Беседа Е. Гайдара и В. Ярошенко 22 августа 1991 г.
Расшифровка магнитофонной записи. (Публикуется впервые)
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 46, 2016
Я обнаружил кассету с этой записью сравнительно недавно, роясь в коробках с архивами. Запись была сделана мной 22 августа 1991 года (потому что мы понимали историческую значимость событий) в домашнем дружеском застолье и не предназначалась для печати. В разговоре участвовали моя жена Татьяна и дочь Катя.
В. Ярошенко
* * *
В.Я.: Ну давай, рассказывай.
Е.Г.: …С какого времени? <…> (Пауза). 19-го, когда я приехал в Москву, вернулся с дачи, еще ничего не знал, разумеется, был абсолютно уверен, что все арестованы. Пришел в институт, меня ждут мои замы; с огромным нетерпением конечно, ну вот, приехал, сейчас все скажет, как жить… Полное ощущение, что все кончилось, что этот институт больше не существует, завтра все закроют, никому не будут платить зарплату. Просто автоматом без всяких внешних репрессий. Академия сама все это сделает, как показывают первые признаки. Начальник международного отдела встречает моего сотрудника и говорит: «Ну что, ребята, отъездились?»
Что делать? Что делать? Давайте позвоним Стасу Он у нас второй начальник. Звоню Стасу1 — Стас уехал в Президиум Академии наук. Звоню Петракову2 — Петраков уехал в Моссовет. Звоню Ожерельеву, помощнику Горбачева.
Говорю: — Олег Иваныч (звоню в основном проверить — работает ли телефон помощника). Что с Михал Сергеевичем?
— Ничего не могу сказать, кроме того, что сказали по радио.
— Можем ли мы чем-нибудь помочь?
— Пока не знаю, но попозже свяжусь. (Голос испуганный.)
— Ты звонишь ему на работу?
Е.Г.: На работу, по рабочему телефону. Начинаю пытаться связаться с Белым Домом. Наконец связываюсь с газетчиками: с «Московскими новостями», с «Независимой». Созваниваюсь с Ленинградом. Звоню в приемную своему другу, первому замести-
телю председателя Ленгорисполкома Толе Чубайсу, спрашиваю: как ситуация? Он говорит: У нас ситуация под контролем, мэр …выехал из Москвы в Ленинград… Начальник ленинградского фонда госимущества депутат Миша Киселев, мой друг, говорит, что в Ленинграде все спокойно, обзвонили все службы, все службы выразили лояльность Ленсовету. Собчака пока нет, но он вылетает; Щербаков дезавуировал слух, будто он входит в ГКЧП, милиция выразила свою лояльность Ленсовету… Так что у нас все под контролем.
В.Я.: Вот здесь они начали ломаться…
Е.Г.: Да, их не поддержали регионы!
Поздно вечером наконец удается связаться с Белым Домом. По телефону Госсекретаря3 нахожу своего друга Алексея Головкова4, начальника отдела политического анализа и планирования; говорю, что готов всячески сотрудничать с российскими властями… И в том числе принять некие предложения, которые они мне сделали за пять дней до переворота, войти в какой-то этот самый российский комплот.
(Комментарий 2011 г.: я тогда не обратил внимание на это его сообщение, а ведь это было самое начало процесса. — В.Я.)
Они рассказывают, что только что подошли танки, этого самого майора …Евдокимова, а генерал Лебедь привел полк Рязанской дивизии. Но никто не знает, что они пришли делать.
Т.: Это те танки, которые вокруг стояли? Когда мы шли по Калининскому проспекту 19-го к Белому Дому, там танки стояли…
Е.Г.: — с российским флагом?
Т.Я.: — Когда мы шли… не было флагов, там были цветы в стволе… это они и были, да?
Е.Г.: — Якобы на защиту Белого Дома пришли десять танков, и генерал Лебедь привел полк десантной дивизии ВДВ.
В.Я.: — С полком какая-то темная история… Был, потом исчез куда-то.
Е.Г.: — С Лебедем? Сейчас я расскажу. Значит… с этим полком было так. Связались с Грачевым, если мне память не изменяет, командующим ВДВ; командующий ВДВ сказал, что его тут, кажется, смещают, но я вам сейчас пришлю полк Рязанской дивизии, и все будет хорошо. После этого прибывает генерал Лебедь с этим полком.
Генерал Лебедь известен тем, что выступал с какими-то дикими заявлениями в былые времена; кажется на XVIII съезде КПСС, поэтому все народные депутаты-военные сказали: это какой-то тихий ужас, но тем не менее он рвал на себе рубашку и говорил, что он теперь будет верно служить родной российской власти. Но им это до лампочки, им важен в некотором смысле сам факт перехода солдат на их сторону, …даже если они пришли…
В.Я.: — Поубивать?
Е.Г.: — Но если можно сказать, что солдаты с ними, это все меняет, потому что на вопрос есть ли с вами солдаты, они отвечают: — есть! Даже если один танк перешел — это все меняет! ВДВ! Никто не знает, что из этого получится, но вроде как они за нас… Полк-то десантный небольшой, 600 человек.
В.Я.: — И они действительно вошли?
Е.Г.: — Да. Они были там.
Т.Я.: — А как их могли пропустить?
Е.Г.: — Были переговоры. Это было не двадцатого, а 19-го, когда еще был полный бардак. Народ начал потихонечку подтягиваться…19-го еще никакой организации не было; были какие-то переговоры между ними и ОМОНом, <…>приходил<…> разговаривал с Ельциным, тот сказал, что он доверяет и можно их пропустить… Утром 20-го я пошел на митинг к Белому дому. Это все видели, по этому поводу ничего говорить не буду… Ощущение победное, очень много народу. Народ дружен, Народ не испуган, народ смел. Дрожащие руки произвели свое впечатление.
В.Я.: — Угу.
Е.Г.: — Есть ощущение что хунта не настоящая, хунта не страшная, хунта нерешительная.
В.Я.: — трусливая и жалкая!
