) Неаполитанского королевства. Началом стала так называемая
«экспедиция Тысячи», т.е. высадка гарибальдийских «волонтёров» на Сицилию, в
порту города Марсала, 11 мая 1860 года. В тот
момент их насчитывалось 1084 человека,
более половины из которых не достигли 20-летнего возраста, причём самому
младшему едва исполнилось двенадцать, а старейший из ветеранов успел перейти
70-летний рубеж. Кстати, в числе его добровольцев числились и иностранные
подданные, в том числе несколько десятков русских.
Перед высадкой Гарибальди переоделся: накинул белое пончо
поверх традиционой красной рубашки, на голове, как обычно, широкополая фетровая
шляпа, вокруг шеи повязан шёлковый платок, во рту — полсигары.
Впоследствии этот наряд стал его своеобразной униформой, особенно в
торжественных обстоятельствах: на разнообразных церемониях и приёмах, а также
на многочисленных портретах Гарибальди.
Сицилийская «экспедиция» заняла чуть больше трёх месяцев
и победно завершилась победным вступлением гарибальдийцев (усиленных
несколькими тысячами местных ополченцев) в столицу острова Палермо.
Следующий этап «присоединения» начался 19 августа,
когда гарибальдийские отряды (вновь пополнив ряды сицилийскими добровольцами)
высадились на материк в Мессине, легко расправившись со значительно
превосходившими их силами противника, — ситуация, почти каждый раз складывавшаяся до этого на
Сицилии и далее в ходе сражений на материковой части. Завершился же процесс 7 ноября въездом
в Неаполь короля Виктора Эммануила II (в сопровождении Гарибальди, который, сложив с себя
полномочия военного диктатора и передав южную Италию под власть королевского
правительства, отбыл домой на Капреру).
Вот такая слегка странная история почти моментального
крушения целой страны и её многотысячной армии — под
«натиском» нерегурярных военных отрядов (численность которых значительно
уступала регулярным соединениям Королевства Двух Сицилий).
* * *
Однако лишь в самые последние десятилетия эта история
стала привлекать более пристальное внимание отечественных историков. Начало
было положено капитальной биографией Гарибальди, опубликованной уже
упоминавшимся журналистом и историком Индро Монтанелли в 1972 году.
Впрочем, книга его послужила толчком, и исследователи решили непредвзято
взглянуть и на другие узловые моменты национальной истории периода
Рисорджименто и более свободно начать интерпретировать многие события и детали
биографии самого Джузеппе Гарибальди.
Суммируя и отметая крайности и явные преувеличения, как
обычно, допускаемые в пылу полемики, кратко укажу на основные претензии,
сформулированные в последние годы оппонентами официального подхода к событиям и
персонажам этого ключевого периода в истории воссоединения Италии.
Эти исследователи полагают, что вместо истинного «лица»
военной кампании 1860-61 годов (а по
сути, военной интервенции Пьемонтского королевства на территорию суверенного
государства) подавляющее число историков (главным образом, конечно,
итальянских) на протяжении многих десятилетий рисовали псевдоромантический,
вымышленный «пейзаж», сдобренный обильной риторикой, за фасадом которого на
деле скрывалась грязная война. Похоже, истинной целью Рисорджименто была
откровенная колонизация, сопровождаемая подкупом и шантажом, скрытным участием
иностранных государств, а также (нередко) практикой геноцида местного
населения.
Так, к примеру, в одном из самых последних исследований,
посвящённых вопросу присоединения Неаполитанского королевства к Пьемонтской
монархии, опубликованном в 2010 году, авторы
(Дж. Фазанелла и А. Гриппо) пишут: «Для сохранения шаткого национального
единства истинные мотивы создания Итальянского государства десятилетиями
замалчивались, место реальных исторических исследований занимали праздники и
официальные торжества, во время которых не высказывалось ни слова критики. В
результате была создана и в общественном сознании закреплена расхожая
мифологема, опровергать которую давно считается делом сугубо неблагодарным»4
И одним из главных пунктов на этом идеологическом «поле»
была как раз военная кампания по присоединению Неаполитанского королевства,
начало которой положила высадка гарибальдийцев на Сицилии.
В целом ряде исторических исследований последних лет
принято считать вполне доказанными как факты подкупа высшего начальственного
состава армии и гражданской администрации Королевства Двух Сицилий, так и источники денежных поступлений. Следует
признать, что правительства Сардинского королевства (в лице его
премьер-министра Кавура, проводившего двусмысленную дипломатию: параллельно
официальным переговорам с Неаполем он тайно спонсировал экспорт «народного»
восстания на его территорию) и Англии на первое место ставили экономические
интересы (на Сицилии располагались значительные запасы серы, прибрать к рукам
разработку и экспорт которых очень рассчитывало правительство Пальмерстона в
случае успеха гарибальдийской военной кампании). В связи с этим Англия
вкладывала значительные средства на осуществление военных действий (по крайней
мере, на Сицилии). В частности, британский флот прикрывал высадку
гарибальдийской «тысячи» и блокировал неаполитанским кораблям доступ к острову.
