Перевод Жанны Перковской
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 37, 2013
|
Prekleti kadilci Kako bi bil naš svet prijeten, kako bi nam bilo lepo, kako drugače bi živeli, ko bi kadilcev ne bilo. Kako svobodno bi zajeli globoko v pljuča čisti zrak, če ne bi več sveta zastrupljal ta ubijalski gnus — tobak. Blaginja bi se razcvetela in mir in sreča vsepovsod in v bratski se objem bi združil trpinčeni človeški rod. Zato pobijmo vse kadilce, morilce, lopove, smrdljivce, te puhajoče svinjske rilce, ki uničujejo nam živce! Kaj gledaš, deček, me debelo? Kadilec sem, izmeček,
smet, življenje mi bo izpuhtelo
s strupenim dimom cigaret; zastrupljam zrak, ljudi
in sebe, zaradi mene ptice
mro – a ker sem lopov,
se mi jebe, kar je, kar b`lo je in kar bo. |
Проклятые курильщики
О, если б только мы могли курильщиков вонючий сброд навек смести с лица земли – сколь счастлив стал бы наш народ!
Дышал бы каждый чем хотел, когда б повержен был наш враг, растлитель душ, убийца тел – коварный, мерзостный табак!
Тогда б настала благодать, и мир, и счастье, и покой; спешил бы брата брат обнять – о, как воспрял бы род людской!
Так перебьем, объединясь, курильщиков, отребье, мразь, свиные рыла — не дадим им нам докучать угарным дымом!
Ну что уставился, малец? Да, я курильщик. Я подлец. И жизнь моя пуста и тщетна. Бычок. Окурок сигаретный.
Привык я все вокруг травить — пусть гибнут люди, звери, птицы… Я негодяй. Мне положить на все, что с нами приключится. |
Земля, эта зеленовато-голубая жемчужина Вселенной, — планета прямо-таки превосходная. Когда нас росистым утром пробуждает ото сна столь приятный уху птичий щебет, а вокруг кустятся и благоухают декоративные растения с похвальным намерением порадовать нам глаз и сердце, украсить наш рабочий день, из растроганных наших сердец сами собой вырываются вопли восторга: дескать, жизнь — это чудесный дар, мир прекрасен, все мы друг другу братья и сестры, и тому подобное. Конечно же, мы друг в друге души не чаем, и с чего бы нам друг друга не обожать, и чем дальше, тем сильнее мы возлюбим друг друга — нужно лишь немного потерпеть, пусть, наконец, на этом свете возобладает мир. В конце концов, он, то есть мир во всем мире, — есть самое горячее чаяние наших чад — они так искренне твердят нам об этом вновь и вновь, стоит только доброй тетеньке спросить, чего бы им хотелось получить к Рождеству или к Новому году. Во всяком случае, мне еще ни разу в жизни не доводилось услышать иного пожелания, кроме как «пусть Дедушка Мороз принесет мир всем людям на планете» или «чтобы не было войны». А значит, будущность готовит нашим миролюбивым деткам в светлом третьем тысячелетии огрооомную корзину дивных даров. И кое-что из этого уже можно хорошо разглядеть сквозь дырки в этой корзине. Например:
Не будет войн, люди придут к согласию и примирению, мир будет полон любви, хлеба хватит на всех, а голод, мор, жажда, насилие — все это станет лишь печальной памятью о прошлом. Добрые дядечки политики, отцы наши родные, сообразят, что пришла пора действовать на благо человечества. И это человечество своими здоровыми, сильными легкими будет глубоко вбирать свежий воздух, пить кристально чистую воду из безупречно-прозрачных криниц, рек и озер этой голубой планеты. Там и сям будут раздаваться веселые песни, поэты будут славословить совершенство бытия, и, как уже было сказано, исчезнет всяческое насилие, а прежде всего не станет и курильщиков.
Хотя, возможно, все будет несколько иначе. Быть может, люди продолжат взаимное истребление, будут смертно биться друг с другом во имя Христа и Аллаха, или по причине различного цвета кожи, или вести бои из-за ослиной тени; каждый клан постарается опередить другой по численности армии, и, хотя все официальные рожи озаботятся рождаемостью, людей будет все больше и больше, а места все меньше, и потому потребуется больше войн и трупов. То, чего не погубят войны, одолеют новые, окрепшие, устойчивые к антибиотикам вирусы и бактерии, которые проредят человеческие скопления, не тронутые радиоактивностью; растительность завянет, звери околеют, мир будет загажен до предела — но останется незыблемым одно: курильщиков в нем не будет.
Сквозь щели корзины с дарами грядущее толком не рассмотреть, но тем не менее:
Быть может, войн и в самом деле не будет, и на планете воцарится мир. О бойнях, жажде, голоде и море не останется и воспоминаний. Воздух снова очистится, растительность пустится в буйный рост, звери будут беспрепятственно плодиться и размножаться, — короче, планета вновь станет голубой жемчужиной Вселенной, а мир опять будет беспредельно прекрасен. И, разумеется, курильщиков в нем уже не будет.
Равно как и некурящих.
Но пока что мы еще здесь. Как те, так и эти. Одним из нас другие, то есть курильщики, вонючки, вредители и вообще виновники всего, сильно действуют на нервы, да и нас, курильщиков, те, иные, тоже раздражают все больше. Тем более что наша мораль полностью расшатана. И мы уже по причине собственной злонамеренности не стремимся умирать столь часто и скоропостижно, как приличествовало бы по их представлениям о справедливости. Гуманные белые халаты, которые сами — в большинстве случаев сразу после свадьбы — бросили курить, антиникотиновые общества и ассоциации талдычат, что Господь приберет нас в момент, и изумление их просто неописуемо, если рак легких уносит жизнь кого-то из убежденных противников табака… Ага! Значит, человек помер вследствие пассивного курения! Безвинно! Наверняка его безызъянный организм регулярно отравлялся кем-то из нас, пребывавших в непосредственной близости…
То, что мы, табачники, чума, проклятие и зло рода человеческого, уже давным-давно и неопровержимо доказано, и любое возражение — не что иное, как подлая провокация. Ведь курильщиков совсем не заботит, что их ядовитые выдохи сгущаются над городами и образуют липкий смог. Их не волнуют черные маслянистые пятна смолы, извергнутой из прокуренных легких, расползающиеся по всей площади побережья нашего синего-синего моря. Гибнут морские птицы, вымирают киты, черепахи кончают жизнь самоубийством; дымовые кольца сгущаются в зловещие тучи, из которых моросят губительные кислотные дожди… А они спокойно выдувают в небо струи табачного дыма и тем самым высверливают в нем пагубные озоновые дыры. Курильщики — это беспардонная сволочь. Стоит только посмотреть на толпы больных в убогих больничных халатах и стоптанных больничных шлепанцах, что сбиваются в стаи у входа в Клинический центр и затягиваются своими смердящими сигаретами на пронизывающем зимнем ветру. Они нарочно выползают из своих больничных коек и ковыляют вниз с самых верхних этажей, чтобы подразнить некурящих прохожих и заразить их дурным примером. Да, они кашляют все сильнее, и так им и надо, но ведь умирают отнюдь не столь быстро, как можно было бы ожидать и желать.