Е.Г.: Что эта хунта слаба… Эти трясущиеся руки сделали для победы больше, чем 10 танков майора Евдокимова!
Т.: Приложили руки!
В.Я.: — Наушники просто прыгали в руках… Бедный Янаев.
Е.Г.: — Да, да… После митинга я прибыл на работу. В начале 4-го. Сказали, что звонили из «Объединенной газеты». (Е. Гайдар так называет «Общую газету», которую в дни путча начал выпускать Егор Яковлев.)
В.Я.: — уже возникла?
Е.Г.: — Да, уже возникла, мне звонит Миша Леонтьев, обмениваемся информацией, он мне рассказывает, что, по его слухам, делается в стране; звоню в Ленинград, все в полном порядке. Прошел слух, что на Ленинград движется Витебская дивизия; но меня успокаивают, что вроде она стоит… «Объединенная газета» просит дать оценку экономической программы хунты. У меня сидят несколько человек, трое моих замов (В.Мащиц, А.Нечаев, Н. Головнин — В.Я.), и мы начинаем писать за двадцать минут до сдачи газеты…
Это самый беспомощный, с публицистической точки зрения, документ, который я писал в своей жизни, потому что там никаких слов, кроме матерных, не приходит на ум, тем не менее я его пишу, все мы его подписываем и передаем в «Объединенную газету», и нас просят передать его по «Интерфаксу» для мира. Мы передаем его для мира… Потом я издаю приказ о том, что институт присоединяется к всеобщей забастовке… прекращает какое бы то ни было сотрудничество с органами, которые сотрудничают с военной хунтой и оказывает всяческую поддержку российскому правительству… А от себя я всем говорю, что все продолжают работать, естественно, потому что наша работа нужна, но только никаких штучек, никаких контактов с союзными структурами. Подписываю этот приказ и прошу срочно созвать партийное собрание… Собираем партийное собрание. Я говорю, что у нас один вопрос: нам надо определиться в отношении к военному перевороту. Я считаю, что дальше оставаться в этой преступной организации, которая за два дня не высказала своего отношения, невозможно, я хочу выйти, а дальше дело каждого… Все сотрудники института, кроме одной девочки, которая так вот трясется, из партии выходят. После чего я говорю: в связи с выходом всех сотрудников из КПСС и указом Ельцина о департизации деятельность этой партии в институте прекращаю. <…>У меня была такая формулировка: приостановить на один день указ Ельцина о департизации… (смеется) не будем идти по этому пути, будем считать, что мы его выполняем. В это время мне звонят из «Независимой газеты» и говорят, что танковая дивизия, по их сведениям, входит в Москву по Ленинградскому шоссе — и, кажется, намечен штурм Белого Дома… По радио Белого Дома поступила просьба — всем женщинам и детям покинуть район, прилегающий к Белому Дому, а всем мужчинам постараться прийти на защиту. Я звоню Алеше Головкову… (иным тоном, как отступление): Двадцатого дозвониться куда-либо было очень просто. 21-го дозвонится было невозможно. Главный телефон Белого Дома — телефон штаба — был почти все время свободен. А 21-го уже часами невозможно дозвониться. Подзываю Алексея, спрашиваю: «Ну, что там у вас?» Говорит: «Эти десантники Лебедя ушли. Он увел их всех». Я, честно говор я, не спрашивал подробности… Но они это скрывали до последнего.
Е.Т.: — То есть они ушли? Или остались?
Е.Г.: — Они не говорили народу, что десантники ушли.
Т.Я.: — То есть десантники их оставили, может быть как бы предали… Понятно.
Е.Г.: — Десантники сбежали, и генерал сбежал. Что у нас есть? десять танков без боекомплекта и наш ОМОН. Такая ситуация. Ну, говорю, тогда мы с моими ребятами к вам присоединимся.
<…>
Е.Г.: — Действительно, очень тяжелый выбор для сотрудников, очень тяжелый. Потому что страшно. С другой стороны, трудно показать, что тебе страшно, но ведь страшно, у всех — семьи…
Т.Я.: — Всем было страшно, еще как страшно.
Е.Г.: — Как то все собираемся, договариваемся встретиться в 20.15 у метро «Баррикадная», идем по направлению к Белому дому. Уже у кинотеатра раздают железную арматуру, слишком длинную, махать неудобно. Подходим к зданию, много народу. Атмосфера такая… взаимной благожелательной организованности. Видно, что толпа очень организованная. В основном молодая, молодежь около 25-летнего возраста, за тридцать, тех, кому меньше, немного. <…> Так как мы договаривались с Головковым, что я позвоню, когда подойдем, пытались пройти с большим трудом. Наконец дозваниваюсь. Он выходит, проводит, все пропуска отменены… Все очень напряженные; видно, что всерьез опасаются террористов, кагэбистов. Трое на входе с автоматами. С 10 вечера хождение было практически исключено. Поднимаемся на пятый этаж, в штаб, в кабинет Бурбулиса. Вхожу, в комнате человек двенадцать. Два кресла у телефонных аппаратов, в одном из них человек, как потом узнаю, генерал Иваненко, начальник российского КГБ, вокруг него министр юстиции, несколько человек из его аппарата, видимо. Шахрай, министр внутренних дел, Махарадзе, бывший председатель волгоградского облисполкома, председатель контрольной палаты, (или как она там называется в РСФСР) еще несколько человек… Девочки делают какие-то бутербродики, чай; в кабинете напротив на столе сумки с противогазами… Проходим в заднюю комнату, обсуждаем какие-то экономические вопросы, что, собственно, делать на следующий после победы день… И вообще, как можно ущучить заговорщиков, исходя из того, чем реально располагает Россия.
Сначала я спрашиваю: расскажите мне, ребята, что вы контролируете, какие области как себя повели? Ситуация очень неясная. Они не знают, какие регионы и как. Но в принципе ситуация такая: они твердо уверены в поддержке Тюмени, нефтяников.
В.Я.: — Это серьезно.