В итоге военные действия по присоединению Неаполитанского
королевства завершились победой во многом благодаря повсеместной измене высшего
и среднего военного руководства армии Королевства Двух Сицилий. Некоторые
исследователи утверждают, что в ходе своего продвижения по территории
королевства Гарибальди реально одержал всего лишь две (!) победы на Сицилии:
при Калатафини и в Марсале. Остальные же явились результатом сдачи позиций
военным руководством. Наиболее вопиющее в этом отношении событие случилось при
осаде столичного Палермо: там трём тысячам гарибальдийцев противостоял
гарнизон, насчитывавший не менее восемнадцати тысяч солдат и офицеров. Однако
престарелый его начальник, генерал Ланца, сдал город практически без боя. В
общих чертах события разворачивались по той же схеме — при
высадке Гарибальди и на материк в Мессине, и в столице королевства Неаполе.
Справедливы ли подобные утверждения или нет? В их пользу свидетельствуют данные
о численности военных сил противников в каждом из сражений, а кроме того —
свидетельства о частом нежелании и сопротивлении низового состава подобным
решениям высшего командования. Налицо и тот факт, что почти никаких результатов
не дала кампания агитации в неаполитанской армии по привлечению солдат в состав
гарибальдийцев, а затем — в ряды
королевских войск объединённого Итальянского королевства.
И ещё одно замечание по ходу: издавна сложилось мнение,
что основную массу гарибальдийских «волонтеров» составляли люди из на-рода,
представители угнетённых слоёв. На самом же деле бо́льшая часть из них
были школьники и студенты в возрасте до 20-ти лет, а остальные — фактически
профессионалы, участники предыдущих военных предприятий генерала Джузеппе
Гарибальди.
Можно только удивляться, что и в среде правящей элиты
Королевства Двух Сицилий никто не взял на себя ответственность за судьбу
государства: высшие чиновники добровольно отказывались выполнять свои
обязанности, заявляя о готовности служить новому режиму. Так, министр
внутренних дел и полиции генерал Либорио Романо заранее отправил Гарибальди
депешу, извещая того о своей полной готовности подчиниться сардинскому королю (т.е.
Виктору Эммануилу II) и, более
того, в сотрудничестве с предводителями местной преступности (пресловутой
«каморрой»), подготовил «всенародную» встречу диктатора в Неаполе. В
совершенном одиночестве покидала свою столицу королевская чета (Франциск II и
Мария-София) — лишь
обслуга, стоя на коленях, провожала их. Зато «народные массы», руководимые
каморристами и под их присмотром, толпами встречали Гарибальди по прибытии
генерала-героя в Неаполь 7-го сентября 1860 года. В
реальности же эти «массы» проявляли к смене власти, в лучшем случае (в городах)
равнодушие, а в Сицилии поддержали Гарибальди, ибо радели только свою землю и
ждали от него решения этого насущнейшего вопроса. Большинство же населения Юга
понятия не имело ни о «объединении», ни о короле Викторе Эммануиле II, не
существовал для него и пресловутый «национальный» вопрос. Подавляющая часть
населения (иными словами, бедное и очень бедное крестьянское население) на
Сицилии стремилась к получению земли, которую она и начала самостийно
захватывать у местных феодалов, как только Гарибальди прибыл на остров. Там
развернулась подлинная местная «жакерия». Тогда, кстати, Гарибальди объявил
себя диктатором и стал беспощадно усмирять все подобные поползновения. «По чьей
инициативе?» — задаются
при этом скептики вопросом: по собственной или исполняя волю правящих элит
Турина и Лондона? Во всяком случае, это дало свои неизбежные плоды: народ
вскоре угомонился, а землевладельцы, поначалу опасавшиеся революционных
преобразований. В итоге осознали, что новый режим вряд ли всерьез угрожает их
собственности и реальным привилегиям и не станет кардинально менять сложившуюся
систему социально-экономических отношений. Как значительно позже выразится один
из персонажей знаменитого романа Томази ди Лампедузы «Леопард», «сменился лишь
акцент: с неаполитанского на туринский. Вот, собственно, и все».
Ещё один из спорных вопросов, связанных с событиями 1860 года, на
который до сих пор нет определённого ответа, формулируется приблизительно так:
чьим же именно указаниям следовал (либо НЕ следовал) Гарибальди, высаживаясь на
материковой части Италии и тем самым перенося туда войну? Ведь в первоначальных
планах правительства Кавура это вовсе не предполагалось (во-первых, из-за
боязни протестов со стороны континентальных государств Европы, а во-вторых,
исходя из трезвых оценок военных сил Неаполитанского королевства,
противостоявших гарибальдийским сотням, пусть даже и усиленным сицилийскими
ополченцами). Значит, Гарибальди получил-таки инструкции (от главы
правительства либо от самого короля Виктора Эммануила II)? Или же он самолично принял
подобное решение, означавшее — в случае
победы — аннексию
бурбонского королевства? Однако как военный профессионал Гарибальди не мог не
понимать, что на материке силы противника настолько превосходят его
возможности, что ни о каких победах он и мечтать не в состоянии. И тем не
менее, если решился всё же перенести войну на материковую часть территории
противника, следовательно, знал заранее, что и там она будет поддержана из тех
же финансовых и материальных источников?
