Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 50, 2018
«Два слова»
итальянские тетради
Я начал рисовать всё, что вижу, с двух-трёх лет
и продолжаю это делать по сей день. Рисую только с натуры. Так сложилось, что
вот уже почти полвека я веду дневники (их уже 82). К счастью, я никогда не
учился рисовать, поэтому меня абсолютно не волнует, правильно ли я нарисовал
руку, ухо, дом или дерево. Я потихоньку фиксирую только то, что мне нравится
видеть, и лениво всё это комментирую.
Когда мы с Ирой Тархановой готовились публиковать
в её издательстве «Барбарис» эти дневники, я отсканировал только по Италии
5 тысяч рисунков.
Искусство
путешествовать
Когда я говорю о Тоскане, я всегда тороплюсь,
говорю бессвязно, потому что хочу поделиться с другими всем, что я о ней знаю.
Эти знания мои не только (и не столько) из книг и чужих мнений, сколько из моих
путешествий по Тоскане. Конечно, я (неизбежно) что-то из кого-то иногда
цитирую, но знание не может состоять из чужих мнений.
По Тоскане я прошёл пешком и проехал почти
5 тысяч километров. И теперь тороплюсь рассказать… Я поймал себя на мысли,
что когда вдруг только что раздался звонок и мне сообщили, что, к сожалению,
одна встреча, которую я с нетерпением ждал столько времени, переносится, я
почувствовал большую радость…
Я уверен, что путешествовать по Тоскане надо
умеючи, большим искусством. В последние годы люди стали путешествовать гораздо
больше, но — гораздо хуже. Часто квинтэссенцией и с душой пейзажа
становится бензоколонка, на которой мы вынуждены остановиться и внимательно
«глянуть окрест себя». По дороге, торопясь, мы готовы перекусить чем угодно, в
то время как знание о еде позволяет приобщиться к итальянской кухне, которая,
на мой вкус, наряду с японской является лучшей в мире. Мы слишком торопимся.
Зачем, куда мы так спешим? Просто посмотреть? Просто посмотреть в
Тоскане — это пустая трата времени. Надо знать. И ехать медленно. И пусть
тебя проклинают другие — в полной уверенности, что они увидели то место,
где тебя обогнали. Они его не увидели. В Италии, в Тоскане тише едешь —
лучше станешь. Потому что здесь мне даже трудно вам посоветовать, куда ехать и
что смотреть.
Поезжайте, скажем, по дорогам Долины Валь
д’Орча. Там Италия, где мало столбов, которые мешают рисовать и
фотографировать. Там совершенство в пейзажах, где нет ни морской суеты, ни
автогрилей автострады, ни грохота железных дорог и самолётов.
И там вы увидите настоящую землю, первозданную
красоту… Только там труд человека не испортил божественной красоты. И только
там, похоже, даже немного улучшил…
* * *
Я постараюсь рассказать из своей личной практики
о каких-то вещах, подтверждающих некоторые итальянские — и прежде всего
«тосканские» — понятия. Это будет, скорее, попытка понять, почему в
Тоскане во всём господствует совершенство. Это будет подсказка, которая
(надеюсь) вызовет интерес.
О произведениях искусства говорить буду мало.
Разве что о личных впечатлениях. Я не искусствовед. Да и любой искусствовед
лучшее, что он может сделать, это сказать: «Лучше идите и сами просто
посмотрите на этот шедевр».
Два слова
о самой красивой
дороге в Италии (а может, и в мире?)
Кажется, лет двадцать–тридцать назад итальянское
Министерство туризма и зрелищ выделило транспорт двенадцати или тринадцати
представителям самых разных профессий и поручила им: 1) найти самую
красивую дорогу Италии и 2) территорию наиболее достойного проживания
человека. На 2) пункт ответ был таков: это городок Греве и его
окрестности. На пункт 1): провинциальная дорога №146 и государственная
дорога SS2 Кассия. И всё это в Тоскане.
Эти две дороги нас интересуют потому, что
пейзажи, которые простираются вдоль этих дорог в долине Val d’Orcia, ЮНЕСКО
включил в список Всемирного наследия.
Два слова
о дорогах в Италии
Ошибочно думать, что выражение «Все дороги ведут
в Рим» объясняется былым величием Рима. Просто для всех перевозчиков товаров,
для караванов и армий нужна была нулевая точка отсчета расстояний. И в те
времена, естественно, этой точкой был Рим.
В Древнем Риме было построено более
100 тысяч километров отличных дорог, эти дороги являются высшим
достижением Древнего Рима. Основных, так называемых консульских дорог —
десять. Каждый консул (император) строил свою дорогу (или со временем
ремонтировал старую), называя ее своим именем. Основных консульских дорог, как
я уже сказал, — десять: Фламиния (Рим — Римини), Кассия (Рим —
Флоренция), Аппия (Рим — Капуа), Аурелия (Рим — Пиза), Постумия
(Генуя — Аквилея), Латина (Рим — Беневенто), Салария (Рим — Сан
Бенедетто, Дорога Соли — отсюда и название), Эмилия (Римини —
Пьяченца), Тибуртина Валерия (Рим — Остия Атерни, сегодняшняя Пескара).
Римляне, которые строили дороги быстро, чтобы
расширять свою империю, очень поздно стали передвигаться по морю. Став
хозяевами Средиземного моря, они строили корабли, способные перевозить —
правда, с большим риском, до 1 тысячи тонн груза со скоростью 9 км в
час. В то время как на суше уже существовало что-то вроде экспресс-почты:
лошади или ослы гарантировали circus velox 120 километров день.
Два слова
о Пиранделло
Наезжал в Кьянчано Терме на воды в самом начале
прошлого века и драматург Луиджи Пиранделло со своей женой, актрисой
Антониеттой Портолано. (Она, кстати, поставила сразу условие влюблённому
литератору, который не знал итальянского, а сочинял только на своём родном
сицилийском диалекте: «Вот выучишь итальянский язык, тогда посмотрим… тогда,
может, я и выйду за тебя замуж». Пиранделло выучил совсем не родной ему
итальянский язык и стал не только классиком итальянской литературы, но и
лауреатом Нобелевской премии.) Когда жена заболела, он повез её на воды в
Кьянчано. Тогда еще не было гостиниц, и приезжавшие на воды обычно снимали в
старом городе квартиры, о чем свидетельствуют мемориальные доски.
