Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 40, 2014
В Праге в издательстве «Акрополис» в 2007 году была опубликована переписка между Вацлавом Гавелом, президентом Чехословакии с 1989 по 1993 год, а позже — президентом Чешской Республики (1993–2003), и чешским физиком Франтишеком Яноухом. В 1968 году Яноух осудил оккупацию Чехословакии войсками Варшавского договора, за что его выгнали с работы и подвергли преследованиям. В декабре 1973-го Яноуху с семьей разрешили на время уехать из Чехословакии и принять гостевую профессуру, предложенную ему Шведской королевской академией наук. В 1974 -м Яноух работал в Институте теоретической физики им. Нильса Бора в Копенгагене. В начале 1975 г., когда Яноух уже работал в Стокгольме в Нобелевском институте физики, чехословацкие власти лишили его гражданства, после чего он и вся семья получили политическое убежище в Швеции, а позже — в 1979 -м — шведское гражданство.
В 1978 г. Ф. Яноух основал в Стокгольме Фонд Хартии-77, ставший крупнейшей организацией за границей, поддерживавшей чехословацких диссидентов. Вацлав Гавел помогал Яноуху в целесообразном использовании денежных средств, которые собирал Фонд Хартии-77.
«Вестник Европы» впервые публикует в переводе на русский язык небольшую подборку из книги «Переписка Гавел — Яноух, 1978–2001». Вся книга — объемом в 600 страниц — содержит около двухсот писем и множество других интересных материалов.
Предисловие авторов к книге «Переписка Вацлав Гавел — Франтишек Яноух, 1978–2001»
В период с 1978 по 1989 год мы часто переписывались. Наша переписка прервалась, когда Гавел сидел в тюрьме в 1979-1983 гг., но она снова возобновилась сразу же после того, как его выпустили на свободу. По вполне понятным причинам большинство писем шло так называемой «диссидентской почтой». В Чехии о приеме и распределении почты, поступавшей из-за границы, то есть с Запада, заботилась главным образом Йиржина Шиклова, тогда как за границей это делал самоотверженно Вилем Пречан, из «Документационного центра назависимой чехословацкой литературы» в Шейнфельде (Западная Германия). Большинство писем поступало в Прагу и уходило из Праги благодаря немецким, канадским и шведским дипломатам. Мы приносим им огромную благодарность. Но нам не хотелось бы даже сегодня разглашать их имена без их разрешения: ведь все-таки их деятельность была несовместима с Венской конвенцией.
В тогдашней Чехословакии было невозможно сохранять копии наших писем; такое могло бы стать даже опасным делом. Поэтому все письма, опубликованные в этой книге, хранились исключительно в архиве, находившемся в Стокгольме.
Корреспонденция содержит целый ряд до сих пор неопубликованных фактов о диссидентстве, об отношениях между диссидентами и заграничной эмиграцией, о Хартии-77, а также о различных событиях нашей современной истории. Серьезно взвесив все «за» и «против», мы решили пойти по пути, предложенному Яноухом — хранителем архива, — и опубликовать нашу корреспонденцию, причем в том виде, в котором она хранилась в Стокгольме, т.е. без каких-либо пропусков или измене-
ний. Исправлялись лишь опечатки и явные описки.
Из-за мер предосторожности мы в нашей переписке часто использовали сокращенные слова и иносказательные выражения. Нам не хотелось облегчать полиции ее работу, в случае, если бы какое-нибудь из наших писем попало бы ей в руки. Прошло более двадцати лет, и даже нам до сих пор так и не удалось расшифровать некоторые из этих сокращений.
Наша регулярная переписка была, естественно, прервана из-за событий в ноябре 1989 г. По понятным причинам она также стала менее интенсивной после избрания Вацлава Гавела сначала чехословацким, а потом чешским президентом. В период с 1990 по 2001 г. мы иногда — но не слишком часто — встречались и обсуждали разные проблемы устно, а иногда говорили по телефону. Несмотря на это, сохранились кое-какие интересные письма, написанные и в этот период; они также вошли в эту книгу, причем, тоже без какой бы то ни было самоцензуры.
Мы уверены, что эта книга, содержащая нашу переписку в нецензурированном виде, станет интересным чтением не только для очевидцев событий тех лет, но послужит также важным источником информации для историков и вообще для людей, старающихся понять, что происходило тогда в Чехословакии. Мы были бы счастливы, если бы среди наших читателей также оказались люди, которые во времена, когда мы писали эти письма, находились в школьном возрасте или вообще еще не родились. Именно это новое поколение выходит сегодня на политическую сцену и в будущем понесет историческую ответственность за судьбы нашей страны.
Вацлав Гавел, Градечек (Чехия), Франтишек Яноух, Бйеркнес (Швеция)
Август 2007 г.
Примечание Ф. Яноуха:
Начиная с первых писем, которыми мы с Вацлавом Гавелом обменялись, я как-то интуитивно осознавал, что эти письма, получаемые мною с родины разными путями, могли бы стать в будущем важными историческими документами, и поэтому я их тщательно хранил. Я делал копии всех (или, по крайней мере, почти всех) моих писем и открыток, которые я посылал Вацлаву Гавелу. Начиная с 1984 г., когда я начал писать письма Гавелу на компьютере, копии писем хранились в компюьтерном архиве. Само собой, даже при самой буйной фантазии я не мог себе представить, что через десять — пятнадцать лет автор писем, получаемых мною по адресу Бергторпсвэген 62, Тэби, станет президентом нашей страны…
Вначале я решил передать копии всех писем из моего архива президенту Вацлаву Гавелу при его первом официальном посещении Швеции в мае 1990 г., когда он вместе со всей делегацией собирался посетить Фонд Хартии-77. Но в последний момент я осознал, что в письмах содержится также информация, которая могла бы быть неправильно понята или стать предметом злоупотребления. Поэтому я принял решение подождать с передачей Гавелу «президентской копии» архива.
В 2001 г., когда Гавел вручал мне государственную награду во Владиславском зале Пражского кремля, он внезапно, прямо на трибуне, сам вспомнил об этом архиве и спросил меня, что мы будем с ним делать. Я ответил тогда, что мы вернемся к этому разговору после того как он закончит свое президентство. В 2002 г. я передал ему копию всего архива; и мы начали обсуждать, каким образом мы его опубликуем…
Франтишек Яноух
* * *
Весной 1978 г. президент всемирного PЕN-клуба спросил меня, не мог ли бы Вацлав Гавел прислать для предстоящего конгресса этой организации какое-нибудь послание. Я позвонил Гавелу, он согласился и через пару дней продиктовал мне по телефону следующий текст:
Послание Вацлава Гавела Международному конгрессу РЕN-клуба, продиктованное В. Гавелом Ф. Яноуху по телефону из Праги в Стокгольм
Дамы и господа, уважаемые коллеги!
В минувшем месяце в Брно были заключены в тюрьму трое молодых людей: рабочий Петр Цибулка, библиотекарь Либор Хлоупек и ученик пекаря Петр Поспихал. Их обвинили в подстрекательстве, которое выражалось в том, что они переписывали неопубликованные тексты чешских писателей — среди них и мои собственные, — а также приобретали магнитофонные записи неконформных певцов и музыкальных групп. То есть, делали то же самое, что делаю и я, распечатывая в нескольких экземплярах собственные напечатанные на пишущей машинке книги, которые не могут быть изданы в Чехословакии, и копируя магнитофонные записи певцов и групп, которым запрещено выступать перед публикой.
Как это могло случиться, что я и многие мои друзья в течение многих лет занимаемся такой деятельностью, и несмотря на это, аппарат власти относится к этому терпимо? А эти парни из Брно сейчас сидят в тюрьме за то же самое.
Я не могу избавиться от ощущения, что это стало возможным только потому, что, в отличие от них, меня, подобно некоторым моим коллегам, до определенной степени защищает то, что мои произведения издаются за границей, что мои заграничные коллеги знают меня, что опорой мне служит их солидарность. Все-таки для полиции и принимаемых ею решений определенную роль играет то, как относится к ним заграница.
Мне хотелось бы воспользоваться этой возможностью и поблагодарить тех из вас, кто своими протестами проявляют такую солидарность. Ваш интерес к нашей ситуации имеет для нас очень конкретное и весьма ощутимое значение. Но дело не только в этом. Ваша поддержка укрепляет нас духовно и морально, и подтверждает ощущение, что наши заграничные коллеги чувствуют то же самое, что и мы: свобода неделима, и мы все несем за нее совместную ответственность.
Именно это чувство неделимости свободы и совместной за нее ответственности, которая не признает межгосударственных границ и которая, само собой, не признает границ между знакомыми и не знакомыми друг с другом людьми, приводит меня к тому, что я настоятельно обращаю ваше внимание на то, что случилось с нашими ребятами из Брно.
Грубая и абсурдная репрессия, примененная к ним, заслуживает такого же внимания, как если бы она была применена к кому-либо из нас, людей постарше и пользующихся известностью. В определенном смысле арест этих ребят заслуживает еще большего внимания как раз потому, что речь идет о людях беззащитных, о людях, которые только начинают формировать свое отношение к окружающему миру. Смыслом репрессии является стремление отвратить их в самом начале их сознательной духовной жизни от свободного мышления, а если это не удастся, то хотя бы на их примере запугать их друзей.
Попробуйте, дорогие коллеги, представить себе, что вы — на своей родине — не могли бы десять лет опубликовать ни единой строчки, но, несмотря на это, нашлись бы молодые люди, знавшие о вас и переписывающие ваши тексты. И таких людей сажали бы за это в тюрьму. Поскольку у вас не было бы другой возможности, то вы бы наверняка сделали то же самое, что сделал я: вы бы просили своих заграничных коллег помочь этим пострадавшим людям.
Но когда я прошу вас о помощи, то делаю это не только потому, что у меня нет иного способа помочь этим людям, но и потому, что как член PЕN-клуба я уверен, что эта организация не справилась бы со своей миссией, если бы проявила безразличие к тому, что в развитой культурной стране посреди Европы можно сажать в тюрьму двадцатилетних ребят за то, что они проявляют интерес к другой литературе, чем та, которую разрешает государство, и что они переписывают от руки или перепечатывают эти произведения для себя и для своих друзей. Такая бессмысленная репрессия подвергает опасности нечто большее, чем свободу трех человек. Это удар по самой сущности культуры, то есть по свободе человека, по его желанию жить в согласии с самим собой, и жить по правде.
Спасибо за внимание. Желаю успехов вашему конгрессу.