Побочный вопрос — инструкции эти исходили от правительства или лично от
короля, с которым сам Гарибальди всегда предпочитал иметь дело? Был ли он
посвящён в подробности финансовых выплат верхам неаполитанской администрации? И
сам ли он решал подобные конкретные проблемы? Однако, письменных подтверждений
всему этому до сих пор не обнаружено, так что историкам приходится опираться на
всевозможные косвенные документальные данные и на письменно зафиксированные
устные свидетельства современников.
Впрочем, как подчеркивают некоторые авторы, сам
Гарибальди был чужд политических и дворцовых махинаций и выполнял итоговое
предписание короля — в том
виде, в котором его получил. К тому же его (в первую очередь, стараниями
коварного Камилла Кавура, бессменного главы правительства Пьемонтской монархии)
никогда не допускали участвовать в принятии хоть сколько-нибудь значимых
политических, дипломатических и прочих решений. А собственные военные
инициативы Генерала (ещё одно его «народное» прозвище) либо успешно
пресекались, либо не менее успешно использовались правительством в своих целях
(как данная военная интервенция, превратившаяся — отчасти в
результате политического везения, отчасти благодаря большим деньгам больших
«спонсоров», вложившихся в эту беспроигрышную лотерею, — в один из
крупнейших политических проектов столетия на Европейском континенте). Сам же
Гарибальди, как показали все последующие события, не претендовал ни на какую
политическую роль в объединенном государстве (а ведь, в принципе, мог бы и
попробовать…).
И хотя в истории не существует сослагательного
наклонения, так и хочется предположить, что если бы Гарибальди ограничился
захватом только Сицилии и не переправился бы на материк, история Италии (да и
отчасти Европы) могла бы сложиться совсем по-другому…
Так или иначе, но Гарибальди взял Неаполь, затем отбил
атаки превосходящих сил противника 16 октября 1860 года в сражении при Вольтурно, и потеря независимости
Королевством Двух Сицилий стала политической реальностью.
Однако лично для Гарибальди этот военный трумф стал
своего рода «пирровой победой». В Турине выигранное им сражение Кавур и его
сторонники представили Виктору Эммануилу и королевскому парламенту в качестве
подтверждения республиканских устремлений Генерала и его намерений атаковать
Папское государство (и таким образом поссорить Пьемонт с Францией Наполеона III, стоявшего
на страже суверенности Папских владений). В итоге, победоносно завершив военную
кампанию, Гарибальди — после
торжественной встречи с Виктором Эммануилом II — получил от
короля распоряжение отправиться домой, а значительное число его волонтеров
влилось в состав правительственной армии.
(В качестве справки добавлю, что согласно подсчётам,
произведённым вскоре после окончания военных действий в 1861 году, общие
затраты на их проведение составили (в денежном исчислении тех лет): со стороны
Неаполитанского королевства — 181 млн лир, со
стороны Пьемонтского королевства — 650 млн лир).
В конце 1860 года на территории бывшего Королевства Двух Сицилий был проведён
референдум, на котором большая часть населения (обладавшего правом голоса, т.е.
не слишком значительная его часть) проголосовала за объединение Италии. Однако
некоторые историки в последние годы придерживаются мнения, что референдум,
во-первых, был тщательно подготовлен новыми властями, а во-вторых, большинство
населения не отдавало себе отчёт, что означает на деле это «объединение».
(Что же касается
Гарибальди, то это фактическое объявление Юга составной частью единого
государства не соответствовало его личным преференциям, поскольку он всегда
полагал, что эти освобождённые им от власти иностранной монархии территории
должны обрести автономию внутри объединённой Италии).
Тем временем 14 января 1861 года в Турине (столице тогдашнего Савойского королевства)
было провозглашено создание на Апеннинском полуострове нового государства —
Королевства Италии. За принятие решения на специальном заседании парламента
(итальянская монархия XIX–XX веков — монархия
конституционная) единогласно проголосовали все 443 депутата,
представлявшие 2% населения страны, имевших в то время право голоса. К слову:
побывав на одном из первых его заседаний, Гарибальди с горечью заметил: «Совсем
не о такой Италии я мечтал…».
Таким образом, присоединение Юга, свершилось. Однако,
боевые действия на его территории отнюдь не были закончены, как поначалу
показалось победителям.
