Стихотворение Дитриха Бонхеффера “Von guten Mächten” как поэтическое откровение и начало движения к «безрелигиозному христианству»
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 48, 2017
Пастор Антон Владимирович ТИХОМИРОВ, ректор семинарии Евангелическо-лютеранской Церкви Европейской части России,
доктор теологии. Основные тезисы статьи были изложены автором в докладе «Реформационная
проблематика в поэтическом наследии пастора Дитриха Бонхёффера»
на 19-й Международной конференции памяти отца Александра Меня «Наследие Реформации
в контексте межхристианского диалога», состоявшейся в
ВГБИЛ им. М.И. Рудомино 13 октября 2017 года.
Дитрих Бонхёффер (нем.
Dietrich Bonhoeffer; 4 февраля 1906, Бреслау, ныне
Вроцлав — 9 апреля 1945, Флоссенбюрг, Бавария) — немецкий
лютеранский пастор, теолог, участник антинацистского заговора.
В 1933 протестовал против расовой политики нацистов и участвовал вместе с пастором
Мартином Нимёллером в создании Исповедующей Церкви, которая
выступала против попыток НСДАП подчинить себе лютеранскую церковь посредством создания
пронацистской «Евангелической церкви германской нации».
9 апреля 1945 казнён через повешение в концлагере Флоссенбюрг (Бавария).
Верно и тихо окруженный добрыми силами,
Охраняемый и утешаемый чудесным образом, –
Именно так я хочу прожить эти дни вместе с вами
И вместе с вами вступить в новый год.
Старый (год) все еще терзает наши
сердца.
Все еще давит нас тяжелый груз недобрых дней.
О Господи, дай нашим испуганным душам
Вечное блаженство, для которого Ты нас и создал.
А если Ты подашь нам тяжелую чашу
горечи
И страдания, наполненную до самых краев,
То мы примем ее с благодарностью и без дрожи
Из Твоей благой и любимой руки.
Однако если Ты пожелаешь еще раз даровать
нам радость
От этого мира и света его солнца.
То мы, вспомнив прошедшее,
Отдадим Тебе целиком всю нашу жизнь.
Пусть тепло и светло горят сегодня
свечи,
Которыми Ты осветил нашу темницу.
Если можно, соедини нас снова!
Мы знаем: Твой свет сияет среди ночи.
И когда глубокая тишина распространяется
среди нас,
Дай нам услышать полнозвучье того мира,
Который незримо раскрывается вокруг,
Торжественное славословие всех Твоих детей.
Чудесно укрытые добрыми силами,
Спокойно ожидаем мы грядущего.
Бог вместе с нами и вечером, и утром,
И, конечно, каждый новый день.
Человек, не занимающийся
профессионально теологией или историей протестантизма, но все же интересующийся
этими темами, при упоминании имени Дитриха Бонхеффера
вспомнит, пожалуй, три момента: его участие в подпольной антигитлеровской группе,
его размышления о безрелигиозном христианстве и его стихотворение
“Von guten Mächten”, ставшее невероятно популярным песнопением.
К нему-то я и предлагаю обратиться сегодня.
Однако
вначале все же несколько слов об этом замечательном церковном деятеле и богослове.
«Кто хочет быть святым — вон из церкви!» — цитирует в одной из своих проповедей
Бонхеффер слова Мартина Лютера. Самому же пастору пришлось
пережить на собственном опыте трагическую дилемму: остаться верным буквальному пониманию
заповедей Божьих или из любви к своему народу и своим ближним взять на себя тяжкий
грех? Думаю, не будет преувеличением сказать, что именно размышлениям над такой
дилеммой и посвящен эпохальный труд Бонхеффера «Этика»,
с недавнего времени доступный и российскому читателю1.
Вне всякого
сомнения, Дитрих Бонхеффер является одним из самых известных
героев и церковных мучеников XX столетия. Ему посвящено множество трудов, о его судьбе пишут
художественные произведения, снимают фильмы и даже ставят мюзиклы. Его именем называются
церкви. Хотя в лютеранстве и протестантизме в целом нет практики канонизации святых,
но можно уверенно сказать, что Дитрих Бонхеффер является
одним из самых важных протестантских святых. И в этом нет никакого противоречия
с приведенной выше цитатой. Скорее, наоборот: только отказавшись от стремления к
собственной святости, можно стать подлинным святым.
Дитрих
Бонхеффер родился 4 февраля 1906 г. в Бреслау (ныне — Вроцлав, Польша). Он изучал богословие у крупнейших
теологов той эпохи, среди которых можно назвать, например, Адольфа фон Гарнака —
главного представителя классической либеральной теологии. Впоследствии Дитрих оказался
в окружении Карла Барта, во многом разделяя его идеи теологии
кризиса. На пути его богословского становления было служение в немецкой протестантской
общине Барселоны и стажировка в знаменитой Объединенной семинарии в Нью-Йорке, а
также работа в Англии, откуда он возвращается Германию в 1935 году. Здесь он становится
одним из главных действующих лиц Исповедующей Церкви, объединившей в себе немецких
евангелических христиан, которые противились вмешательству тоталитарного государства
в церковные дела. Бонхеффер организует и возглавляет вплоть
до ее закрытия в 1937 году подпольную семинарию в Финкенвальде.