Курильщик способен на автобусной остановке в присутствии живых человеческих существ спокойно присесть на скамью и закурить сигарету. И его не смутят даже свирепые взоры соседей — здоровых, сознательных, лишенных дурных привычек. Он выдувает дым в неоскверненный воздух павильона, где находятся — подумать только! — и дети, и даже беременные женщины. Уже это само по себе кошмар, но ведь злодеяние ширится. Ядовитые выбросы беспрепятственно проникают в живот беременной и всасываются плодом, который, беззащитная жертва, также обретает зависимость и родится латентным курильщиком. Он будет вопить до тех пор, пока ему не сунут в ротик соску, форма которой напомнит ему сигарету.
Всмотримся в ужасающие рентгеновские снимки легких — таких же, как наши! Можно без труда представить себе, как они медленно, лениво, мучительно сокращаются, когда по их альвеолам струятся пузырящиеся смолистые потоки. А вот легкие некурящего — нежные, розоватые, красотища неописуемая, по ним, подскакивая и лопаясь, несутся прозрачные пузырьки чистого воздуха. Ну не радость ли, не загляденье? Да, мы знаем — здесь нужно испытать шок, это наша моральная обязанность, но отчего же мы не потрясены до глубины души, отчего не осознаем: мои легкие — не только мои, они общие? Мои легкие — это собственность моей родины, моего народа и тех, кто выступает от его имени. А если придется давать отпор внешнему врагу? Как я буду это делать, если у меня такие легкие, что любой подъем вызывает кашель и одышку?
Почему мы не потрясены, хотя бы настолько, чтобы с отвращением выбросить едва початую пачку сигарет и заречься навсегда? Что с нами? Что с нашей волей, с уважением к неприкосновенности жизни, которая до сей поры не вызывала сомнений у современного человека? Почему не роняем слезу, когда любимый спортсмен бодро клянется с телеэкрана, что больше никогда, ну никогдашеньки не закурит? Нееет… Сухие, выжженные, тусклые глаза курильщика не оросятся слезой даже у могилы, когда безутешный родственник покойника вдруг скажет: «Непостижимо… Он же сигареты в рот не брал!» А обличающие картинки, которые наши отпрыски рисуют в детском саду? Те самые, на которых мы изображены черными чудовищами, изрыгающими черные клубы дыма, от которых солнышку тошно? Неужто у нас в груди камень, а не сердце?
Да. Камень. Только так можно объяснить все это. Никотин — это наркотик, да будет вам известно. И, как любой наркотик, никотин разрушает личность курильщика, душит в нем социальное чувство, приводит к душевной глухоте, подтачивает мораль, иссушает сердце и вообще ведет к оскотиниванию. Зависимость от сигарет, и это уже доказано многочисленными психологами и психиатрами, а также докторшами социологии и прочими хортикультуристами, существенным образом не отличается от героиновой зависимости, пристрастия к метиловому спирту и каннибализма, и, таким образом, курильщик медленно, но верно превращается в личность преступного склада.
Давайте же закурим последнюю — как мы это уже не раз делали, и обратим свой взор на себя.
Нам уже говорилось, и не единожды, что каждый вздох курильщика может стать последним. И вот, изрыгнув с утра кошмарный сгусток мокроты, мы потом своими насквозь прогнившими легкими дышим тем же воздухом, что и карапузы в детском саду, который отстоит от нас не далее чем на шесть километров. От нашего дыхания вянут цветочки, блекнет трава, замолкают осипшие птички, помрачается красно солнышко, занавешенное густым дымом…
Но… Курильщик ответит в лучшем случае циничной фразой и хриплым хохотком. Где уж курильщику как следует вглядеться в свое нутро. Ну что ж, тогда обратимся хотя бы к истории нашего мира, к стародавним временам. Может, хоть это на нас подействует. Давайте же перенесемся через несколько временных поясов и попытаемся представить начало всего, когда ничего еще не было.
Итак, сначала не было ничего, потом Богу показалось, что если ничего нет, то это ни на что не похоже, и Он сотворил небо и землю. Надежные источники свидетельствуют о том, что посмотрел Он и увидел, что это хорошо, а значит, никаких неуместных замечаний это не вызывает.
И вот, значит, сотворил Он свет и тьму, после чего узрел, что свет — это хорошо, и отделил его от тьмы. Так получился день, а поскольку ночью было темно, то Он создал два больших источника света, которые перемещались по небу, и, увидел Он, понимаешь, что это хорошо — то, что Он сделал. Однако на тот момент все еще почти ничего не было, и только Дух Божий носился над водами. И в это время стряслась одна существенная неприятность, а именно: некоему ангелу взбрело в голову, что он богоравен, и он восстал против Бога, то есть обратился в черного сатану. Ну, и поскольку земля уже была создана, Бог-создатель запихал его поглубже к центру новой планеты, и с тех пор сатана, или черт, пребывает там в геенне огненной и помышляет об отмщении, как, впрочем, и любая оппозиция. И соратники его, мятежные ангелы, тоже почернели и превратились в чертей. Они и ныне беснуются там внизу. Бог-творец же созидал целую неделю, каждый день что-то новое, и так возникал мир. А черт в подземелье бил хвостом, подогревал в себе обиду и ненависть, долбился рогами в горные породы, да так, что вся земля дрожала, крушились горы, и реки выходили из берегов. Но Бог-творец был настолько увлечен, создавая флору и фауну, что ему и дела не было до козней дьявола. И вот в самый последний день, когда Он лепил из глины человека, этот непрестанный дьявольский дебош все-таки вывел Бога из себя, и Он, несмотря на то, что, как правило, ошибок не допускал, вдруг как-то рассеялся и приделал Адаму одно лишнее ребро. И только Он по завершении всей работы еще раз глянул на все содеянное и хотел сказать, что это хорошо, как вдруг заметил, что Адама при ходьбе как-то странно заносит в сторону и что он заваливается вбок. Ну, а поскольку Бог был всеведущ, то сразу и понял, почему. И вот Он вынул у Адама одно ребро и быстренько сваял из него нечто убогое, что потом оказалось женщиной, еврейское название которой означает ущербного мужчину. Эта поделка должна была составлять Адаму компанию, подчиняться ему и молчать, пока ее ни о чем не спрашивают.
И вот Бог-творец водворил эту первую пару людей в райский сад, называемый Эдем. Здесь царили покой и блаженство, и лев ложился рядом с ягненком, и лиса состояла в дружбе с курицей. И вот на седьмой день Бог прилег отдохнуть, это был как раз седьмой день, ему хотелось провести выходной так, чтобы его, Бога ради, никто не тревожил.