Два слова
о Данте и Джотто
Данте не считал себя итальянцем. Не считал он
себя даже тосканцем. Данте всегда считал себя только флорентийцем. Семья
Алигьери не была богатой и состояла в цехе врачей и аптекарей. (Все граждане
Флоренции должны были быть записаны в какой-либо цех, иначе они — богатые
или бедные, неважно — не имели права принимать участие в управлении
городом.) Данте наверняка сделал бы блестящую политическую карьеру, но (будучи
избранным на должность приора всего на два месяца в 1300 году) он попал
неожиданно в самое пекло очередной перепалки — сначала между Папой
Бонифацием VIII и Альбертом Габсбургским, а затем между черными и белыми
гвельфами (к которым принадлежал он сам). И Данте якобы нарушил вместе со
своими коллегами новый закон о выборах, и ему грозила смертная казнь. К тому же
Данте наотрез отказался подписывать передачу Тосканы Папе Римскому, за что ему
и его коллегам предписали выплатить непомерно завышенный штраф (в противном
случае грозились отрезать им язык). И словно этого было мало, ему еще пришлось
разбираться в некорректном поведении одного отпрыска из богатой семьи,
проживавшей рядом с домом Алигьери. Они нормально общались, как принято между
соседями. И в семье нарушителя были уверены, что Данте вынесет мягкий приговор.
Но неожиданно он оказался столь непреклонным (да и не особенно справедливым,
поскольку речь шла о богатом человеке), что определил соседскому сыну слишком
суровое наказание, оправдывая это тем, что вне зависимости от того, беден ли
нарушитель закона или богат, неважно: наказание должно быть одинаковым для
всех.
Данте было тогда всего 36 лет. И он был
вынужден покинуть любимую Флоренцию. Начинается его двадцатилетнее скитание по
Апеннинскому полуострову.
…Как солью отдаёт чужбины хлеб
И как крепки мозоли от хождения
Вверх — вниз по лестницам чужим…
(Кстати, еще раз о хлебе, который «солью отдаёт».)
Хлеб в Тоскане всегда выпекают без соли —
pane sciocco, что автоматически хочется перевести как «глупый хлеб». Но к
глупости это не имеет никакого отношения, в этом нет уничижительного оттенка.
По-тоскански прилагательное и существительное sciocco означают: пустой, без
затей, поэтому это определение можно употреблять по отношению к кому и чему
угодно: к человеку, мясу, грибам, овощам и, конечно же, как в данном случае,
для обозначения усталости. Говорят — и я думаю, что это не настоящая причина, —
будто бы дело в том, что в своё время монополия на соль принадлежала городу
Пизе, которая ввела на соль высокую пошлину. Тосканцы ответили тотальным
бойкотом. Я повторяю, что, на мой взгляд, это не так, и причина скорее в том,
что тосканская кухня, как никакая другая, делает все возможное для сохранения
естественного вкуса всех исходных продуктов. То есть соль чаще всего мешает
сохранять истинный вкус.
Конечно, жизнь вне Флоренции, куда гениальный поэт
никогда больше так и не вернулся, была для Данте бесконечным, мучительным
скитанием. Но я хотел бы внести в эту тему нотку, на мой взгляд, некоторой
объективности. Характер у Данте был, мягко говоря, не из завидных. Говорил он
обо всём всегда прямо — и то, что думал. И вот я спрашиваю: какой бы город
мог его приютить, если Пиза — это «отбросы людские»; Сиена — «да и
были ли люди более тщеславные, нежели сиенцы?»; Пистойя — «Эх, Пистойя,
Пистойя, почему ты не решишься сгореть в огне, чтобы более не быть причиной
вредоносной?..». Ну, и так далее… Я спрашиваю: кто из состоятельных людей и
владык мог бы приютить Данте, если на вопрос: «А почему вы некоторых вполне
добропорядочных синьоров поместили в Ад?» — он отвечал: «Да свиньи они
все…». Данте был обижен на всех…
Лишь Падуя, которую он, между прочим, тоже не
пощадил в своих суждениях, первой приютила его, а потом — и Равенна.
Вернее, не столько город Падуя дал ему временное пристанище, сколько дружба с
гениальным Джотто, который там работал.
Джотто разговаривал с Данте на равных и отвечал
великому поэту вполне «в рифму». Данте любил молча наблюдать, как работал
Джотто. Лишь время от времени он нарушал тишину. Однажды он спросил: «Скажи,
пожалуйста, почему у тебя такая прекрасная живопись, а все шестеро детей —
такие уроды?». (Так оно и было, да и сам Джотто был далеко не красавец.)
Джотто, добрая душа, сразу же спокойно парировал: «Видишь ли… Живопись я пишу
днём, а детей делаю ночью…».
Флоренция испытывает некоторое чувство вины по
отношению к Данте, но не особенно часто его вспоминает (может, именно по этой
причине). В церкви Санта Кроче находится почти триста могил известных
итальянцев. И лишь одна — пустая. Это могила Данте, тело которого так и не
удалось вернуть во Флоренцию из Равенны.
Редко кто Флоренцию любил так, как Данте.
Сегодня же — пустая его могила, безусловно, зияет укором флорентийцам за
слишком суровое и несправедливое наказание…
Два слова
об этрусках
Практически вся Тоскана — это земля
этрусков. Уже с III века до нашей эры началась «романизация» Этрурии.
Древний Рим, слава Богу, не навязывал своей культуры этрускам, что позволило
этому народу сохранить свои оригинальные культурологические корни. Римляне, как
всегда, были заняты созданием инфраструктур (дорог, акведуков и вообще всего
необходимого для осуществления торговли на новых рынках, которые надо было
завоевать к северу от Рима, и прочими делами, среди которых, в первую очередь,
конечно же, дороги).
Этрусское искусство долго было «спрятано» (и
часто до сих пор прячется) от глаз человеческих: скажем — в захоронениях
Тарквинии, Популонии, куда, как говорят, наведывался Микеланджело, чтобы
разгадать секреты их живописи. Этрусское искусство можно совсем неожиданно
встретить и в одиноко стоящих романских башнях и монастырях.
А иногда наоборот. Ежедневно миллионы туристов
рассматривают всемирно известные шедевры, которые словно кричат во весь голос о
том, как жил этот народ в далёкие времена. Это просто часть истории и
повседневного быта: кувшины, бани, оружие, лежанки, украшения, заборы из камня
и так далее. (Только в кладке этрусских жилищ и особенно ограждений, кстати
сказать, встречаются камни гигантских размеров).
(Дневник, 14.10.11, Тарквиния)
Совершенно неожиданно Джузеппе привёз меня
переночевать в один из самых значительных этрусских городов — Tarquinia.
Долго не мог я заснуть — по причине и необычного места, и завтрашней
встречи.
На следующий день едем к крестьянам, чтобы
купить 50 литров овечьего молока, из которого Джузеппе сам будет делать
сыр и творог по калабрийскому рецепту. Едем по земле, в которой очень много
этрусских могил, но их, конечно, не видно. В Италии есть «профессия» tombarolo
(«грабитель могил»). Когда Джузеппе было 14 лет, он сбежал из нищей
Калабрии, где господствовала (и до сих пор господствует) самая жестокая в
Италии мафия, в Тоскану и участвовал в ночных походах — в поисках
этрусских могил. Процедура обнаружения и ночных раскопок очень сложна (к тому
же противозаконна).
Но ему совсем не повезло. Вернее, очень повезло.