В 1939-м, после поездки в Америку, он вновь возвращается в Германию — вопреки уговорам
друзей и очевидной опасности. Именно в это время Бонхеффер
начинает активно участвовать в антинацистском движении
сопротивления, а именно — в подпольной группе, действовавшей под прикрытием абвера и адмирала Канариса. Бонхеффер также принимал участие и в подготовке покушения на
Гитлера. Для богослова, который во многом оставался верен традиционному для того
времени лютеранскому представлению о богоданности любой
власти, политика и участие в ней явились тяжелым личным вызовом. Именно поэтому
столь важным становится для него — опять же традиционно лютеранское — понимание
этики как служения ближним из любви. «Любовь все переносит. Никакая вина, никакое
преступление, никакой порок или несчастье не будут столь тяжелы, чтобы любовь не
смогла на них посмотреть и взять их на себя. Ибо она знает: любовь сильнее самой
большой вины». Эта дерзкая, но именно в своей дерзости бесконечно христианская мысль
высказана в одной из его проповедей.
“Von guten Mächten”,
особенно его заключительное четверостишие, являются сегодня самыми цитируемыми словами
Бонхеффера. Более того, последняя строфа песнопения считается,
пожалуй, самым известным духовным текстом XX века вообще2.
Существует не менее семи только русских переводов и переложений этого песнопения3.
Для него было написано не менее пятидесяти различных мелодий4.
Изначально глубоко личное, почти интимное стихотворение стало популярнейшей духовной
песней, использование которой сегодня можно назвать уже практически инфляционным5.
Выражаясь резче, эти слова попросту «затаскали». Однако такая известность не может
быть случайной и уже сама по себе нуждается в объяснении. Кроме того, стихотворение
“Von guten Mächten” — последний дошедший до нас теологически релевантный
текст Бонхеффера6. Пусть и ненамеренно, волею
трагических обстоятельств, но именно он стал духовным завещанием этого богослова
и церковного деятеля. И, наконец — независимо от своей последующей популярности
и внешних обстоятельств — этот текст заслуживает нашего внимания уже в силу своих
богословских и поэтических особенностей.
5 апреля
1943 года Дитрих Бонхеффер был арестован. Его письма из
тюрьмы, адресованные родным и друзьям, легли в основу знаменитой книги «Сопротивление
и покорность»7. Находясь в заключении, Бонхеффер
интенсивно изучает духовную поэзию и именно в ней черпает для себя вдохновение и
утешение, а также силы для душепопечительской помощи своим
товарищам по заключению. В одном из своих писем он выставляет значимые для него
тексты в весьма показательном порядке: песнопения Пауля
Герхардта, затем Библия и, наконец, книги из библиотеки8.
Между
июнем и декабрем 1944 года в письмах Бонхеффера мы находим
десять его собственных стихотворений, последним из которых и является “Von guten Mächten”9.
Интересно, что до этого времени Бонхеффер стихов вообще
не писал. Его обращение к поэзии удивило его самого10, к своим поэтическим
попыткам он относился весьма критически, даже в какой-то
мере дистанцировался от них11. Бонхеффер действительно
не поэт. В его стихотворениях, на мой взгляд, будет излишним искать особых чисто
поэтических достоинств. Он сам ясно видел их художественные несовершенства12,
тем не менее продолжал писать снова и снова писать их.
Однако
они вовсе не образуют единого цикла, между ними нет никакой внешней — ни формальной,
ни стилистической, ни содержательной связи. Впрочем, Юрген
Хенкис совершенно справедливо указывает на внутреннюю
взаимосвязь “Von guten Mächten” с предпоследним стихотворением Бонхеффера «Иона» — ту связь, о которой мы еще скажем отдельно13.
В чем
же причина обращения богослова к поэзии? Об этом подробно пишет известный современный
богослов Аксель Денеке, размышления которого сводятся, на мой взгляд, к двум выводам.
Во-первых,
в конце своего пути Бонхеффер распознает, что возможности
поэзии в отношении нашей речи о Боге куда больше, чем возможности дискурсивного
богословия. Денеке пишет: «Обе выразительные
формы (музыка и поэзия. — А.Т.) в области «предпоследнего» приближаются
к «последнему» и «окончательному» настолько, что в отдельных моментах речь даже
может идти об их тождестве (с ним) <…> Удачная теология неизбежно переходит
в поэзию <…>»14. Иными словами, поэзия — в отличие от теологии
— способна (пусть лишь и в отдельные моменты) стать непосредственной выразительницей
божественного, то есть — решусь перефразировать Денеке — собственно божественным откровением.