Обстановка в раю была райской, но злой дух не был бы злым духом, если бы не воспользовался тем, что Бога одолела дремота. Он тут же превратился в пеструю такую змейку и, пресмыкаясь, вполз в рай, где Адам безмятежно дрых, в то время как творение по имени Ева с любопытством озиралось по сторонам, поскольку было женщиной.
И тут Ева видит в кроне древа познания такого яркого гада, а тот виляет-извивается по ветвям, а в пасти держит роскошное яблоко. Ну, продолжение всем известно. Однако же в некоторых апокрифах упоминается не яблоко, а некий продолговатый предмет, который якобы был в пасти у змея. Причем с одного конца этот предмет дымился. Как бы то ни было, Ева предалась греху первая и втравила в него Адама. И тут является разъяренный херувим с огненным мечом и сталкивает сначала бесстыжего змея в адову пропасть, а затем выгоняет человеческую парочку из рая. Конечно, Адам попытался выкрутиться, вопя: «это она мне дала, это женщина виновата!» — но… не помогло. И были они изгнаны в долину слез, и пришлось им и их потомкам делать все в поте лица своего. Из тех же источников следует, что с тех пор в раю повсюду развешаны таблички с перечеркнутой сигаретой и надписи: «У нас не курят!», а на вратах рая имеется вывеска о том, что курильщикам и собакам вход воспрещен.
Сатана, разумеется, пришел в полный восторг. Он злорадно хохотал, и на поверхность земли пробивались все новые и новые вулканы и сероводородные источники, из которых с веселым шипением вырывался ядовитый пар. Кроткие доселе динозавры, плеврозавры, бронхозавры и прочая ползучая тварь стали превращаться в грозных драконов, ибо они регулярно ходили подышать вулканическим дымом и сернистыми выбросами, а потом всю эту гадость изрыгали с языками пламени на людей. Какое мнение сложилось с той поры у человечества о драконах, объяснять не надо. Вполне заслуженное.
Ведь дракон — это один из наиболее древних продуктов зависимости от курения. Совершенно асоциальное существо, наглое и не обладающее культурой чувств. Мало того, что эти гады морили едким дымом всяких там зайчиков-зверюшек, так нет, они все чаще набрасывались на юных дев человеческих, одурманивали их своим дыханием, а потом с наслаждением поедали. Уже и тогда среди людей выискивались герои, которые и сами были не прочь заполучить ту или иную красотку, и вот добирался такой молодец с палицей до драконовой пещеры. И случалось порой так, что дохнет на него дракон дурманом раз, дохнет другой да третий, а потом стоит этот герой и ждет-пождет четвертого, пятого раза, и уж не помнит, почто пришел. И как бы горько ни рыдала девица в драконовом логове, но дракон огнедышал, мóлодец ловил кайф, а история знай себе шла вперед.
Но и девы в те времена тоже разные бывали. Так, например, те, которых дракон не употребил, все же чувствовали себя опозоренными и, прижав к своей девичьей груди четки, подаренные матерью, бросались в пропасть. Но был и целый ряд таких, к стыду которых следует признать, что им разные там драконовы штучки пришлись настолько по нраву — а в особенности его дыхание, — что жить без всего этого они уже не могли. Излишним будет упоминать о том, что святой Георгий один лишь только раз прибыл вовремя, чтобы отбить невинную царевну, перед самым «вот-вот», и то вопрос, а не запросилась ли бы сама царевна впоследствии обратно, к дракону, потому что у святости есть одна отрицательная черта — если в ней пребывать слишком долго, то это становится утомительным.
К счастью, все эти перепончатые чудища продержались не так уж и долго. Они были настигнуты неминуемой судьбой курильщиков — их изрубили на мелкие кусочки. Атмосфера очистилась, большинство вулканов худо-бедно угомонилось, а у девушек с годами прибывало ума, они становились верными женами, матерями и тещами, при этом последние утоляли свои порочные желания, и в особенности желание почесать язык, жуя корешки аира.
Но не надо думать, что при всем при этом дьявол там, в аду, сладко спал-почивал. К нему тоже относится известная поговорка про вороватого кота, от которого прячь подальше кринку, особенно когда он дремлет. И вот эта скотина, смежив вежды, тем временем раздумывала, как бы сгрести весь мир под свою сатанинскую власть. И придумал. На этот раз он выбрал для эксперимента часть света, населенную языческими племенами, и там заронил семена чертова зелья. Как и любая сатанинская трава, этот вид замечательно прижился и быстро ширился. И поскольку язычники, как это водится, в особенности восприимчивы ко всему дурному, они начали это зелье жевать, готовить из него дурманное варево, жечь его и всасывать в себя через тростинки его дым.
Затем, где-то в конце пятнадцатого века, некий честолюбец по имени Колумб поплыл через моря-океаны открывать Америку. Открывал он ее, значит, открывал, как вдруг плюхнулся прямо в самую гущу индейских туземцев, и что же он видит? Сидят они себе и выдувают какие-то сизые облачка из таких тонюсеньких трубочек. А поскольку юноши по своему характеру весьма сходны с представителями собачьей породы терьер, которые суют свою морду в любое постороннее им дело, то и Колумб не смог удержаться от того, чтобы и самому не попробовать этот пресловутый табак. В том-то и была его беда, равно как и горе многих последующих поколений. Потому что его последователи, которым он хвалился своим новым открытием, тоже не смогли устоять перед табаком. Они все чаще посещали Американский континент с благим намерением осчастливить несчастных дикарей плодами высокоразвитой европейской цивилизации, а именно шнапсом и светом истинной веры, попутно направо и налево рубя хозяевам головы и вывозя их серебро, золото и самоцветы. А если твердолобые индейцы противились крещению или полагали, что такая штука может даваться даром, то они жестоко ошибались. В данном случае белым завоевателям пришлось втолковывать им, что бесплатных благословений не бывает, и плату они при этом взимали по своему произволу. Ведь дикари слишком медленно приходили к пониманию того, что сребро и злато способны лишь создавать проблемы и причинять зло, поскольку они самому дьяволу дают власть над бессмертной душой человеческой. Но язычники порой бывают невероятно упрямы и себе на уме, и плевать они хотели на миссионерские обещания райской жизни после кончины. Случалось им и весьма неучтиво снимать скальпы с голов отдельных миссионеров, и это вместо того чтобы примириться с тем фактом, что богач и есть тот самый верблюд, который лезет сквозь игольное ушко в царство небесное. Все это уже не было ни на что похоже, и у большинства индейских недоумков до сей поры нет четкого представления о верблюдах; некоторые из них и сегодня связывают это понятие с надписью «Camel» на сигаретной пачке.
Одним словом, сатана довольно потирал руки и раскатисто хохотал каждый раз при виде очередного полощущегося на ветру скальпа бледнолицего. Однако же и он вскоре хорошенько получил по мордасам от тех же самых доблестных европейцев, которые всю эту языческую гадость, всех этих непристойных золотых идолов, да еще колечки, колье и другие примитивные побрякушки, увешанные рубинами и аметистами, сапфирами и смарагдами, наконец-то поместили в надежное и надлежащее место, а именно — в сокровищницу самого папы римского, где они пребывают и поныне, аминь.