В одну прекрасную ночь, когда он вскрыл первое в жизни этрусское захоронение,
он увидел отлично сохранившийся труп, который от контакта с воздухом мгновенно
рассыпался в пух и прах. Джузеппе так испугался, что у него навсегда пропал
интерес к подобным приключениям.
И вот мы приехали к одному крестьянину (тоже
калабрийцу), взяли большой бидон овечьего молока и закваску (il caglio,
содержимое желудка молодого ягнёнка) и поехали к другому крестьянину, его
брату, который в вагончике, в чистом поле продавал сыры. Но какие сыры!!! Я
говорю ему: «Я заплачу тебе в рублях». Он едва улыбнулся, но взял на память две
купюры (50 и 100 руб.). Я спрашиваю: «А как ты делаешь вот этот сыр с
руколой?» Он отвечает: «Ты хочешь, чтобы я тебе за 4 евро раскрыл секрет
400-летнней давности?» Тогда я попросил его хотя бы расписаться — на
память о нашей встрече — в моём дневнике. Он посмотрел мне в глаза и
категорически отказался: «Я ничего подписывать не буду!» Мы расстались
друзьями. По дороге домой я спросил Джузеппе: «А почему он отказался написать
своё имя?» И я узнал, что ни один крестьянин в Калабрии, Сицилии или Сардинии
не будет ни под чем расписываться. Тем более на пустой странице. Потому что в
Италии проходимцы могут из этого сделать расписку, например, о том, будто бы он
должен тебе 20 тысяч евро, или закладывает тебе всю свою собственность,
землю, скот и т.д. Я был в шоке.
Два слова
о городе Орвието
(Из дневника): «…я десятки раз, когда я ездил из
Рима во Флоренцию или из Флоренции в Рим, я проезжал мимо этой сказочной скалы с
крепостными стенами, контрфорсами, силуэтами расположенных под небом церквей,
домов, кипарисов и пиний… И каждый раз говорил себе: «надо обязательно
подняться на эту гору, посмотреть, наконец, что там…» Я знал одно: там есть
великолепный белоснежный собор, и весь внутри он расписан фресками Лука
Синьорелли…
Наконец я решился, выделил целый день, приехал
на ж/д вокзал под этой горой, взял такси и поехал вверх. День выдался ужасный.
С утра беспрестанно шел занудливый дождик.
И вот я стою, как мокрая курица, перед собором
один. Никого нет. Собор закрыт. Стучу в огромную дверь — так, на всякий
случай. Никто, конечно, не откроет, тем более в обеденное время, святое время
для всех итальянцев: в час дня — обед!!! Стучу раз, два, три, уже чисто
автоматически.
Вдруг открывается огромная дверь. Сторож. Совсем
как наш. Мятый, плохо одетый. Мы посмотрели друг другу в глаза, думая каждый о
своем.
— Можно в собор?
— Уже закрыто.
— Я проехал три с половиной тысячи километров,
чтобы увидеть Луку Синьорелли…
(Пауза). — Три тысячи лир, — добавил
я, опустив глаза.
— Avanti, — сказал сторож и быстрым
движением закрыл огромную дверь.
Мы шли медленно вперед. Сторож для меня одного
включил освещение. Я рассматривал фрески Синьорелли.
Вдруг этот потрепанный, бедно одетый человек
заговорил, как бы рассуждая с самим собой и вдумываясь в каждое слово:
— Вы знаете, это ведь первое изображение Ада… а
вот здесь (он показал рукой вверх) — первое изображение Искупления,
неразрывной темы ужаса смерти и радости, надежды… Вот смотрите, как сделано
Распятие… Мало кто до Синьорелли был таким глубоким психологом: ведь это именно
он начал разговор о жертве во имя высшего блага…
Мой «Вергилий» вёл меня вперед и читал мне
одному лекцию на высшем уровне. Я подумал, что он, наслушавшись гидов, просто
увязывал в одно целое то, что они многократно повторяли туристам. Но я вскоре
убедился, что был не прав. Он рассказывал о Синьорелли как о своем хорошем
знакомом.
— Он вообще-то нездешний. Он из Кортоны. Вы были
в Кортоне?
— Нет.
— Обязательно поезжайте туда. Прекрасное место.
На мой взгляд, Синьорелли, предвестник Микеланджело, был гораздо тоньше, чем
Микеланджело. Ну, скажите мне, кто возьмётся изображать, как святой Михаил
«взвешивает души»? А Микеланджело, приступая к фрескам в Сикстинской капелле,
признавался, что он вообще не умел писать a fresco… в спешке выучился … он ведь
скульптор великий… поэтому там у него и гигантские фигуры кажутся скульптурами…
Между нами говоря, когда Пикассо впервые вошёл в Сикстинскую капеллу, он ахнул…
замер на секунду и воскликнул: «Это прямо сауна какая-то!!!» А посмотрите,
какая здесь у Синьорелли тонкая живопись. Он ведь учился у Пьеро делла
Франчески, мастера воистину филигранного… К тому же человека душевного,
доброго… Вообще, не кажется ли вам, что в самой технике фресковой живописи,
вернее — в результатах, то есть в самой этой живописи, чувствуется некая
спешка, правда? (Он посмотрел на меня, и я, конечно же, кивнул в знак
согласия.) А у Синьорелли, вот посмотрите на этих про´клятых в Аду… Кажется,
что он медленно-медленно писал их акварелью, не торопился, совсем как потом
Понтормо или Бронзино… только у них это еще чувствуется… Правда?
Я был поражен: уже почти полтора часа бедный
сторож всё говорил и говорил умопомрачительные вещи — просто в пустоту
храма, словно меня уже совсем не было…
Наконец, преодолев неловкость, я тихо прервал
его исповедь:
— Простите, но мне еще сегодня в Рим
возвращаться…
— Ой, это вы меня простите… я вас совсем
заболтал всякой ерундой…
Я дал ему еще одну порцию наших кровных
советских суточных (5000 лир). Мы обнялись, и я вышел под занудливый
мелкий дождик…
Помню, в тот день у меня с собой не было
зонта…».
Два слова
о произведениях
искусства
В Италии крадут порядка 100 тысяч
произведений в год. В основном, это китч. Но ежегодно воруют и до тысячи
высококачественных произведений искусства. (Раскрываемость преступлений в
последнем случае приблизительно 40%.)
Итальянцы весьма прагматично относятся к
собственности. Несколько лет назад я гостил по приглашению графа Марчелло в
одноименном палаццо на Большом канале в Венеции и оказался невольным свидетелем
телефонного разговора, в котором речь шла о продаже одного из этажей Palazzo
Marcello. Граф спросил: «Вы называете эту цену с учётом картин Каналетто или
без?»
