Стихи
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 40, 2014
Хочу вернуться в Эльсинор,
войти в его ворота.
Меня снедает с давних пор неловкая забота —
бродя по улочкам Москвы, грустя в её предместьях,
не думать, Господи прости, не слушать её песен…
А там, где зá полночь звучит Офелии
молчанье,
прижавшись к холоду стены осеннего вокзала,
спросить: Офелия, сестра, ты Гамлету сказала
о том, что хочешь умереть? И, взяв её за рýку,
махнуть в промерзшую Москву — как в омута разлуку.
Театральное
Видно, в мире недостаточно инфарктов,
если здесь предел — и не подняться
выше этих сложных декораций:
тишины для пауз. Для оваций.
Занавес — как горизонт на взломе
между залом и закатом застеклённым,
между миром удивлённым и знакомым,
словно сон, в котором не прорваться
до высоких театральных полигонов.
Всем казалось — яблоку нет места,
но едва юпитеры нагрелись
и забарабанили по жести,
возвестила сцена — мир прекрасен!
В сей же миг кулисы проявили
вязь причудливых ковровых переулков,
палисадников в халатиках больничных,
бесконтрольность ритмов пограничных
в суете вокзалов и базаров,
говорящих на наречьях птичьих.
Вышел Гамлет в накрахмаленных ресницах,
вышла девочка в венке из желтых лилий —
к омуту за рампой прислониться…
Заложив антрактом текст привычный,
гардеробщик сонно крякнул, зыркнул
и зажал театр в сухих ладонях,
словно деревянную копилку.
С дамскою надеждой на свиданье
и мужской надеждой на разлуку.
* * *
Но запечатал озноб горней печалью рот
Холодно, холодно мне. Пропасть зим.
Это к морозу крутому плача взрыв.
Словно историй нарыв — из глубины времен,
я возвращений жду каждого в свой район,
где места миру нет, нет — красоте…
Рядом — не узнан никто, ибо — не те…
Ответишь ли, что за стих, и почему звук стих?
Кто запустил движок того, кто стирает блог,
книгами кормит костры?.. Лезвия чьи остры?
И по кому рыдал маленький детский бог?
Это за что в висок ввинчен земной виток?
Всё. Ничего не жаль, было — прошло.
Это небес скрижаль — перекорёжило.
Что я смогу сказать — рот закушен навек.
Дольше побудь живым, тёплый ко мне человек.
Здесь, высоко в снегах — благостно и светло.
Здесь претворяют прах в чистое вещество.
Слушаю день и ночь голос людских щедрот.
Как я скажу про то, что поняла не вдруг:
не передаст никто свой спасательный круг.
Не продышать, нет сил — в светлое завтра окно.
Ведь не увидеть свет, если в глазах темно.
Как не коснуться листа, если бежит строка…
Если уста к словам, что к поводку рука…
Память дана тому, кто опрокинуть смог
мир в себе и войну — в хóлода млечный слог.
А разжавши уста, кто кому повелит?
Произнесёт не всяк: «Всякого Бог хранит»…
Идет по улице война
Из-за усталых кораблей
туман вползает,
из щелей
портовых складов
тянет ядом.
Что ты сказал про божий день,
оборотившийся лицом ко мне,
весь мир назвавшей адом?
Едва проклюнулся рассвет
из-за тяжелого сукна.
На город тень легла
распада времён,
небес,
и снегопадом
пути-дороги занесло.
В саду стоит солдат зачем-то,
и дéвица, держа весло,
с застывшим взглядом.
И ты как вкопанный
стоишь с девúцей рядом.
Вот телефон звонит солдату.
Командным голосом:
— Вперед!
Алеет раненый восход.
— Подъем!
И детский крик:
— Не надо!
Идет по улице война.
Еще не узнана она.