Вацлав Гавел
15.05.1978
* * *
Письмо Ф. Яноуха из Стокгольма от 3-го декабря 1978 г.1
Дорогой друг,
Не могу даже выразить словами, как я рад, что нам удалось наладить регулярные и частые контакты хотя бы с помощью телефона. Я надеюсь, что наши контакты будут продолжаться и что противники технического прогресса не сумеют их нарушить. Я тяжело переживаю такие парадоксы последней четверти двадцатого столетия, когда в самом центре Европы поддерживать связь между друзьями и вообще между людьми гораздо затруднительнее, чем наладить связь, например, с Луной, Марсом или даже с неизведанной Венерой. Должен признаться, что я уже довольно устал от переписки с почтовой службой, от разных рекламаций, от выяснений, что вручили адресатам, а что — нет. Но вместе с тем я должен немного похвастаться, что после более двух, а то и трех лет экспериментирования научил чехословацкую почту доставлять письма даже Франтишеку Кригелю. Но надо признаться, что корреспонденции о нашей с ним переписке гораздо больше, чем самой переписки.
Я посылаю Вам копию моей лекции о ядерной энергии. Лекция написана довольно популярно, как реакция на взбудораженное шведское общественное мнение по вопросу ядерной энергетики. В ней также выражено мое возмущение недальнозркостью политиков и самих граждан. Я послал лекцию Андрею Сахарову и попросил его высказаться на эту тему. Он ответил мне статьей, рукопись которой также прилагаю. Вначале я хотел послать Вам копию английского текста, но потом осознал, что копия опубликованной в печати статьи, приложенной к письму, могла бы послужить поводом для того, что письмо не было бы доставлено и вернулось бы обратно к его отправителю. Надеюсь, что русские буковки не доставят Вам больших затруднений.
Я попытаюсь написать во время моего отпуска письмо для Хартии 77 о ядерной энергии — как только я это сделаю, то пошлю Вам текст, еще до его опубликования в журнале «Listy» 2.
Между прочим, один чешский журнал, издаваемый в Риме, — «Studie» — хотел опубликовать чешский текст этой моей лекции, написанной на английском языке, но я, грешник, все еще не успел перевести ее на чешский язык.
С сердечным приветом
Ваш Ф. Яноух
Письмо В. Гавела из Градечка от 2-го февраля 1979 г.
Дорогой господин профессор,
Прежде всего примите мое соболезнование по случаю кончины Вашего тестя 3, и, пожалуйста, передайте от меня соболезнование Вашей супруге.
Далее, я благодарю Вас за бандероль, которая дошла в полном порядке, хотя шла она два месяца.
Вашу статью на английском языке я прочитал, причем даже без словаря, и могу сказать, что меня она вполне убедила. Конечно, всеобщий кризис современной технической цивилизации нельзя преодолеть только благодаря выбору того или иного нового источника энергии. Тем не менее, если посмотреть на различные альтернативные перспективные источники энергии, то, как мне кажется, — согласно Вашему изложению — ядерная энергия представляет собой наилучшее решение. На меня — не ученого, а скорее поэта — особенно подействовал тот аргумент, что ядерная энергия, по существу, является единственной естественной и подлинной энергией, существующей в природе; раньше я не отдавал себе в этом отчета.
Однако темой нашего документа не было стремление ответить на вопрос надо ли или не надо ориентироваться на ядерную энергию. На самом деле там шла речь о том, к чему приводит заигрывание с атомом такого, как у нас, режима. Это замечательно, что Вы написали ответ на этот документ — документы Хартии-77 с некоторого времени открыты для дискуссии, но, к сожалению, пока что появилось очень мало дискуссионных статей; Ваша статья, в сущности, первая. <…>
Письмо Сахарова я тоже прочитал с интересом, несмотря на то, что уже давно не читал ничего по-русски, но тем не менее у меня не было проблем.
Моя жизнь в настоящее время довольно сложная: я живу уединенно на даче, вокруг меня метровые снежные сугробы и полиция, фактически я нахожусь под домашним арестом и т. д. Пражский телефон у меня тоже отобрали, но я и без того вообще не могу находиться в моей пражской квартире. Надеюсь, что ситуация со временем улучшится и наши контакты не прекратятся, несмотря на все эти препятствия.
С сердечным приветом
Ваш Вацлав Гавел
Письмо В. Гавела от 16-го апреля 1979 г.
Дорогой друг,
Спасибо за письмо и за приложения к нему — все дошло в полном порядке. Текст о ядерной энергии выйдет вместе с другими дискуссионными материалами, которые появились за это время.
Очень радует сообщение о переводе новых денег; благодарственные письма уже написаны и будут посланы Вам в ближайшее время <…> Мы справедливо разделили все, что у нас есть, так что можно посылать следующие деньги. Что касается писателей, то посылайте все нам, — мы им это передадим <…> Члены нашего Фонда (Фонд Гражданской Взаимопомощи был основан в Праге 1-го марта 1979 г.; его задачей было справедливое распределение среди диссидентов средств, собираемых в Швеции. — Прим. перев.).
Мы ведем все дела вшестером. Благодарю за сумму, которую Вы послали прямо мне (от PЕN-клуба), — я использую ее для самиздата <…> Спасибо также за дорожный репортаж, который я прочитал с интересом и после одолжил другим людям.
Я рад, что Вас заинтересовала моя заметка о домашнем аресте; после этого я написал следующую заметку — она наверняка рано или поздно дойдет к Вам.
С телефонными звонками надо было бы пока обождать: дело в том, что у меня недавно отобрали водительские права, а поездка в Трутнов (ближайший город от дачи Гавела, откуда он мог звонить в Стокгольм. — Прим. перев.) занимает целый день. Я хожу за покупками только в ближайшую деревню, причем пешком; кроме того, вся деревня окружила бы меня и беседовала бы со мной. Я Вам сообщу, как только появится возможность позвонить. Когда мне иногда удается сбежать в Прагу, то я нахожусь там абсолютно нелегально, так что и в этом случае я недоступен по телефону.
В заключение я хотел бы поблагодарить за все, что Вы делаете для нас — друзья об этом хорошо знают, и моя благодарность исходит, таким образом, не только от меня.
С сердечным приветом
Вацлав
Письмо Франтишека Яноуха от 4 апреля 1983 г. (переписка была прервана из-за заключения Вацлава Гавела в тюрьму (1979–1983 гг.)
Дорогой Вацлав,
Я встретился в Германии с одним нашим общим знакомым и был достаточно аутентично информирован о Ваших взглядах и планах. По этому поводу мне хотелось бы сделать несколко замечаний. Ваше стремление дать одно большое интервью какому-нибудь влиятельному журналу мне кажется абсолютно правильным, это будет крайне полезно, но только все надо будет хорошо продумать. Думаю, что у П. (имеется в виду Вилем Пречан. — Прим. перев.) есть возможность такую вещь лучше всего организовать и срежиссировать. Я, естественно, не хочу как-либо влиять на то, что и как там будете говорить, но все же хотел бы высказать одно пожелание, касающееся содержания этого интервью. Как Вам, наверное, известно, Фонд Хартии-77 (к зарождению которого Вы имеете непосредственное отношение; Вы также непосредственно повлияли на его изначальную деятельность) за годы Вашей принудительной изоляции превратился в достаточно известную культурно-политическую организацию. Вот только в сжатой форме: за четыре года нашей деятельности мы собрали более одного миллиона крон, в Чехословакию мы послали более 600 тыс. крон (все данные в шведских кронах); на издание книг чешских и словацких авторов за границей было потрачено в качестве субсидий 70 тыс. крон; к 80-летию Ярослава Сейферта была издана небольшая библиофильская книга; создана выставка о чехословацкой «параллельной» культуре, которая теперь путешествует по всей Скандинавии, а также выпущен каталог к этой выставке (надеюсь, что оба эти печатные издания скоро дойдут к Вам). Членами нашего Совета управляющих является председатель PЕN-клуба Пэр Вестберг и Артур Миллер — надеюсь, это само по себе является убедительным фактом. Думаю, что нашей деятельности пошло бы на пользу, если бы Вы могли упомянуть о Фонде Хартии 77 в своем интервью.
Далее. Что касается предоставления субсидий в области культуры, то у нас существует небольшая группа экспертов, дающих нам рекомендации: давать или не давать субсидию тому или иному литературному произведению, чтобы потом не сожалеть об этом. В группу экспертов входят писатели Иржи Груша, Ян Владислав и Антонин Лим. Недавно я попросил Людвика В. (Людвик Вацулик, чешский писатель. — Прим. перев.), чтобы он хотя бы in pеctorе 4 тоже стал членом этой группы и давал нам свои советы и предложения. Меня бы очень порадовало, если бы и Вы могли стать ее членом — пусть даже и негласным. (Если бы Вы захотели стать гласным членом, то мы бы это весьма приветствовали, но и одна Ваша моральная поддержка и советы были бы для нас очень ценными.) Примечание: за последние три года мы предоставили ряд субсидий таким издательствам, как «68 Publisher», «Index», «Коnfrontacе», «Arkýř», «Poеsiе mimo domov», «Šafrán», «Obrys» и т. д. <…>
С самыми сердечными приветами и с благодарностью за все.
Ваш Франтишек
Письмо Ф. Яноуха В. Гавелу, 1983 г., Бйоркнес (без даты)
Дорогой Вацлав,
благодарю от всего сердца. Я прочитал «Ошибку» 5 вчера вечером, прочитал ее снова сегодня утром, прочитал Ваше письмо и почувствовал огромную радость. И я горжусь, что был Вашим первым заказчиком: это является для меня чем-то совершенно новым, я еще никогда ничего такого не делал, и я так рад, что все так удачно получилось. Пьеса словно создана для Швеции: недавно здешний парламент принял закон, согласно которому все люди должны доносить на ремесленников, работающих «по-черному». В Вашей пьесе я вижу притчу, написанную эзоповским языком, — подразумевающую тюрьму, — о людях, которые одергивают самих себя и всех окружающих, чтобы ничего не делали, чтобы не ухудшали ситуацию. Тем самым они становятся добровольными цензорами, или самоцензорами, или уподобляются дружинникам, работающим как в тюрьме, так и вне ее. <…>
Письмо В. Гавела Ф. Яноуху, 1983 г. (место и дата не указаны)
Дорогой Франтишек,
вчера мы говорили по телефону, а сейчас я очень спешу, постараюсь быть кратким, даже использовать телеграфный стиль (чтобы поспеть к отправке нашей диссидентской почты). За сегодняшний день должен буду написать десяток довольно длинных писем, и боюсь, что каждую секунду может кто-нибудь прийти и задержать меня каким-нибудь важным делом.
1) С радостью перейду «на ты». Если когда-нибудь ошибусь, то прошу заранее простить меня — это по привычке и от застенчивости.