Е.Г.: — Да, нефтяники готовы перекрыть кран; но проблема в том, что они-то перекрывают кран всем нефтеперерабатывающим заводам — в первую очередь, а не заговорщикам только. Шахтеры российские забастуют, видимо, Кузбасс и Воркута, но что из этого можно получить — тоже непонятно. Железная дорога — организация там слабая, и надежда на то, что сами по себе стачечные комитеты что-то остановят, ненадежная. Свердловск, по всей видимости, поддержит, Томск поддержал, Москва и Московская область подержали, что было неожиданно; Ленинград наш, надежен. Предельно ненадежен Юг России, Нечерноземье.
Т.Я.: — Передавали, что Воронеж поддержал.
Е.Г.: — Короче говоря, контроля в Краснодаре, Курске, Липецке нет. Есть российские структуры, которые лояльны России.
Т.Я.: — А автономии как?
Е.Г.: — Татарстан, автономии ни нашим, ни вашим; никак. Сахалинский Федоров поддержал путчистов.
В.Я.: — Вот как?
Е.Г.: — Я рассказываю, как это виделось из штаба обороны Белого Дома по ситуации на 11 часов вечера 20-го числа. Я не знаю, как на самом деле <…>себя вел <…>, продался ли путчистам…
Значит, у России есть своя структура, легкая, местная промышленность и АПК. Союзные республики ведут себя очень неопределенно. Никто не говорит ни да, ни нет… На республики большой надежды нет. Республики выжидают. Они готовы договориться на любых условиях, никуда не лезть, ничего не предпринимать, только бы их оставили в покое. Все решается сегодня в Москве и Ленинграде, может, еще в нескольких крупных городах России. Что в этой ситуации делать? Забастовка всеобщая, крупная, судя по всему, не получится<…>
Е.Г.: — Ну, самое естественное; из того, что есть в руках: местные органы власти, лояльны. Там, где они лояльны, в том числе в важных местах: Ленинград, Москва, Московская область.
В.Я.: — А как Поволжье? Самара, Нижний?
Е.Г.: — Новгород Нижний хорошо, в Самаре непонятно...Вообще информация поставлена плохо и ненадежно. Три разных канала, по которым обзванивают области, но никто не знает, кто до кого дозвонился; абсолютно не исключено, что все три группы дозваниваются до одних и тех же двадцати областей, а до других пятидесяти никто не дозванивается вообще. Никакой общей картины, карты ситуации в этот момент в Белом Доме нет. А общая картина, какая есть, я вам ее обрисовал. Ну, естественно, надо переходить ко всеобщей стачке, контролю над ресурсопотоками. И в первую очередь, над особо важными точками. Два режима: первый режим сегодняшнего и завтрашнего дня, и второй — если вдруг ситуация затянется, на 10-12 дней вперед. На один-два дня это в первую очередь психологический эффект, оттого, что ты можешь что-то сделать полезного для себя и вредное для противника. Совершено естественные и простые меры, которые находятся под вашим контролем. И с завтрашнего дня можно их начинать реализовывать.
Почему до сих пор партийные типографии получают бумагу? Она в ваших руках, вы вполне можете парализовать поставки бумаги. Почему до сих пор Останкино получает электроэнергию? Почему до сих пор идет бензин в воинские части? Почему до сих пор нет контроля за воинскими перевозками? Это местные органы власти вполне могут организовать. На самом деле есть набор уязвимых точек противника, по которым легко можно ударить. Не надо ни в коем случае лишать солдат хлеба и воды, выключать электроэнергию в казармах. Очень непросто отключить электроэнергию в Кремле; но есть масса вещей, которые легко сделать. Можно поставить гаишников у ворот оборонного завода и никого оттуда не выпускать и т. д. Если в Москве сравнительно легко послать десантный взвод и гаишника убрать на московском нефтеперерабатывающем заводе, то в Ленинграде это сделать уже не получится. Такие вещи продемонстрируют, что ты владеешь ситуацией и, если возникает пат, он не только не в их пользу, а, наоборот, в твою. Подать взвод своего ОМОНа в типографию «Красный угольщик» и наладить там печатание своих газет и т.д.
В.Я.: — Я тоже думал — что же мы так быстро все отдали? Все газеты наши закрыли и мы закрылись…
Е.Г.: — Информация о том, что Балтийский флот заявил о своей лояльности Ленсовету — первая крупная победа, настоящая, в войсках. Якобы командующий Сибирским округом заявил о своей нелояльности ГКЧП, не знаю, насколько это точно. Примерно в 12 — начале первого информация о том, что штурм начался.
В.Я.: — Но штурма ведь никакого не было… Просто стреляли на Калининском проспекте…
Е.Г.: — Да нет, ты совершенно прав, я просто рассказываю, как это видится, как штаб воспринимает это.
Т.Я.: — Как это передается по радиостанциям. Мы с Катей здесь сидим, слушаем радио и говорят: через три минуты начинается штурм Белого Дома. Отрубают радиостанцию.
В.Я.: –Давайте запишем, как это виделось жителям Москвы.
Е.Г.: — Давайте. Очень здорово.
Таня: — Мы лежим на полу, почему-то вот на полу — от ужаса. Так вот здесь у нас приемник, вот здесь телефон, и мы ловили все что можно, пока работало «Эхо Москвы», мы «Эхо Москвы». <…> Поступали всякие тревожные сообщения, вот уже слышна стрельба, уже горят танки на Калининском проспекте, говорят, что через три минуты начнется штурм Белого Дома. Потом отрубается «Эхо Москвы». У нас не умолкает телефон ни на одну секунду, потому что всю ночь идет перезвон…
Е.Г.: — Знакомые?
