Обзор круглого стола
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 37, 2013
Круглый стол вел профессор
Люблянского университета Макс Тайникар
(с 1993 по 1996 год министр экономики Словении). Открывая конференцию, он
пошутил, что «все мы тут министры», и в этом была лишь доля шутки, поскольку в зале
сидели многие бывшие российские и словенские министры-реформаторы. Он сказал
«несколько слов о транзите» — переходе из социализма в рыночную
экономику, капитализм. Улыбаясь, он сказал: «Все мы внесли вклад в социализм и
вернулись в капитализм. Мы сделали лишь вылазку, — нам не удалось создать
устойчивую систему справедливого и эффективного общества».
В экономике главный критерий — эффективность. Парето сформулировал несколько принципов эффективной экономики.
«Первый принцип — распределение товаров между потребителями; чтобы все товары были распределены правильно. Таково государство с плановой экономикой.
Мы в Югославии пытались добиться справедливости и эффективности с помощью рабочего самоуправления предприятиями. Не получилось. Плановая экономка не способна быть эффективной. В понятие эффективности входит и минимизация расходов, а планово-распределительная экономика не может этого добиться, она расточительна. Я жил и работал в период, когда у нас надеялись на самоуправление предприятий. Я увидел неэффективность самоуправляющихся предприятий. Там было много проблем. Можно ли добиться максимизации прибыли при самоуправлении рабочих? Какой оптимальный размер предприятия? Есть ли у него интерес к росту? Вообще, есть ли у экономики, построенной на этом принципе, стимул роста? О социалистических предприятиях говорили: это черная дыра».
Вообще, круглый стол получился уникальный; столько в нем участвовало крупнейших экспертов, реформаторов, людей, реально проводивших реформы в своих странах.
Андрей Нечаев, министр экономики гайдаровского правительства, и Яков Уринсон, министр экономики и вице-премьер в правительстве В.С. Черномырдина, Алойз Петерле, первый премьер независимой Словении. Профессор Богомир Ковач вспомнил Толстого, де «все счастливые семьи счастливы одинаково», и продолжал: «Но мы ведь все не так уж счастливы. История транзита — перехода от социализма многих государств ставит вопрос: сможем ли мы сформировать новую систему взглядов и ценностей; чему мы научились за двадцать лет, каковы были главные ошибки, какие их них были определены судьбой, какие — системой, какие — случайностью? В чем заключается проблема? В России социализм начался в 1917 году. Югославия вошла в социализм после Второй мировой войны. Мы начинали реформы почти одновременно, но с разных отрезков дистанции. Начало реформ показывает разделительную черту — то, что нас разделяло. Мы в 90-м году решили идти в Европейский Союз, в мировую экономическую систему. Ключевым моментом перехода из социализма было то, что ни социализм, ни капитализм не были одноцветны. Система Югославии сильно отличалась от системы СССР. Мы искали оптимальную систему; моделей в мире очень много. Нужно было не руководствоваться абстракциями и не пребывать в радужном заблуждении своей неверной позиции. Два транзитных перехода: драматический распад Югославии и распад СССР, произошедший в относительно мягкой форме. Но он оказался и наиболее неопределенным и проблематичным, с точки зрения дальнейшего развития. Остальные государства гораздо легче отказались от социализма.
Россия Путина последние десять лет с политической точки зрения идет по китайскому пути (во всяком случае, с оглядкой на него). Есть такой подход, что социализм в ХХ столетии был случайностью, отклонением развития, а капитализм — результат неуклонного последовательного развития, воли и интеграции ценностей … Система ценностей была недооценена; идея Единой Европы развивалась постепенно. Мы ошиблись в самом начале, мы не прониклись ценностями Единой Европы. Произошла некоторая недооценка моральной стороны переходного периода; мы не занимались ценностями. Впрочем, это крайне медленно меняющийся фактор. Мы говорили об универсализме рынка, но мир не состоит целиком из рыночных отношений. Рынка нет в семье, в любви, в дружбе, в патриотизме, в альтруизме… У нас было два пути. Горбачев, а еще больше Ельцин пошли по пути быстрых реформ; мы же пошли по пути Хайека, по пути постепенных реформ… Европа занялась сама собой и не интересовалась Россией. Россия не желала быть слишком связанной с Европой, но проявляла интерес, вначале очень активный, к развитию отношений. Европе удалось быстро изменить экономику и институты многих восточноевропейских государств, но Россией и постсоветским пространством она не занималась и не могла заниматься, поглощенная собственным расширением и трансформациями внутри.
Чему мы можем научиться из этого опыта? Где были наибольшие ошибки?