Начиная с весны следующего, 1861 года, на
всей территории бывшего Королевства Двух Сицилий начались вооружённые
выступления местного населения, основную боевую силу которого составили
остававшиеся на свободе бывшие солдаты и младшие офицерские чины неаполитанской
армии (общая численность которой изначально составляла не менее 100 тысяч
человек). Современные итальянские исследователи свидетельствуют, что при подавлении
этих выступлений было расстреляно более девяти тысяч человек, взято в плен — более
десяти тысяч. И неудивительно, ведь партизанская война на Юге продолжалась
вплоть до конца десятилетия, там действовали около четырехсот (!) отрядов, а
для подавления этих выступлений правительству пришлось задействовать куда более
крупные силы, чем в ходе победоносной военной кампании (в целом, свыше двухсот
тысяч солдат регулярной армии и национальной гвардии). Общие же потери (в
продолжающемся до сегодняшнего дня отсутствии достоверных статистических
данных) рассматриваются историками в масштабе от 18 до 60 тысяч
человек (расстрелянных, погибших в боях и умерших от ран). К этому следует
добавить: в 1860 году были
тысячи итальянцев и отправлено в тюрьмы, расположенные на Севере, в альпийской
зоне, где многие из заключенных не выдержали первой же холодной зимы и умерли
от ран, от холода и недоедания, не дождавшись освобождения. Точное количество
их также неизвестно, хотя современные историки приводят и такие данные: около
60% от общего числа военнослужащих неаполитанской армии не согласились перейти
в состав армии победителей и, по крайней мере поначалу, числились пленными.
Впрочем, вне зависимости от этого, по глубокому и давнему
убеждению Гарибальди, процесс объединения страны не был окончательно завершён:
все еще оставалась «отъединённой» центральная часть полуострова — так
называемая Папская область, расположенная на территории трёх областей
современной Италии — Умбрии,
Марке и Лацио. Однако на страже независимости Папской области стояла мощная
Французская империя, тягаться с которой новорожденной итальянской монархии было
не под силу. Но Гарибальди (как частенько случалось и прежде) не собирался
принимать во внимание соображения высокой политики и дипломатии: в августе 1862 года, втайне
от правительства, во главе двух тысяч своих бойцов он сделал попытку прорваться
к границам папских владений, но был тут же остановлен отрядом правительственных
войск (в составе элитного подразделения берсальеров). Последовала короткая
перестрелка, после которой он счёл благоразумным сложить оружие. И вновь был
отправлен на Капреру, где вновь занялся мирным сельским трудом.
Правда, в апреле 1864 года, по
приглашению британского правительства, Гарибальди отправился в Лондон. Там его
окружили вниманием и заботой, он был принят в высших кругах государственной,
общественной и аристократической элиты страны (в частности, встречался с
премьерами Пальмерстоном и Гладстоном, наследником престола, будущим королём
Эдуардом II, крупнейшим
английским поэтом Теннисоном5 и др.), а
также с представителяями революционных кругов ряда стран, проживавших в
изгнании в Лондоне: в том числе с Мадзини, Кошутом, Герценом.
Надо сказать, что он пользовался необычайной
популярностью в Англии — как среди
правительственной элиты (не забывшей о его роли в оказании содействия
британской экономике), так и среди масс населения страны. Британская пресса
широко освещала боевые подвиги Джузеппе Гарибальди на протяжении многих лет, к
тому же сказывалась и исторически присущая протестантскому большинству
населения страны неприязнь в отношении католицизма и его главы, Папы Римского
(против власти которого Гарибальди столь настойчиво выступал изустно и с
оружием в руках).
Между прочим, согласно отзывам английской прессы того времени,
в одном из своих публичных выступлений (в лондонском дворце «Кристал Паллас»)
он недвусмысленно признал, что если бы не помощь британского правительства,
Неаполь по-прежнему находился бы под властью испанских Бурбонов, а высадка его
волонтеров как в Сицилии, так и на материке (после захвата острова) не смогла
бы осуществиться без содействия английского флота.
Однако меньше через две недели визит пришлось прервать:
из-за публичной агитации Гарибальди (в ходе его многочисленных выступлений)
против Папского владычества выступили светские монархии Европы в лице
правительств Франции, Австро-Венгрии и России. По просьбе британского
правительства 22 апреля
Гарибальди отбыл на родину. Толпы лондонцев провожали его, неслись крики «не
уезжайте, Генерал!».
По возвращении из Англии, как о том свидетельствуют
донесения секретных сотрудников тогдашнего Министерства внутренних дел Италии,
Гарибальди находился под постоянным наблюдением трех различных организаций,
причем состоявших между собой во взаимной вражде: во-первых, подпольной
радикальной структуры, руководимой издалека жившим в изгнании Джузеппе Мадзини
(который не переставал надеяться перетянуть-таки общенародного любимца на свою
сторону); со своей стороны, Виктор Эммануил II постоянно контролировал малопредсказуемого
в поступках национального Героя через своих доверенных лиц, регулярно
навещавших его по поручению монарха; и наконец, итальянское правительство,
причем независимо от короля получало подробную информацию о словах и делах
Гарибальди посредством собственного агента в лице его зятя (мужа его дочери
Терезиты, в тот период проживавшего в семейной усадьбе на Капрере и
трудившегося исключительно ради приличного вознаграждения).