Т.Я.: — Знакомые, во-первых, кто поближе живет; во-вторых, кто-то кому-то издалека позвонил; в-третьих, на какой волне что можно поймать… Где-то вдруг «Радио России» прорезалось. Потом на час возникло «Эхо Москвы». Потом что-то передает радио «Свобода», у них прямая связь с Белым Домом… Кто-то ближе живет, на Ленинградском проспекте, говорят, прошла колонна БТРов и т.д. Мы вот так вот все дрожим, от ужаса, от страха, дождь… дверь балкона мы не закрываем, надо же слышать, что там происходит, Ленинградский проспект рядом. Мы должны слышать, когда начнется этот грохот, когда пойдут эти самые танки, эти колоны туда. Ну в общем это тоже было довольно… Но в принципе мы были в курсе дела.
<…>
В.Я.: –У нас, стоящих у Белого Дома, тоже прокатился слух о штурме.
Е.Г.: — Информация о штурме поступала в штаб регулярно, она просто, естественно, не транслировалась вовне. Она оставалась там. Заявлений о том, что штурм начался, не было. Какая была система информации? Первое: информация телефонная. Сидел подполковник с рацией, слушал переговоры частей, перехватывал их переговоры и рассказывал, какая часть идет туда, какая сюда. Колонна идет туда-то, время «Ч» такое-то…
В.Я.: — Ты думаешь, что была команда на штурм? А потом она вдруг как-то рассосалась, не была выполнена?
Е.Г.: — Я думаю, что команда была, да, конечно. Я уверен. Мы после узнаем. Такое ощущение, что была, конечно.
В.Я.: — Поездили, но даже чтобы повернуть с Садового кольца, им пришлось бы очень много пройти по трупам.
Е.Г.: — Да, да… Подполковник с рацией… Второе — звонит телефон. По телефону (у Алеши Головкова была какая-то своя информационная сеть по городу) ему звонят, дают информацию, такую, какую Таня могла бы давать: вот там-то такая-то колонна прошла. И еще сидят ребята, на двадцать седьмом этаже смотрят, что делается вокруг Белого Дома, и еще какая-то информация стекается. Похоже, что она не систематичная, это отрывочные сведения о том, что кто-то куда пошел.
Т.Я.: — Ну а там были какие-то военные спецы, которые из этого пытались построить какую-то картину?
Е.Г.: — Ну, там был еще отдельный военный штаб генерал-полковника Кобеца5.
Не знаю, была ли у них карта города. Но у Иваненко, начальника штаба обороны, на столе никакой карты не лежит. Не было никакой карты, думаю, что у Кобеца тоже. Все импульсы, которые поступают из штаба Кобеца они совсем какие-то дикие. Что где-то сто человек с сумками скопились и видимо будут штурмовать Белый Дом… Информация из штаба Кобеца мне как-то не нравится, мне кажется что там все делается очень несерьезно. Иваненко6 его кагэбешники дают какую-то другую информацию.
Ощущение информационного вакуума есть, и это очень страшно. Картиной ни по стране, ни по Москве они, конечно, не владеют. Они не понимают, что делать, в общем и целом ориентируются на то, что якобы будет штурм.
В.Я.: — Будет, значит поубивают.
Е.Г.: — Ну да, конечно. Общий настрой, общая тональность — это вот Альенде. Красиво, драматично, последний бой. Я тоже думал: будет не будет, но с другой стороны, если они все так делают через одно место, думаешь, что следующая глупость, которую они могут сделать, это пролить очень много крови… Ощущение, что мы имеем дело с истеричными, глупыми, загнанными в угол людьми. Ощущение, что вероятность штурма (больше 80 %) тут, конечно, витает в воздухе…
В.Я. — А я больше думал насчет площади Тянь— аньямэнь7.
Е.Т.: — Тяньаньямэнь… Оставят несколько тысяч трупов, которые скроют, скажут несколько десятков; а танки пройдут по людям, по трупам. Насчет стрельбы я тоже никаких иллюзий не питал; думал, вот сидят сейчас у окон в квартирах, светло, хорошо просматривается. Все цели можно присмотреть цели. Видно, кто с мегафонами, кто организаторы. Для снайперов работа.
Т.Я.: — Видимо, это была деза, под видом «Эха Москвы»: сказали, что в Белом Доме полностью отключена электроэнергия, там абсолютно темно. Мы этого не знали; Витя позвонил без двадцати три, нашел в сквере какой-то телефон-автомат, мы спрашиваем: там темно? Он говорит: ничего подобного.
Е.Г.: — Просто когда прошла информация, что скоро начнется штурм, была команда выключить свет.
В.Я.: — И было сиротливо, темный Белый Дом и ярко освещенная площадь. Он должен был весь сиять! Было сиротливо, они там в тепле, спят, а мы тут на плацу, под прожекторами.
Е.Г.: — Когда выходил твой Попцов (он заходил около часу ночи), говорил, что люди хотят знать, кто находится в Белом Доме, мы же не пустое здание охраняем. Там находились Ельцин, Руцкой, Силаев, в отдельном штабе, двести пятьдесят депутатов, весь аппарат, все структуры российские. Но извини, я тебя прервал<…>
В.Я.: — Кажется что это было так давно… Позавчера! я уже все перепутал. Это было вчера? Нет, это было позавчера, двадцать первого, после часа ночи. Вышел посмотреть что там было, где людей убили. «КАМАЗы» стояли возле американского посольства. На них еще сидели ребята, бывшие десантники. Я залез на КАМАЗ, спросил: вчера, когда тут убивали, говорят, ребята были крутые, работали по команде «козлы». Они гордо сказали: это мы! И в этот момент пошли в обратную сторону, и они дернулись: «люди, не уходите, что вы нас одних оставляете?» Даже 21-го днем напряжение еще не убавлялось. <…>
Е.Г. В начале первого ночи (я могу ошибаться) началась стрельба на «Баррикадной», сказали: бронетранспортеры преодолели первую баррикаду… Этот момент был самый напряженный, пожалуй, из всего, для тех, кто был в центре. У них ощущение в данный момент, что до сих пор все было ерунда, а теперь оно началось. Первая информация: два полка Витебской дивизии движутся по Минскому шоссе. Подходит подполковник, радиоперехват: идет Витебская дивизия КГБ… Ведутся переговоры… время «Ч». Время «Ч» — непонятно что, но все предполагают, что это — время штурма.