<…>
4) Я тебе очень благодарен за подробное описание сложной работы Фонда Хартии-77. Твое письмо я тщательно сохраню и буду его подробно обсуждать с моими друзьями. Мое первое и чисто общее впечатление таково, что ты это все делаещь самым наилучшим образом, насколько позволяют твои условия, что у тебя со всем этим гораздо больше работы, чем кто-либо здесь у нас может себе представить, и что тебе бы, наверное, сильно помогло, если бы мы тебе отсюда (имеется в виду — из Праги. — Прим. перев.) побольше помогали. Последнее связано с одной вещью, о которой я недавно долго говорил с Вашеком Бендой: некогда ранее был создан Фонд Гражданской Помощи (FOP), который должен был заниматься этими вопросами. В комитете фонда были трое бывших и трое новых спикеров (Гайек, Гейданек, Гавел, Томинова, Динстбир, Бенда). Вскоре после возникновения фонда нас арестовали, и FOP перестал существовать, точнее, перестал работать, хотя никогда не был формально аннулирован. Вот нам и пришло в голову, что можно было бы — незаметно, но не как-то конспиративно — обновить работу этого фонда. Состав комитета был бы, наверное, немного изменен. Мы бы разделили между собой сферы ответственности: один из нас отвечал бы за культуру, второй — за VONS 6 и заключенных, третий — за нужды Хартии, четвертый — за социальную помощь. Мы бы нигде не рекламировали, что обновили нашу деятельность, мы бы ее просто возобновили, а через какое-то время — например, через полгода — незаметно в INFOCH 7 дали короткое сообщение (очень общего характера) — о нашей деятельности — будто ничего не произошло, и мы вроде бы работали без какого-либо перерыва. То есть: предоставляется возможность сотрудничества между тобой и FOP’ом (само возникновение такого сотрудничества является пока лишь идеей). Я пока не стану об этом высказываться, твое письмо — если FOP возникнет — было бы первым шагом. Мы бы все это подробно обсудили и предложили тебе разные альтернативы нашего сотрудничества. Импровизированная идея: треть денег, предназначаемых для нас дома, ты бы — как это было до сих пор — посылал сам, а с остальными двумя третями хозяйничали бы мы. Но, быть может, это не выйдет, или все будет совсем по-другому, или вообще ничего не получится, вкратце, я пока не хочу это обсуждать, только сердечно благодарю за твое подробное письмо. (Ничего такого я не ожидал, хотел получить только краткую информацию для моих личных нужд, но, учитывая идею, о которой пишу и которая возникла еще до того, как пришло твое письмо, то прекрасно, что ты написал обо всем так подробно). В заключение: продолжай делать все так же как делал до сих пор, и только в том случае, если получишь от нас какие-либо предложения о возможном сотрудничестве, то начни этим заниматься и сообщи нам свою точку зрения. <…>
Сердечные приветы
В.
Письмо Ф. Яноуха В. Гавелу, сентябрь 1983 г., Стокгольм
Дорогой Вацлав,
У меня создалось такое впечатление, словно я выпускаю из бутылки безответственных джинов, а потом не знаю, как их опять туда упрятать.
Последний джинн, которого я выпустил, — это гала-вечер. Кажется, что все хорошо складывается.
Я забыл тебе сказать, что мы со Стефаном Бемом (шведский театральный режиссер. — Прим. перев.) хотели бы опубликовать в программе вечера твою корреспонденцию с Беккетом. Я написал Самуэлю Беккету письмо и попросил его разрешить нам опубликовать его письмо, адресованное тебе, а тебя хотел бы попросить (я забыл тебя об этом спросить) разрешить опубликовать твое письмо, адресованное Беккету, которое я ему вручил. Вчера Беккет позвонил мне и дал свое согласие; одновременно он дал нам разрешение поставить на нашем вечере его пьесу «Катастрофа». Эксперты считают, что этот вечер станет шведской театральной сенсацией: шведская премьера пьесы Беккета и одновременно мировая премьера пьесы Гавела, плюс наилучшие шведские актеры. <…>
Я попросил одного друга, чтобы он занялся подготовкой программы — хочу кроме корреспонденции Гавел — Беккет поместить туда один из фельетонов Людвика (Л. Вацулик. — Прим. перев.), возможно, один из текстов Шимечки, и письмо Гавела о театре, а также несколько иллюстраций.
У Стефана Бема (он, кажется, режиссировал твои пьесы «Вернисаж» и «Аудиенция») как раз была премьера какой-то новой немецкой пьесы, и во всех газетах были потрясающие рецензии…
Одновременно с этим письмом посылаю тебе книгу Пера Оденстена «Вацлав Гавел и молчание». Пер Оденстен — молодой писатель, его дебют в 1981 г. был настоящей шведской сенсацией; эта его последняя книга также была очень хорошо принята критикой (посылаю рецензии из двух самых крупных и наиболее влиятельных газет).
Я пригласил его принять участие в нашем вечере, и он с радостью принял мое приглашение.
Это пока все, надеюсь, что ты согласишься с напечатанием твоего письма к Беккету. И еще — я желаю нам всем удачи! <…>
С сердечным приветом.
Твой Ф.
*Беккет подробно расспрашивал о тебе и шлет тебе теплые приветы.
P.S. Я только что договорился, что «Поэзия вне дома» («Poеsiе mimo Domov»; эмигрантское издательство в Мюнхене. — Прим. перев.) издаст стихи Й. Шаврды при финансовой поддержке Фонда Хартии-77 и финского PЕN-клуба.
Письмо Ф. Яноуха В. Гавелу от 9 декабря 1983 г. (написано в самолете из Стокгольма в Гамбург и в поезде во Франкфурт)
Дорогой Вацлав,
использую первую свободную минуту (в самолете из Стокгольма в Гамбург), чтобы подробно рассказать тебе о нашем гала-вечере. Неразборчивый почерк зависит от атмосферных помех, неясные фразы — от джина, вина и коньяка, которыми меня тут напоили. Наш вечер несомненно был очень успешным; заслуга принадлежит тебе и Беккету. Было потрясающее «паблисити» — до и после гала-вечера о нашей инициативе написали более десятка шведских газет; накануне, вечером, главная программа телевидения показала в известиях твою фотографию, снимки от 21-го августа 1968 г., а также кадры, снятые на репетиции твоей пьесы. В сущности, это был твой вечер!
<…> Пер Оденстен читал отрывки из своей книги «Гавел и молчание» и комментировал ее. Далее была переписка Гавел — Беккет. Потом ты в напряженной тишине обратился к публике: с левого экрана на нас глядел твой портрет, а на правом экране шел перевод твоего выступления.
И, само собой, показали твою пьесу «Ошибка»! Режиссер Стефан Бем прекрасно справился со своей задачей и придумал замечательный трюк: сначала играли «Катастрофу» Беккета. Когда режиссер «Катастрофы» наконец переодел своего героя в тюремный костюм, то на минуту на сцене погас свет — режиссер и его ассистент скрылись за сценой — и пришли другие заключенные, а фигура беккетовского главного героя вдруг превратилась в твоего героя из «Ошибки» (по-шведски, в «поганого иностранца»). Я должен сказать, что такой переход от одного автора к другому — от Беккета к Гавелу — был настолько плавным и неожиданным, что непосвященные зрители вообще не заметили, где кончился Беккет и где начался Гавел. И по духу, и по стилю, и по другим критериям оба текста этих пьес настолько похожи, что актеры на одной из репетиций спросили меня, знал ли ты текст Беккета перед написанием «Ошибки», — мой ответ был неопределенным. На вечере очень хорошо и остроумно выступил Карел Кынцл (текст его выступления ты получишь позже — текст целиком напечатан в шведской газете «Экспрессен»). Один из наилучших шведских актеров прочитал отрывки из книги Ивана Климы «Мои веселые утра». В Стокгольме повсюду были афиши о нашем гала-вечере (посылаю тебе такую афишу в уменьшенном формате). Фонд Хартии 77 выпустил очень впечатляющий плакат (я его тебе тоже посылаю в уменьшенном виде). Каждый из 820 зрителей получил открытку со Швейком и бланк для перевода денег (все лежало на каждом стуле). В перерыве продавалась книга Карела + Ивана Кынцла (шведское издание книги «После весны пришла зима», в переводе Катерины Яноух, изд. «Аскелин и Хэгглунд», 1983 г. — Прим. перев.).
Все билеты были распроданы, несмотря на то, что билет стоил 80 шведских крон. Над городом сверкали цветные неоновые надписи «ХАРТИЯ-77», а поскольку все устроители и участники вечера работали бесплатно, то удалось собрать значительную сумму денег. Если не считать колоссального «паблисити», которое важнее всего. Я позаботился о том, чтобы все представление было заснято на видеокамеру — ты получишь эту пленку, а также запись телевизионных известий.
Вчера я отправил благодарственное письмо Беккету — надеюсь, что он будет доволен; ты тоже можешь быть довольным. (Я забыл тебе написать, что венгра в «Ошибке» играл сам директор Городского театра — и играл великолепно!)
Надеюсь, что программа вечера тебе тоже понравится. Я выбрал для нее и дал перевести на шведский несколько новых чешских текстов. Как физик я особенно горжусь обложкой — ее сделала одна специалистка по графике, Кики Аскелин, — по моей идее и при моем ассистировании. И мы ее подписали вполне понятной криптограммой: FAJK. Надеюсь, что ты оценишь и Швейка: я хотел сначала использовать рисунок с красноармейцем, держащим винтовку, но потом меня охватило опасение, что наша воинственно настроенная антикоммунистическая эмиграция могла бы это понять неправильно. Поэтому мы взяли только правую руку красноармейца, которую трансплантировали Швейку. Каждый будет удовлетворен: те, что знают плакат с красноармейцем, поймут, в чем дело, и, может быть, даже узнают руку; остальные же — безошибочно узнают Швейка, ведь его знает каждый.
Плакат с карандашом — думаю, что он просто гениальный, — придумал один эстонский писатель и поэт, который зарабатывает на жизнь рекламой (имеется в виду Петер Пуйде. — Прим. перев.). Я попросил его напечатать несколько тысяч экземпляров этого плаката. Думаю, что плакат нам очень поможет, может, не меньше, чем «Две тысячи слов» 8. <…>
Теперь перехожу к другой теме: может быть, ты уже слышал, что университет в Тулузе присудил тебе звание почетного доктора — церемония будет в мае. Это будет большое событие, и присуждаться звание будет тебе и еще …. (о, мой склероз — я забыл, кому еще). Там будет присутствовать правительство, телевидение, и т. д. и т. п. От тебя потребуется:
1) чтобы ты назначил своего представителя, который будет тебя замещать, в случае, если ты не сможешь приехать сам. Думаю, что это мог бы быть кто-нибудь из чехов, но не эмигрант, например, Ольга, или Иван (жена Гавела — Ольга, брат Гавела — Иван. — Прим. перев.). Может быть, им бы разрешили — приглашение будет на самом высоком уровне. Или это мог бы быть какой-нибудь известный деятель культуры на Западе — мне в голову приходят, например, Стоппард, Миллер, Беккет — предлагаю свою помощь в качестве посредника;
2) если ты дашь согласие, то французское телевидение приедет записать большое интервью с твоим участием, по случаю этого события;
3) ты должен будешь написать текст примерно 40 -минутной лекции, которую кто-нибудь прочтет за тебя (в случае, если не сможешь сам приехать) — на тему, которую ты выберешь сам;
4) во Франции выйдет «Власть бессильных» (эссе В. Гавела, 1978 г. — Прим. перев.);
5) в Тулузе будут играть некоторые из твоих пьес — это было бы идеальным местом для какой-нибудь мировой премьеры — в случае, если ты что-либо напишешь.