Так и томился он в пределах своего островка, пока не
грянула франко-прусская война 1870 года, в очередной раз перекроившая карту Европейского
материка. Официальная Италия держала нейтралитет, но не таков был «герой двух
континентов», чтобы остаться в стороне, тем более что вскоре после начала
военных действий французская монархия пала, и на смену ей пришла Третья
республика, когда-то столь чаемая им форма народной власти. К тому же после
того, как в ходе объединения Италии (в 1859-60 годах)
правительство хитроумного Кавура обменяло территорию Савойской области, на
которой находилась его родная Ницца, на невмешательство Франции в итальянские
дела, он имел основания считать себя французом (по месту рождения). Так
появился ещё один повод помочь бывшей родине, так снова пробил его час. Да ещё
какой! В ходе этой войны гарибальдийцы оказались единственным (!) военным
соединением со стороны Франции, одержавшим победы (пусть даже и не слишком
значимые на общем фоне) над пруссаками: сначала выбили их из Дижона, а затем
удерживали город вплоть до окончания войны. В этих боях, кстати, их противник
потерял единственное за всю кампанию боевое знамя.
Во многом вследствие всего этого Гарибальди был избран в
члены первого парламента новой Франции, но вскоре его лишили мандата из-за его
слишком радикальных выступлений.
Депутатом его избирали и раньше, и позже — правда, в
Италии (в частности, от Рима, где избиратели помнили о его геройской роли
защитника города от французов), но каждый раз Джузеппе покидал своё кресло
из-за несогласия с решениями депутатов и правительства. В последний раз
Гарибальди депутатствовал в 1875-76 годах: согласился, ибо намеревался реализовать давно
вынашиваемый им проект расширения русла Тибра и строительства порта в его
устье. Когда же из этой затеи ничего не вышло, итальянский герой навсегда
покинул Рим и вернулся домой. Незадолго до того как ему стукнуло 73 года, у него
родился последний из детей — сын
Манлио.
К заключительному этапу объединения Италии — включению
в её состав Папской области — Гарибальди
допущен не был. Королевские войска, воспользовавшись отсутствием какой бы то ни
было поддержки Ватикана со стороны (теперь уже республиканской) Франции,
сначала без труда заняли Умбрию и Марке, а затем, пробив брешь в Аврелиановых
стенах невдалеке от Порта Пиа, 20 сентября 1870 года спокойно вошли в Рим. Швейцарский гарнизон не оказал
сопротивления во много раз превосходившим его по численности соединениям
регулярной армии Итальянского Королевства. Строительство единой Италии
завершилось. Только уже без участия прославленного Генерала.
Последний раз Гарибальди отлучился со своего острова в
январе 1882 года,
отправившись в поездку на Юг, по местам былых сражений: через Неаполь на
Сицилию, в Палермо. Вернувшись на Капреру в апреле, скончался там 2 июня того же
года. Последние его слова по свидетельству третьей жены Франчески: «Умираю,
сожалея, что не увидел Тренто и Триест свободными».
Уже вскоре после смерти Джузеппе Гарибальди превратили в
народную легенду, и он перестал восприниматься реальной личностью. Тем самым
он, по точному замечанию Индро Монтанелли «потерял прекрасную возможность стать
живым и неповторимым, самым популярным персонажем Рисорджименто, наиболее полно
воплотившим в себе все особенности этого столь значимого периода в истории
Италии. Вместо этого его имя породило первый национальный культ личности,
подвергать сомнению который стало чуть ли не преступлением… Потребовалось
больше ста лет, чтобы только начать выявлять в нем реальные черты, стороны
характера и поступки живого человека по имени Джузеппе Гарибальди».
Удивительная особенность этого культа при этом
заключалась в том, что наиболее «итальянскими» чертами его личности, — продолжает
историк, —
провозглашались отнюдь не всегда однозначно позитивные свойства характера
Гарибальди: «Одним из главных в этом плане стало получившее — с его легкой руки
— широкое распространении в общественном сознании убеждение, что чуть ли не все
проблемы страны можно решить посредством “сильной руки” (“железного кулака”, в
буквальном переводе с итальянского — А. С.). Иными словами, по мнению Монтанелли,
многократные призывы самого Гарибальди — да и его собственный опыт в роли диктатора (в ходе
военной кампании 1860 г.),
несомненно, способствовали укреплению подобных убеждений в общественном
сознании в последующие десятилетия и в итоге — в
значительной степени —
подтолкнули итальянский народ принять реальную фашистскую диктатуру 20–40-х
годов ХХ века в лице Бенито Муссолини.
Абсолютно очевидно, что объединение Италии, ее
Рисорджименто — случилось
бы рано или поздно, в том или ином формате, даже без личного участия в нем
Джузеппе Гарибальди. Однако именно его участие способствовало росту симпатий
широких масс населения к идее объединения страны (хотя их непосредственное
участие в походе гарибальдийских «краснорубашечников» было минимальным).