Во-вторых,
такое понимание поэзии становится важным как раз в контексте мыслей Бонхеффера о безрелигиозном христианстве,
которое для своего выражения в «совершеннолетнем мире» нуждается в новом языке.
Денеке считает, что для Бонхеффера
таким «новым языком» и должна была стать поэзия. Соответственно, его поэтические
опыты — это и есть не что иное, как практическая попытка говорить в рамках безрелигиозного христианства. Косвенным подтверждением этому
служит то обстоятельство, что первые поэтические опыты Бонхеффер
предпринимает уже через несколько недель после письменной фиксации своих размышлений
о безрелигиозном христианстве15. Для Денеке нет сомнений в том, что обе области творчества Бонхеффера теснейшим образом связаны друг с другом.
Подытоживая,
можно дерзнуть предположить, что, рассматривая стихотворение “Von guten Mächten”,
мы получаем, во-первых, возможность (хотя бы просто возможность!) прикоснуться к
божественному откровению и, во-вторых, возможность (опять же — хотя бы только возможность!)
приблизиться к пониманию того, чтó
Бонхеффер имел в виду под «безрелигиозным
христианством», о котором до сих пор ведется столько споров.
Это стихотворение
Дитрих Бонхеффер адресовал своей невесте — Марии фон Ведемайер, а также и своей семье в качестве новогоднего приветствия.
Стихотворение датировано 19-м декабря 1944 года. Марии оно было передано подпольными
путями, поскольку на данный момент корреспонденция для заключенного Бонхеффера была официально запрещена16.
Существуют
несколько неплохих поэтических переложений данного стихотворения на русский язык,
но я пока все же приведу его в дословном переводе.
Верно и тихо окруженный добрыми силами,
Охраняемый и утешаемый чудесным образом, —
Именно так я хочу прожить эти дни вместе с вами
И вместе с вами вступить в новый год.
Старый (год) все еще терзает наши сердца.
Все еще давит нас тяжелый груз недобрых дней.
О Господи, дай нашим испуганным душам
Вечное блаженство, для которого Ты нас и создал.
А если Ты подашь нам тяжелую чашу горечи
И страдания, наполненную до самых
краев,
То мы примем ее с благодарностью и без дрожи
Из Твоей благой и любимой руки.
Однако если Ты пожелаешь еще раз даровать нам радость
От этого мира и света его солнца.
То мы, вспомнив прошедшее,
Отдадим Тебе целиком всю нашу жизнь.
Пусть тепло и светло горят сегодня свечи,
Которыми Ты осветил нашу темницу.
Если можно, соедини нас снова!
Мы знаем: Твой свет сияет среди ночи.
И когда глубокая тишина распространяется среди нас,
Дай нам услышать полнозвучье того
мира,
Который незримо раскрывается вокруг,
Торжественное славословие всех Твоих
детей.
Чудесно укрытые добрыми силами,
Спокойно ожидаем мы грядущего.
Бог вместе с нами и вечером, и утром,
И, конечно, каждый новый день.
Первая
строфа, которая содержит личное обращение и упоминание Нового года, явилась главным
препятствием в популяризации данного текста как песни, поэтому в некоторых переводах
ее пытались либо переделать, либо вовсе обойти17.
Однако
именно слова о «добрых силах», встречающееся уже в самой
первой строфе и повторяющиеся в самой известной — последней седьмой строфе, вероятно,
стали самой главной причиной популярности этого стихотворения. Аксель Денеке очень точно подметил: если бы в стихотворении стояло,
например: «Верно и тихо окруженный Божьей милостью», то
оно вряд ли настолько затрагивало бы читателей18. Выражение «добрые силы»
сразу же бросается в глаза19, оно беспримерно в западной духовной поэзии;
подобных примеров более нет ни в традиционных песнопениях или иных духовных текстах,
ни в лютеровской Библии20. Именно в нем Аксель
Денеке видит попытку Бонхеффера
говорить на безрелигиозном языке: «Ибо (выражение) “добрые
силы” широко отрыто для того, чтобы и секуляризированный, далекий от религии читатель
или слушатель <…> мог бы связать с ним свой опыт “трансцендентного”, то есть
того, что его превосходит и не может быть им определено <…>
Это не обязательно должен быть Бог или Его “небесные воинства”, это может
быть любой “доброй силой”, которая придает смысл моей жизни: как неким внешним воздействием,
так и внутренней крепостью, определяющей мое бытие. Все остается открытым, сознательно
открытым»21.