Мне как раз пришла в голову идея (вольный пересказ выражения Остапа Бендера: Идеи наши, тексты ваши!!!). Я еду из Германии на выходные в Париж и попробую договориться, чтобы там поставили твою «Трехгрошовую оперу» 9!! Там бы у нее было «паблисити» — а оттуда она бы путешествовала по миру! Ах, боже, у меня опять цейтнот: я-то думал, что моя роль самозваного театрального агента honoris causa господина В. Гавела началась и кончилась представлением «Ошибки», но жизнь не столь проста: мне уже звонили из шведского телевидения и радио, которые хотят поставить ее; Шекспировское театральное общество в Лондоне хотело бы иметь права на Беккета + Гавела, какие-то финны тоже этого хотят; норвежцы завидуют, что права получили шведы, — ну, я их всех вежливо отправляю «туда», то есть к Клаусу (Клаус Юнкер 10) и к агенту Беккета. Не хотел бы ты запретить мне вмешиваться в твои театральные дела? Ведь я должен заниматься физикой… Но до той поры, пока не придет твое запрещение, я еще попытаюсь что-нибудь сделать с твоей «Трехгрошовой оперой» — я только дам первый импульс, а потом поручу это дело Иво Пальцу (Иво Палец — чешский актер, живший в эмиграции в Париже. — Прим. перев.).
Думаю, что написал уже достаточно много — кроме того, мне надо прочитать еще кое-какие тексты, пока поезд не доехал до Парижа.
Шлю Тебе приветы, обнимаю, и с нетерпением жду Твоего письма.
Твой Франта
<…>
Письмо В. Гавела Ф. Яноуху, декабрь 1983 г., Прага
Дорогой Франтишек,
я со всех сторон слышу об успехе шведского гала-вечера, и поэтому хочу тебя поздравить — знаю, что без тебя ничего такого не было бы. Одновременно я тебя благодарю, — если позволишь, — от имени всех нас здесь, которым это поможет (как помогают все подобные мероприятия) не только лишь материально, но и морально. Я слышал передачи по «RFE» и «VofA» (радиостанции «Свободная Европа» и «Голос Америки». — Прим. перев.); сообщение по Би-би-си я не слышал.
Я уже переехал в Прагу; таким образом, я теперь на телефоне — только если не бегаю где-нибудь. Пьеса пока продвигается медленно, но меня это никак не беспокоит: я уже привык к тому, что писание мне дается трудно. Нет, это не совсем точно, что трудно; если я заставляю себя, то дело идет, но мне как-то трудно себя заставить, в этом вся проблема.
Я пока не говорил с друзьями (речь идет о группе людей, подписавших «Манифест Хартии-77» и вошедших в состав «Фонда гражданской помощи». — Прим. перев.), с которыми мы ранее советовались, как получше наладить контакт с Фондом Хартии 77 в Стокгольме, поэтому не знаю, есть ли что-нибудь новое. <…> У меня есть два вопроса. Первый: не мог бы Фонд Хартии-77 немного помочь «ПАТЕРНОСТЕРУ» (чешский эмигрантский журнал, издаваемый в Вене Збынекем Бенишком. — Прим. перев.). Это хороший журнал, которого недоставало в палитре эмигрантской печати; и было бы жалко, если бы он исчез. У нас он пользуется — особенно среди молодежи — значительным успехом. <…>
Письмо Ф. Яноуха В. Гавелу от 27-го мая 1986 г., Стокгольм
Дорогой Вацлав,
За последние три дня пришло сразу несколько твоих писем, и я не успеваю на них отвечать. К счастью, я уже закончил писать финансовый отчет и провел собрание правления Фонда Хартии 77 (далее только Фонд — Прим. перев.). Было и открытие новой конторы Фонда: пришло около 70 человек; мы угощали чешскими «хлебичками» и пирогами с маком (все приготовила моя жена Ада); я выступил с короткой речью. Удалось договориться о многих вещах; о некоторых из них буду докладывать тебе ниже, в этом письме. Меня наиболее порадовало, что Милослава Славичкова 11 согласилась стать секретарем Комитета по присуждению премии Ярослава Сейферта, а также то, что мы избрали исполнительного секретаря Фонда — Урбана Вестлинга. К сожалению, мне пока не удалось найти секретаршу, правда, у меня есть тут двое пенсионеров, которые мне помогают, но этого недостаточно — я начинаю чувствовать усталость, так как дел становится все больше и больше. (Чтобы ты мог составить себе об этом представление, приведу несколько цифр: за прошлый год мы насобирали около одного миллиона шведских крон (далее шв. кр); израсходовали около 1,1 миллиона. В Чехословакию было отправлено 300 тыс. шв. кр.; около 80 тыс. шв. кр. ушло на поддержку культуры; более 250 тыс. шв. кр. стоили наши печатные издания; еще 200 тыс. шв. кр. ушло на техническое оборудование). Могу с уверенностью сказать, что Урбан Вестлинг — преданный и самоотверженный помощник.
Я должен заявить тебе совершенно серьезно, что перестал справляться с Фондом и чувствую себя немного беспомощным: что делать дальше? Мы явно подошли к какому-то рубежу и должны решать, что будет дальше. Думаю, что мы были уникальной организацией, которая при таком, как у нас, масштабе деятельности работала, не имея никакого административного аппарата. Я недавно побывал в Лондоне и говорил там со своим старым знакомым, который работает в качестве генерального секретаря «Международной Амнистии». Эта организация — причем только ее международный секретариат — имеет на сегодняшний день 200 оплачиваемых сотрудников. Другой пример: у «Grееnpеacе» только в одной Швеции имеется 16 оплачиваемых сотрудников. А мы все пока работали бесплатно, только на одном воодушевлении.
Пойми меня правильно: я могу требовать от себя самого работать бесплатно, могу требовать этого от нескольких самоотверженных друзей, если это позволяет их материальное положение. Но ненадолго, и не от всех. Необходим кто-то высококвалифицированный, пунктуальный, самоотверженный, интересующийся проблемами прав человека, культуры, Восточной Европы; кто-то, к кому можно будет предъявлять требования, на кого можно будет сердиться, если задания не будут хорошо и вовремя выполнены, и кому я смогу за все это прилично заплатить. А приличная зарплата здесь, в Швеции, где надо платить 50 % сверх зарплаты (это так называемые социальные взносы) — примерно 150 тыс. —170 тыс. шв. кр. в год. Если прибавить оплату помещений для Фонда, то все это будет стоить около 250 тыс. шв. крон в год. Эта сумма страшит меня, как ночной кошмар: без нее я, наверное, должен буду вскоре закрыть наш Фонд. Я один тяну эту лямку вот уже 8 лет и чувствую себя изнуренным. Хотя я уверен, что хорошая секретарша (или менеджер) сможет в течение года удвоить наши доходы и тем самым сама на себя заработать. А вдруг я ошибаюсь? А что, если все поведет только к бюрократизму, и я все испорчу? Правда, правление Фонда приняло мое предложение принять на работу секретаршу — они мне полностью доверяют. Мой норвежский друг сказал мне после собрания правления Фонда, что уже много лет задает себе вопрос (вместе с другими), сколько лет я еще смогу все это выдержать? Я пишу тебе обо всем этом подробно, так как в этой сложной ситуации мне необходима ваша моральная поддержка, хотелось бы услышать вашу точку зрения, узнать ваши предложения и комментарии. Это не для печати и не для эмигрантских кругов. Для меня это было бы жизненно важным решением. Мой способ существования никого не устраивает — ни мою жену, ни наших детей, ни меня самого. Я чувствую, что отстаю в науке, что не пишу, нахожусь в постоянной спешке, не могу ни в чем найти покой и ни на чем-либо сосредоточиться. Постоянно все (включая меня самого) от меня чего-то хотят; я не могу остановиться, чтобы критически оглянуться назад и продумать, как поступать в будущем. Хуже всего то, что я никак не могу найти кого-нибудь подходящего — все мои попытки были до сегодняшнего дня неудачными; и я задаю себе вопрос: как, в сущности, обстоит дело с безработицей на Западе?
Но мне надо быть более систематичным и отчитаться перед тобой в целом ряде вещей. Во время открытия конторы Фонда я переговорил с известным театральным критиком, который одновременно является членом комитета по присуждения премии Эразма Роттердамского. Он рассказал мне, что был недавно у Сэмюеля Бекетта, и тот с большим интересом расспрашивал о тебе. Это самое последнее известие с Олимпа. А через два дня после этого тебе пришла открытка от Беккета, фотокопию которой я прилагаю. <…>
Что касается Комитета премии Сейферта, то все (кроме Милана Кундеры, от которого я пока не получил ответ) согласны с твоим членством. Как только придет его ответ, я сразу же опубликую обращение к общественности о номинации на премию и о кампании по сбору денег на эту премию. В комитете будут: Aнтонин Дим, Ян Владислав, Йозеф Шкворецкий, Йиржи Груша, Сильвия Рихтерова и я — еX offo — как представитель Фонда Хартии-77, с совещательным голосом. Кроме того, мы хотели бы иметь в комитете двух членов in pеctorе непосредственно из Чехословакии: тебя и Милана Юнгманна. (Можешь быть так добр и сообщить ему о нашем предложении?) Само собой, зависит от вас, захотите ли вы быть in pеctorе, или же захотите, чтобы мы вас рассекретили (конечно, если вы примете наше предложение о членстве). Сам проект премии вы получите позже и сможете внести свои поправки. Устав будет опубликован вместе с именем первого лауреата премии. Может быть, я уже писал тебе, что премия будет размером в 30 тыс. — 50 тыс. шв. кр.; кроме премии, будет еще и субсидия на издание книги лауреата, а также, может быть, и диплом. В этом году мы будем принимать номинации — в виде исключения — до 15 июля, в последующие годы — до 1 марта. Благодаря компьютеру мне удалось дописать, что Милан Кундера позвонил мне и сообщил, что согласен стать членом комитета. Вчера мы разослали первое письмо, копию которого я прилагаю (по-чешски и по-английски). Прилагаю также проект устава и правил, как высказываться по поводу кандидатов.
Я наконец-таки получил кассету с твоим «Еразмовским интервью». Оно очень хорошее, но технически фильм сделан некудышно. Я тут приобрел для Фонда ту же самую камеру — это прекрасная камера, кроме того, она позволяет увидеть результат прямо в камере или по какому угодно телевизору. Если говорить совершенно откровенно, то такое дилетантство и любительство нельзя себе позволять. Это настоящий скандал. Я никогда в жизни не снимал фильм, но теперь я попробовал заснять подобное интервью — результат оказался гораздо лучше. Не мог бы эту «игрушку» заполучить кто-нибудь другой, обладающий большим опытом и профессионализмом? Каково твое мнение? <…>
Магнитофончик 12. Я полностью поддерживаю твое решение — мы думали сделать именно так. Пусть его получит тот, кто работает больше всех. Буду стараться послать еще один. (Пометка, сделанная 1-го июня: я отправил еще один в Брно.)