Добиться этого не смогли бы в тот момент ни военные, ни дипломатические усилия
Пьемонтского правительства, ни тем более пропаганда Мадзини, отличавшаяся
книжной риторикой и узкосословными идеологическими установками. Так что если
борьба за национальное объединение нашла отклик в умах и сердцах простого
народа, то заслуга в этом принадлежит прежде всего лично Гарибальди: именно он,
самый яркий и неоднозначный представитель этих самых “широких” масс»,
превратился в фигуру почти фольклорного масштаба и гениально сыграл свою
главную роль. В итоге он стал чути ли не сказочным национальным героем, ибо
маска, которую он носил, пришлась по вкусу большинству зрителей и участников
тех далёких исторических событий, не говоря уж об их потомках последующих
времён.
Как выразился тот же Индро Монтанелли: «В то время
идеология новообразованного государства остро нуждалась в личности, которую
можно было бы преподнести народу в качестве «национального героя», и в этом
отношении Гарибальди оказался вне конкуренции».
Вот и пользовались этим образом на протяжении десятилетий
идеологи всех мастей и направлений для сохранения шаткого национального
единства (в котором «под одной крышей» были собраны очень не похожие друг на
друга культурные, экономические и социальные составляющие).
«Но когда на месте реальных исторических событий и
личностей возникают мифы, в результате страна лишается своего прошлого, а
общество оказывается не в состоянии не только осознать своё настоящее, но (что
гораздо опаснее) рискует не справиться с ожидаемым его будущем», — делают
вывод уже упоминавшиеся современные историки Дж. Фазанелла и А. Гриппо.
На фоне того, что те же историки характеризуют как
«генетические черты» своей страны6, «полученные раны, — как пишут
они, — не затягиваются,
а старые проблемы, подавленные в общественном сознании привычной со школьных
лет идеологической обработкой, возвращаются с регулярным постоянством,
поскольку никто не осмелится ни предложить адекватного их лечения, ни осознать
их реального исторического масштаба».
Вместе с тем, согласно многочисленным свидетельствам
современников и выводам нескольких поколений историков, тщательным образом
изучавших и, в деталях описавших все стороны жизни социально-хозяйственного
механизма, действовавшего в государствах на Апеннинском полуострове в эпоху
Гарибальди, там существовал серьезнейший и всесторонний кризис, в котором
оказалось большинство этих государственных образований. Объединение стояло на
повестке дня — этого,
впрочем, сегодня не оспаривают никто из серьезных историков. Другое дело — вероятно,
конкретные формы, в которые отливались те или иные реальные действия и события,
работавшие на это объединение. Но на этом поле историки непреложно сталкиваются
с прямо противоположными отзывами и оценками современников в отношении того или
иного события или лица. И примирить их не представляется возможным. Поэтому для
одних потомков личности, по масштабу деяний подобные Гарибальди, представляются
и будут представляться героями, для других же —
персонажами, чьи деяния ущербны, а моральные установки более чем сомнительны.
И поскольку личность Джузеппе Гарибальди и его роль в
событиях давно минувших дней не поддаются однозначным оценкам, это подталкивает
к выводу о том, что исторические персонажи, их речи и поступки вряд ли
поддадутся взаимно приемлемым интерпретациям со стороны потомков (а уж тем
более — массового
сознания той или иной эпохи). Естественно, что речь в данном случае не идёт о
«демонических» личностях, чьи преступные массовые деяния уничтожают всевозможные
сомнения в отношении однозначных выводов. И тогда не следует ли из этого, что
разумнее было бы просто принять как данность бытование различных взглядов и
оценок, объяснений и предпочтений, которые опутывают и будут впредь окутывать
их жизнь? Ведь ничего подобного не наблюдалось и не наблюдается в отношении
рядовых участников тех же событий прошлого и настоящего. Возможно, весь этот
виртуальный круговорот по поводу того или иного имени свидетельствует лишь о
том, что носитель его вошел и прочно закрепился в потоке явлений прошлого,
который давным-давно именуется Историей?..
Для сравнения: несколько слов о двух главных оппонентах
«Героя двух континентов»:
1. МАДЗИНИ
«Презирал всё, что лежало за пределами культуры и работы
интеллекта, что не являло собою плод чисто умственных размышлений» (И.
Монтанелли).
Так что вполне логично предположить: вряд ли что-либо в
личности Гарибальди пришлось бы ему по вкусу. И он не замедлил открыто это
продемонстрировать.
Что же касается Гарибальди, то он, со своей стороны,
возможно, просто скрывал и не показывал (по крайней мере, поначалу), что
разочарован не меньше.
И хотя нельзя сказать, что уже первая их встреча
немедленно и впредь сделала их отношения более, чем прохладными (хотя в
легендарной истории «Рисорджименто» они и представлены чуть ли не как
братские), но определенно она не была «решающей» в исторической судьбе страны
(как считают некоторые из их биографов, работавших и продолжающих работать в
русле мифологизирования национальной истории). В связи с этим не удивительно,
что оба они так и не поделились подробностями той встречи. С другой стороны,
очевидно, что она не прошла совсем уж бесследно для развития последующих
исторических событий (и уж точно вполне определила резкий и важный поворот в
судьбе одного из ее участников, вынужденно и надолго оказавшегося на другом
конце света. Имеется в виду, конечно, участие Гарибальди в попытке задуманного
Мадзини (и немедленно провалившегося) восстания 1834-го года в Лигурии, что,
кроме всего прочего, положило начало многочисленным пререканиям, взаимным
обвинениям и упрекам, которыми они впоследствии обменивались на протяжении
многих лет.
