Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 44, 2016
* * *
Волосы повязаны платком
у идущей мне навстречу женщины,
стиснуты до боли пиджаком
груди у несчастной деревенщины.
Перед Богом каждый норовит
выглядеть, как подобает случаю,
рот закрыть, серьезный сделать вид.
Только я зазря себя не мучаю!
Пуговицу на воротнике
расстегнул я в церкви беззастенчиво,
стоя в полумгле на ветерке.
Мне давно скрывать от Бога нечего.
* * *
Тщась подобрать слова для тех,
кого люблю и ненавижу,
таким усердьем, как на грех,
боюсь я заработать грыжу.
Лишь безразличные вполне
к риторике высокопарной,
не ищут выгоды во мне
торговки с площади базарной.
Они смеются надо мной.
Они в усмешке скалят зубы,
что словно сахар кусковой,
и в волчьи кутаются шубы.
* * *
Снег липкий липнет ко всему –
и к человеку, и к собаке,
в нем, словно в пушечном дыму
над полем боя, реют флаги.
Вопрос привычный: кто кого,
кому достанется победа,
хотя мне это нелегко,
но я оставлю без ответа.
Напрасно от поэта ждут
того, чего он дать не может,
конечно, если он не плут,
тщеславья червь его не гложет.
* * *
Отныне в порядке вещей
читать и писать против правил
на родине бедной моей,
которую я не оставил.
Тому было много причин.
Не должен быть, как мне казалось,
поэт на Руси сукин сын,
хотя и такое случалось.
И что наш язык не забыт,
хотел я иметь подтвержденье
и ждал, когда мне позвонит
мой маленький внук в день рожденья.
* * *
Принялись чесать мы языки
о свободе и о несвободе
и читать заветные стихи,
так, как это прежде было в моде.
О свободе много мудрых книг
прочитал я по библиотекам,
свежих мыслей, новых смыслов в них
кое-как наскреб я по сусекам.
Но зато узнал, что человек
может тосковать, страдать, томиться,
может замолчать навек поэт,
если не свободен он, как птица.
* * *
Без сомненья –
ветры дуют,
гнется куст, звенит стекло,
и реально существуют
на земле добро и зло.
До того, что я их кожей
чувствую, как свет и тьму,
что я чувствую их ношей
тяжкой сердцу и уму.
* * *
Почему был окружен
городок стеной и рвом?
Думал я, со всех сторон
обходя его кругом.
Неожиданно на ум
мысль престранная пришла,
когда я услышал шум,
стук дверей и звон стекла.
Налетело воронье,
набежала татарва,
немцы, шведы!
То да сё.
А у нас — ни стен, ни рва.
* * *
Будто над водой летели
в полумгле стальные цапли,
над большой софой висели
на ковре ножи и сабли.
Мальчиком, еще ребенком,
страшным птицам вслед смотрел я,
слыша в клекоте их звонком
звуки пьяного веселья.
Между дружеским застольем –
пенье труб и звон стаканов,
между дикого раздолья –
крики злобных великанов.
* * *
Предначертано судьбой
было статуи богини
откопать не нам с тобой
заступом в тяжелой глине.
Может быть, тебе и мне
следует с судьбой смириться,
оставаться в стороне,
не мелькать, не суетиться.
Пусть другие напролом
лезут, носом землю роют,
надорвавшись животом,
жалобно скулят и ноют.
* * *
Гуси-лебеди одолевают.
Попрошу у печки, чтоб она
спрятала меня, пока не стают
снег со льдом и не придет весна.
Яблоня в саду раскинет ветки,
по весне покроется листвой,
спрятаться тогда, как птица в клетке,
я смогу от солнца в летний зной.
Я, в конце концов, найду защиту
от испепеляющих лучей,
тех, что греют здешнюю элиту,
славы, денег и дурных людей.
* * *
Впотьмах, вскочившие с постели,
ужасно выглядели люди.
Как плети руки их висели.
Опали животы и груди.
Спросонья люди беззащитны,
совсем как маленькие дети.
Як Вкраïни дiти рiдни,
коих жальче всех на свете.
