Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 44, 2016
Что самое главное? Что написать о человеке, ворвавшемся
в твою жизнь не так уж и давно? Тем не менее ставшем, опровергая
все близорукие земные законы, что в зрелости друзей не приобретают, близким и дорогим.
Что написать? Ты приготовился к благословенным временам: все дальше и дальше, рука
об руку, с тем, кто понимает и хочет понять, кто дарит тебе право на совет, помощь,
поддержку — не ведя подсчетов: кто сильнее или слабее, кому нужнее, вовремя и по
силам ли?
Но это о себе и о собственной теперешней тоске
— слишком коротко, мимолетно и остро не хватает. Это о том, что ее номер до сих
пор не стерт в моем телефоне. Что до сих пор кажется —
вот приедет из своих вечных командировок, позвонит и радостно выложит очередную
идею. И не просто идею, а идею под тебя, для тебя и с ее живейшим, несмотря на занятость,
участием.
Это она умела. Умела дарить другим и быть с другими.
Умела щедро, без сожаления, не ожидая ничего взамен и радуясь свершившемуся. Быстро настраиваясь на волну другого человека,
она буквально из воздуха сплетала для него прекрасную действительность. «Ты знаешь,
Боренька, как было бы хорошо, если бы ты смог показывать свои картины в российских
библиотеках!» И уже через несколько месяцев первая картина поехала в Саратовскую
государственную библиотеку. Для меня до сих пор остается загадкой: как и когда она
все это успела «наладить» (любимое словечко, постоянно сопровождающее наши беседы).
За короткий промежуток земного времени она перекроила план жизни «Музея русского
импрессионизма», подарив нам и интересное дело, и большую ответственность. Мы теперь
счастливые заложники — перед теми, кто в тысячных исчислениях приходит смотреть
на одну картину, в одной, не всегда избалованной вниманием библиотеке. Она и о них
думала, «налаживая» эту историю.
«Боренька, мне кажется, что «Премии Гайдара» необходима
международная номинация. Сейчас самое время это наладить. Давай подумаем…» Разговор
происходил в начале лета. Думали мы ровно час совместной беседы. А уже 15 ноября
вручили премию «За выдающийся вклад в развитие международных, гуманитарных связей
с Россией» Лешеку Бальцеровичу. Если честно, она заставила
меня поработать — не перенести утверждение номинации на следующий год, а сразу,
с места, выносить на Оргкомитет, менять нормативные документы, сколачивать рабочую
группу. Катино «Завтра» всегда было «Сегодня».
Последний раз мы обсуждали список возможных номинантов
Премии Гайдара у нее дома. Она только-только вернулась из Тель-Авивской
клиники. На улице стояла жара. А она зябла, кутаясь в теплую кофту. На встрече
настояла она, извиняясь, что просит приехать домой. Кате было тяжело, но она внимательно,
без сносок, обсудила со мной весь длинный список кандидатов. «Все нормально, — успокаивала
она меня, — ну не грипп, конечно. Но это ничего не меняет в нашей жизни». В нашей,
наверное, не меняло. Меняло — в ее.
«Боренька, я хочу познакомить тебя с замечательными
людьми». «Замечательными людьми» оказались Мария фон Мольтке
и ее муж Вольф. После нашей встречи в Берлине мы как-то незаметно и радостно подружились.
И вот я уже в курсе дел питерского «Фонда Романова», патронируемого «Маришей» фон
Мольтке и занимающегося восстановлением и реабилитацией
детей с ДЦП.
— Катя! А тебе это зачем надо?!
— Ну как же, Боренька. Люди делают такое благо
дело!
Последний раз она прилетала на заседание правления
Фонда в Санкт-Петербург вместе со мной в мае. С милым кокетством рассказала в самолете,
как пыталась оформить больничный лист: «Представляешь, они мне сказали, что с моим
диагнозом надо получать инвалидность, что люди в таком состоянии не могут работать.
И очень удивились, что я могу. И что не хочу никакой инвалидности». Да, она могла.
И я, видя, с каким трудом ей иногда давалось сделать даже несколько шагов, терялся:
сказать ей, что мы немедленно прекращаем работать, что ей надо отдыхать, что бог
с ними, делающими «благое дело», что надо о себе… или молчать и просто быть рядом.
Я терялся и молчал. Был рядом. И это еще одно Катино завещание — не разменивать
дело на себя и свое состояние. Ей можно было долго доказывать, как не важен тот
или иной проект, она молчала. Только кивала головой, но, не щадя себя, все равно
делала. Важное оно или неважное, не нам и не сейчас разбирать. У нее была своя диалектика
— делай, что дóлжно, а важность дела определится
потом, сложится как положено в земной системе координат.
В ней была нездешняя легкость. Открытость. Казалось,
что все в ее делах и жизни происходит по мановению ее интеллекта, фантазии, жизненной
хватки — мир для Кати был одним открытым пространством, наполненным только попутными
ветрами. Иногда и не совсем попутными. Но они все равно позволяли ей подниматься
на те высоты, которые она себе назначала. Не для себя —
для других. И только для других.
А все, что касалось ее самой, было из иных «климатических»
категорий. И давалось не так уж и легко. Она за себя не очень-то и умела постоять.
Я помню, как Екатерина Юрьевна Гениева, человек международной
репутации, директор, кавалер многих орденов и т.д. и т.п., волновалась при приеме
в члены Попечительского совета Фонда Гайдара. Уж она-то — неизменный советник Егора
по всем гуманитарным вопросам, его доверенный соратник, имевший безусловное право
на вхождение в этот Совет!
Та, что умела сворачивать горы и двигать преграды,
перечеркивать запреты и заодно условности, была, оказывается, очень беззащитным
человеком. И очень благодарным. Катя не только делала добро, но и помнила. Всегда,
от каждого, не оценивая степень, не запихивая в категории. У нее была феноменальная
верность «своим». И для того чтобы стать «чужим», нужно было, мне кажется, презреть
все законы морали и человеческого жития.
Она умела прощать. Умела видеть. Умела терпеть.
Она многое умела для других. Без всякой пощады к себе. Наверное, ее номер сегодня
сохранился во многих телефонах у многих людей, до сих пор не стертым. Наверное,
многие и разные люди тоскуют сегодня по ушедшему ДРУГУ.
Мне все кажется, что она просто уехала в очередную
командировку, забегалась и просто не успевает позвонить. И вот-вот вернется. Я знаю,
что это неправда. Но не могу согласиться с правдой.