В годы, предшествовавшие европейским революциям 1848-49 гг.,
«Молодая Италия», созданная Мадзини, была единственным политическим организмом,
проповедовавшим идеалы независимости и объединения страны. Однако в середине
века она потеряла исключительную монополию на них: наравне с ней теперь
существовали и другие общественные политические движения и партии с теми же
общими целями, но иными идеологиями, программами и тактиками, которые не
разделяли простого и радикального кредо «мадзиниевской» организации,
единственным способом достижения цели (т.е. объединения страны) провозглашавшей
народное восстание против тирании любого типа.
Раньше на то были свои причины, поскольку ни в одном из
государств на Апеннинах — когда
родилась и начала свою деятельность «Молодая Италия», — голос
патриота не мог быть услышан: все они находились тогда под властью тираний того
или иного типа: отечественного (как Пьемонтское королевство и Папская область)
либо иностранного (австрийского в Ломбардия-Венето, Парме, Модене и Тоскане;
испанского — в
Неаполитанском королевстве) происхождения.
Но времена изменились, и понятия и лозунги «свобода» и
«нация» получили право гражданства в некоторых из итальянских государств, что
вызвало к жизни умеренные политические движения и организации, чьи лидеры
открыто агитировали за мирный путь объединения государств на Апеннинах.
Радикализм «Молодой Италии» отходил на второй план. К тому же хоть Мадзини
постоянно и клялся в верности идеалам и интересам «народа», на деле не имел о
нём почти никакого понятия. «Ему было неведомо, что этот “народ” в Италии — слишком
тёмен, необразован и не готов воспринять идеалы свободы, равенства и национального
суверенитета, которые, как он наивно полагал, столь же дороги этому народу, как
и ему самому… Его идеалы разделяла лишь незначительная по численности
интеллектуальная элита, естественно, существовавшая во всех государствах,
составивших впоследствии единую Италию. До конца жизни он оставался в
убеждении, что стоит “зажечь искру” вооруженного восстания в любом месте
Италии, как народные массы подхватят ее и разнесут по всей стране», — писал по
этому поводу тот же Индро Монтанелли.
Становится очевидным, чьими идеями с тех пор
руководствовались «левые» радикалы Европы. В России они позаимствовали у него
даже саму формулу: вспомним герценовское «из искры разгорится пламя». А на
другом конце Атлантики как не вспомнить героического Че Гевару, аргентинского
интеллектуала крайне радикального «разлива» на службе кубинской революции,
экспортировавшего эту «искру» едва ли не в самую отсталую страну Латинской
Америки — Боливию
будучи убежден, что из нее немедленно «возгорится пламя» народного восстания
против местной тирании.
2. КАВУР
Почти бессменный глава правительства сначала Савойского
королевства, затем не до конца объединённой страны (скончался накануне
присоединения Папской области) был назван в честь своего крестного отца,
Камилла Боргезе (племянника Папы Павла V и создателя знаменитой
художественной коллекции в Риме), мужа любимой сестры Наполеона — Полины
Бонапарт, который занимал должность губернатора северных территорий Италии,
только что присоединённых тогда к Франции.
Камилл Кавур с детства слыл франко- и англоманом (в школе
его даже прозвали «милордом») и плохо владел итальянским, называя свой
пьемонтский диалект «самым варварским языком в христианском мире».
Повзрослев, прослыл ловеласом, причём до такой степени,
что о нём бытовал афоризм, смысл которого можно передать примерно следующими
словами: «Вряд ли он — “отец всех
итальянцев”, хотя многие из них появились на свет благодаря ему».
Кавур был ярым противником республиканских принципов
строительства новой Италии и непримиримым врагом Мадзини. Поначалу он не столь
уж хорошо относился и к Гарибальди. Поэтому, когда (в 1854 г.)
Гарибальди обратился к Пьемонтскому правительству с просьбой о возвращении,
премьер-министр поначалу был серьезно обеспокоен: республиканцам никак нельзя
было отдать инициативу в процессе объединения Италии, и весьма желательно было
бы посеять вражду между Мадзини и Гарибальди. Поняв же, что реальный союз между
ними невозможен, Кавур успокоился и дал «добро» на возвращение Гарибальди и
представление ему возможности участия в планировавшихся военных действиях
против австрийцев.
Военные успехи Гарибальди в Сицилии стали неожиданностью
для Кавура: он не предвидел их и, главное, не хотел, так как не рассчитывал на
буквальное присоединение Неаполитанского королевства: его целью, как считают
многие современные историки, была (в противоположность намерениям Гарибальди)
лишь конфедерация Севера и Юга (о чем он не раз говорил в приватных беседах).