Собственно,
сам Бонхеффер довольно точно описывает, что он подразумевает
под «добрыми силами», в сопроводительном письме к этому стихотворению: «Это будут
очень тихие дни в наших домах. Но я снова и снова переживал, что чем тише становилось
вокруг меня, тем более отчетливо ощущал я мою связь с вами. Словно бы душа в одиночестве
формирует органы, которые мы почти не знаем в наших буднях. Поэтому я ни одного
момента не ощущал себя одиноким и оставленным. Ты, мои родители, все вы, все друзья
и ученики на фронте, вы всегда совершенно рядом со мной. Ваши молитвы и добрые мысли,
библейские цитаты, давно прошедшие разговоры, музыкальные произведения, книги обретают
жизнь и реальность как никогда раньше. Это великое, незримое царство, в котором
живешь и в реальности которого не можешь сомневаться. Если в старой детской песенке
так говорится об ангелах: “те, что меня укрывают, те, что меня будят утром”, то
это охранение добрыми, незримыми силами вечером и утром есть то, в чем мы, взрослые,
сегодня нуждаемся не меньше, чем дети»22.
Используя
подчеркнуто нерелигиозное выражение «добрые силы», Бонхеффер
утверждает: речь идет о том, что на религиозном языке именуется «ангелами». Те,
кого мы традиционно именуем ангелами или даже своими ангелами-хранителями, — не
что иное как «молитвы и добрые мысли, библейские цитаты, давно прошедшие разговоры,
музыкальные произведения, книги»! Именно они — а не какие-то мифологические сверхъестественные
существа — хранят нас, оберегают и утешают в трудный час. Именно они — предвосхищая
последнюю строфу, где вновь звучит этот мотив — дают нам силы спокойно глядеть в
будущее. Интересно, что практически все комментаторы отмечают: несмотря на такой
почти вызывающе нерелигиозный язык, в первой строфе имеются и очевидные языковые
отсылки к тексту лютеровской Библии (а именно: к Пс. 138, 5 и Пс. 90, 11): «Сзади и
спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на мне руку Твою»
и «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих»23.
Помимо
этого, «добрые силы» — еще и то общее поле, в котором заключенный в тюрьме Бонхеффер все равно остается единым со своими родными и близкими.
Именно эти «добрые силы» преодолевают самые большие расстояния, пронизывают самые
толстые стены. Это и есть конкретные проявления святого, божественного, трансцендентного;
именно благодаря им мы ощущаем Божье присутствие в нашей
жизни. Вернее (говоря на «безрелигиозном»
языке), «молитвы и добрые мысли, библейские цитаты, давно прошедшие разговоры, музыкальные
произведения, книги» и многое другое подобное этому, и есть то, что религиозные
люди именуют на своем языке «ангельским» и «божественным» миром. По сути
дела, в своем стихотворении Бонхеффер осуществляет радикальную «демифологизацию» традиционных
религиозных понятий, причем делает он это максимально щадящим, внешне незаметным
образом (любопытно, что песнопение “Von guten Mächten” довольно популярно
и в самых консервативных, даже фундаменталистских кругах).
Трагически
разъединенный со своими близкими в новогоднюю ночь, но все же единый с ними в том
общем поле, которое создают «добрые силы», Дитрих Бонхеффер
отдает себе отчет в том, что Новый, 1945 год станет последним годом его жизни: он
был казнен нацистами 9 апреля 1945 г. в замке Флоссенбюрг… Показательно начало второй строфы: его
сердце терзает не ожидание грядущей беды, а «давит тяжелый груз недобрых дней» старого
года, того самого 1944-го, когда его разлучили с близкими
— навсегда. Угроза, нависшая над Бонхеффером, — это угроза
из прошлого. Будущее — какими бы ни были конкретные, внешние
перспективы — это всегда пространство надежды, вернее сказать, пространство спасения,
а еще точнее — пространство того, что обозначается немецким словом „das Heil“. Это важнейшее в немецком религиозном, поэтическом, политическом,
да и в самом бытовом языке слово, к сожалению, невозможно однозначно перевести на
русский. В религиозных текстах оно обычно стоит на тех местах, где в русских находится
слово «спасение». Однако „das Heil“означает не просто избавление от какой-либо беды или угрозы,
а все то, что содержит в себе это слово: благополучие, блаженство, благо — в том
числе и вечное.
Важно,
крайне важно, что мольба об этом спасении или вечном благе, с которой Бонхеффер обращается к Господу в конце второй строфы, является
не итогом, а предпосылкой двух последующих строф. Это вечное спасение/вечное блаженство
способно включать в себя и то и другое: и ведущие к смерти страдания, и возможность
избавления от этой опасности, а также обычную человеческую радость о «мире и свете
его солнца». Фактически размышления о двух возможностях, с которыми может столкнуться
заключенный в будущем, обрамляются двумя взаимосвязанными высказываниями: во-первых,
мольбой о спасении/вечном благе, во-вторых, отдачей своей жизни в ее целостности
в руки Господа. Позволю себе предположить, что конец второй строфы и конец четвертой
разными словами говорят об одном и том же: «О, Господи, дай нашим испуганным душам
/ Вечное блаженство, для которого Ты нас и создал» и «То мы, вспомнив прошедшее,
/ Отдадим Тебе целиком всю нашу жизнь». Вечное блаженство и означает осознание того,
что вся наша жизнь принадлежит Богу, говоря словами первой и последней строфы, повелителю
«добрых сил».