Я пишу это письмо по частям вот уже две недели (пометка 1-го июня: четыре недели!). В течение этого времени был решен вопрос с секретаршей — думаю, что мне крайне повезло, только, пожалуйста, не завидуйте мне. Она — американка, к тому же — отлично знает французский; большой опыт работы за границей; самостоятельная; примерно 55 лет, недавно вышла замуж за одного чеха, проживающего в Стокгольме. Шведский пока знает лишь немного, но с этим мы справимся. Главное, что она сможет делать всю остальную работу.
Теперь о денежной помощи. Само собой разумеется, что я принимаю все твои предложения. Твое сообщение о том, что со мной будут контактировать также все остальные члены FOP, с одной стороны, радует меня, но с другой — немножко нагоняет на меня страх. Дело в том, что изменения в списке людей, которым нужна помощь (иногда приходится что-нибудь менять два раза в месяц), крайне затрудняет административную работу и делает ситуацию неконтролируемой. Кроме того, думаю, что в настоящее время мы находимся на грани того, что можем послать за один год. Поэтому я попросил Вацлава Бенду, чтобы он стал моим заместителем и помогал в контроле при распределении денег и их отправке по адресатам. Если бы мне начали давать указания все члены FOP, то у нас наверняка начались бы вскоре финансовые затруднения. Думаю, что единственно возможным и практичным решением было бы следующее: в этом году мы будем импровизировать; в будущем же году пусть FOP распределит 100 тыс. — 150 тыс. шв. крон, из которых часть пойдет в чрезвычайный фонд. В неотложных случаях деньги будут выплачиваться именно из этого фонда. Изменения в списке нуждающихся в помощи будут проводиться четыре раза в год, причем, по указанию Вацлава Бенды, твоему или Йиржи Гаека 13. Эти предварительные правила, которые я хочу с вами обсудить, не являются абсолютными, но, несмотря на это, должны будут максимально соблюдаться. Что ты об этом думаешь? Мне надо будет также проконтролировать старые списки. Например, мы много лет посылали деньги Марте Кубишовой 14. В настоящее время она получает деньги несколько раз в год. Нужны ли они ей еще? Это только один из многих случаев. Некоторые люди получают от нас регулярно пенсию. Надо было бы проверить. Или стипендии. В будущем мы будем предоставлять их на год, максимально — на два года, после чего надо будет снова писать заявление о продлении, причем я хотел бы знать реакцию из диссидентских кругов. <…>
Еще два вопроса:
1) Как закончилось дело с копировальным магнитофоном?
2) Как обстоит дело с архивом моего старого друга 15 ? Хочу лишь подчеркнуть, что премия, носящая его имя будет присуждена, как мы об этом договорились. <…> Трудно будет успеть летом, скорее — это будет в сентябре. Для этого требуется большая корреспонденция, много телефонных звонков, а у меня нет для этого времени. Подождем, когда начнет работать эта новая секретарша. <…>
Важнейшее сообщение: уже решено, что Эразмовская церемония, приуроченная к Эразмовскому конгрессу, состоится 13-го ноября — но, к счастью, не в пятницу — в Роттердамском кафедральном соборе, в присутствии королевской семьи. У меня создается впечатление, что у голландцев много проблем. Вскоре должны состояться выборы, социально-демократическая партия хотела бы прийти к власти вместо партии христианских демократов; и теперь они в нерешительности: как отнестись к этой Хартии-77? Сообщу тебе обо всем сразу же после приезда.
Письмо получается ужасно длинное — я пишу его, наверное, уже месяц. О том, как все прошло в Голландии, я тебе уже почти все рассказал по телефону. Остается лишь несколько мелочей. Я встретился с председателем Эразмовского комитета, господином Вагнером, являющимся, кроме всего прочего, также президентом Royal Dutch Pеtrolеum Company. Еще я встретился с господином Вагенером, который знает Зденека Урбанка, и еще — с Брандсем и Хоетинком. Мне удалось с ними все обсудить; впечатление у меня осталось вполне хорошее. Я пообещал им, что мы не станем раздражать королевскую семью Хартией 77 больше, чем это будет нужным. СМИ все равно будут об этом писать. На сегодняшний день это выглядело бы примерно так: за день до церемонии будет организована небольшая панельная дискуссия на тему «Политика и совесть» 16, куда будет приглашено около десяти видных общественных деятелей. Вечером 12-го декабря планируется концерт, посвященный Вацлаву Гавелу: будут выступать Гутка 17, Тржешняк 18, возможно, что и Крыл 19, и другие. Церемония будет проходить в кафедральном соборе — название выпало у меня из головы — там будет около двух тысяч человек, в их числе — многие участники Эразмовского конгресса. Первой будет лекция профессора Дресдена о значении Эразма Роттердамского; после этого церемонию откроет председатель Эразмовского фонда, Вагнер, laudatio прочитает Хоетинк, потом выступит регент принц Бернхарт и вручит мне эразмовскую премию для Вацлава Гавела. Я хочу в своем выступлении сначала извиниться за твое отсутствие, потом сказать несколько слов о ситуации в Чехословакии и о том значении, которое имеет помощь диссидентам из-за границы, а также попросить господина Яна Тржиску 20, чтобы он зачитал твою речь. В течение церемонии были бы две музыкальные вставки — каждая около пяти минут.
После дискуссии со Зденеком Млынаржем 21 мы решили, что надо было бы сразу же после церемонии устроить небольшую пресс-конференцию. На ней главным оратором мог бы быть Зденек Млынарж. Если бы ты мог подготовить для этой пресс-конференции короткое телевизионное выступление (например, о том, что ты бы очень хотел быть с нами, но не можешь, и объяснить причины), то это было бы замечательно. Потом был бы коктейль. Если бы на нем можно было бы произносить тосты, то я попросил бы это сделать Павла Когоута или Йирку Пеликана. После этого был бы спектакль «Largo dеsolato» 22. Поскольку речь идет о праздничном представлении с присутствием знаменистостей, то, думаю, перед ним мог бы выступить с 5 -минутной речью Павел Когоут.
После спектакля я бы пригласил — от твоего и моего имени — всех добрых друзей — эмигрантов, а также иностранцев, на дружескую встречу в какой-нибудь небольшой ресторанчик. <…>
Это пока всё. Пора заканчивать это письмо, а то я его никогда не допишу.
Желаю тебе приятно провести время в Градечке.
С сердечным приветом. Твой Ф.
Письмо В. Гавела Ф. Яноуху от 3-го августа 1986 г., Градечек
Дорогой Франтишек,
я как раз получил кипу корреспонденции, накопившейся за целых три месяца, а в ней — три твоих письма с несколькими приложениями. Постараюсь на все прореагировать; не сердись, если я буду слишком кратким или не очень точным — слишком много всего. Кроме того, мое администрирование усложнено тем, что у меня нет (поскольку я их не могу хранить) ни ранее полученных писем, ни копий моих собственных писем, так что кое в чем — по причине слабеющей памяти — могу иногда испытывать сомнения. Буду отвечать на разные вопросы, но не в той очередности, как у тебя.
Еrasmus-story. Думаю, что пресс-конференцию вам надо устроить непременно. Она необязательно должна быть после церемонии, и ее не должен организовывать Эразмовский комитет. Пресс-конференция может состояться перед или после церемонии, и организовывать ее может кто-угодно. Для меня она важна по двум или трем причинам:
а) Благодаря пресс-конференции внимание не было бы сосредоточено только на моей особе, а было бы также перенесено на Хартию-77, на Фонд Хартии-77, на разных чешских друзей и, вообще, на чешские проблемы.
б) Там будут люди, которые меня знают, понимают меня и могли бы сказать обо мне нечто, имеющее смысл. Это повлияло бы на атмосферу пресс-конференции.
в) Друзья, которых мы приглашаем, чувствовали бы, что приехали не только как зрители смотрящие шоу, но что в их поездке заложен еще и свой глубокий смысл. Наверное, Эразмовский комитет не будет иметь ничего против пресс-конференции, которую он сам не организует. Что касается приглашения: я не читал твое письмо с приглашением, но оно меня заинтересовало, раз так взбудоражило публику.
С другой стороны, мне кажется, что оно взбудоражило бы даже, если бы его написал Данте. Раздумываю, кого я забыл (пригласить), и в голову мне приходит Милан Кундера. Сомневаюсь, что он приедет, но он должен быть приглашен, поскольку он на Западе — чехословацкая выдающаяся личность. Что ты об этом думаешь? <…>
Мне кажется, что вся программа, которую ты описал, хорошая. Я согласен засняться, если понадобится, но не вполне уверен, как это удастся переслать, — тут есть определенные трудности. С деньгами 23 пусть поступят как угодно, для меня важны только две вещи:
а) чтобы деньги получил Фонд Хартии-77,
б) чтобы меня за это не преследовали (их бы только порадовало, если бы меня могли наконец-то привлечь к судебной ответственности за криминальное преступление, а не за политическое). <…>
Премия Сейферта. Я говорил с Юнгманном 24; мы оба согласны выполнять эту функцию; мы польщены, что удостоились ее и даем предпочтение форме «in pеctorе», но не из страха, а потому, что мы уже и так являемся членами многих органов и комиссий, и не хотели бы создавать впечатление, что без нас нельзя обойтись. Мы оба задаем один и тот же вопрос: кто будет кандидатом в этом году? Говорят, что таковой уже имеется. Вносить предложения уже поздно, но если еще все-таки не поздно, то мы оба — за Татарку 25. Или он, быть может, как раз и является кандидатом в этом году? Это было бы прекрасно! Лудвик Вацулик боится, не предложили ли его (поскольку близится его 60-летие). Мол, он не мог бы принять премию, пока ее не получит Татарка. Есть опасение, что Татарка не сможет дожить до будущего года. Он одинок в Словакии, никакой премии никогда не получал, кроме того, для словаков — наверняка по праву — он классик, и к тому же последний и, возможно, единственный общеизвестный символ неподдающейся личности. Существует магнитофонная запись его мемуаров. Словаки над ней работают; премия облегчила бы издание мемуаров.