Два слова
о точности
В конце Второй мировой войны американцы
приготовили пять супербомб, чтобы поразить фашистские стратегические цели в
Италии. Среди таких точек была и ракетная база в Порто Санто Стефано. Выпустили
американцы эту бомбу по этой базе, да промахнулись: она шмякнулась в море
неподалёку от Орбетелло, прямо в тину, в толстый слой грязи. Где она и лежит до
сих пор. Если бы она попала в цель, от Порто Санто Стефано ничего бы не
осталось…(Говорю это по секрету и прошу не переводить на иностранные языки,
прежде всего на итальянский. Мимо этой супербомбы и сегодня ежедневно проезжает
сотня-другая машин…).
Два слова
о воде
Город и река
Вот тема почти мистическая…
После Венеции, обладающей неоспоримым первенством
в Италии по «затопляемости», на втором месте прочно обосновалась Флоренция.
Отношения города с рекой воистину заставляют
тебя верить в существование потусторонних мистических сил. Воды уже давно
обижались на то, что даже название города, как полагают во всём мире, идёт
якобы от «цветка» (flores).
Это ведь совсем не так: я не буду вдаваться в
сложные этимологические рассуждения, но название этого места означает «слишком
много воды». Я опускаю разногласия по поводу и цветка, потому как ангел, конечно,
Благую Весть Деве Марии приносит с лилией в руке. Но лилия эта — в руке
ангела у флорентийских художников, а у сиенских — ирис. Но, повторяю, не
будем сейчас обсуждать такие мелкие детали многовековой вражды между двумя
городами. Правда состоит в том, что никто, никогда, ни в одном сюжете и не
думал, что воды реки Арно — это важный для истории города персонаж. А река
частенько намекала флорентийцам, что пора бы на нее обратить внимание и
подружиться.
Из мощных горных источников образовалась эта
непредсказуемая в своём поведении река Арно. С удивительной периодичностью она
посылает на город беды. Наводнения.
Два слова
о кладбищах
Кладбище Il Camposanto. Надо помнить, что в
былые времена хоронили только ночью. Зрелище это было довольно языческое. И сегодня
десятки сбившихся в группу кипарисов образуют изолированные от мира
чёрно-зелёные острова. Особенно чётко эти острова видны в Тоскане.
Эту атмосферу зловеще-романтической
таинственности очень удачно передаёт А. Бёклин в «Острове мёртвых». На эту тему
им было сделано пять «островов мёртвых».
По преданию, в это дерево превратился юноша по
имени Кипарис, убивший священного оленя. Уже с древнегреческих времён кипарис
становится культово-символическим деревом, связанным с подземным миром. Поэтому
его часто высаживали на могилах и воспроизводили на саркофагах как символ
счастья в потустороннем мире. (В Китае, например, кипарис — символ
бесконечности существования души.) Когда Гитлер (единственный турист, которому
Тоскана, будь её воля, ни за что не оказала бы гостеприимство) посетил
Английское кладбище во Флоренции, он таинственно изрёк: «Теперь я понимаю
Бёклина…». (У Гитлера, кажется, была одна из пяти «кладбищенских» картин
Бёклина.)
Многие кладбища в Италии — настоящие
произведения искусства. К примеру, фрески Беноццо Гоццоли на Пизанском
кладбище — вершина радости человеческого творчества и любви к жизни.
Одним из лучших (если вообще можно так назвать
кладбище) считается Генуэзское
Два слова
об искусстве.
Творить и жить
Критические рассуждения об искусстве
утомительны. Скажем, по поводу «Положения во гроб» Тициана — картины,
которая, может быть, больше всех в мире исполнена чистой красоты; или
мини-фресок фра Беато Анджелико во флорентийском монастыре Сан-Марко, каждая из
которых посвящена отдельному брату-монаху. Так вот, всё, что может посоветовать
критик по этому поводу: это пойти и посмотреть на них.
Итальянцы не очень любят говорить об искусстве,
потому что они его делали, делают и будут делать.
Итальянцы не очень любят, вернее, совсем не
любят говорить о патриотизме, о родине с большой буквы, они просто предпочитают
любить свою землю. В смысле — свой клочок земли. А что касается
руководства страны, то как только выпадает снег и кто-нибудь (после постоянных
предупреждений по радио и ТВ о предстоящем снегопаде) всё-таки попадает в
пробку на автостраде, они немедленно требуют отставки правительства.
* * *
О Родине как об одной общей для всех стране
итальянцы могут говорить всего лишь полтора столетия после объединения всех
территорий полуострова в одно целое. Естественно, на севере об этом одно
понятие, в центре (в Тоскане, в частности) другое, а на юге — третье.
Итальянцы вообще-то не очень любят
патриотическую риторику. Несмотря на то что юмор у итальянцев, на мой взгляд,
весьма слабый, поскольку им — по большому счёту — критиковать есть
что, а свергать нечего — есть один анекдот, который очень точно передает,
как итальянцы понимают патриотизм.
Война. В окопе застыли солдаты, штыки отомкнуты.
Все ждут, когда же взлетит сигнальная ракета, чтобы в любую секунду броситься в
атаку на врага. И вот наконец взвивается в черное небо ракета. Офицер
выскакивает в мгновение ока из окопа на бруствер, вынимает шашку наголо и
кричит изо всех сил: «За Родину!!! Вперед!!! За Родину!!!»
Все солдаты бросают на землю винтовки и,
восхищенные, так же громко кричат изо всех сил: «Браво!!! Бис!!!»
Обручение Фарнчабиджио
В дворике при входе в Сантиссима Аннунциата
среди фресок других мастеров, справа от входа, есть прекрасное «Обручение Девы
Марии» кисти Франчабиджио (художник-монах, друг Андреа дель Сарто).
Но лика Девы Марии нет, на его месте замазанное
штукатуркой белое пятно.
Говорят, монахи-заказчики решили «сократить»
гонорар художнику, который был «горячая голова» и справедливость ставил превыше
всего. Он взял кирку и в строгом соответствии со стоимостью своего гонорара
«сократил пропорционально» свою работу. На месте лика Девы Марии осталось белое
пятно. Франчабиджио пошёл прочь. За ним бежали монахи: «Вернись!!! Мы тебе
заплатим больше… если ты восстановишь фреску…».
Уговоры не помогли. На фреске любившего
справедливость художника и сегодня зияет белое пятно…
Два слова
об одной фразе
Микеланджело — первый художник, которому
были организованы государственные похороны.
И,
кстати, после одного из обычных его препирательств с Папой во время работы в
Сикстинской капелле (Микеланджело провел на лесах три года и все три года не
мылся!!!), Папа хотел ему сказать что-то с глазу на глаз, попросил сойти с
лесов, на что Микеланджело ответил, что у него нет времени на разговоры. Папа в
раздражении махнул рукой и сказал: «Делай, как хочешь»… Это был важный момент в
истории искусства и работы художника вообще. После этой фразы уже не заказчик
определял размер гонорара, а сам художник.
Часы Паоло Уччелло
Никто из вошедших в собор Санта Мария дель Фьоре
во Флоренции не оглядывается, чтобы посмотреть внимательно вверх, на огромные
часы над массивной дверью. А если и оглядываются, то лишь на мгновение. Зря.
