Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 40, 2014
На гвозде висящий ключик
стал мгновенно золотой,
потому что солнца лучик
озарил наш дом пустой.
Так ложился снег на крышу
в этот чудный зимний день,
что казалось мне, я вижу
за окошком чью-то тень.
С давних пор я взял в привычку
ставить в вазочку цветы,
думать, что на электричку
опоздав, вернешься ты.
***
Ночь схлынет, как будто отступит вода
от линии береговой,
и мы перекличку устроим тогда
всем выжившим в час роковой.
И мы обнаружим на мокром песке
следы мировых катастроф,
заметим мы груды камней вдалеке —
руины больших городов.
Отыщется лейка, которую ты
вчера потеряла в саду,
когда я раздвину малины кусты,
резиновый мячик найду.
***
Вадиму Абдрашитову
Магнитное поле пришло в возбуждение,
и мы, ощутив между нами
дотоле невиданное раздражение,
махать стали грозно руками.
И так мы махали руками отчаянно,
и так друг на друга кричали.
А это была городская окраина,
и люди вокруг крепко спали.
Москва возвышалась кварталами спальными
во тьме над бескрайней равниной,
как будто бы горы уступами скальными
во мраке над бурной стремниной.
***
Коллективный труд на благо родины
был окончен пару дней назад.
Мелкие, как ягоды смородины,
за окошком градины стучат.
Несмотря на то, что приморозило,
быстро наступили холода,
не замерзло маленькое озеро,
в нем, как прежде, плещется вода.
***
Я на многие вещи смотрю свысока,
потому что сижу в самолете,
и плывут и бегут подо мной облака,
как собаки на псовой охоте.
Бьет копытом мой конь и встает на дыбы,
чуя зверя, он зубы оскалил,
но своей избежать я не в силах судьбы —
повод бросил, надежду оставил.
***
Я думал, это гад ползучий,
ну мышь,
ну землеройка,
а это жук под листьев кучей.
И только-то.
И только.
В преддверии зимы насилу
передвигает ножки,
копает сам себе могилу
на грядке у дорожки.
Ее он выроет не скоро
большую-пребольшую
и вдруг сбежит.
Вот ведь умора!
Всё даром.
Всё впустую.
***
Так была круглолица она,
как дитя с шоколадной обертки,
и смотрела она из окна
на районного центра задворки.
И давно бы себя извела,
и сама себя поедом съела,
но, по счастью, незрячей была,
по причине чего — уцелела.
Я однажды ей глянул в глаза,
что, казалось мне, небезопасно,
и увидел, что в них небеса
отражаются четко и ясно.
***
Не только помутился зоркий взгляд,
но помутился также и рассудок.
Хмельной склевала сойка виноград,
им доверху набив пустой желудок.
Бог знает, что у сойки на уме!
Вступила осень в пору листопада.
Затем, что осень клонится к зиме,
к развязке дело,
нас берет досада.
***
Столь многочисленны черновики,
пробы пера, зарисовки.
Люди на пристани, берег реки.
Все это — лишь заготовки.
Лес почерневший, пустые поля.
Из-под глубокого снега
еле пробились на свет тополя.
Все это — не без огреха.
Звёзды, планеты и так — без конца.
Зимнего солнца огарок.
Дрогнула, верно, рука у Творца.
Не обошлось без помарок.
***
Должно быть, не хватило воли.
Без напряженья, как олень,
положенного пуда соли
не в силах съесть я был за день.
Я столько соли съесть не смог бы
и зá сто лет,
день изо дня
топча неведомые тропы,
в ночи копытцами звеня.
***
Нас птицы в лодке повезли.
Орлы на вёсла сели.
На вахту стали журавли,
что знают здесь все мели.
Не бойтесь плыть, куда глядят
глаза, не разбирая
путей! —
сороки гомонят,
вслед нам с тобой кивая.
***
Не верю я рабочим и крестьянам,
что ходят-бродят в полумгле осенней
по опустевшим рощам и полянам,
поскольку их не знаю намерéний.
Что за игру ведут артисты эти,
что местных жителей изображают,
ловя доверчивых и слабовольных в сети,
и ротозеев, что ворон считают?
Куда они уводят женщин наших,
детей и стариков по редколесью
среди цветов поникших и опавших,
опутав их своей ужасной сетью?
***
Нужно думать, где добыть дрова.
На второстепенные вопросы
предстоит ответить нам сперва,
чем нагрянут зимние морозы.
Прежде чем наступят холода,
мы должны задуматься серьезно,
крепко сжав кленового листа
пятерню, пока еще не поздно.
***
Десять жизней у кота.