Ну а поскольку, как об этом уже упоминалось, этой отъявленной индейской шушере не было свойственно ни малейшее чувство благодарности к белым благодетелям, равно как и желание проявить элементарное радушие и уступить им свою территорию, то слово вновь взяли сабли, ножи и мушкеты. Таким образом, именем Божьим пришлось пролить немного крови, чтобы одержало победу благое дело христианства, которое помогло собрать индейцев в безопасном месте, в этих прекрасных и гостеприимных резервациях, где они проживают и по сей день, и забот не знают, и в ус себе не дуют.
Но сатана, разумеется, никогда не унимается — на то он и сатана. Под оглушительный набат колоколов на звонницах соборов, возведенных на фундаментах бывших языческих храмов, сей благословенный дым возносится из кадил ввысь — однако это совсем не тот дым, не услаждает он обоняния дьявола, и тот когтями затыкает себе остроконечные уши и твердит: «Ну, погодите, голубчики, уж вы у меня дождетесь…» И голубчики дождались.
Дело в том, что голубчики и сами вдыхали тот злополучный табачный дым, что курился из индейских трубок мира… или совсем наоборот. Таким образом, вначале было отчасти пассивное, отчасти активное курение. Так, некий сеньор Гарсиа Гомес Гонсалес де Толедо, устав подбирать те крохи, которые представляли собою клады инков, майя и ацтеков, где-то там в Мексике забрел во дворец великого вождя Монтесумы. Монтесуму не случайно изображают в виде змеи-убийцы, которая колдовски обросла перьями, с тем чтобы выдать себя за голубя мира. Хитрый Монтесума, страстный курильщик, раскидал по всему дворцу едва начатые пачки сигарет, подле которых руке навстречу тянулись золотые зажигалки, инкрустированные драгоценностями, а дорогостоящих пепельниц вокруг было и не счесть. И не удивительно, что доверчивый юноша Гарсиа Гомес Гонсалес де Толедо вскоре беззаветно предался этой привычке. Он-то думал: а что в этом такого?.. Устрашающих белых халатов тогда еще и в помине не было, равно как ни обществ противников курения, ни различных клубов по отваживанию от дури, а до этого самого закона, который подкаблучниками всего мира был столь молниеносно принят, было еще ой как далеко. Итак, Гарсиа Гомес Гонсалес де Толедо радостно курил, вдыхал, обонял, жевал и хлебал ядовитое табачное зелье, и когда его белые друзья гостили у него во дворце этого злокозненного Монтесумы, то мерзкое пристрастие овладевало и ими. В конце концов зелье было занесено в Европу, и некоторые несознательные люди стали его сажать, растить и множить. К тому же вдруг появились слухи, будто бы табак лечит множество болезней.
Кстати сказать, легковерный Гарсиа Гомес Гонсалес де Толедо весьма трагическим образом и сам стал жертвой табака. Как раз в тот момент, когда он склонил свою кудрявую голову к зажигалке, от которой прикуривал, эх, последнюю сигарету в своей жизни, вдруг раздалось: вжжжик! Это подлый Монтесума отрубил ему кучерявую башку, старательно упаковал ее и еще тепленькую послал в Европу по адресу невесты Гомеса — Исабель де Соуза. Вскрыв обертку и обнаружив голову милого, да еще с сигаретой в зубах, девчушка издала душераздирающий вопль и упала в обморок. Когда ей распустили корсет и дали понюхать солей, она присмотрелась и увидела, что сигарета вправлена в мундштук из чистого золота и украшена топазами. Лишь это дало ей сил пережить шок, но радости она больше никогда в жизни не познала.
С тех пор табачный дым стал коптить европейский воздух, белые шторки, вязаные салфеточки и розовые легкие ни в чем не повинного населения. И тогда на придворном балу появилась графиня, которую звали Эдельтрауде Руффе. Весь вечер прогрустила она в углу залы, нервно обмахиваясь веером из страусиных перьев, потому что никто не хотел идти с ней танцевать: все ее лицо, шея и грудь были покрыты преотвратными лишаями. Те, кто знал ее поближе, утверждали, что такими же лишаями она пошла везде-везде. И этот косметический дефект доставлял бедной Эдельтрауде массу страданий, кроме того, ее мучил невыносимый зуд по всему телу, и она весь день напролет чесалась специальным скребком. Понятно, что женихи не очень-то стремились просить ее руки.
Она же долго дожидалась того, кто мог бы оценить ее внутреннюю красоту, потом отчаялась и решила уйти в монастырь святой Куммернис. Там, в монастыре святой Куммернис, было возрадовались, поскольку мать-настоятельница понимала, что девушка сия вольется к ним со своим нешуточным приданым. Но именно в то самое весеннее утро, когда Эдельтрауде собиралась вверить свое девичество жениху небесному, нечистый в своем подземном логове приоткрыл один глаз.
Он направил к Эдельтрауде Руффе своего посланника, хитроумного кривоносого чертяку, облаченного в лекарский халат. Тот нашептал ей на ухо, что недуг ее не есть неизлечим. Эдельтрауде отстранила от уха кружевную белую вуальку и прислушалась. Просто нужно три раза в день омываться табачной кашицей, шептал ей злой дух, и кожа за неделю станет чистой и гладкой, что твоя роза. При этом якобы полагается каждый раз произнести: «do ut des»1, трижды сплюнуть через правое плечо и добавить: «do ut facies»2. Эдельтрауде унеслась в свои покои и стала лечиться так, как ей было подсказано. При этом бедняжка, разумеется, без задней мысли проговаривала сии кошмарные слова, тем самым вручая свою душу дьяволу. Она и впрямь весьма скоро исцелилась и засверкала во всей своей графской красе, при этом совсем забыв о своем обете монастырю святой Куммернис. К ней теперь сватались самые красивые и богатые женихи, и в конце концов она вышла замуж за видного из себя военачальника. И была у нее целая куча дочек, одна другой краше, и кожа у них была просто загляденье, потому что мамаша с детства ополаскивала им личики табачной жижей. Излишне упоминать о том, что вся семейка этого воеводы курила как заведенная, так что слуги едва успевали опорожнять пепельницы. Вследствие этой более чем странной истории графские потомки чуть ли не все состояние выложили за индульгенции, чтобы вызволить родные души из чистилища, а один из отдаленных отпрысков жив и по сей день и возглавляет весьма продвинутое общество борцов с курением; за всю свою жизнь он ни разу не попробовал сигареты, однако унаследовал от своей прапрапрапрабабки тот неотвязный лишай. Но разве это помеха — он-то понимает, что о человеке судят по его внутренней красоте. Кроме того, он и сам женат на особе, которую вряд ли стоит при свете дня выпускать на люди.