Слова о «полной страданий
чаше», которую мы готовы принять из рук Господа, могут показаться обычной благочестивой
и патетической банальностью. Однако, при чуть более внимательном рассмотрении, они
могут вызывать чувства предельного неудобства и сомнения. Очевидно, что в них находит
отголосок история моления Иисуса Христа о чаше в Гефсиманском саду. Однако в словах
Христа не было ни капли благочестивого энтузиазма и пафоса. Он молил как раз с дрожью
в голосе и даже с кровавыми слезами. Во всяком случае, о благодарности там речи
не было. Может ли обычный верующий человек оказаться в похожей ситуации «благочестивей»
и тверже самого Господа? Насколько искренне такое утверждение Бонхеффера? На чрезмерную категоричность его слов справедливо
обращает внимание, например, Юрген Хенкис24,
однако не давая, на мой взгляд, убедительного ее объяснения.
Мне кажется, Бонхеффер осознанно формулирует эти строки
так, чтобы они звучали не как религиозная, а как любовная лирика. Слова о «благой/доброй
и любимой руке» хотя и не кажутся вовсе уж экзотическими в религиозном контексте,
они гораздо лучше вписываются в рамки именно любовной лирики. Конечно, здесь можно
вспомнить о традиционной бернардинской эротической мистике,
которая как раз была связана со страстными
мотивами и отнюдь не была чужда лютеранской духовной поэзии25. Однако
и чисто светские мотивы любовной лирики могли сыграть здесь свою роль. Разумеется,
Дитрих Бонхеффер не мог ничего знать о поэзии Николая
Гумилева, но мне бросается в глаза невероятная близость этих его строк со стихотворением
Гумилева «Отравленный», где описывается человек, сознательно принимающий растворенный
в вине яд из рук своей неверной и коварной возлюбленной:
«Ты совсем,
ты совсем снеговая,
Как ты
странно и страшно бледна!
Почему
ты дрожишь, подавая
Мне стакан
золотого вина?»
Отвернулась
печальной и гибкой…
Что я
знаю, то знаю давно,
Но я
выпью, и выпью с улыбкой
Все налитое
ею вино26.
Речь
идет совсем о другом контексте, но готовность из любви — не столько чопорно-благочестивой,
сколько именно страстной и самозабвенной любви — принять чашу яда из любимых рук,
восприятие такого пития как, собственно, высшего акта любви выглядит очень похожей.
Приведенная мною поэтическая иллюстрация показывает, что Бонхеффер,
как мне кажется, дерзновенно соединяет в своем стихотворении традиционные мотивы
мученичества, терпения и покорности — со страстным любовным порывом.
Пятая
строфа буквально дышит адвентско-рождественским настроением:
зажженные свечи — непременный элемент домашнего убранства в это время года. В стихотворении
Бонхеффера именно они — уютные и домашние (можно было
бы сказать: почти мещанские) — символизируют тот свет, который приносит в нашу жизнь
Бог. Его сияние — не всегда ослепительно-свято, оно может,
а порой и должно быть очень простым, домашним. И еще — в этой строфе содержится
единственный во всем стихотворении восклицательный знак. Он стоит после фразы: «Если
можно, соедини нас снова!»27. И возможно слова эти образуют, на первый
взгляд, неочевидный центр всего произведения, его внутренний смысл: отчаянная мольба
о новой встрече с близкими людьми. Именно в этом случае Бонхеффер
не может сдержать своих эмоций, именно здесь прорываются его глубочайшие чувства.
Ничто не может заменить того неповторимого чувства, когда держишь в своей руке руку
близкого человека, вместе смеешься, молишься, разговариваешь друг с другом, рядом
друг с другом ешь, пьешь, спишь. В конце концов, это и есть глубочайший смысл божественной
реальности — опыт человеческой любви, близости и тепла. Сам Бонхеффер
вряд ли до конца согласился бы с таким отождествлением. По крайней мере, в своей,
написанной уже в заключении и довольно традиционной по
содержанию проповеди на венчание своих друзей Ренаты и
Эберхарда Бетге он достаточно
четко разделяет человеческую любовь и божественное обетование28. Но все
же, как мне кажется, в своем стихотворении “Von guten Mächten” Бонхеффер идет дальше, нежели в богословских и этических размышлениях,
переходя грань ортодоксальных теологических различий, что, среди прочего, и делает
этот текст столь важным и ценным для нас.
Особый
интерес в этом стихотворении представляет шестая строфа. Она начинается со слов
о тишине, распространяющейся вокруг самого Бонхеффера
и его близких. Это и тишина тюремных ночей, это и тишина предрождественских настроений,
это и внутренняя тишина души пред Богом. Но здесь можно вернуться к тому, о чем
мы вскользь упомянули в самом начале. Именно этот мотив, по мнению Хенкиса, роднит наше стихотворение с предпоследним стихотворением
Бонхеффера «Иона». Приведу его в своем поэтическом переводе:
Они вопили в страхе, их швыряло, било
По палубе,
исхлестанной ветрами.