Как малолетние сирийцы, –
продолжу загибать я пальцы, –
американцы,
евразийцы
и молодые мексиканцы.
* * *
Вдруг духовой оркестр умолк,
как будто канул в пустоту.
Встал на плацу пехотный полк,
как паровоз, на всем ходу.
А я всё шел, всё шел и шел,
встречая множество людей,
кто, как и я, был сир и гол
в глуши лесов, среди полей.
Наш путь лежит в чудесный край –
шептались мы между собой,
спеша путями птичьих стай
вернуться из гостей домой.
* * *
Сторона моя, сторонка!
Будь что будет впереди,
но порвется там, где тонко –
и к гадалке не ходи.
Для России тонким местом
оказаться может Крым,
потому что связан с детством –
дорог, памятен, любим.
Может сила тяготенья
непомерно велика
оказаться без сомненья,
а материя — тонка.
* * *
Рисунок незамысловатый
на мысль печальную навел,
что был художник бородатый
глуп безнадежно, как осел.
Снег за окном валит нещадно.
С ним в столкновение придя,
как только сделалось прохладно,
замерзли капельки дождя.
Перемешались дождь со снегом.
И осенило нас с тобой
смешать, подобно древним грекам,
напополам — вино с водой.
* * *
Много про народы первобытные
есть чего порассказать,
факты привести прелюбопытные,
что сумели раскопать.
Но неандертальцы с кроманьонцами
пусть покамест подождут,
потому что разбираться с горцами
нам пришлось не пять минут.
Потому что русских с украинцами
примирить куда трудней
будет, чем евреев с палестинцами,
и значительно больней.
* * *
Это все уму непостижимо,
это выше умопониманья,
но из пепельницы струйка дыма
достигает центра мирозданья.
Этого в буквальном смысле слова,
быть может, только в переносном
может быть подорвана основа,
воцарится чушь на масле постном.
Как-то незаметно соскользнули
в танцы-шманцы, шутки-прибаутки,
а когда вокруг запели пули,
в пляс пустились, повинуясь дудке.
* * *
С крыши сбрасывая снег,
производят столько шума,
сколько в наш ужасный век
Государственная дума.
Словно ровно в пять утра
рукавицы и лопаты
в тайне — с заднего двора
получают депутаты.
Среди них — ни одного
ни узбека, ни таджика,
но их племя велико,
речь темна, глуха и дика.
* * *
Смотрю на свечки тусклый пламень,
что больше прежнего чадит.
Что сердце у него не камень,
кто человека вразумит?
В конце концов он — не железный,
чтобы спокойно боль терпеть.
Бесспорно нужен друг любезный,
чтобы опору в нем иметь.
Сегодня в храме многолюдно.
Как если б к Богу стало вдруг
пробиться в одиночку трудно,
мы, словно дети, стали в круг.
* * *
Мировых катастроф отголоски,
что сумели достичь наших дней,
как на камне гранитном бороздки
от огромных медвежьих когтей.
Были мечены лапой медвежьей
не однажды отец мой и дед,
а теперь относительно свежий
вижу я на груди своей след.
Эта метка — не воинской славы
знак, что носит герой на парад,
не награда Великой державы.
У нее для нас нету наград.
* * *
Я вдруг заметил измененья,
произошедшие со мной,
так долго я держал равненье,
что шея сделалась кривой.
В основе действий коллективных –
парадов воинских частей,
веселых праздников спортивных –
труд рабский взрослых и детей.
Лишь братства с равенством немножко,
но никакого либерте
не вижу, глядя за окошко,
доверившись своей мечте.
* * *
Что избежать сумел застенков,
я в полном праве утверждать
и на лугу среди оттенков
желто-зеленых возлежать.
Гудок московской электрички
вспугнул сидящих рядом птиц,
тех, что, как люди без привычки,
боятся каменных темниц.
Лишь воробьи сидеть остались
в траве высокой в летний зной,
поскольку больше не боялись
экспериментов над собой.
2015 январь — февраль
© Текст: Владимир Салимон