Но если бы только Эдельтрауде Руффе! Таких псевдоисцелений сатана подстроил по Европе целую кучу. Некий Йиндра из Смрдовлиц, что в Чехии, лавочник по роду занятий, выращивавший репу, иначе именуемую брюква, чудесным образом излечился от заикания, употребляя табачную настойку, и с тех пор на базаре громко и внятно воспевал свою брюкву. Люди ее старательно скупали, Йиндра быстро разбогател, четверо его сыновей смогли выучиться и стать врачами. Все четверо успешно лечили народ вытяжками из сока табачных листьев, а один из них особо прославился тем, что в качестве средства от заложенности носа выдувал в лицо человеку целую горсть нюхательного табаку. Очнувшись, пациент еще целый месяц с легкостью сморкался в щепоть или в рукав, а также громко чихал прямо в лицо своим ближним, за что те его любили еще крепче. Старик Йиндра со всем своим семейством тоже прожил жизнь завзятого курильщика, внося свою лепту в загрязнение окружающей среды, свидетельством чего могут служить закопченные фасады домов той эпохи.
Табачная чума неумолимо разрасталась. Ни с того ни с сего в середине шестнадцатого века некоему английскому сэру Ралефу втемяшилось в голову отправиться в Северную Америку и там основать первую английскую колонию. Сказано — сделано, поехал он, и колонию основал, и назвал ее в честь своей королевы Елизаветы, которую с целью сокрытия ее сомнительных шашней прозвали «королевой-девственницей». Сэру Уолтеру сия дева, видимо, так запала в сердце, что с тех самых пор этот край прозывается Вирджинией; табаку там посадили немерено и, конечно же, припахали к обработке широко раскинувшихся табачных плантаций привезенных издалека негритянских рабынь, с которыми обращались примерно так же, как противники табака хотели бы обращаться с нами, курильщиками. Но, как уже говорилось, девы еще со времен драконов были всякие, и одной из таких была как раз королева Елизавета-Вирджиния. Она совсем не стеснялась сунуть себе в рот чертову цигарку и презрительно выпустить прямо в лицо сэру Уолтеру в самом буквальном смысле королевское облачко дыма. И, как свирепо ни щипала ее за локоть приближенная фрейлина леди Гризельда, результатом было всего лишь то, что королева немедля ввела в моду платья с широкими рукавами на плотной подкладке, так что придворной даме ущипнуть ее уже было не за что. Бедняжка стала хиреть и таять, и виною тому были не только непробиваемые рукава королевы, но и то пассивное курение, которому Гризельда непрерывно подвергалась, находясь рядом; короче говоря, неким серым утром леди, хрипло кашляя, отдала концы на заре своей семидесятой весны. Исторические документы утверждают, что бесчувственная королева на похоронах своей фрейлины не пролила ни слезинки и при этом нон-стоп курила, а после загасила окурок о Гризельдин надгробный камень.
За всеми этими бесстыдствами уже довольно долго наблюдал со стороны зловещий зритель, помечая в своем блокнотике то, что ему могло бы пригодиться в дальнейшем, когда взбалмошную Елизавету приберет к себе черт, а он займет королевский трон. Этот тайный недоброжелатель был не кто иной, как принц Яков, действительно унаследовавший трон в начале семнадцатого века. Уже на церемонию коронации принес он кондуит Елизаветиных грехов и в первое утро своего владычества издал строгий закон, запрещающий потреблять табак в какой бы то ни было форме. Из дворца сразу же исчезли все пепельницы, а на каждом столбе, столбике, на воротах и дверях, на окнах и бойницах им были собственноручно расклеены флаеры с перечеркнутой сигаретой и надписью: «У нас не курят».
Он решил также написать книгу, и она была написана. А поскольку он был королем, то ее тут же издали и снабдили самыми хвалебными рецензиями. И вот что пишет доблестный король Яков Первый:
«Курение — это привычка, мерзкая глазу, невыносимая обонянию, вредная для желудка, опасная для мозга и легких; черный, смрадный табачный дым — не что иное, как исчадие адовой пропасти». А поскольку наиболее ретивые противники женского племени искони прикрываются собственной о нем заботой, то и он выразил обеспокоенность тем, чтобы сей гнусной привычке не поддались слабые женщины — они, как известно, гораздо восприимчивее ко всякой дряни. А ведь это может повлечь за собой самые скверные для них последствия, ибо «кому же захочется взять в жены столь дурно пахнущую женщину».
Но книга его была далеко не самым страшным наказанием. Яков ввел все мыслимые и немыслимые санкции. У курильщиков перво-наперво отбирали имущество, затем некоторые из них навсегда выдворялись за пределы страны, а остальных заточали в тюрьмы, пороли, четвертовали, кроили из их спин ремни, резали им носы, усекали головы — одним словом, для борцов с курением настали золотые времена. Умы всей Европы стали подвергать курильщиков истовым гонениям. В Германии некий прославленный ученый муж написал, что эти несчастные «разводят у себя во рту и в гортани очаг, на котором воскуряют фимиам дьяволу», а в Швейцарии и вовсе решили, что перед лицом Божьим курение сигар есть такой же грех, что и прелюбодеяние — и это задолго до приключения Моники Левински.
Время барочного расцвета принесло новые цветы зла. Немало прилежных студентов наивно полагают, что великий Мольер был гением; на самом же деле это был совершенно отъявленный тип, и не только потому, что не гнушался таким недостойным делом, каким был и по сю пору остается театр. Самым вопиющим был тот факт, что Мольер курил все, что ему подворачивалось под руку, — трубки, цигарки, самокрутки, жевал омерзительные табачные катышки и оплевывал вонючим жмыхом все вокруг себя — да так, что порой летело и на дамские кринолины. Он нюхал табак и чихал собеседнику прямо в глаза! К тому же он написал аморальнейшую пьесу «Дон Жуан», где возмездие настигает главного негодяя лишь на исходе целого вечера разврата, и то потому, что мертвый Командор восстал из гроба, разбуженный отвратной табачной вонью. Он восстал и даже, более того, ожил в той степени, кою странно ожидать от покойника, если только он не был всю свою жизнь убежденным противником курения. И тогда он сцапал Дон Жуана и запихнул ему в глотку тот самый косяк, отчего герой и задохнулся, сиречь был низвергнут в черную дыру преисподней — есть от чего воспрянуть публике при этой сцене! И не надо думать, что его подручный, эта сволочь Сганарель, был сколько-нибудь лучше! Уже в первой картине первого действия этой гнусной пьесы Сганарель — ха, держа табакерку в руке, выдает: «Что бы ни говорил Аристотель, да и вся философия с ним заодно, ничто в мире не сравнится с табаком! Табак — это страсть всех порядочных людей, — утверждает этот мерзавец, — а кто живёт без табака, тот, право, жить не достоин. Табак не только дает отраду человеческим мозгам и прочищает их, он наставляет души на путь добродетели и приучает к порядочности. И если уж кто нюхает табак, — продолжает свой трёп Сганарель, — с какой предупредительностью он угощает им и с каким радушием предлагает его направо и налево! Тут даже не ждешь, пока тебя попросят, ты сам спешишь навстречу чужому желанию, — вот каким порядочным и добродетельным становится всякий, кто нюхает табак!» А какие камни он бросает в огород стоической доньи Эльвиры, которая докучает его хозяину просьбами избавиться от табачной зависимости: дескать, от ее приезда в этот город будет мало проку, и лучше бы ей было не двигаться с места!