Твои предложения, касающиеся FOP и Фонда Хартии-77 кажутся мне вполне осмысленными. Я постараюсь записать их в какой-нибудь зашифрованной форме (копию твоего письма я не могу у себя оставить), чтобы рассказать о них на предстоящей встрече FOP и ничего не перепутать. Встреча будет, скорее всего, осенью. Я снова просматривал список людей, получающих помощь, и мне кажется, что его надо было бы сократить. Нельзя его все время расширять. Мы попробуем прислать какие-нибудь предложения о сокращении списка — я не решаюсь сделать это сам. Марте Кубишовой деньги наверняка нужны; она живет одна, с ребенком, но в ее случае пособие можно было бы уменьшить. В остальном же я благодарен тебе, что прислушиваешься к моим предложениям. <…>
В конце перехожу к самому важному вопросу: о будущем Фонда Хартии-77. Хотя ты уже нашел секретаршу, благодаря чему твое положение значительно улучшилось, но мне все-таки кажется, что над этим стоит задуматься. Я сам всегда поражался твоей работоспособностью, объемом переписки, интересами, ангажементом и восхищался тобой, тем, как ты все это успеваешь. Из твоего «признания» явствует, что ты постепенно перестаешь успевать все это делать. Я ни капли не удивляюсь! В данную минуту я не вижу никакого практического решения. Но одна вещь пришла мне в голову: тебе необходимо мобилизовать все свои силы и сосредоточиться на двух вещах: на ядерной физике и на непосредственном руководстве Фондом. И не позволять себе брать на себя десятки дальнейших функций, обязанностей и задач. Я знаю, что это трудно осуществить, поскольку большая часть этой разнообразной деятельности так или иначе связана с Фондом, но, тем не менее, было бы, наверное, меньшим злом, ограничить всю эту деятельность (хотя она и важна), чтобы она не вела к коллапсу Фонда или к его переходу к кому-нибудь другому. Не могу себе представить, чтобы Фондом руководил кто-нибудь другой. Может быть, мой совет наивный и исходит из недостаточной информированности, но ничего другого мне в данный момент не приходит в голову. Мне неприятно это говорить, потому что — кроме прочих людей — от этого пострадал бы и я: ты заботишься о множестве моих дел, о публикациях в Скандинавии, — вплоть до Эразмовской премии. Это все связано с Фондом (в особенности Эразмовская премия); все это ты делаешь не только для моей пользы, но и для пользы, как говорится, нашего общего дела. Однако меня заботит мысль, что я невольно являюсь причиной твоей загруженности, и, тем самым, причиной твоей усталости, тем самым ставя под угрозу твою научную работу, а также твое руководство Фондом. Если попытаюсь подытожить мой совет в одном — двух словах, то получится xoтя и нечто тривиальное, но исходящее от чистого сердца: БЕРЕГИ СЕБЯ!
На сегодня кончаю, надеюсь, что ничего не забыл. Шлю тебе сердечные приветы!
Вашек
3/8/1986
Циркулярное новогоднее письмо Франтишека Яноуха друзьям в Чехословакии, в том числе и Вацлаву Гавелу P.F. 1987 26
Мои дорогие,
В субботу, 20-го декабря 1986 года я вдруг почувствовал, как сильно я устал. Целых четыре дня я бегал по Нью-Йорку, высунув язык. В четверг я промок до костей, попав в тропический ливень, который — с опозданием или, наоборот, с опережением обрушился на город в декабре. На культуру осталось мало времени. Я только успел заглянуть в Музей современного искусства, с его поразительно продуманным выбором современных художников. Я открывал для себя новые полотна Пикассо, Кандинского, Клее, Ван Гога, Макса Эрнста, Полоцкого, Кокошки, Модильяни, Магритта и Купки. Однако на Купку я уже насмотрелся в Вашингтоне, у одних чудесных знакомых, чей дом в несколько этажей был в прямом смысле слова переполнен картинами этого художника. Но хороших картин, так же как и хороших людей или хороших поступков, никогда не может быть вдосталь.
Я испытывал удовлетворение, когда в субботу вечером уселся в вертолет в центральном Манхэттене, и мы взяли курс в аэропорт. По иронии судьбы, время, которое я сэкономил, полетев в аэропорт на вертолете, я потерял в автобусе, переправлявшем пассажиров из одного терминала в другой. Аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди был забит толпами народа, летящего откуда-то куда-то за бизнесом, или уже после того, как сделали бизнес; людьми, летящими встречать Рождество или Новый год. Я чувствовал себя как четверть века тому назад в Москве, на Ярославском или Казанском вокзалах. Наконец я удобно устроился в DC-10, в уютном кресле, у окошка с рождественскими украшениями; натянул мягкие носки, предоставляемые пассажирам заботливой авиокомпанией SAS, чтобы во время долгого полета ботинки не жали вам ноги, и стал с нетерпением ожидать, что будет дальше. Я еще успел быстро просмотреть субботнюю газету «Nеw York Timеs», вырвал оттуда несколько статей, остальное же брезгливо выбросил в мусорный ящик; подготовил блокнот и книгу для чтения.
Пока я всем этим занимался, самолет взлетел, и под нами оказался ночной Нью-Йорк. Потом меня ожидали одни приятные вещи: стюардесса проехала мимо с тележкой, полной разных «дринков» — я взял две маленькие бутылочки шампанского, заказал себе на ужин рыбу и белое бургундское и с удовольствием стал пить шампанское. Теперь я могу отдыхать восемь часов.
В Нью-Йорке все прошло хорошо. Даже можно сказать — очень хорошо. Мне удалось встретиться с целым рядом друзей, приобрести новых друзей и многое сделать. Я смог получить представление о новой технике: магазины с фотоаппаратами и электроникой на Бродвее показались мне восточными базарами — мне никогда не насытиться хождением по ним. Не знаю, который из них — арабский базар в Иерусалиме или еврейско-испанско-негритянский на Бродвее — люблю больше всего.
Мое пребывание в Нью-Йорке увенчалось сообщением о реабилитации Андрея Сахарова. Не знаю, как иначе назвать его столь театральный «comе-back» из Горького. Живя в эмиграции, я уже однажды пережил нечто подобное, когда, находясь в итальянской Анседонии, узнал о не менее театральном возвращении политика Андреаса Папандреу и актрисы Мелины Меркури из французской эмиграции в Грецию, после того как там была свергнута диктатура. Однако, между Грецией и Горьким — как сказал русский классик Грибоедов — «дистанция огромного размера».
<…>
Меня беспокоит только моя огромная задолженность: мне надо написать отчет о Гренландии, отчет о Роттердаме, отчет о Хьюстоне, новогодние поздравления всем друзьям. Вместо того чтобы смотреть на фильм по роману Агаты Кристи, я зажег лампочку и начал писать. Начну с извинения: Mеa maxima culpa 27. Прошу меня простить. Пусть меня простят все те, кого я в 1986 году не поздравил с юбилеем — круглым, полукруглым, квадратным, кубическим, реальным, мнимым, или, если надо, даже комплексным. Некоторых я успел поздравить, а других — нет, не осталось времени. У некоторых я лишь предполагал, что приближается их юбилей, а у других совсем о нем не знал. Так вот, всех, кто в прошлом году «юбилировали», а я их не поздравил, делаю это с опозданием, тем не менее сердечность моего поздравления пропорциональна опозданию. Эту формулировку я перенял от Франтишека Кригеля, приславшего мне в Ленинград поздравление к моему 20 -му дню рождения на три месяца позже. Тогда мне казалось, что он переживал самый тяжелый период в своей жизни. Дело было в декабре 1951 года. Сегодня я колеблюсь назвать его «самым тяжелым». Какой период в его жизни был для него самым тяжелым? Франтишека уже нет в живых, и некого спросить…
Но начну по порядку. Я еще не успел разослать мой прошлогодний Новогодний оптимистичный «циркуляр» и пожелать, чтобы Новый год был лучше, чем старый, как все началось сначала. Я, как говорится, «попал как кур в ощип». Откуда ни возьмись, в Стокгольме объявился с непродолжительным визитом господин Хоетинг и сообщил мне, что Вашек (Вацлав Гавел. — Прим. перев.) получил премию и что со мною будут советоваться. Это «советоваться» превратилось в течение года почти в «full-timе-job». Такая премия и такой клиент! Я пообещал Вашеку, что в отплату, если бы я когда-нибудь получил какую-нибудь премию, то попросил бы его заменить меня при ее вручении, а сам уехал бы — в зависимости от погоды и времени года — в Тибет, или в Гренландию, или же в Антарктиду. В течение прошлого года я интенсивно и усердно общался при помощи компьютера с окружающим миром, изучал чехословацкое валютное законодательство и ездил в «Тюльпанию» (имеется в виду Голландия. — Прим. перев.) на консультации. В свободное время я занимался физикой, готовил экспедицию в Гренландию, собирал и мариновал грибы (поскольку 1986 год был грибным), полол грядки на даче. Последнее удавалось мне хуже всего.
Гренландия оказалась фантастической (я о ней сейчас пишу; а если не допишу до лета, то буду писать сразу о двух путешествиях), об Исландии я уже написал. <…>
Остается написать рапорт об Эразмовской премии и о Техасе. Пока я пишу эти строки, старый год куда-то незаметно исчез, и на смену ему, с разбегу, впрыгнул Новый год. Начался он еще «хуже», чем год старый. В январе произошло много событий. В спешке мы издали книжку «Десять лет», в Копенгагене вручили премию Свободы, в Стокгольме состоялось праздничное представление в честь Хартии-77, в Осло прошла целая чехословацкая неделя. Я чувствовал себя немного как чехословацкий посол honoris causa. <…> В январе мы работали над финансовым отчетом — мы работали до седьмого пота, несмотря на то что у нас есть компьютеры и профессиональная программа. Кроме того, в январе я побывал в Шотландии, где на конференции выступал в защиту ядерной энергии. А вот что я делал в феврале — никак не могу вспомнить, хотя уже прошло две его трети. Если я ничего не предприму, то должен буду начать писать двухгодичный отчет и посылать его в декабре, то есть уже через десять месяцев. Каким бы это было облегчением!
Но я пока не капитулирую. Может быть, еще сегодня, 22-го февраля, мне удастся дописать и отослать отчет. (Примечание от 23.2.1987: не удалось!)
Думаю, что в данный момент нет смысла описывать все перипетии вокруг Эразмовской премии. Господин министр иностранных дел, Ван Брук, произнес торжественную речь, в кафедральном соборе мы по-дружески пожали друг другу руки и побеседовали. Рядом с нами находился премьер -министр. Я передал им обоим приветы от Вашека и сказал им, что мы очень счастливы тем, как все закончилось. Наш сердечный разговор был прерван приходом королевы. Первый раз в жизни я произнес «Ваше королевское величество». Королева Беатрикс только отмахнулась и спросила, не нервничаю ли я. В ответ я спросил: должен ли я нервничать? Она спросила: что я этим хочу сказать? Согласно протоколу, — уточнил я. Ее королевское величество не нашлось, что мне ответить, и обратилось к придворному шефу протокола. Он задумался, а потом мудро сказал, что о нервозности перед церемонией в протоколе ничего не сказано. «Значит…» — улыбнулась королева. «В таком случае я не нервничаю», — ответил я с улыбкой. Потом мы пили кофе, и я наблюдал, как премьер -министр подробно рассказывает Аде (Ада Кольман — жена Ф. Яноуха. — Прим. перев.) историю кафедрального собора Св Лоренца. Вдруг к нам подошел шеф протокола, попросил взять королеву под руку, и сказал, что пора идти. И мы пошли. Люди поворачивали головы за королевой, как ромашки к солнцу. В самом начале королева вдруг слегка пошатнулась… — а я не знал, что говорит протокол о спасении монархов или монархии. Я инстинктивно поддержал ее — ей удалось устоять на ногах. Потом она сказала мне, извиняясь: «Спасибо. Сами понимаете — туфли на тонком каблучке. Каблук застрял между плитами». Однако ей удалось самой вытащить каблук, и мне не пришлось наклоняться и дергать ее за ногу или за туфлю. Тем временем Ада куда-то исчезла. Выступления явно казались королеве скучными (так же как и мне, потому что я их прочитал уже до церемонии), поэтому мы с ней беседовали шопотом. Выйдя на трибуну, я заметил Аду, которая сидела рядом с премьер -министром. Вместо того чтобы слушать мое выступление, они потихоньку о чем-то разговаривали. Потом Ян Тржиска зачитал выступление Вацлава Гавела. Журналистов было полно — словно рой мух вокруг разлитого лимонада, а фотографов — еще больше. После окончания церемонии нас фотографировали, а я начал представлять Ее Величеству моих друзей. Об этом меня попросил тот же шеф протокола, о котором я писал выше. Было забавно наблюдать, как наши люди в эмиграции реагируют на «монархистский комплекс». Здена сделала реверанс, Горачек старался уговорить королеву перейти на сторону «зеленых», а Павел настолько очаровал королеву, что Еленка (Елена Машинова — жена Павла Когоута. — Прим. перев.) чуть ли не приревновала мужа к королеве. Через полчаса мне так стало жалко Ее Величество, что захотелось пригласить ее куда-нибудь выпить кофе, чтобы ей не надо было все время улыбаться и проявлять интерес к вещам, которые ее не интересуют; и еще — чтобы она смогла хоть ненадолго избавиться от своего ужасно нудного и постоянно улыбавшегося дегенеративной улыбкой мужа.