Естественно, что под эгидой Пьемонта. Кавур изначально презрительно относился к
южным землям, к тому, как они существовали, кем управлялись, какие там надо
было решать проблемы и т. д. и т. п. К тому же само объединение с ними, по его
мнению, попахивало республикой, «Мадзинизмом» и вообще радикализмом — тем, чего
он более всего опасался. И хотя, так сказать, «под ковром» он и готовил
экспедицию гарибальдийской «тысячи», на деле планировал вовремя ее остановить.
Реальная, полная победа Гарибальди ему была не нужна. Продвижение Генерала не
удалось вовремя блокировать лишь по той причине, что Кавур тогда впал в
немилость у монарха и утратил поддержку парламента (из-за уступки Франции
территории Савойской области и Ниццы — в результате которой Наполеон III не стал возражать против
присоединения к Итальянскому королевству Великого герцогства Тосканы и
государств центральной Италии). В намерения премьера входило создать Италию
дипломатическим (а не военным) путем. Однако после сдачи Палермо бурбонскими
войсками Кавур понял, что такой вариант вряд ли удастся реализовать на практике.
Тогда он резко поменял курс и в итоге — чтобы отрезать путь к объединению триумфатора
Гарибальди с республиканцами и радикалами — подхватил
риторику Генерала, направленную на силовое присоединение Юга к Северу. Но
только и исключительно, Неаполитанского королевства: дальнейшему расширению
пределов государства (т.е. намерениям Гарибальди, совпадавшим с идеями Мадзини)
о присоединении Папской и Венецианской областей, остававшихся в тот момент под
властью Австро-Венгрии, он поставил жесткий и однозначный предел. Правда,
выполнить эту установку выпало на долю Виктора Эммануила II — при
встрече с Гарибальди сразу по окончании военных действий на Юге. Ослушаться
монарха — по крайней
мере, в тот момент, — «герой
двух континентов» не посмел.
Вместо ЗАКЛЮЧЕНИЯ — некоторые
из излюбленных идей Гарибальди:
правительства различаются лишь по степени бездарности в
управлении страной;
необходимо запретить войны между народами;
привести итальянцев к свободе можно лишь посредством
диктатуры.
А также — немного в
сторону:
во второй половине ХХ века целый ряд крупнейших
итальянских кинорежиссёров отразили в своём творчестве события 60-х годов XIX века. Среди
них — Марио
Солдатти, Марио Камерини, Пьетро Джерми, Лукино Висконти, Роберто Росселлини,
Франческо Рози, братья Тавиани, Лина Вертмюллер…
Снимались у них такие звёзды мирового киноматографа, как
Марчелло Мастроянни, Клаудиа Кардинале, Берт Ланкастер, Ален Делон, Нино
Манфреди, Орнелла Мути и др.
© Александр
Сергиевский
Краткая библиография:
Fasanella, G. e Grippo, A.1861. Milano,
2010
Martucci,
R., L’invenzione dell’Italia. Milano, 1999
Selvaggi,
R. M. Nomi e volti di un’esercito dimenticato. Napoli, 1990
De
Witt, A. Storia politico — militare del brigantaggio. Bologna, 1984
Padella,
D. F. Brigante a terra nostra. 1984
Bassi
Angelini, C. Gli “accoltellatori” a Rovenna. Ravenna, 1983
Molfesi,
F. Storia del brigantaggio. Roma, 1979
Nitty,
F. S. Il capitale straniero in Italia. Bari, 1977
Del
Carria, R. Proletari sulla rivoluzione. Milano, 1970
Montanelli,
I. e Nozza, M. Garibaldi. Milano, 1962.
Примечания
1 Индро Монтанелли (Indro Montanelli) — крупнейший итальянский журналист второй половины ХХ века, политолог и
историк; автор капитальной биографии Гарибальди, по сути, положившей начало
современным подходам к фактам и событиям его жизни и деятельности (Montanelli, I. e Nozza, M., Garibaldi. Milano, 1962).
2 Рисорджименто (Risorgemento) — так в Итаалии принято называть десятилетия «собирания» национальных
территорий, начавшееся вскоре после окончания наполеоновских войн и
завершившееся в 1870 году присоединением
Папского государства и перенесением столицы объединённой страны в Рим.
3 К этому времени, кстати, Гарибальди обрёл наконец
постоянное жильё: в 1856 году он купил
половину малюсенького острова Капрера (Caprera), потратив на это гонорары, незадолго до того полученные им за капитанскую
службу в Америке, и собственноручно построил там одноэтажный домик (из четырех
комнат) в латиноамериканском стиле.
4
Fasanella G. e Grippo, A., 1861. Milano, 2010.
5 После встречи классик литературы заметил с чисто
английским юмором: «Благороднейший из людей… Истинный герой, наделённый
божественной глупостью».
6 То есть такие характерные черты государственной
политики Италии, как:
её непостоянство;
коррумпированность бюрократического аппарата;
склонность к заключению «договоров с дьяволом»;
блокирование со стороной-победителем;
использование агентуры для достижения «грязных»целей;
беззастенчивое использование в собственных целях
профессиональных революционеров и террористов.