В это же время информация: до бригады танков продвигается по Ленинскому проспекту. Говорить или не говорить людям? Лучше не говорить, зачем же сеять панику. Лучше сказать, будьте внимательны. И ждите указаний…
В.Я.: — «В случае приближения военной техники расступайтесь… будьте внимательны, на таких-то направлениях особенно».
Е.Г.: — Надо срочно возводить баррикады на Кутузовском проспекте. Пустить туда троллейбусы и поджечь. Нужно выиграть двадцать — тридцать минут — до рассвета. На свету все это делать будет труднее. При необходимости — поджечь что на мосту.
В.Я.: — На мосту — уже плохо.
Е.Г.: — Давайте позвоним Крючкову! Разговор идет на фоне шуток и прибауток. У депутатов уже такое нервическое настроение, конечно. (Смеется сам.) Вот ведь — переворот! Звонят ему, говорят: идет твоя техника, потише, что ли, нельзя, по-другому что ли, шоссе пустить! (Смеется заливисто.) Там армада идет, а они по телефону переговариваются! (Хохочет.) Звонит Крючкову. Дозванивается! ВЧ была выключена, а вертушка работала. Звонит: так, мол, и так, по нашим абсолютно точным сведениям два полка Витебской дивизии КГБ движутся по направлению к Белому Дому по Минскому шоссе. Что делать? Прикажите… Он кладет трубку… что сказал..? Передушат.
Е.Г.: — Через двадцать минут, в три сорок, когда решили, что людям ничего особенно говорить не надо, поступает информация что идет бригада по Ленинскому. Обзвон частей; такое ощущение, что армия вышла, сейчас придут четыре полка КГБ, которые собираются серьезно нами заняться. Давайте позвоним еще раз! Звонят. Нет, телефон молчит.
В.Я.: — Поразительно. Поразительно! Он идет тебя убивать, но с ним еще можно пока поговорить…
Е.Г.: — Да, да, да, он тебе будет что-то рассказывать… Ну, все ждут четырех часов. Информации нет. Потом становится ясно, что войска остановились. С начала пятого серьезное напряжение начинает потихонечку спадать. Ощущение, что если они не решились ничего сделать ночью, то днем не станут. На самом деле, рационального в этом нет ничего, но очень хочется в это верить.
Сейчас, при свете, очень хочется думать. В десять утра открывается сессия и здесь они всех возьмут. Но с другой стороны… с депутатами вроде не будут. Главное, продержаться до света, а потом до начала сессии.
Пять часов… Уже начало светать… транспорт начинает работать, люди поедут на работу… зачем же сейчас! В этот момент начинает обсуждаться вопрос: мы живы. Самое главное — эта ночь, до сессии.
Возникает вопрос: у нас сессия; а что мы будем делать на этой сессии? Ну, видимо, надо одобрить все указы Ельцина, естественно, а во-вторых, призвать всех к всеобщей забастовке. Непонятно, согласится ли с этим сессия, очень уж непопулярная мера. Во вторых, вообще как-то непонятно все с этой всеобщей забастовкой, как же ее интерпретировать? Там пропущено ключевое слово — ПОЛИТИЧЕСКАЯ забастовка. Надо что-то продумать. Договариваемся, что дадим свои предложения и что делать, если они будут еще дальше держаться. Все свободны, все могут два-три часа поспать до сессии. Это уже шесть утра.
Спускаюсь вниз, там ребята у сквера Павлика Морозова меня ждут. Они всю ночь там стояли на траверзе Павлика Морозова. На меня набрасывается народ. Что там в Белом Доме?
В это время после утреннего совещания Ельцин обратился с официальными письмами к командирам соединений, расположенных вблизи Москвы — к каждому конкретно, по имени–отчеству, с просьбой встать на сторону закона и выразить свое отношение к происходящему. И отправил через российский КГБ.
В.Я.: — А был разве такой российский КГБ?
Е.Г.: — Практически нет, но, с другой стороны, может, что-то реально существовало. По ощущению, которое складывается к утру по крайней мере несколько соединений явно выразят свою лояльность российскому правительству. И у них надежда, что уже к завтрашнему дню они смогут поставить сюда, к Белому Дому, уже не народ, а какую-нибудь там бригаду. А народ уже можно не использовать. Ощущение, что к ночи они смогут заменить народ на армию. <…>Рассказываю своим, а теперь, говорю, надо идти работать, думать, как бить в самые болезненные места. Договариваемся встретиться в два часа и провести совещание, как будем устраивать экономический саботаж; и иду спать. В пол-одиннадцатого, звонит мой знакомый Сережа К-в и говорит, что по абсолютно точным данным на 11 часов назначен штурм Белого Дома. Я твердо решаю, что Сережа хочет отметиться в лояльности к новым властям, что штурма Белого Дома в 11 часов, не будет и я имею право поспать еще два часа. (Хохочет.)
* * *
Е.Г.: — Ну, сейчас опасно делать голословные обвинения, потому что могут начаться политические и уголовные последствия, поэтому я предпочел бы все проверить…
В.Я.: — В толпе прошел слух, что Язов подал в отставку…
Е.Г.: — Слух этот был воспринят в качестве достоверного в штабе. Штаб исходил из этого. Язов заявил, что он болен.
В.Я.: — И это было воспринято в качестве положительного фактора?
Е.Г.: — Да, положительного.
В.Я.: — А <…>мне казалось, что в этот момент неопределенности, когда непонятно, на ком лежит вся ответственность, может произойти самое страшное. Он уже не отвечает, а отвечает неизвестно кто: Варенников или не Варенников… Мне казалось это предвестием резни по-французски сигналом беспредела. И у тебя было такое чувство? Таня и Катя согласны со мной.