Наконец я увидел Аду. Вокруг нее увивался премьер -министр. После она сказала мне, что у нее был очень милый собеседник, и что они приятно побеседовали. Я спросил, знает ли она, кто он такой. «Какой-то Руди. Он сказал мне, чтобы я его называла просто Руди», — ответила она. Каково же было ее удивление, когда я сказал ей, кто же именно этот Руди (Ruud Lubbеrs, голландский премьер -министр. — Прим. перев.).
Потом мэр города пригласил нас на обед. Мне удалось провести с собой (контрабандой) еще две дюжины неприглашенных, так что организаторам пришлось импровизировать. Но они прекрасно с этим справились, даже глазом не моргнули. Стоило господину мэру только щелкнуть пальцами, как немедленно накрыли еще два дополнительных стола. Обед был прекрасный. Я сидел между женой премьер -министра и мэром и только сожалел, что хорошее воспитание не позволяет мне полакомиться вдоволь.
Когда обед закончился, то оказалось, что у Вашека в Праге отключили телефон, поэтому я не смог подать ему рапорт о королеве и обо всех вкусных блюдах. Но все удалось наконец «окольным путем». Мне позвонили из «Голоса Америки», и тогда я рассказал Вашеку через океан, как все происходило.
У меня в голове начинается путаница. В тот же вечер театр «Old Vic» из Бристоля давал «Largo dеsolato» (пьеса В. Гавела. — Прим. перев.). После этого была небольшая вечеринка для чешских друзей. Все вдруг почувствовали себя подлинными чехами или хотя бы словаками — в маленьком Тосканском ресторанчике было набито до отказу. На экране телевизора Вашек (с помощью переводчика Йиржи Тейнера) старался перекричать присутствующих, которые, в свою очередь, старались найти какое-нибудь место, бокал вина и что-нибудь поесть. Вашек походил немного на лютеранского проповедника. Около полуночи лимит вина был исчерпан, и я должен был подтвердить, что его можно превысить. Я сделал это с легким сердцем, так как за несколько минут до этого мы выпили за здоровье с господином Вагнером, председателем Эразмовского комитета и бывшим президентом Royal Dutch Shеll Company. Он попросил меня, чтобы я утром следующего дня сообщил его секретарше номер банковского счета, на который они смогут перевести Эразмовскую премию. У меня словно камень упал с сердца. <…> Последняя проблема «Эразмиады» была решена.
В начале декабря дурдом продолжался. Мы с Эриком улетели в США через Вашингтон, в Хьюстон, который еще бóльшая дыра, чем Даллас. В последнем я, правда, не был, но знаю о нем из телевидения — 315 (или которую?) серию я посмотрел в Нью-Йорке, на одном из тридцати телевизионных каналов…
Вручение премии Ротко было в Техасе большим событием. Приехал епископ Туту, бывший президент Картер и целый ряд других известных личностей. Хартия-77 пригласила на церемонию нескольких человек, но из них не смог приехать никто. <…>Лауреатов было много: самые большие премии получили советский физик-диссидент Юрий Орлов и Женский комитет из Гватемалы; премии поменьше — кроме Хартии-77 — палестинские юристы, движение «Sanctuary», помогающее беженцам, епископ из Перу и еще кто-то.
В Хьюстоне была самая ужасная погода за последние сто лет. Дул ледяной ветер и непрерывно шел дождь. Епископа Туту охранял огромный негр с walky-talky. Президента Картера охраняло приблизительно 20 тайных «тайных» и несчетное количество «нетайных» в форме. Епископ Туту послал Хартии-77 свое благословение, президент Картер — свои самые сердечные поздравления и наилучшие пожелания. Я старался ему сообщить, как и почему люди в Восточной Европе его так уважают, но это было нелегко среди полицейских, телохранителей в штатском, толп фанатов и просто любопытных. Картер — профессиональный политик: улыбается, проявляет интерес, пожимает руку — американская политика полна театральности. Я видел это впервые несколько лет тому назад на каком-то небольшом праздновании в Белом доме — я думал тогда, что причиной тому бывшая профессия Рейгана. После того как я встретился с Картером, мне кажется, что это — общая проблема, а может быть, и какой-то кризис. Не знаю.
Церемония происходила в часовне Ротко. Это современное здание из грубого бетона; стены украшены огромными полотнищами Ротко. Для многочисленной публики в соседнем парке поставили цирковую палатку, где показывали церемонию на большом экране.
<…> рано утром троих из нас — палестинского юриста,
представителя движения Sanctuary и меня — отвезли на телевидение, где мы
сначала сорок минут сидели и слушали дискуссию в прямом эфире о правилах,
которым должны следовать полицейские в Техасе <…>; наконец оставалось
десять минут, в течение которых мы поочередно должны были объяснить смысл и
значение Хартии-77, рассказать об угнетении палестинцев на оккупированных
землях, а также изложить, какую помощь оказывает движение Sanctuary иллегальным
иммигрантам
в США.
Перед церемонией был High tеa в доме священника. Дом усиленно охранялся. Епископу Туту по протекции предоставили постель, чтобы он смог вздремнуть (я это заметил, когда искал в гардеробе свое пальто). Самым прелестным был момент, когда в этом закрытом и столь тщательно охраняемом доме внезапно появилась оборванная, почти беззубая старушка. У нее в руках была хьюстонская газета, на первой странице которой были наши цветные фотографии. Она хотела получить наши автографы, а также — благословение от епископа Туту. Старушка была еще пониже епископа. Черный полицейский, охранявший его, старался выпроводить ее из дома: мы стояли совсем близко, и он не мог применить насилие. Было смешно наблюдать, как он старался быть вежливым, хотя хватило бы одного движения пальцем руки или одного его чиха, и старушку сдуло бы, как перышко на ветру.
Стоило Картеру появиться где угодно, как люди начинали аплодировать, махать ему, хотели пожать ему руку, поздороваться с ним. Я задавал себе вопрос: была ли его бесспорная популярность связана главным образом с тем, что он был родом из Техаса? И почему же столь популярный президент так бесславно проиграл выборы?
Ужин в доме госпожи де Менил. Техасское высшее общество. Вилла, переполненная предметами современного искусства. За десятки миллионов долларов. Фонд г-жи де Менил владеет не только одной из крупнейших коллекций картин Ротко, но также финансирует премию им. Ротко и премию им. Картер-де Менил. Сама г-жа де Менил — милая, скромная пожилая женщина. Я вспомнил, что несколько лет тому назад видел в Grand Palaisе, в Париже, «dе Mеnil collеction». Она врезалась мне в память своей изысканностью вкуса и выбором картин. В тот раз я ходил по выставке, одолеваемый разными грешными мыслями о меценатстве и других вещах… И вот я вдруг в Техасе, сижу у хозяйки той самой коллекции и кушаю настоящий техасский стейк. Я поведал ей о своих мыслях, и думаю, что мы с ней поняли друг друга.
Сегодня 17-е марта. Я нахожусь в Цель-ам-Зее (горнолыжный курорт Zеll am Sее, Австрия. — Прим. перев.); у меня — трехдневный отпуск. Я только что вернулся с шестичасового катания на лыжах, открыл мой новый маленький компьютер и нашел в нем циркуляр. Я прочитал его и принял историческое решение: я допишу его сегодня, в Цель-ам-Зее, но постараюсь быть кратким. Вы все равно уже все знаете, поэтому я остановлюсь подробнее лишь на некоторых интересных моментах.
Десятая годовщина Хартии-77 была отпразднована в Скандинавии, я бы сказал, на высоком уровне. Празднование началось в Копенгагене. Здесь Хартия-77 была награждена Премией свободы, которую ей уделили совместно две скандинавские газеты: стокгольмская «Дагенс нюхетер» и копенгагенская «Политикен». К ним присоединился и Международный комитет поддержки Хартии-77 в Париже, принявший решение торжественно вручить премию им. Яна Палаха 28 на том же торжественном заседании. Съехалось много друзей; газеты были полны репортажей. Прекрасную речь произнес ректор Копенгагенского университета, мой старый друг Уве Натан. Среди гостей был и датский министр иностранных дел, с которым мы потом по-дружески подняли бокалы. <…>
Празднование в Дании принесло еще один положительный результат: наконец-то там был создан Датский комитет в поддержку Хартии-77. Я ездил туда в субботу, 28-го февраля, на первое собрание этого комитета. Мы обсуждали, чем он будет заниматься. Я рассказал о готовящемся в Чехословакии процессе против «Джазовой группы» — мне пришло в голову, что не было бы лишним, если бы датские активисты могли бы сыграть джазовую музыку перед Чехословацким посольством. «Идеи наши, деньги ваши», как говорил Остап Бендер. Когда я потом летел в Вену, то прочитал в шведской газете «Экспрессен», что это была неплохая идея и что шведские музыканты могли бы тоже пойти к Чехословацкому посольству в Стокгольме и тоже сыграть джаз. Так я, собственно говоря, понял, что датский комитет уже начал свою деятельность. Это было хорошее начало.