А клубок истории все катился и катился, по пути разматываясь. С момента введения табачной монополии гонения на курильщиков с поразительной быстротой улеглись, и беспокойство за них — тоже. Конечно, безграничное презрение, которое некурящие не скрывают от дымящей швали и ныне, осталось, но привычка рубить головы и четвертовать сошла на нет. Многие об этом сожалеют, но старых добрых времен так сразу не возродить… Хотя… как знать.
Но уже и в те времена не обошлось без досужих добрых душ, которые пытались спасти людей от табачной напасти. Ясно — какой хозяйке приятно обнаружить окурок, запеченным в штруделе или засунутым под подушку. Кроме того, табак был отнюдь не дешев, и на добытые нечеловеческим трудом деньги можно было купить что-либо гораздо более полезное — например, новую ленточку на чепец или, скажем, щипцы для завивки. Сначала дамы пытались разобраться по-хорошему — ведь и курильщику рубишь голову только раз, после чего ты уже вдова. Посему они слушались советов разных знахарей и ведуний, утверждавших, что если подмешать в табак измельченные волосы, ногти и сушеный птичий помет, то результат гарантирован. Курильщикам добавляли в суп толченых слизней, семена паслена, тараканов, малафейку и тому подобные панацеи, но ничто не помогало — дымилы продолжали дымить и осквернять окружающую среду. Тогда родилась песенка, впоследствии ставшая шлягером и таковым остающаяся. Она проста: «А может, хватит?» В первом варианте она звучит так: «А может, хватит столько курить?», а во втором — «А может, хватит курить?» Исполняется порою тихо и нежно, возвышаясь местами до оглушительного визга. Однако в двадцатые годы двадцатого века, несмотря на все противодействие, началось именно то, чего так боялся заботливый монарх Яков Первый, а именно: массово стали курить женщины.
Первая волна этого ужаса захлестнула мир на рубеже веков, одновременно с нашествием своевольных суфражисток, которые, прикрываясь борьбой против нищеты рабочих окраин, просачивались во все поры жизни общества. Не вынимая из клюва цигарки, они чирикали о неких неслыханных правах, которые якобы полагаются их «слабому полу». Мотались с дурацкими плакатами, раздавали бесстыдные листовки и гоняли на велосипедах, отринув при этом корсеты и накрахмаленные нижние юбки. Женские добродетели стали истаивать, как снег на солнце. Ни с того ни с сего женщин вдруг начало возмущать, если их кто вдруг изнасилует или даст им в глаз, пусть даже в воспитательных целях. Женская скромность и милая застенчивость погрязли в разврате — женщины вздумали даже учиться наравне с мужчинами, разглагольствовать о своих избирательных правах, что раздражало мужчин все сильнее. Когда же эти профурсетки средь бела дня стали появляться в общественных местах в брюках, терпению мужчин, дорожащих честью своих жен и дочерей, настал предел. В святом гневе они спихивали негодниц с тротуара, влепляли им пощечины, плевали в лицо и могли дать локтем под дых — в полной уверенности, что так этим мерзавкам и надо, чего те и добивались. Однако должного действия все это не возымело. На свет народилось новое поколение дерзких девиц, которые, справедливости ради скажем, хотя и далеко не все курили, но обладали целым набором иных противных качеств, свойственных курильщикам. Некурящие, они, однако же, не махали рукой перед носом, когда в их присутствии курил кто-то другой. Совсем наоборот: они не брезговали целоваться с курильщиками, если не сказать больше. И даже не заводили известную песенку — «А может, хватит?» — по крайней мере до свадьбы. Юные сумасбродки наряжались в короткие юбки и платьица-размахайки и так коротко стриглись, что были похожи на задиристых мальчишек, причем так же себя и вели. Совершенно не стыдясь, под ритмы чарльстона, вихляли на танцах своими тощими попками, а их плоские торсы ну никак не сулили, что эти будущие супруги с доблестью проявят себя в деле деторождения и грудного вскармливания. Печально и то, что почти непременным атрибутом их гардероба стал папиросный мундштук. Торговля мундштуками процветала, ибо новоиспеченные ветреницы завели обычай дарить друг другу дорогие мундштуки из янтаря в серебряной филигранной оправе. Общество в полном составе задыхалось в сигаретном дыму, клубы которого вились из разных трубок, козьих ножек, сигар и сигарилл. Все больше народу курило, и если бы оставались в силе строгие законы короля Якова, палачам пришлось бы вкалывать денно и нощно, и то вряд ли успелось бы всех обезглавить, даже с помощью гильотины. Служители культа — и те не устояли перед пагубой, ну, может быть, за исключением монахинь; рассказывали даже о священнике, который ужасно спешил поскорее закончить проповедь, ибо непрестанно помышлял о затяжке, и, провозглашая «ite missa ist»3, одной ногой стоял в ризнице, а в другой руке уже держал зажженную сигарету.
Тем временем в недрах земли сатана ликовал, и сердце его пело. С его легкой руки в мире плодились публичные дома — в городах и весях, в селах и поселках. В притонах много пили и курили, о прочем умолчим. Да, и деревушки с гераньками на окнах не обошла эта чума, с той лишь разницей, что тут в основном происходила мена в скирдах и на сеновалах — женский пол оказывал услуги за корзину груш или ведро посевной картошки. Неудивительно, что сгорело столько сеновалов и сараев, амбаров и стогов — ведь непристойности всегда сопровождаются курением, особенно когда после сделанного дела истомленная парочка решает выкурить по одной, и тлеющий окурок сам собой выпадает из безвольных пальцев.