Е.Г.: — Ну, я рассказываю, как это воспринималось в штабе. Как позитивный момент. Очень хотелось позитивных моментов! Все время звонят люди и задают один вопрос, только один: сколько у вас войск? А они должны сказать, что у них сбежал генерал Лебедь и войск никаких нету…
В.Я.: — Это скучно говорить… Представляешь, если я бы этого лейтенанта уговорил, лейтенант бы вошел в историю! (В самый первый день, 19-го, я уговаривал танкистов возле здания ТАСС пойти со мной к Белому Дому; они колебались, но я был никто и мне не поверили; а потом меня чуть не убили какие-то люди в штатском, затолкав в подворотню, но я стал орать, и танкисты меня отбили, но со мной не пошли.)
Е.Г.: — На всю жизнь, как Гагарин, дальше можно было бы ничего не делать!.. Важно что: хунта шла от поражения к поражению. Десять бэтэров, неважно, какие они там были, — это было поражение хунты. Болезнь Павлова—поражение хунты. Болезнь Язова — поражение хунты, кто бы там ни пришел на его место. Это признание их слабости и трусости…
В.Я.: — Какие там еще слухи ходили?..
Е.Г.: — Что они назначили исполнять обязанности какого-то Моисеева. Назначение Моисеева было воспринято позитивно, почему-то все знали, что Варенников отдавал непосредственно приказы войскам, а Моисеев вроде сам ни в чем не замазан, и теперь ему начинать замазываться… У него есть свобода маневра, ему не обязательно проливать сразу много крови… Были слухи, что Крючков ушел в отставку, но мы знали, что это не так, и даже с ним общались. Павлов никого не интересовал по большому счету, …хотя, видимо, он понял, что дело гиблое.
В.Я.: — Он ведь даже не пошел на пресс-конференцию.
Е.Г.: — Крючков, Язов и Павлов не пошли… Говорили, что он запил горькую, что он с вечера понедельника ушел в запой и вышел только когда у него начался гипертонический криз…
* * *
Е.Г.: — Накануне штурма возвращается Бурбулис от Ельцина; идет в сопровождении пары своих телохранителей, мы с ним здороваемся. Он говорит: «Мы так давно хотели с вами повидаться, хорошо, что вы выбрали время!..»
* * *
Е.Г.: — Я продолжаю мемуары… Где-то в начале первого штурм все-таки начался, бронетранспортеры преодолели первые баррикады на Краснопресненской.
В.Я.: — Это так сообщают.
Е.Г.: — Ну да, так в кабинете Бурбулиса докладывают. Люди подбираются… Бóльшая часть людей в кабинете толпится без толку, как и я. Люди, которым нечего делать, Шахрай, все эти депутаты, министры республиканские, без дела — а что делать-то? Информация не поступает…
Такое ощущение, что штурм начался, что будет как все, как в Чили… Потом какая-то пауза. Что-то не пошло, не пошло, не пошло. Указание выключить свет.
Поступает информация от Кобеца: где-то скопились люди в одинаковой одежде и одинаковыми сумками, будто бы будут прорубать взрывом окно… Всем указание — отступить на пятьдесят метров… Приказ Руцкого — стрелять по всякому, кто приблизится. Начальник КГБ посылает своих смотреть, что там. Они бегают по этажам, но ничего не видно. Срочное указание — всем войти в кабинеты, прошла информация, что десять неизвестных попали в здание.
В.Я.: — Психоз был тот еще!
Е.Г.: — Все время какие-то слухи. Нервно. Через минуту выясняется: ложная тревога, просто десятерых омоновцев приняли за чужих. Подлинная информация шла от CNN. В приемной Силаева стоит телевизор, идет CNN, они все показывают, как и что происходит. Поразительно! Как они работали? После этого я снимаю шляпу!.. Просто класс! Была информация, что у американского посольства один то ли ранен, то ли убит. Около двух звонок, что сейчас подъедет Шеварднадзе, просит его принять. Подъезжает Шеварднадзе, я вхожу, он сидит там, усталый, старый человек… посидел несколько минут.
В.Я.: — Тоже поступок — приехать в это время туда. Я от него не ожидал такого поступка человеческого. <…>
В.Я.: — А есть ощущение — что это уже гражданская война, или еще все свои ребята?
Е.Г.: — Там другое; создается ощущение, что это гражданская война, но все они перезваниваются для истории. Главная мысль — чтобы потом этот бы не сказал: я не знал, я был не в курсе…
В.Я.: — А разговоры записывались?
Е.Г.: — На самом деле, конечно, ничего не записывалось. Но все равно… Людей-то много. Разговоры идут для истории. Прокуроры — вот военные не пускают… В тот момент, когда прокуратура, споры, ощущение какого-то покоя… что, может, они не поедут всех убивать. Приходит информация: Свердловск весь бастует. Вечером еще не бастовал, а ночью уже бастует, положение напряженное. Толпы на улицах, там Макашов, войска куда-то входят… Макашов бузит. Газ встал. Производство встало. После того как стало известно про убитых в Москве, пошли какие-то разговоры о снайперах на крышах, но все-таки напряжение начинает чуть-чуть спадать.
Т.Я.: — Витя, ты позвонил в три и сказал, что вроде все спокойно.
Е.Г.: — В это время какая-то дура подходит по реке. Выясняется, что это речники, народ ликует. Три баржи с оборудованием для пожаротушения выстраиваются, перегораживают Москву-реку. Потом приходит информация, что толпа пытается забросать бронетранспортеры. Посылают депутатов с ОМОНом. Вначале четвертого ощущение, что штурма не будет.
В.Я.: — У меня в это время тоже было ощущение, что всё, проехали.