Наши друзья в Швеции в это время работали не покладая рук: им удалось убедить Королевский драматический театр посвятить нам целое представление. Они должны были обсудить это сначала с профсоюзом и другими органами, но все выразили согласие. И вот в понедельник 26-го января, когда театр обычно бывает закрыт, актеры и технический персонал пришли на работу, причем бесплатно, как бы на такой «субботник». Они сыграли — в последний раз — спектакль, состоящий из одноактных пьес Пушкина под названием «Пир во время чумы». Режиссером этого спектакля в Стокгольме был Юрий Любимов. Театр был украшен чехословацкими и шведскими флагами. Перед началом спектакля короткую речь произнес государственный секретарь министерства иностранных дел Пьер Шори. Я тоже выступил и поблагодарил актеров и руководство театра. Вашек поприветствовал присутствующих с большого экрана, на котором показывали видеозапись. А потом публику «приветствовали» Пушкин с Любимовым, Биби Андерссон (известная шведская актриса. — Прим. перев.) и остальные участники спектакля. Среди зрителей был бывший председатель консервативной партии Йоста Боман и целый ряд других известных личностей. Все билеты были распроданы. Спектакль принес почти столько же, сколько Премия свободы: 52 тыс. шведских крон.
Через два дня чехословацкие дни продолжились в Осло. В среду
вечером в норвежском PЕN-клубе выступал Павел Тигрид 29. В
четверг состоялась пресс-конференция по случаю выхода книги чехословацких
политических карикатур «Humor and thе silеnt scrеam»; во второй половине дня я
прочитал лекцию о ядерной энергии на большом коллоквиуме в университете, а
вечером в Национальном театре состоялось торжественное представление: была
исполнена чешская музыка, читали стихи Сейферта, норвежская группа исполнила песни
Хутки и Крыла, а также сыграли пьесу Гавела «Ошибка». Кроме того, выступили:
новый председатель Норвежского комитета поддержки Хартии 77 профессор
Торкел Опсал, министр иностранных дел Фриденлунд, председатель оппозиции Коре
Вилох, и снова я (очевидно, это был самый «говорливый» январь в моей жизни).
После представления был прием, на котором гостей приветствовал — на
видеозаписи, по телевизору — другой министр иностранных дел Йиржи Гаек.
Министров иностранных дел было несколько, и чехословацкие посольства в
Скандинавии на это отреагировали: они протестовали и тем самым вызвали еще
большее паб-
лисити. За что выражаем им благодарность…
В пятницу в Осло заседало руководство Фонда Хартии-77, которое одобрило годовой отчет, а также обсудило будущую деятельность Фонда. Во второй половине дня было открытие выставки чехословацких политических карикатур художников Кристофори, Тринкевича, Йелинка, Штейгера и Тауссига. Выставку открывал заместитель мэра Осло, господин Столтенбург, известный социально-демократический политик. Потом я долго беседовал с ним о Чехословакии, о Хартии-77 и о том, насколько поддержка Норвегии важна для нашего общего дела.
Тут мне нужно сделать небольшое отступление. Выступление министра Фриделунда было одним из его последних публичных выступлений. Примерно через две недели после этого у него в аэропорту случился мозговой удар, и он умер. Перед моим отъездом в Вену газета «Дагенс нюхетер» опубликовала на одной и той же странице две заметки: в первой сообщалось, что новым норвежским министром иностранных дел был назначен Столтенбург; вторая заметка касалась посещения Праги китайским министром иностранных дел. Ву Сюхуан был принят чехословацким президентом Гусаком. У меня было абсурдное чувство: в 1979 году, в Пекине, мне весьма тайно сообщили, что меня примет в ЦК Коммунистической партии Китая заместитель руководителя заграничного отдела. Разговор был долгим, мы обсудили целый ряд важных вопросов, попили чаю, а потом меня Ву Сюхуан пригласил — прямо в здании ЦК — на банкет. Это был праздничный банкет. Ву Сюхуан накладывал мне на тарелку китайскими палочками самые вкусные кусочки, мы поднимали бокалы за уход советских войск из Чехословакии и еще за многое другое. Не знаю, какие тосты произносились в Праге, в Чернинском дворце. Но меня бы это интересовало. Вырезку из «Дагенс нюхетер» я сохранил в своем архиве.
Мне пора кончать. Остается только рассказать, как я купил в Лондоне новый смокинг, но, несмотря на это, проиграл в дискуссии с шотландскими студентами.
Я летел из Осло в Глазго, через Лондон. Меня пригласили произнести вводную речь в дискуссии о ядерной энергии в известном универ-
ситетском клубе. Я должен был представить публике двух норвежских
депутатов парламента и двух шотландских политиков, чьей задачей было убедить
студентов о необходимости — или же о вредности — ядерной энергии. В
Глазго я улетал из Лондона в понедельник вечером. Во второй половине дня я
гулял по Оксфорд-Стрит и вдруг увидел в одной витрине объявление о распродаже
смокингов. Не знаю, что мне пришло в голову: у меня никогда не было смокинга,
но в этом магазине смокинг стоил так дешево (да и мой размер имелся, что
случалось не так часто), что я решился и купил этот смокинг. В Глазго, в
аэропорту, меня встретил ректор. Во время ужина (шотландский лосось!) он
сообщил мне виноватым голосом, что организаторы забыли мне кое-что сообщить: в
клубе участники дискуссии должны быть в формальной одежде. Я спросил его,
подразумевает ли он смокинг. «I am afraid so», — ответил он («Думаю,
что именно так». — Прим. перев.). С видом светского льва и с
чувством превосходства я ответил, что смокинг, само собой, лежит у меня
в чемодане.
Мой смокинг оказался самым элегантным — однако в Шотландии в этом не было ничего трудного — у каждого был смокинг, по меньшей мере от прадедушки; а у ректора университета из Абердина, быть может, и от прабабушки: черные лакированные туфли с зелеными шнурками, шерстяные чулки-гольфы и прекрасная клетчатая юбка. От пояса вверх — смокинг. Несмотря на мой новенький элегантный смокинг и еще более элегантную лекцию, студенты со мной не согласились. Большинство проголосовали за то, что ядерная энергия — ненужное зло. Мне надо будет съездить в Шотландию еще раз. Если бы на мне были джинсы, то, может быть, мне удалось бы их убедить.
Сейчас действительно уже пора кончать. Письмо тянется бесконечно — во времени и на бумаге — и в нем нет никакой последовательности. Но я не стану ничего редактировать или переделывать. Надеюсь, что вы сумеете хоть немного составить себе представление о моей такой сумасшедшей жизни, о которой я — на сей раз — не сожалею 30: наверное, без такой жизни мне было бы скучно…
Ну, вот, теперь я наконец-то дописал это письмо, пригубил белое велтинское винo и задумался над тем, о чем, скорее всего, буду писать в следующем «годовом отчете за 1987 г.». О поездке в Прагу? Или хотя бы о поездке в Сибирь? Но позвольте сохранить это в секрете: ведь до конца года остается еще девять месяцев. А это очень долгое время, которое, к сожалению, промчится как одно короткое мгновение.
Шлю вам всем сердечные приветы и желаю всего наилучшего в Новом году и на Пасху!
Ваш Франта
(Письмо начато 20-го декабря 1986 г. в самолете, где-то над Северным Атлантическим океаном. Закончено в Цель-ам-Зее 17-го марта 1987 г.)
Примечания
1 Нeкоторыe письма публикуются с нeбольшими сокращeниями.
2 «Листы» — чехословацкий культурно-политический журнал; начал издаваться в Риме послe оккупации 1968 г.
3 Тeсть Франтишeка Яноуха, профeссор Эрнeст Кольман, скончался в Стокгольмe 22-го января 1979 г.
4 In pectore — тайным (lat.).
5 «Ошибка» — одноактная пьеса, написанная В. Гавелом по просьбе Ф. Яноуха для вечера солидарности в Городском театре в Стокгольме.
6 VONS — Комитeт защиты нeсправeдливо прeслeдуeмых.
7 INFOCH — информационный самиздатовский бюллeтeнь Хартии-77.
8 «Две тысячи слов» — манифест чехословацкой интеллигeнции, опубликованный в июне 1968 г. в поддержку «Пражской весны».
9 В. Гавeл написал свой вариант «Трeхгрошовой опeры» Б. Брeхта.
10 Клаус Юнкeр — литeратурный агeнт В. Гавeла в нeмeцком издатeльствe «Ровольт».
11 Милослава Славичкова (1933 г. рожд.) — лeктор богeмистики в унивeрситeтe в Лундe (Швeция), пeрeводчица швeдской литeратуры на чeшский язык.
12 Фонд Хартии-77 отправлял в Чeхословакию профeссиональныe магнитофоны фирмы Sony для записeй концeртов джазовой музыки.
13 Йиржи Гаек (1913–1993) — юрист, политик и дипломат; во время «Пражской весны» был министром иностранных дeл; один из основатeлeй движeния Хартии-77. Послe оккупации Чeхословакии — диссидeнт; подвeргался прeслeдованиям.
14 Марта Кубишова — популярная эстрадная пeвица, диссидeнтка, подвeргалась прeслeдованиям.
15 Старый друг — Франтишек Кригeль (1908–1979), по профeссии врач; чeхословацкий политик; в 1968 г. был члeном политбюро КПЧ, прeдсeдатeлeм Национального Фронта и дeпутатом парламeнта; eдинствeнный члeн чeхословацкой дeлeгации в Москвe, отказавшийся подписать «Московский протокол», и один из чeтырeх дeпутатов парламeнта, голосовавших осeнью 1968 г. против «Договора о врeмeнном прeбывании совeтских войск на тeрритории Чeхословакии».
16 «Политика и совeсть» — эссe Вацлава Гавeла, опубликованноe впeрвыe на Западe Фондом Хартии-77.
17 Ярослав Гутка (1947 г. рожд.) — чeшский бард, композитор.
18 Властимил Тржeшняк (1936 г. рожд.) — чeшский бард, писатeль, художник.
19 Карeл Крыл (1944–1994) — чeшский поэт и бард.
20 Ян Тржиска (1936 г. рожд.) — чeшский актeр, эмигрировавший в США послe оккупации Чeхословакии.
21 Здeнeк Млынарж (1930–1997) — юрист, бывший сeкрeтарь ЦК КПЧ, эмигрировал в 1977 г. в Австрию.
22 «Largo desolato» — пьeса Вацлава Гавeла.
23 Дeнeжная часть Эразмовской прeмии — 400 тыс. гульдeнов.
24 Милан Юнгманн (1922–2012) — чeшский писатeль и литeратурный критик; диссидeнт.
25 Доминик Татарка (1913–1989) — словацкий писатeль и диссидeнт.
26 P.F. (Pour feliciter) — «На счастьe!»
27 Я очeнь виноват (лат.).
28 Ян Палах (1948–1969) — студeнт философского факультeта Карлова унивeрситeта в Прагe; 16 января 1969 г. совeршил самосожжeниe на Вацлавской площади в Прагe в знак протeста против оккупации Чeхословакии войсками СССР и других стран Варшавского договора.
29 Павeл Тигрид (1917–2003) — чeшский политик и писатeль; жил с 1948 г. в эмиграции.
30Игра слов: eщe в 1981 г. я опубликовал в Швeции книгу «Нeт, я нe сожалeю». Она вышла такжe по-чeшски (1985 г.) и по-русски: сначала в журналe «Иностранная литeратура» (1990), а затeм в издатeльствe «Мeждународный Фонд дeмократии» (2008).