Бушующее
море за бортами
Им неминуемой
погибелью грозило.
«Святые,
благие и праведные боги,
Подайте
знак, из-за кого гневитесь!
Клятвопреступник
ли на корабле, убийца?
Винить
кого-то нам в кощунстве иль подлоге?
Кто тайным
злом своим на нас беду накликал?»
Они молились
так. И вот Иона
Кричит
сквозь бурю: «Люди, я виновен.
Я непокорен
был небесному Владыке.
Зачем
вам грешника щадить себе на гóре?
Избавьтесь
от меня!» Затрепетали
Они сперва. Но все ж Иону взяли
И в воду
бросили. И мигом стихло море29.
Здесь
речь идет об одном из самых драматических эпизодов в истории библейского Ионы. Очень
важно сказать, что стихотворение написано после того, как Бонхеффер
был вынужден отказаться от уже готового побега, чтобы не компрометировать своих
только что арестованных родственников и друзей30. Бонхеффер отождествляет себя с Ионой в этой истории и видит
предстоящую гибель как жертву, приносимую за свой народ. Об этом стихотворении можно
говорить долго. Но для нас сейчас особенно интересно, что «Иона» заканчивается словами
о тишине, которая настала на море, а в своем следующем стихотворении, о котором
мы сейчас и говорим, Бонхеффер подхватывает этот мотив.
Впервые он звучит уже в самой первой строчке: «Верно и
тихо окруженный добрыми силами», но особенно ярко всплывает в шестой строфе.
Можно предположить, что речь в ней уже идет не столько о фактической,
сколько об эсхатологической тишине. В этой тишине — и предчувствие собственной
гибели, и предвестие великого избавления.
И именно
в многослойной тишине можно услышать полнозвучье того
мира, который незримо раскрывается вокруг нас. Это, конечно, в первую очередь тот
незримый мир, о котором речь идет в Символе веры; мир, недоступный нашим земным
органам чувств. На это указывают почти все комментаторы31. Но для меня
важно другое: ежели многослойная тишина вокруг нас, то
и этот мир нельзя сводить лишь к одной трансцендентной сфере. Это гораздо более
сложная реальность. Достаточно вспомнить, что обычный, обыденный мир расстилался
вокруг самого Бонхеффера лишь незримо, был недоступен
ему за тюремными стенами. Так мы еще раз видим, как религиозные,
трансцендентные реалии сливаются в этом стихотворении с самыми обыденными, образуя
с ними единое поэтическое целое. И то пение, которое наполняет
этот мир, соединяет в себе и ангельское пение, библейское «Слава в вышних Богу»,
и обычное рождественское пение верующих в церквях и дома и неслышное звучание тех
самых «добрых сил», которые и есть истинно ангельская реальность.
Следует
также добавить и то, что эти слова в стихотворении, возможно, были своего рода ответом
на письмо, которое Мария, невеста Дитриха Бонхеффера прислала
ему в тюрьму еще на предыдущее Рождество — о своих недавно погибших на восточном
фронте отце и брате: «Знаешь, они действительно стали ангелами, и это не просто
детская вера. Я совершенно точно знаю это, и ты должен это знать» и Мария добавляет
при этом, что они по-своему говорят с живыми, причем, как правило, по ночам32.
Таким образом, в это полнозвучье тишины вливаются и вполне
конкретные голоса живых и мертвых близких. Незримый, божественный мир — это не догма,
это вполне конкретная ощутимая и слышимая реальность для поэта, даже в тюремной
камере. Может быть, даже особенно в ней.
Наконец,
седьмая, самая известная строфа стихотворения. На первый взгляд она кажется предельно простой. И в ней вновь поэт говорит о «добрых
силах». Но теперь они не просто окружают, но и оберегают нас. Это действительно
силы. Их присутствие позволяет нам спокойно смотреть в грядущее, поскольку
их присутствие и есть знак и выражение того, что Бог сопровождает нас. Их присутствие
— это присутствие Бога. Какая бы участь нас ни ждала, Бог будет с нами: «и вечером,
и утром, и, конечно, каждый новый день». Аксель Денеке
отмечает, что это выражение «новый день» можно понимать сразу на нескольких уровнях:
это и просто новый день, следующий за вчерашним ушедшим, и новый день в радикальном
эсхатологическом смысле — как вечная жизнь, и первый день каждой новой человеческой
жизни, и момент всякого нового начинания или поворота в
нашей судьбе33. Ни один новый порог в нашей жизни не будет слишком высок
для Бога!