Мы слишком многое поставили на экономику и недооценили значение политики и ценностей — и оказались в трудной ситуации. Почему Словении удалось добиться успехов, о которых заговорили? У нас был «консенсус элит», все они хотели идти в Европу. Но у нас было коалиционное правительство, и в приватизации мы потеряли вожжи. Регулировать банковскую систему стало невозможно. Происходила олигархизация экономики и общества. Из новых членов ЕС мы считались одним из самых успешных государств. Но мы недооценили важность управления приватизированными предприятиями.
Марк Тайникар сказал: «Все мы здесь присутствующие, были министрами, поэтому надеюсь, что меня поймут. Если бы я был диктатор Словении, я бы сразу определил приоритеты, но в демократическом обществе процесс согласия достигается медленно, годами. Экономика нуждается в том, чтобы перед ней была проделана политическая работа. Очень многое, необходимое обществу, рынком не учитывается и не обслуживается: культура, образование, социальная помощь, медицина, наука… Замены государству нет. Социальная система не была и не могла быть эффективной. Но политика не экономика, она определяет порядок и очередь приоритетов. Даже самые либеральные экономисты признают, что государство должно выполнять свои функции…»
Профессор Йоже Менцингер описал ситуацию, сложившуюся в словенской экономике (его статью, специально написанную для нашего журнала, мы печатаем в этом номере).
Андрей Нечаев, министр экономики в гайдаровском правительстве, бывавший в Словении вместе с Гайдаром, тоже говорил об устойчивых мифах, сложившихся вокруг российских реформ и не позволяющих реалистично оценить их. Первый миф: что Гайдар и его команда развалили советскую экономику, великую экономику великой державы. Но она развалилась сама, полностью — экономика, финансовая, политическая и государственная система. Второй миф, бытующий и сейчас в политических кругах многих стран: будто бы реформы можно проводить мягко, а общество можно убедить их поддерживать. Что существует политика, подготавливающая реформы — это тоже миф; реформы проводят тогда, когда уже невозможно их не проводить, и жизнь общества далеко не сразу становится лучше, а может и не стать лучше для больших социальных групп.
Борьба с парламентом принципиально отличает российские реформы от восточноевропейских. Вам прощали ошибки, нам не прощают до сих пор ничего — ни ошибок, ни достижений. Россию отличало и отличает отсутствие консенсуса элит, глубокий раскол в обществе.
Приватизация началась значительно раньше, чем пришло правительство Ельцина–Гайдара. Это была не приватизация, а расхищение государственной собственности управленцами.
Яков Уринсон, заместитель председателя правительства, министр экономики России (1997–1998 гг.), говорил об уроках гайдаровских реформ и о сегодняшних проблемах и задачах России. (См. его статью «Снова дует ветер перемен» в очередном, 38-м номере журнала).
Яков Уринсон сказал, что анализируя ход и содержание экономических реформ в России в 1992–1993 гг., следует учитывать, что они осуществлялись в экстремальных условиях. Время на подготовку к плавной экономической реформе было упущено. Конечно, было бы, например, хорошо до либерализации цен в январе 1992 г. накопить ресурсы для интервенций на товарных рынках, чтобы смягчить неизбежный ценовой шок. Но о каком накоплении ресурсов могла идти речь, если крупным городам страны реально грозил голод? Золотовалютные резервы страны на конец 1991 г. составляли лишь 65 млн долларов, внешний государственный долг был 81 млрд долларов, внутренний — около 16,5. Новых займов ни одна страна не давала.
А в это время правительство Ельцина–Гайдара должно было ни много ни мало построить основы новой демократической России.
Приведем цитату из статьи Якова Уринсона для «Вестника Европы», написанной на основе этого доклада для следующего тома журнала: «Родившееся в муках на месте Советской республики, демократическое государство в первые годы своего существования было недостаточно отстроенным. Его институты во многом формировались второпях и на ощупь… Сегодня приходится констатировать, что в 1991–1993 годах основные силы реформаторы сконцентрировали на экономике. Столь же глубоко и настойчиво включиться в преобразование других сторон государственной системы, на мой взгляд, не удалось. С первого дня не меньше, чем экономикой, следовало заниматься реформой судебной власти и правоохранительной системы.
Надо было лучше отслеживать реальные интересы вновь нарождающихся социальных групп населения и поддерживать формирование различных партий и движений. Надо было создавать и укреплять местное самоуправление, механизмы федеративной парламентской республики и институты гражданского общества.
За свои просчеты мы поплатились трагическими событиями октября 1993 года, реальной угрозой реставрации коммунистического режима во второй половине 1990-х годов и отклонениями от магистральной линии демократического развития в 2000-е годы…»