Присмотреться к ним стоит не только потому, что они украшены фресками Паоло
Уччелло, но и потому, что часы точно отображают соотношение между человеком и
временем в те далёкие эпохи.
Основным ориентиром в «отсчёте» времени тогда
был дневной свет. Крестьянин работал «от зари до заката». Путник должен был
знать, сколько времени осталось до закрытия городских ворот: если он не успеет
помыться в речке, его уже не пустят переночевать. Крепостные ворота закрывались
с наступлением темноты.
Поэтому неправильно было бы думать, что такие
часы изобрёл Паоло Уччелло.
Единственная стрелка этого странного механизма
как бы копирует передвижение тени в солнечных часах. Именно поэтому последний
час — это не полночь, а момент заката солнца по так называемому
италийскому времени. Поскольку, естественно, время заката меняется, часы всё
время переводят таким образом, чтобы последний час дня совпадал с закатом
солнца, и с этого момента начинался отсчет времени нового дня.
По углам — четыре изображения пророков. (Да
и то пророки ли это без своих животных — символов?)
Два слова
о «саграх»
Осенью проходят еще и многочисленные так
называемые «сагры» (sagra — лат. — священный праздник), чтобы
отметить окончание сбора урожая, начало (или окончание) охотничьего сезона и
любое событие, так связанное или иначе с едой.
Проводятся они чаще всего в субботу и
воскресенье (в разных городках по-разному), на площадях или в самых простых
столовых «народных домов» (casa popolare) устраивают ужины и обязательно танцы
под аккордеон, гитару и с хоровым или сольным пением любимых песен. На одном из
таких праздников одна крестьянка подарила мне лимончелло (и дала мне свой
собственный рецепт).
А во время другой сагры, на которую я попал
чисто случайно, произошла совершенно невероятная история.
Я ехал на машине (не помню куда) и решил
проехать через холмы, чтобы сократить расстояние. Взбираюсь на какой-то холм,
смотрю — стоит «гаишник». Я удивился. В Италии за много лет я видел
дорожную полицию раза два-три. А здесь — в холмах!!!
Останавливает меня.
— Ваши документы!
— Пожалуйста…
— Выходите из машины! — выпалил он
неожиданно и нагловато, словно я соскучился по российским гаишникам.
Здесь и я не сдержался и потребовал объяснений.
— Какие ещё вам нужны объяснения?!? Вон видите
ящики с персиками? Берите ящик и езжайте своей дорогой, — рассмеялся
ряженый «гаишник». — Сегодня в нашем селении сагра персиков.
Он помог мне положить ящик с прекрасными
персиками в багажник, мы обнялись и расстались…
У одного сыровара (выходца из Калабрии), который
торговал изготовленным им сыром в «глухой римской провинции», несколько лет
назад я, приготовив 30 евро для оплаты покупки, попросил его рассказать
мне, как делается пекорино с травой. Он едва заметно улыбнулся: «Ты хочешь,
чтоб за 30 евро я тебе рассказал секрет, который моя семья хранит
400 лет?»
(Замолвим словечко, уж если заговорили о сыре,
еще об одном, который не является тосканским творением, но пользуется среди
сыров наибольшей славой во всем мире.)
Два слова
про пармезан
Лучший (вернее, настоящий, оригинальный)
пармезан готовится из летнего молока коров, которые пасутся на свежих лугах
вокруг города Парма с 1 апреля (и это не шутка!) по 11 ноября, т.е.
вплоть до Дня Святого Мартина, покровителя различного бедного люда, в том числе
и раскаявшихся пьяниц. Наверняка это влияет на качество молока, потому что из
него делают единственный пищевой в мире продукт, который банки принимают в
качестве валюты и хранят в специальных помещениях. Поэтому
настоящего-настоящего пармезана, естественно, не так много. Всё
остальное — удачные копии или неудачные контрафактные имитации.
Два слова
о гречке
На Апеннинский полуостров вечно совершались
набеги самых различных арабских племен. Жители полуострова вдоль всего
побережья возводили высокие сторожевые башни, чтобы огнем или голосом
передавать соседям о приближающейся опасности. Всех этих арабов они называли
сарацинами. Башни так и называются — “La torre saracena”. Эти пришельцы из
арабских стран всегда привозили коричневатую крупу для собственного пропитания,
которая совсем не прижилась в Европе. Она прижилась (и то не очень) только в
Греции, откуда и попала в Россию. Где не только прижилась как «гречка», но и
стала любимой кашей у детей и взрослых.
Два слова
о масле и о еде
Графика, создаваемая виноградниками, как это ни
странно звучит, сближает родину классической перспективы с такими восточными
идеями перспективы, как хорошо организованный «рваный» пейзаж, эстетика
незавершенного.
Это множество равноправных перспектив как раз и
создаёт идеальный хаос, высший порядок, божественную гармонию. Справедливости
ради необходимо заметить, что в совершенство этой геометрии, в которой не
только может заблудиться классическая перспектива Джотто и Брунеллески, но и
любой другой порядок, так вот в эту геометрию вносят свой огромный вклад и
оливковые рощи. Здесь, как и в японской и особенно в китайской живописи, мы
видим множество главных точек, куда убегают бесконечные классические
перспективы или откуда прибегают обратные перспективы…
Тосканский официант посмотрит на тебя с большим
удивлением (и даже с некоторым презрением, словно ты какое-то странное
существо), если ты закажешь сливочное масло. Причина простая. К северу от
Тосканы до сих пор употребляют в основном только сливочное масло. От Тосканы и
ниже к югу — только оливковое.
В магазинах это масло не сыщешь днем с огнем.
Крестьяне, которые выращивают именно этот сорт оливок, свое масло в торговлю не
сдают (чтобы торговать маслом, надо получить специальное разрешение). Но за
этим маслом за несколько месяцев до сбора урожая всегда записываются в очередь
знакомые и знакомые знакомых. Для крестьянина собственное оливковое
масло — визитная карточка и предмет гордости.
Существует семь основных сортов оливок. Но лишь один
из них, тот, что растёт в Тоскане на высоких холмах, обрастает тоненьким слоем
мякоти. Это — самый ароматный сорт. Масло именно из этого сорта
добавляется в другие сорта для того, чтобы обморочный, глубокий аромат свежести
сохранялся круглый год.
Для сбора оливок под деревом расстилают плотную
ткань, на которую падают все оливки. Сборщик оливок в качестве вознаграждения
берёт себе 7-8% масла первого (холодного) отжима. День сбора оливок —
большой праздник. Хозяин лично сопровождает свои оливки на маслобойню, высыпает
их в большие ёмкости, сверху кладет «визитку» с фамилией владельца, чтобы их
(бывает и такое!) не заменили на чужие. А потом — гульба на всю ночь!!!
И о масле вообще: на севере Италии, скажем в
былые времена, к Висконти или Гонзага жаловали с визитом какие-нибудь
заальпийские королевские особы. Самым дорогим угощением было… сливочное масло.