Юрген Хенкис обращает
внимание на слово «чудесно» („wunderbar“). Он подробно пишет о том, какое значение
для Бонхеффера в заключении приобрело духовное песнопение
Готфрида Арнольда „So führst du doch recht selig, Herr, die Deinen“. Это песнопение Дитрих подробно обсуждал и в своей переписке
с невестой. При этом в данном песнопении (как и во многих других) пути, которыми
ведет нас по жизни Бог, обозначаются словом „wunderlich“, то есть «странные, причудливые». Имеется
в виду, что они, по крайней мере на первый взгляд, нам
непонятны. Не исключено, что и в своем стихотворении Бонхеффер
использует слово „wunderbar“ не только и не столько в
смысле «чудесно», сколько в значении «непостижимо». То есть речь
идет о том, что «добрые силы» оберегают нас отнюдь не очевидным образом, что их
сила открывается, как учил Лютер sub contrario, то есть
«под видом противоположного», что неудачи и катастрофы на жизненном пути ни в коем
случае не означают, что Бог нас покинул34.
Мне же
бросается в глаза, что Бонхеффер в этой строфе прямо говорит
о том, что Бог сопровождает нас утром, днем и вечером. Но слово «ночь» здесь отсутствует.
Случайно ли это? Мне кажется, за этим стоит глубокий личный опыт: ночь — это время,
когда демоническое, злое, чуждое берет верх. Есть ситуации, когда Бог действительно
оставляет нас. Страшный опыт. Через сколько таких ночей пришлось пройти самому Дитриху
Бонхефферу? Через сколько таких ночей
прошли миллионы и миллионы других людей? Но, не пройдя через ночь, не встретишь
и утра. Такой опыт богооставленности, при всей своей тяжести,
необходим. Это то самое tentatio, Anfechtung, о котором Лютер писал как о необходимом
элементе христианской духовной жизни: «Tentatio, искушение — это
испытание, которое учит тебя не только учить и знать, но и (по-настоящему) переживать
то, насколько праведно, насколько истинно, насколько сладко, насколько драгоценно,
насколько могуче, насколько утешительно Божье Слово, мудрость сверх всякой мудрости
<…>. Ибо как только Слово Божие начинает проповедоваться тобой, тебя сразу
же посещает дьявол, чтобы сделать тебя подлинным доктором и научить тебя через свое
искушение искать Слова Божьего и любить его»35.
Долгое
время из всего стихотворения Дитриха Бонхеффера была известна
только эта — заключительная седьмая строфа. Причем она пользовалась популярностью прежде всего именно у молодых христиан в ГДР. Соответственно,
и первая мелодия была написана Отто Абелем только для
нее, поэтому в ней предусматривалось повторение третьей и четвертой строчек36.
Как уже
было сказано, сегодня насчитываются десятки мелодий для этого стихотворения, самой
популярной из которых, по наблюдению Юргена Хенкиса (и в этом я с ним согласен), является мелодия, написанная
в 1970 году Зигфридом Фитцем
в стиле сакро-поп37. Интересно (и вызывает множество сомнений и вопросов)
то, что седьмая строфа в ней превращена в рефрен; тем самым она перестает быть итогом,
к которому приходит поэт в результате своих размышлений и переживаний, и заранее
предвосхищает то, что еще только нужно достичь, идя предложенным им путем38.
Весьма
любопытной является дискуссия: стремился ли Дитрих Бонхеффер,
создавая свой текст, написать стихотворение — или все-таки песню? Если все же предположить,
что это именно песнопение (строфы в манускрипте Бонхеффера
пронумерованы так, как это делается только в сборниках песнопений), а также интенсивные
размышления Бонхеффера в тюрьме о традиционных хоралах,
значит, он писал именно песнопение. Однако какие-либо упоминания о том, что он написал
песнопение, отсутствуют. Стихотворение, по крайней мере
первых строк, носит сугубо личный характер, что неприменимо в традиции протестантских
духовных песнопений и, соответственно, к нему было бы невозможно подобрать готовую
мелодию39. И это, например, еще в 2003 году отметил Хенкис, однако позже он изменил свое мнение относительно последнего
аргумента, обратив внимание на то, что размер стихотворения Бонхеффера
совпадает с первой частью строф как раз в уже упомянутом нами песнопении Арнольда
„So führst du doch recht
selig, Herr, die Deinen“. Благодаря этому Хенкис теперь склоняется к мысли, что аргументы «за», будто
бы Бонхеффер намеревался написать именно песнопение, перевешивают
аргументы «против».
На мой
взгляд, с этим можно было бы легко согласиться, если бы не действительно личный,
интимный характер текста40. Мне кажется, что замысел Бонхеффера был гораздо сложнее и не вписывался в рамки простой
альтернативы: песнопение или стихотворение? Его текст — это действительно песня,
но песня, не предназначенная для фактического пения и тем более широкого распространения
в таком качестве. Раз существует жанр «песня без слов», то почему бы не быть «песни
без мелодии»? Именно о таком произведении и идет речь. Это интимная
и в то же время духовная песня для самого Бонхеффера и
его близких, гимн, который не нуждается в конкретной мелодии, плач который должен
звучать в их душах, вливаясь в то самое полнозвучье незримого
мира.