А у нас с тобой — одна
на двоих, и та пуста.
И бессмысленна она.
Кажется, в ней смысла нет,
но, пролившийся с небес,
ранним зимним утром свет
озаряет темный лес.
***
Как керосиновая лампа на столе,
чадит березовая роща в полумгле.
Я вижу линии изгиб береговой,
песчаной отмели, отбеленной луной.
Песчинку каждую взошедшая луна,
пускай была песчинка та черна,
вручную отскоблила, отскребла,
отчистила, отмыла добела.
***
Мы хохотали, глядя в реку,
смеясь, по облакам ходили,
что по колено человеку
или по щиколотку были.
Но мы прекрасно понимали,
что солнце тускло, небо хмуро.
Лес отражался вверх ногами
в реке, как в камере-обскура.
***
Я не чувствовал угрозы.
А у женщины шипов
больше, чем у дикой розы —
колких взглядов, едких слов.
Больно ранят шутки злые,
подковырки и смешки,
посильней, чем ледяные,
ледовитые снежки.
***
Красоту как ветром сдуло.
Но, святая простота,
прежде сладко ты уснула,
чем разверзлась пустота.
Если птиц лишить опоры,
им привычной под крылом,
только крысы, скрывшись в норы,
выживут под тем дождем.
Всяк, оставивший надежду,
что спасется красотой,
сам с себя сорвет одежду
и начнет ходить нагой.
***
Облака летели низко,
и, застигнутый врасплох,
я от неба слишком близко
оказался, видит Бог.
И не сразу догадался,
не почувствовал, пока,
так как с небом не якшался,
сколь опасность велика.
Валит наземь, бьет жестоко,
будто бы наделено
колоссальной силой тока,
вправе нас судить оно.
***
Шерстюку
Из ничего возникло нечто — мухи.
Тарелка с фруктами — сопревший виноград,
и персики, и сливы в том же духе —
наиценнейший жизненный субстрат.
За зарожденьем жизни наблюдая,
сегодня поутру увидел я,
как поначалу мушка небольшая
явилась миру из небытия.
Отбросив по пути послед тяжелый,
она насквозь продрогшая была,
совсем-совсем как человечек голый,
лишенный материнского тепла.
Вставало солнце.
Все тянулись к свету.
В хрустальной вазе срезанный цветок,
когда я заприметил мушку эту,
уже поворотился на восток.
***
Фрак, взятый напрокат, ему был узок,
и это не тревожить не могло,
но вдруг увидел пару трясогузок
ученый муж сквозь мутное стекло.
О жизни птиц ученый муж дотоле
знал мало или вовсе ничего,
но вспомнил, как однажды в чистом поле
дождь проливной чуть свет застал его.
Он в перелеске от дождя укрылся
и вдруг увидел прямо над собой
птенца, что ото всех вокруг таился —
нескладного, с большущей головой.
***
Как в снег упавший замертво
лихой кавалерист,
к асфальту крепко-накрепко
примерз опавший лист.
От полотна дорожного
его не отодрать,
как пьяницу безбожного,
с земли нам не поднять.
***
Что на месте время не стоит,
как от поезда отставший пассажир,
я кричу в окошко, но молчит,
глядя на меня с тоской, кассир.
До меня кассиру дела нет.
На меня кассиру наплевать.
Не возьмет он в руки пистолет
и меня не станет убивать.
***
Тычинки с пестиком срослись
не так,
не там мы родились,
не в той Москве, что на картинке,
а в той, которая на снимке,
чуть пожелтевшем по краям.
Нам на двоих полвека там.
Мне десять лет, отцу под сорок.
На нем, как будто он геолог,
ковбойка в клетку.
Поверх брюк.
Им овладел мятежный дух!
***
С невероятной быстротой
забыв про труд общеполезный,
стал жить подолгу под Москвой,
как барин я мелкопоместный.
Вставать не рано, кофий пить,
на протяжении беседы
с женой пытаясь облегчить
шнурок на туфле левой кеды,
я в исступленье приходил —
дерзил, дурачился, кривлялся,
но после — белочку кормил
в саду с руки.
И умилялся.
***
На ладони желтый лист,
словно рыбка золотая.
Человек быть сердцем чист
должен, в реку лист бросая.
Отпуская рыбку, он
крайне должен быть спокоен,
дворник или почтальон
быть бесстрашным, словно воин.
***
Дорогая и любимая,
чтобы мне не дать пропасть,
сделалась неуязвимая,
как одна шестая часть.
Сумки полные со станции
тащит,
в прачечной белье
получает по квитанции,
деток нянчит — то да сё.