Конечно, было и оливковое, но оно предназначалось для «плебса», а не для
синьоров.
Тосканское оливковое масло — продукт
исключительно аристократичный. И поскольку в Тоскане любой крестьянин, точно
так же, как любой господин, преисполнен чувством «signorilita» (благородство
господина), то оливковое масло и является самым достойным украшением трапезы
как крестьянина, так и герцога тосканского. (Именно поэтому одно из основных
торжеств в этом гастрономическом океане «сагра свежего оливкового масла»).
Оливковое масло — это самое дорогое для тосканского крестьянина из всего,
что он выращивает. Отношение к нему граничит с религиозным фанатизмом.
Однажды меня пригласили в крестьянский дом
(неподалёку от селения, где родился Джотто), и хозяин налил в две чашки масло
сначала из одной бутылки, потом из другой: «Валерий, попробуй сначала это, а
потом вот это…». Я попробовал одно, потом другое. Крестьянин мучительно ждал
моего вердикта: «Ну, какое лучше?» Я был в полной растерянности. Клянусь, я не
почувствовал разницы!!! В такие моменты я всегда в жизни полностью доверяюсь
интуиции. «Конечно, вот это!!!» — ляпнул я уверенно наобум и показал на
первую чашечку. «Ну, что я вам говорил?» —
торжественно закричал крестьянин. — Сразу видно, хоть он и русский,
а понимает толк в оливковом масле! Представляешь, — обратился он ко мне и
показал в окно на оливковую рощу, — а ведь вот эти оливки находятся всего
в ста пятидесяти метрах вон от тех (он показал куда-то в сторону). И
представляешь, какая разница?!?» Повторяю честно: разницы я никакой не заметил.
Но это было так красиво, это был такой всплеск настоящего чувства, что я был
счастлив увидеть подобный триумф крестьянского труда!
* * *
В Питильяно («итальянском Иерусалиме») —
borricche (уши Аммана). Откуда такое название? В своё время царица долго
соблюдала пост в молитвах к Богу, чтобы он помиловал ее народ, которому угрожал
властелин персов Амман. В конце концов Амман отказался от своего намерения
уничтожить Израиль и стал объектом шуток. Одна из таких шуток появилась и в
еврейской кухне. После поста (Эстер) к Пуриму стали выпекать сладость в форме
ослиных ушей (в честь этого осла Аммана!).
– Есть еще одна «историческая» сладость, которая
выпекается к еврейскому новому году, называются она — sfratti (выселки).
Название напоминает времена, когда новый хозяин Козимо II Медичи (после
Орсини) распорядился насильно выселять всех евреев из княжества в питильянское
гетто. Исполнители стучали палкой в дверь, выгоняя «на выселки» (в гетто)
еврейские семьи. Эта вкусная сладость в форме палки (орехи, семена аниса, мед и
апельсиновые корочки) так и укоренилась в местной кухне, чтобы хоть сладким
как-то заесть воспоминания об унижениях и обидах.
Два слова
об изобретателе
Кьянти
Вино в Италию пришло из Древней Греции. На
античных вазах VI века до н.э., найденных в Castellina del Chianti
(недалеко от Греве), изображены виноградные лозы. Но первое документальное
(явно запоздалое) свидетельство о больших виноградниках в Тоскане (Villa Cerna)
относится лишь к 1083 году. Через 700 лет Великий герцог Тосканы
специальным указом утверждает границы территории для производства вина кьянти.
Вот как оно было создано. В замечательном замке Бролио (стратегическая
крепость, которая отошла к Флоренции в 1553 году после долгой и
изнурительной войны с упрямой Сиеной) барон-революционер Беттино Риказоли
придумал смешать 7/10 красных вин санджовезе и 2/10 канайоло с
1/10 белых мальвазии и требиано. И получилось новое красное вино —
кьянти. (В последнее время от мальвазии отказались.) Кроме самой формулы вина
«барон из Бролио» определил и границы земель, где лучше всего растет этот
виноград, а обозначенные им самим территории между реками Арно и Омброне назвал
«Кьянти Классико». В 1924 году производители кьянти собрались в городке
Радда, основали Консорциум для защиты марки вина и взяли на вооружение
придуманный бароном Риказоли символ «Gallo nero» (черный петух) для обозначения
марочного кьянти. Чем отличается (дабы избежать путаницы) просто кьянти от
кьянти-классико? Ничем. Кьянти это понятие административно-географическое, а
Кьянти классико относится только к обозначению зоны, где производится самое
лучшее вино — Chianti DOCG.. (В 1967 году вышел закон, определяющий
нормы для присуждения вину качественной марки DOC.)
Два слова о самом «бароне Бролио». Барон
Риказоли, страстной поборник всего нового, стал первым главой правительства
объединенной Италии (пробыл на этом посту два срока с коротким перерывом). Но
главной его страстью было вино. Он мечтал вывести идеальную формулу нового
вина. Каждый раз он отправлялся в долгие странствования с бутылками и бочонками
вина, чтобы убедиться, не портится ли оно от перевозок, разных температур и
т.д. Реализации своей мечты он посвятил более 20 лет. Характер у барона
был невыносимый. Все его боялись, от него все шарахались от него как от
сумасброда. Когда он умер, его тело принесли в местную церковь для отпевания.
Но не успел священник начать похоронную процедуру, как разразилась мощнейшая
гроза, налетел жуткий шквал ветра, от которого в церковных окнах были выбиты
стекла и витражи. Началась паника. Священник закричал: «Вынесите отсюда этого
дьявола!». Как только тело барона Бролио вынесли из церкви, гроза прекратилась…
Два слова
о предрассудках
Традиции и народные верования, святые, молитвы и
ритуалы зарождаются по городам и весям у грамотных и безграмотных, у богатых и
бедных. Предрассудки, приметы и верования во всем мире происходят от страха перед
неизвестным и надеждой на лучшее. Часто они повторяются на разных широтах и
временны´х поясах.
Вот несколько из таких предрассудков в Италии:
— не вытирайтесь одним полотенцем вдвоем, не то
поссоритесь;
— не кладите шляпу на кровать — к беде;
— если ножницы упали, прежде чем их поднять,
наступите на них ногой, чтобы избежать неприятностей;
— класть предметы крест-накрест — к беде (в
Средние века считалось оскорблением Иисуса Христа);
— проснувшись, не спускайтесь на пол с левой
стороны кровати (левая сторона — это сатана);
— пролить оливковое масло — к беде;
— рассыпать соль на стол — к беде (говорят,
что когда-то гость рассыпал соль на столе. Разъяренный хозяин тут же прикончил
беднягу мечом); и так далее, их сотни, тысячи, не буду продолжать…
Два слова об одном
цветке и об одном колоколе
В XIII веке Сан-Джиминьяно достигает
высшего экономического расцвета благодаря… цветку шафрана, который рос (и по
сей день растёт в окрестностях города) и который продавали в другие города
Италии, а также во Францию, Нидерланды, Сирию и Египет.