Грязные делишки блудниц вообще всегда были тесно связаны с курением; разумеется, и с потреблением спиртного, однако всегда считалось, да и в наши дни продолжают думать так же, что пьянство — куда как безобиднее. Известно ведь, что именно курильщики, обуянные никотином, разрушают свои семьи и зверски измываются над своими слабосильными женами и детьми, и только очень храбрая теща способна завести то самое: «А может, хватит?» Курильщик рассказывает скабрезные анекдоты, бьет посуду, матерится, пускает на ветер деньги своих родных, прожигает ковры и мягкую мебель, запугивает детей, хлопает дверью и изменяет жене. И это не удивительно, потому что в этом нашествии зла мало кому дано распознать дьявола, который в двадцатом веке уже вполне свободно появлялся на земле, зачастую в обличье густо накрашенной грудастой шлюхи, которая стоит себе на тротуаре в своей куцей юбке и подмигивает семьянину: огонька, мол, не найдется? Стали распадаться семьи. Известны случаи, когда муж на ночь глядя отпросился у жены в ларек за сигаретами, и только его и видели. Известны также случаи, когда видные чиновники, наврав жене, что у них завал работы, на самом деле валялись где-то там с какой-нибудь курильщицей. Женщины в брюках уже давно привыкли безбоязненно показываться на улице и даже в церкви, закуривали в общественных местах, при этом курили даже беременные и кормящие матери, и у них рождались анемичные, низкорослые, скукоженные дети, которые потом не могли угнаться за своими здоровыми сверстниками ни на уроке математики, ни на занятии по физкультуре. Курили популярные актрисы, становясь от этого все уродливее. Злобный взор Тед Бейр разоблачал в ней курильщицу; Марлен Дитрих, с ее низким голосом и в мужском костюме, вызывала у приличных людей серьезные подозрения — уж не мужик ли это; Цара Леандер — отталкивающе длинные ресницы и никотиновый блеск в опущенных глазах — хрипела свои поганые шлягеры типа «Da nehm’ ich meine kleine Zigarette», и все они густо красили губы, чтобы скрыть характерную мертвенную никотиновую синеву и загубленную, иссушенную кожу, которая от прикосновения готова растрескаться, как сухарь.
Деятельность сатаны обрела размах. Бог там, наверху, был уже сильно в летах, устал и уже не мог с ним совладать, а посему адовой твари было раздолье. Первая мировая война — дело рук дьявола, хотя бы потому, что производство и потребление сигарет в тот период сильно выросло. Солдаты курили как оголтелые, нехорошие женщины, которые следовали за ними, не упуская случая заняться своим грязным ремеслом, — разумеется, тоже. Солдаты меняли на сигареты последний кусок «черняшки», последнюю портянку, обручальное кольцо. Курение стало всеобщей модой, особенно после войны, и нет ничего странного в том, что мир продержался недолго — да и какой это был, собственно, мир? Под невыносимый грохот джаза, в удушливых клубах сигаретного дыма вызревали семена следующей мировой войны, в период которой табакокурение превратилось в культ. По всей планете курили, коптили небо. Курили русскую махорку, азиатские и турецкие трубки и кальяны, китайские ли-чанкунки, скандинавские линдстромовки и, естественно, самую разнообразную северо— и южноамериканскую дрянь. Параллельно росло число автомобилей, а вместе с ними и аварийность, потому что шоферы курили за рулем и, одурманенные никотином, сносили фонари и углы зданий. После войны люди все чаще путешествовали автобусами, в которых нещадно курили как водитель, так и пассажиры, и аварии, когда шофер «по неизвестным причинам» вдруг сворачивал вбок, были нередки. Курили машинисты на паровозах и пассажиры в вагонах, где жалкие таблички типа «купе для некурящих» призваны были хоть как-то ограничить никотиновую экспансию. Естественно, поезда довольно часто сходили с рельсов. Ритуальные бюро процветали, как никогда прежде, кладбища разрастались, люди курили на похоронах и на поминках, курили при прочтении завещаний, на встречах, заседаниях, в учительских, в кулуарах, в больницах, поликлиниках и приемных покоях. Семьи трещали по швам, разврат стал явлением повсеместным, распадались счастливые браки и от непотушенной сигареты вспыхивали лесные пожары. Сатана торжествовал, Бог был погружен в дрёму. Его ангелы-осведомители сами предавались грешной забаве, а их серебристо-белое оперение желтело, серело, они становились все рассеяннее и забывчивее и не доносили в небесную канцелярию даже десятой доли того, о чем надлежало донести; ангелы-хранители курильщиков тоже испускали сигаретный дым за спиной своих подопечных, а их златые кудри стремительно осыпались, очи тускнели, губы истончались и приобретали синюшный оттенок — в общем, облик ангела-хранителя с вылезшими перьями, желтыми пальцами, потрескавшимися обкусанными ногтями и лысым черепом, в заляпанном вонючем облачении, стал картиной привычной. Немало хранителей подпало под сатанинскую власть, и они по всему миру вытворяли такое, о чем и говорить-то неловко; достаточно сказать, что в этом всеобщем разврате и неслыханно грязных похождениях они далеко превзошли своих сверстников-людей.
Однако нельзя утверждать, что все эти ужасающие эксцессы были скрыты от ока Божьего, ведь не весь же штат ангельской разведслужбы поддался дьявольскому воздействию, ведь кто-то же рапортовал Богу о таких вещах, что Ему просто не верилось. Наконец око Божье засверкало в праведном гневе, едва не разнеся на куски тот треугольник, в который оно было вправлено. И — гляди-ка! — затрубили фанфары: «Горе тебе, род человеческий, ежели ты не преобразишься!» И — ишь ты! — не заставили себя долго ждать землетрясения да наводнения, и великий огонь прошел по земле, и уже близилось новое тысячелетие, возвещая конец сатанинской власти над родом человеческим. «С болью и скорбью поражу Я тебя, ничтожное племя!» — гремел повелитель ангельских сонмов, вспомнивший, что некогда он именовался Иегова, бог ревности и мести, с которым держи ухо востро, особенно если ты дьявол.
Сатана заподозрил неладное и притих. А человеческий род спокойно продолжал забавляться. Курильщики все так же курили, заполняя больницы и пробивая брешь в больничном бюджете. Вследствие потребления никотина образовалась такая гора трупов, что закапывать их было уже некуда, тогда их стали массово сжигать, так что дымили теперь еще и крематории. Металлические урны с пеплом усопших зарывали в прелестные маленькие ямки, но, несмотря на это, жертв становилось все больше и больше. Население росло-таки, несмотря на серьезную обеспокоенность падением рождаемости. Ангелов-хранителей на всех не хватало. Те, что во времена хиппи, презрев свое ангельское происхождение, обкумаренные, помогали лукавому гробить здоровье землян, уже давным-давно обратились в космические помои, вместе с мешками, образовавшимися у них под глазами; выжившие стали кинорежиссерами, поэтами и тому подобной пропащей шелупонью, как в физическом, так и в духовном смысле.
Итак, дети человеческие низвергались в пропасть, утопали в реках, вышедших из берегов, заживо горели в самолетах, причем лишь из-за того, что один из придурков во время полета вздумал покурить в туалете. А так как курильщики беспечно игрались еще и с атомной энергией, то вскоре радиоактивным излучением была заражена вся планета, причем в такой степени, что это можно было бы с некоторым преувеличением сравнить с табачными выхлопами отдельных субъектов, всех вместе взятых. Курильщик за рулем стал воплощением смерти на колесах, ведь безымянного курящего шофера, одурманенного никотином, не заботит, сколько тысяч беспомощных, истекающих кровью жертв он оставляет за собой на асфальте. Ангелы-хранители — они ведь не в силах размножаться так быстро, как диктуют потребности, а те, кто уже несет свою миссию, слишком поглощены тем, чтобы хоть как-то защитить некурящую публику от дьявольского отродья. Хотелось бы, чтобы к каждому ребенку был приставлен хранитель, но пацанята, которые тянут ручонки к папироске, воспитаны в духе прямоты и чистосердечия, а посему бездумно обзывают своих ангелов никчемной пернатой дичью, а когда один особо сердобольный ангел попытался крылом своим выбить из руки семилетнего мальчонки сигарету, тут же за это и поплатился: малец выдрал из него целый клок перьев и на масленицу изготовил себе индейский карнавальный костюм.