Е.Г.: — Сейчас, секундочку, я подхожу… Информацию, что самолеты летают, никто всерьез не воспринимает… Переговариваются с военными. Обзванивают. «Я звоню вам, чтобы передать личную просьбу Бориса Николаевича. Не ввязывайтесь в эту авантюру. Да, да-да, вы говорили… но сейчас нам нужны более четкие и определенные обязательства.».. По тону разговора я понимаю, что там пытаются не пролететь… Они ничего такого делать не торопятся…
В три часа проходит информация, что армейские войска выводятся из города, а вводятся войска КГБ. В 3.20 кто-то говорит, что звонили специалисты-психологи, и просили предупредить, что с четырех до пяти самое опасное время, у всех глаза слипаются…
<…>
В.Я.: — Я считаю, что никакой атаки, как таковой не было. Я думаю, что имело место передвижение войск по Садовому кольцу, вполне разумное. Почему бы им не передвигаться по Садовому кольцу, обозначая свое присутствие. Их задерживали-то где? Если бы их задержали на повороте на Калининский проспект с Садового кольца, или на Калининском, на Кутузовском, но трагические эксцессы произошли на выезде из тоннеля уже за Кутузовским — может, они хотели развернуться, выезжая из тоннеля, но зачем было заезжать туда, в ловушку? На выезде были баррикады… Факт состоит в том, что все происходило на Садовом кольце. Никаких других случаев соприкосновения я не знаю.
Е.Г.: — А на Баррикадной?
В.Я.: — Я ничего об этом не слышал. Более того, я там сам много ходил вокруг Баррикадной, я не видел там никаких следов столкновений и не слышал, что какие-то баррикады штурмовали. Может, что и было, но я об этом не знаю. Я видел свою роль не как защитника, я не был никаким защитником и не претендую на это, но я считал, что журналист тоже должен там находиться в этой ситуации и по возможности больше видеть. Интересно, конечно про людей порассуждать… Ну, в начале ночи, в полдвенадцатого, я был в это время на мосту. <…>Тут слух: где-то по Кутузовскому идут танки. Меня удивило предложение этого человека с мегафоном: «пусть женщины пройдут за баррикады навстречу танкам и встретят танки». И человек сорок женщин — молоденьких, всяких, попёрлись через эти баррикады. Я запомнил одну молодую девчонку, которая смеясь сказала: «женщины — на баррикады!» И пошла на баррикады. Меня прошибли слезы, но не от восторга, а от ужаса! Эйфории у меня лично не было никакой, никаких высоких эмоций. Я представил себе, что может быть, всех перемесят! Все зависело от тех, кто в сидел в БТРе, там ведь есть люди, даже Руцкой говорил про подразделение «Альфа» у которых не существует моральных проблем.
<…>
В.Я.: — Было две Москвы. И вторая Москва была несоизмеримо больше, той, что стояла у Белого Дома. Эта была маленькая Москва, университетский кампус…
Е.Г.: — Всего было, я думаю, тысяч сто человек за три дня. Будем относить к нашим и тех, кто днем приходил. Могли ведь атаковать и днем… Какие-то люди просто не догадались, что надо идти.
Таня: — Даже вчера было две Москвы! Когда вышли сотни тысяч… это был потрясающий день, когда мы прошли до площади Дзержинского. Ты не был там вчера?
Е.Г.: — Я подумал, что это будет излишеством. Наверное, я был неправ.
В.Я.: — Вчера был необыкновенный день! Мы с Таней с 9 утра до 6-ти вечера. Пир победителей. Шествие — это уже толпа необозримая, которая шла с Калининского. Одни люди свергают памятник Феликсу, а другие спиной к ним, продают колготки… а если отойти два квартала, там уже вообще обычная жизнь.
<…>
В.Я.: — У меня и в первый, и во второй день было странное ощущение: люди голыми руками что-то таска- ют. И думаешь: а что, в Москве нет тысяч «КРАЗзов», асфальтоукладчиков, катков, снегоуборщиков? Что, разве нельзя их по одному приказу поставить поперек дороги? Ни одной нормальной баррикады не было! Где бетонные плиты, краны, погрузчики, которые могут построить серьезную баррикаду?
Е.Г.:Г — Где этот Мосгорисполком? Да, где все они были? Говорят, Москва была наша. Да в чем это выражалось-то? Просим Моссовет: ожидаем штурма, выделите нам тяжелые грузовики! Нет. Ничего.
<…>
Е.Г.: — Маша разбудила меня диким криком. Я думал, что это всерьез, если они будут разумны и эффективны, это на пять-семь лет. Всерьез эмбарго практически неизбежно. В этом году со жратвой будет очень плохо. Перспектив, в общем-то, никаких. Долгосрочная стагнация жизненного уровня, постепенное нарастание Ощущение собственного бессилия. Всеобщее общественное раздражение на все, что происходит. Это не может быть на десятилетия. Реакция Запада… изоляция.
В.Я.: — Нет, я все-таки не могу понять их, рационализировать их не могу. Предположить, что они просто идиоты?
Е.Г. — Почему? Смотря в чем. Я, пожалуй, не могу рационализировать предельную неэффективность их действий. Во всем же остальном… Я прекрасно нарисую тебе и себе картину сознания людей, которые все это делают. Это скучно… Долгосрочно все проблемы остаются: проблема продовольственная; урожай хреновый, практически никто ничего не сдал; заставить сейчас сдать что бы то ни было, — невозможно. Как будет складываться ситуация со снабжением городов на этом фоне — ума не приложу. Сделать здесь что бы то ни было — очень сложно.
В.Я.: — Ну, видимо, хунта имела в виду что-то вроде продотрядов.
Е.Г.: — Нет, просто отнять.
В.Я.: — Прости, что я тебя перебил. единственная рационализация их действий, что они очень боялись зимы. Голода. Они хотели под чрезвычайное положение мобилизовать народ на уборку, что ли?
Е.Г.: — Нет, ну какая уборка! Под это можно было забрать зерно у хозяйств, это да, каким-то образом решало проблему; но я честно говоря думаю, когда они все это затевали, последнее о чем они думали — это ее проблемы. Но сейчас ситуация сложная, потому что новой власти сейчас забрать хлеб у хозяйств очень трудно; они пришли…
В.Я. На другой тональности.