Да, стоит
согласиться с Акселем Денеке: есть что-то неправильное
в том, что столь личный текст стал столь широко распространенным
песнопением, своего рода церковным «шлягером»41. Но,
если вспомнить то, что мы говорили в самом начале о родстве поэзии и музыки, которые
преодолевают границы нашего мира и способны, пусть лишь на мгновение, дать нам прикосновение
к самому Божеству, то не приходится удивляться, что в данном случае поэзия соединилась
с музыкой, а слова Дитриха Бонхеффера звучат теперь не
только в глубине сердец, но благодаря многочисленным мелодиям наполняют собою
нашу церковную и повседневную жизнь, вновь и вновь давая нам ощутить новые грани
божественного Откровения.
Чудесно
силами добра хранимы,
Спокойно
мы в грядущее глядим:
Бог среди
нас и вечером, и утром;
Мы каждый
новый день встречаем с Ним.
Примечания
1 См.: Дитрих
Бонхеффер. Этика, М., 2013.
2 Так совершенно справедливо отмечает Юрген
Хенкис (Jürgen Henkys, Dichtung, Bibel
und Gesangbuch. Hymnologische Beiträge in dritter Folge, Göttingen 2014,
с. 175).
3 Подробнее см. мою диссертацию: Anton
Tikhomirov. Dialog
vor Gott. Deutsche Kirchenlieder auf Russisch:
theologische und sprachliche Wandlungen, https://opus4.kobv.de/opus4-fau/frontdoor/index/index/docId/140 с. 217-250.
4 Jürgen
Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben // Geistliches Wunderhorn. Große deutsche
Kirchenlieder, München 2003, с. 460. Немецкая Википедия исходит и вовсе из числа 70,
см.: https://de.wikipedia.org/wiki/Von_guten_M%C3%A4chten_treu_und_still_umgeben
5 Это выражение совершенно справедливо использует Аксель Денеке в Axel Denecke:
„Gott ist bei uns…“. Theo-Poesie.
Dietrich Bonhoeffers späte Wende zu einer poetischen Theologie. Wiesbaden-Berlin, 2014,
с. 11.
6 Henkys, Von
guten Mächten treu und still umgeben, p. 454.
7 Dietrich
Bonhoeffer Werke, т. 8, Wiederstand und Ergebung, Gütersloh
1998.
8 Dietrich Bonhoeffer Werke, с. 44. На этот порядок
обращает внимание и Хенкис (см.: Dichtung,
с. 185).
9 Интересным
может показаться тот факт, что стихотворения возникали непосредственно до и в течение
нескольких месяцев после неудавшегося покушения на Гитлера, в подготовке которого
Бонхеффер и принимал участие (см.: Henkys. Von
guten Mächten treu und still umgeben, с. 454).
10 Henkys. Dichtung,
с. 175.
11 Axel
Denecke. „Gott
ist bei uns…“, с. 10.
12 Dietrich
Bonhoeffer Werke, с. 491.
13 См.: Henkys. Dichtung,
с. 176-178.
14 Axel
Denecke. „Gott
ist bei uns…“, с. 44-45.
15 Там же, с. 9-10.
16 Henkys. Dichtung,
с. 178-179.
17 Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben, с. 460.
18 Axel
Denecke. „Gott
ist bei uns…“, с. 33.
19 Там же.
20 Henkys. Dichtung,
с. 181.
21 Axel
Denecke. „Gott
ist bei uns…“, с. 33.
22 Цит.: по Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben, c. 456.
23 Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben, c. 456.
24 Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben, c. 457, или Henkys, Dichtung, с. 181.
25 См., напр.: Geistliches
Wunderhorn. Große deutsche Kirchenlieder. München
2003, c. 279.
26 Цит. по http://pishi—stihi.ru/otravlennyj-gumilev.html
27 Это точное наблюдение содержится, напр., в Henkys, Dichtung, с. 182.
28 См.: Дитрих
Бонхеффер. Проповеди, толкования, размышления. Т.
2. 1935–1945, М., 2014, с. 365-371.
29 Цит. по Дитрих Бонхеффер, Проповеди,
толкования, размышления, с. 409.
30 Henkys. Dichtung,
с. 177.
31 См., напр.: Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben, c. 458.
32 См.: Henkys. Dichtung,
с. 182.
33 Axel
Denecke. „Gott
ist bei uns…“, с. 36.
34 Henkys. Dichtung,
с. 192
и далее.
35 См., напр.: M. Luthers. Vorrede
zum ersten Band der Wittenberger Ausgabe der deutschen Schriften, 1539, WA 50; 658,
29-661,8.
36 Подробнее см.: Henkys. Von guten
Mächten treu und still umgeben, c. 459.
37 Там же, с. 460-461.
38 Там же.
39 См.: Henkys.Von guten
Mächten treu und still umgeben, c. 455.
40 Особое
внимание на это обращает Аксель Денеке (см.: Axel Denecke. „Gott
ist bei
uns…“, с. 32).
41 Axel
Denecke. „Gott
ist bei uns…“, с. 32-33.
© Текст:
Антон Тихомиров