Внутри лилового цветка находятся три
ярко-красные нити, покрытые растворимым веществом (крокином), из которого
делают эту благородную специю. Чтобы сделать 1 кг шафрана, требуется
120 тысяч цветков.
* * *
…Религиозные ордена с помощью «шафрановых»
денег старались украсить свои владения. Они приглашали в Сан Джиминьяно лучших
художников — Мемо ди Филипуччио, Липпо Мемми, Беноццо Гоццоли, Доменико
Гирландайо, Пьеро дель Поллайоло и других.
Упадок и состояние периферийности (заброшенности)
в следующие века позволили (к счастью для нас) сохранить нетронутой атмосферу
Средневековья. С 1929 года в городе запретили сносить старые дома и
строить новые. ЮНЕСКО объявила город культурным достоянием человечества.
Во время Второй мировой войны американские
самолеты десять дней кряду бомбили Сан-Джиминьяно. На Большой Башне был разбит
колокол. Колокол — это характеристика и гордость храмов. В России мы
спорим, чей кулик на чьём болоте громче кричит, в Италии же есть понятия
«кампанилизма» (от “campana” — «колокол», т.е. чей колокол лучше звонит).
Новый колокол был отлит в СССР и подарен городу после окончания Второй мировой
войны.
О ссылках
Чтобы увидеть места, куда отправляли итальянцев
в ссылку, сегодня туристы платят не только большие деньги, но и сами были бы не
прочь провести там некоторое время. Большинство даже согласятся, я уверен, на
пожизненную ссылку… (Прежде всего, я говорю, конечно, о себе.. Со времен
Древней Греции и затем Древнего Рима ссылка была не столько физическим наказанием,
сколько морально-социальным унижением. Осужденным на смерть давали возможность
сохранить себе жизнь, если они признавали свою вину и соглашались покинуть
столицу…
Сократ был приговорён к смерти, но имел право
выбрать себе свободу, если призна´ет свою «вину». Но свободу ему давали
вне Афин. И в плане социальном статусе он считался прокажённым…А вот рисунок
города Сан-Джиминьяно, куда был «сослан» для начала в качестве посла Флоренции
вольнодумец Данте Алигьери.
Два слова
о ссылке
Никколо Маккиавелли — ещё один, как и
Данте, флорентиец и активный участник общественной жизни Флоренции, занимавший
(с 1498 года), в переводе на современный язык, пост министра иностранных
дел Флоренции. И он также тоже познал горечь ссылки. Давайте посмотрим, где он
отбывал и чем занимался во время ссылки, куда (после одного месяца заключения,
будучи подозреваем как участник заговора против Медичи, и после пыток) он
отправился в Сан-Кашано (живописнейший уголок в нескольких километрах от
Флоренции). В письме к своему другу Франческо Веттори Маккиавелли рассказывает,
что жизнь его в ссылке скромна и незатейлива: утром охота на дроздов, днем он
проверяет работу лесников и лесорубов, почитывает любовные стихи Катулла и
играет в карты с соседями — завсегдатаями в остерии. Но вечером происходит
метаморфоза: в тиши изгнания, за письменным столом, он сочинял свой основной
труд — «Государь», в котором доказывал, что все беды Италии в ее
раздробленности, что только сильная власть способна, пренебрегая нормами морали
и порядочности, создать сильное государство. Книга «Государь» принесёт ему
славу и станет впоследствии настольной книгой для многих руководителей многих
государств.
Короче говоря, вряд ли кто посмеет утверждать,
что ссылка — она и в Италии ссылка…
Два слова
о мёде
Хочу сказать два слова, как фанатик мёда, и об
итальянском мёде. Мед в Италии фантастический. На уровне лучшего
башкирского. Здесь есть несколько видов «никому не веданного» мёда. Особенно
советую попробовать горький мёд (miele dicorbezzolo). Корбеццоло —
это ежевичное дерево (в России его нет). В основном этот мед производят от
Тосканы к югу. Лучшим считается этот горький мёд из Сардинии. Но, на мой
взгляд, самый горький-горький мед всё-таки в тосканской маремме, у моря.
Горький мёд настолько популярен, что стал
символом для стихов, посвященных любимой женщине. И почти все сборники таких
стихов, в которых безграничное восхищение имеет привкус горечи, называются
именно так: «Горький мёд»…
Вот один из примеров «горькой поэзии» в моём
переводе:
Поэтическая передышка
(Джезуальдо Буффалино.
Из сборника «Горький мёд»,
Эйнауди, 1982)
Передо мной — мороженое.
В голове — смерть.
Сижу в баре на Пьяцца Марина,
Смотрю, как две мухи любовничают на моей руке.
Слышу, как удары сердца
Молотком бьют по рельсам,
И я спрашиваю: зачем я живу?
Какой крик, какой удар ждет меня за углом?
Пора.
Вспоминаю другое солнце, точно так же
раскаленное,
Как это над моей солдатской бритой головой.
Опять ожидание. Опять бегство. Опять нора.
Мне пора.
Плачу´ по счету, встаю. Этот день —
ошибка.
Этот и те, что раньше.
Не счастливый я. Несчастный.
Два слова
о Фиорентине
В итальянском языке есть всего два случая
употребления прилагательного fiorentina (флорентийский) в значении
существительного. Это футбольная команда Fiorentina и бифштекс Fiorentina.
(Поскольку о футболе сегодня все всё знают, мы
поговорим отдельно только о флорентийском футболе.) А вот что надо
знать сначала о бифштексе.
Одну порцию фиорентины на гриле никогда вам
не сделают, если вы один: заказ должен быть минимум на два человека. Как только
вы его заказали, вам принесут и покажут кусок мяса. Присмотритесь внимательно:
толщина мяса должна быть не менее 5 см. Для того, чтобы сразу же сложились
прекрасно-весёлые отношения с обслуживающим вас официантом, спросите с видом
знатока: “Val di Chiana?” (так называется Кьянская долина между
Ареццо и Сиеной, где пасутся коровы кьянской породы). «Конечно!» — ответит
обязательно уже официант с видом победителя. (Хотя коровы кьянской породы,
между нами говоря, еще до Второй мировой войны использовались как тягловый
скот, и от работы в поле у них сложилась довольно мощная мышечная система, в
отличие, скажем, от пьемонтской породы, которая всегда выращивалась и
выращивается только «на мясо».)
Историческая справка (опять же между нами, и
особенно тосканцам об этом не рассказывайте, а то и обидеться могут).
Этот говяжий стейк своим рождением обязан совсем
не тосканцам и вообще не итальянцам. Давным-давно в Северной Европе
англосаксонские народности и норманны обычно пировали с жареным и даже сырым
мясом, в то время как на Средиземноморском побережье греческая и романская
трапеза была более вегетарианской. Бифштекс Fiorentina прибыл в Тоскану только
в XVII веке, когда полуостров стал обязательным для всех пилигримов, интеллигенции,
артистов и вынужденным местом посещения для рыцарей.