Е.Г.: — Да-да… Сложно. Как вот сейчас… когда, кстати, можно получить продовольственную помощь. Легче всего в мире получить техническую и продовольственную помощь. ЕС не знает, что им делать с мясом… Короче, под это дело мы сейчас какую-то помощь получим… Сбрасывать поголовье все равно придется круто; на корма у нас не хватит зерна…
В.Я.: — Но как сбрасывать? У нас нет таких мощностей переработки, хранения…
Е.Г.: — Что не пропадет, съедим. Мы не прокормим столько скота. Это реальность. В конце концов, хрен с ним. С этим скотом мы ничего хорошего не сладим, никуда не придем. Это тупиковый путь, он никуда не ведет. Потребление мяса в нынешних объемах все равно экономике не по силам. Ну, надо посмотреть в лицо реальности. Мы избежим угроза голода…
В.Я.: — Голода в физиологическом смысле?
Е.Г.: — В физиологическом смысле этого слова. По существу, остаются все технологические проблемы: проблемы крутого падения производства нефти, финансовой задолженности, импорта, резко упавшего, проблемы, связанные с легкой промышленностью, с химией и нефтехимией из-за недостатка валюты недостатка полуфабрикатов, недостатка добавок химических. Много валюты сейчас не будет; необходимо добиться, чтобы появилась возможность маневра, и было бы глупо пытаться маневрировать, использовать валюту таким образом на редкость глупо. Поэтому ближайшая перспектива трех-четырех месяцев в экономике не обнадеживает.
<…> В два часа я приезжаю на работу, собираю ребят и постепенно понимаю, что, скорее всего, нам не придется решать сложную жизненную задачу по организацию саботажа: что хунта исчезла…
Вот что я могу рассказать в качестве мемуаров.
<Дальше запись обрывается>
22 августа 1991 г.
Комментарий:
Егор тогда уехал от меня ранним утром, когда рассвело, поймав поливальную машину… Я нашел эту запись уже много позже, когда Егора давно уже не было в живых. И даже сейчас, готовя расшифровку записи к печати, я не уверен, что поставлю ее в номер. Текст какой-то слишком, что ли, приватный, он много значит лично для меня. Нужно ли его обнародовать теперь?.. Я не уверен. Если вы читаете этот текст, значит, я решился его поставить.
Как говорит здесь Гайдар «Я рассказываю, как это виделось из штаба обороны Белого Дома по ситуации на 11 часов вечера 20-го числа. Я не знаю, как на самом деле…»
Но, с другой стороны, я подумал, что подобные записи обладают ценностью непосредственного свидетельства — не исторического, не фактологического (факты не подтверждены, информация основана на слухах и субъективных оценках). Тогда что же в ней такого, чтобы публиковать ее через четверть века?
Шум времени. Не больше и не меньше. Времени, которое неостановимо и не структурировано на важное и неважное. Мы не знали (во всяком случае, я точно не знал), что через пару недель Гайдар со своей командой засядет на 15-й даче в Архангельском за составление планов комплексных радикальных реформ, а через два месяца возглавит их реализацию.
Однажды, когда Гайдар, писал книгу «Гибель империи», он вспомнил об этой записи, но тогда я не нашел этих кассет. Плохо искал: кассеты оказались в коробочках с совсем другими названиями. Недавно они вдруг нашлись сами собою!
Виктор Ярошенко
15 ноября 2016 года в день 25-летия правительства реформ.
Публикуется впервые
Примечания
1 Станислав Сергеевич Шаталин (1934–1997), советский и российский учёный-экономист и общественный деятель. Доктор экономических наук. Академик АН СССР (23.12.1987), был академиком-секретарем отделения экономики РАН (1990).
2 Николай Яковлевич Петраков (1937–2014), советский и российский экономист политолог, доктор экономических наук (1972), профессор (1972), академик АН СССР (1990), академик РАН, директор Института проблем рынка РАН (с 1990), руководитель секции экономики Отделения общественных наук РАН.
3 Геннадий Эдуардович Бурбулис, советский, российский государственный деятель, в 1990–1992 годах ближайший соратник Б.Н. Ельцина. Первый и единственный Государственный секретарь РСФСР.
4 Алексей Леонардович Головков (1956–2009). Активнейший деятель демократического движения начала 90-х годов. Ближайший сотрудник Госсекретаря Г.Э. Бурбулиса. Был инициатором создания правительства Е. Гайдара, руководителем аппарата «правительства реформ. Одногодки с Егором Гайдаром. Алексей Головков скоропостижно умер 7 января 2009 года; Егор Гайдар — 16 декабря.
5 Константин Иванович Кобец (1939–2012). В 1990 г. избран народным депутатом РСФСР. Министр обороны РСФСР в дни августовского путча. 24 августа 1991 г. ему присвоено воинское звание «генерал армии». С сентября 1992 г. — Главный военный инспектор Вооружённых Сил РФ; одновременно с июня 1993 г. — заместитель, а с января1995 г. — статс-секретарь, заместитель министра обороны Российской Федерации. 18 мая 1997 г. генерал армии Кобец был снят с должности, уволен из Вооружённых Сил и арестован по обвинению в получении взятки и незаконном хранении оружия. Перед арестом генерала часто называли одним из наиболее вероятных кандидатов на должность министра обороны РФ. В 1998 г. Кобец признал свою вину и был освобождён из-под стражи под подписку о невыезде. В 2000 г. его дело было прекращено по амнистии, после чего Кобец заявил о том, что сделанное им ранее признание своей вины сфальсифицировано. Умер на 74-м году жизни 30 декабря 2012 г. в Москве Похоронен 2 января 2013 года в Москве на Троекуровском кладбище.
6 Виктор Валентинович Иваненко — с мая 1991 г. — и.о. председателя, а с 5 августа по 26 ноября 1991 г. — председатель КГБ РСФСР.
7 События на площади Тяньаньмэнь в Пекине 4 июня 1989 года, также известные как «события 4 июня» в Китае и «бойня на площади Тяньаньмэнь» (англ. Tiananmen Massacre) на Западе, — серия акций протеста, продолжавшихся с 15 апреля по 4 июня 1989, главными участниками которых были студенты. 4-го июня протестующие были разогнаны с применением танков, в результате чего погибли сотни людей.
Текст подготовил к печати В. Ярошенко