Обычно они старались попасть во Флоренцию 10 -го
августа на любимый праздник правящей династии Медичи: «Сан-Лоренцо».
Флорентийцы наблюдали, как в огромных жаровнях чужеземцы готовили огромные
куски телятины, которые не только ели сами, но и раздавали всем желающим.
Английские рыцари при этом восклицали: «Бифштекс!» (Так из английского языка
возникло итальянское слово «Bistecca».) И с тех пор повелось, когда житель
Тосканы говорит «Bistecca», он просто подразумевает Bistecca Fiorentina. И уж
если мы стали такими знатоками фиорентины, то мы (в случае чего)
сможем и уточнить совсем уж как академики тосканского общепита, что речь идёт
вообще-то о сирлойн-стейке (филе весом 1,2–1,5 кг из поясничной части с
T-образной костью).
Флорентийский бифштекс — удовольствие
довольно дорогое, и не каждый может себе позволить заказывать его часто.
Однажды пожилая пара решилась на такой поход в
ресторан и заказала фиорентину. (Заказ принимается минимум на два человека.)
Ели они его, ели и не смогли одолеть. Позвали официанта и попросили (это были
времена, когда не было принято уносить домой то, чего ты не доел): «Вы знаете,
у нас дома собака… не могли бы вы нам завернуть с собой… мы вот не смогли
доесть…». (Никакой собаки у них, естественно, не было). «Конечно, сейчас всё
для вас сделаю», — сказал официант и скрылся. Долго его не было, потом он
наконец появился и, протягивая им большой пакет, заговорщическим шепотом и с
открытым сердцем утешает стариков: «Я вам собрал остатки со всех столов»…
Два слова
о сале
В начале 1990-х годов прошлого века самый
известный в Америке итальянский ресторатор Сирио Маччиони, ухитрившись пройти
без проблем американскую таможню, которая исключительно строго относится к
контрабанде в США пищевых продуктов, привёз из Италии (вернее, из селения
Колонната) в Нью-Йорк сало. Он давал пробовать в своём шикарном ресторане это
сало (il lardo dicolonnata)только друзьям и избранным клиентам.
Колонната (Colonnata) — городок неподалеку
от Каррары, на склонах Апуанских Альп, известный во всем мире потому, что в нём
делается лучшее в мире сало и добывается один из лучших в мире сортов белого
мрамора.
Уже со II века до н.э. в этих краях рабы
для нужд Древнего Рима вырубали «колонны» (отсюда название городка) нескольких
видов мрамора (в том числе белый мрамор, который заменил более дорогой
греческий). Под бдительным оком надсмотрщиков — сначала древнеримских и
византийских, отом — го´тов и лангобардов мужское население
50–55 семей (XVI в.) добывали «колонны» белого, голубого мрамора,
мрамора с разводами и многих других видов. Но главное здесь не в мраморе.
Главное — в местном сале.
О нём мы и поговорим серьёзно. Сало стали делать
здесь со времен лангобардов. Они завезли сюда и стали разводить поросят,
которым очень пришлись по душе каштановые желуди, коих здесь великое множество.
Сало, «еда для бедняков», стало основным источником протеинов для добытчиков
мрамора.
Секреты колоннатского сала до сих пор известны
не до конца. Созревает свежий белый жирный слой в беломраморных «ванных», и
натирают его черным перцем, кориандром, мускатным орехом и различными травами.
В маленьких городках
вокруг Colonnata тоже, конечно, стали делать сало. И началась
настоящая война за «товарный знак» сала, за право называть сало из Масса
Каррара, из Монтиньозо и других селений термином lardodi Colonnata.
Жители Колонаты, сторонники «чистого совершенства»: и гурманы войну эту
выиграли. Министерство Аграрной политики Италии постановило раз и навсегда, что
сало, «выдержанное только в мраморных пещерах поселка Колонната, в которых
существуют особенные погодные условия и влажность, а также ветром
гарантированные особые легкие бризы», может называться lardo di Colonnata.
Я уверен, что когда Микеланджело днями и ночами мучался здесь, выбирая для
своего «Давида» моноблок каррарского мрамора, он на поджаренный хлеб (crostata)
много раз устраивал кусок сала из Колоннаты. И был доволен…
Чтобы убедиться в этом гастрономическом совершенстве,
купите в Карраре шкатулку из белого мрамора, в которой упакован самый ценный
сувенир здешних мест — lardo di Colonnata.
* * *
Когда я думаю об Италии, должен сказать, моё
волнение какое-то тотальное, неопределимое и весьма расплывчатое. Его трудно
объяснить чем -то одним, каким-нибудь, скажем, шедевром архитектуры, живописи
или конкретным пейзажем. Когда я рассказываю об Италии, многие думают, что обо
всём этом я много знаю. Ошибаются они по двум причинам: 1) так уж мне повезло в
жизни, что зачастую я знаю просто чуть больше, в частности, о Тоскане, чем они;
2) и я, если откровенно, не так уж много знаю вещей конкретных. А если я знаю
что-нибудь хорошо, то, скорее, знаю не с точки зрения искусствоведческой,
академической, а просто потому, что в первую очередь я мгновенно решаю, волнует
меня это или нет? И если волнует, то я интересуюсь прежде всего, так сказать,
«душевной» стороной предмета и человека, создавшего этот предмет.
О высшей красоте
Из того, что я видел в этом мире, я пришёл к
выводу, что есть всего две территории, где ты можешь поставить кинокамеру в
любом месте и делать круговую панораму на 360 градусов. Везде будет
красиво. Иными словами, это также территории, где красота является религией. И
это, конечно — Япония и Италия. Вернее, Тоскана.
(Из дневника 1993 года)
…Много лет назад я впервые попал в эти края (по
Тоскане я проехал и прошел пешком более 4500 км.). Помню, когда я ехал по
Старой Кассии, в одно прекрасное утро вдруг увидел такую красоту, что у меня
дух перехватило. В «табели о рангах красот» существует высшая, божественная, не
поддающаяся объяснению и пересказу красота, при виде которой ты столбенеешь, и
единственное, что ты можешь, это воскликнуть: «Вот это да!!!!!!!!».
Я быстро
вышел из машины, прихватив с собой фотоаппарат, дневник,
ручки-краски-карандаши, и собрался всё это «присваивать» себе. Но вдруг я
почувствовал нутром своим, как что-то меня остановило: «Куда ты лезешь со
своими фотоаппаратами и красками? Смотри, какая красота! Ты просто послушай,
какая здесь тишина… Стой, смотри и слушай… А вот этого всего не надо…».
И собрав все свои причиндалы, я сел в машину и
уехал, не сделав даже ни одного снимка.
Много лет после этого я зачастую нет-нет да и
вспоминал всю эту красоту. Потом не выдержал. Сел в машину, поехал, нашел это
место и, не прислушиваясь ни к каким там внутренним голосам, снял
фантастический пейзаж. Эта фотография — теперь одна из моих любимых…
1972–2018