Примерно то же происходит и с заботливыми родителями. Толпы добрейших психологов и горы современной педагогической литературы убедили взрослых в том, что дитя, недополучившее любви в раннем возрасте, обретает травму на всю жизнь. То есть если ребенок не будет уверен в собственной ценности, то рано или поздно захочет компенсироваться, даже если для этого придется поколотить мамочку. Поэтому ему уже сейчас нужно давать все, что он пожелает. Что родители и делают, поднося своему чаду все блага на тарелочке с голубой каемочкой.
Разнообразные добрые феи, Николы-угодники и Дедушки Морозы наконец-то сообразили, что пора шагать в ногу со временем, — и с каждым годом наваливают на себя все более увесистые мешки с подарками. Но что делать, если в этих мешках нет ни мотоцикла «Ямаха», ни чека на миллион, ни пакетика героина — не говоря уже о пачке сигарет! А ребенку грозит душевная травма. Он грустно чахнет над дорогими игрушками, в то время как родители упрекают себя в том, что не уделили малютке должного внимания, ибо не смогли в достаточной мере продемонстрировать ему, насколько он им дорог. Есть, конечно, и такие болваны, недостойные быть родителями, которые запрещают своему бедняжке то и это, рискуя тем самым затормозить его эмоциональное развитие. Чаще всего такое поведение наблюдается в среде заядлых курильщиков, и вряд ли это странно, ведь никотин в такой степени лишил их человеческого облика, что они строго-настрого запрещают своему ребеночку прикасаться к сигаретам, вместо того чтобы самим «завязать» с этой чудовищной привычкой. При этом им невдомек, что, изрекая такой категоричный тезис, как «сигареты — не для детей», они уже этим наносят незаживающую рану неокрепшей детской психике. Откуда им знать, что из поля зрения ребенка всенепременно следует убрать то, что может ему повредить — даже холодное оружие, или там бутылку виски, или, например, порнографические картинки — не то что сигареты! Поэтому единственно правильный шаг — это ввести запрет на рекламу табачных изделий. Хорошо бы, если бы наши детки вообще не знали о существовании сигарет, чтобы те не попадались им на глаза, чтобы ребятишки и ведать не ведали, что с ними вообще делают. Ведь тупорылым родителям-курильщикам не понять, что детей надо слушаться и удовлетворять все их требования. И ведь это так просто — чего ребенок не видит, того он и не просит, а значит, долой сигареты! Курильщик просто обязан бросить курить и прибегнуть к утешению шоколадкой, леденцами или семечками. И милости просим их, упитанных и здоровых, переступить порог Нового года, года без сигарет, чистого, непорочного и счастливого.
Да. Легко сказать. Но там-то, в преисподней, черт коварно лыбит свою мохнатую морду. И мы, слабые, робкие, слишком морально неустойчивые для того, чтобы выйти из-под его власти, знаем, почему он осклабился. Он ухмыляется каждый раз, когда мы склоняемся к зажигалке, как тот несчастный сеньор Гарсиа Гомес Гонсалес де Толедо, — словно склоняем главу пред властителем зла. О, как часто он ухмыляется, нечисть поганая, и эта ухмылка не предвещает человечеству ничего хорошего. Конечно, он ликует и когда видит, что кто-то напился «в хлам», ведь ему известно, что мы, люди, не соображаем, что алкоголизм не столь безобиден, как нам кажется, потому что именно в нетрезвом состоянии риск того, что ты потянешься за сигаретой, существенно возрастает. Вот почему организации, выступающие против курения, не испытывают особого восторга при виде пристрастия человека к алкоголю, более того — порой они даже рекомендуют воздерживаться!
Всем нам знаком особый тип некурящего человека. Выпьет такой рюмку-другую — и полезет в чужой портсигар, лежащий на столе, даже если в нем есть всего одна сигарета. Прикурит, сделает затяжку, покрутит головой и тут же загасит эту самую сигарету — типа, «не идет что-то». Тогда-то и проявляется подлая натура курильщика. Вместо того чтобы порадоваться и похвалить человека, мы его браним. Вообще, для нас, курильщиков, это довольно характерно — обругать того, кто не желает нам ничего дурного. Не подумав, накинуться на свою собственную жертву, поддавшуюся на адов искус твоего открытого портсигара, который ты, выйдя позвонить, оставил на виду. Приходишь, намереваешься закурить — ан коробок-то пуст. И вместо того, чтобы воспользоваться удобным случаем и навсегда бросить курить, ты срываешь зло на этом несчастном эпизодическом курильщике. Вместо того чтобы сказать ему: какое счастье, что ты можешь обойтись без этого. Нет, ты призываешь его определиться, курит он в конце концов или нет, и пусть тогда купит свои, покуда не разберется. Впрочем, такие сцены разыгрываются лишь тогда, когда алкогольный дурман на миг помрачает сознание оступившегося и его способность к здравому рассуждению.
А вот вам пример госпожи Клофедр. Тут уж лукавому не до ухмылок. Эта дама пока что жива, здорова и довольна собой, если не считать ряда небольших мимолетных проблем, которые время от времени портят ей настроение.
Дело в том, что госпожа Клофедр имеет обыкновение внимательно читать все, что пишут в газетах. Увы, какое-то время назад она тоже курила и с некоторой обеспокоенностью читала материалы о вреде табака, о разновидностях рака дыхательных и прочих органов, вызываемых никотином, вникала в статистику, каждый раз зарекаясь меньше курить, и подруги ее, забегавшие к ней на бридж или на кофе, мыслили аналогично, а именно — надо бросать, но все оставалось на своих местах, разве что иногда они баловались чем-нибудь ментоловым, дамским: дескать, это не так вредно и прочищает дыхательные пути.
И вдруг госпожа Клофедр читает в авторитетном дамском журнале «Фрау им Шпигель»: курение выходит из моды, дорогие дамы! Дорогие дамы вмиг посерьезнели и задумались. А что, если это действительно так? И следующую сигарету прикурили, признаться, слегка нервничая. Но это было только начало. Потом они прочли в «Мари Луиз»: курят лишь представители низших социальных слоев. Дамы впали в панику. Такие статьи попадались все чаще, они были все резче, все непримиримее, пока наконец окончательную ясность не внесли анкетирование и подсчет. Сомнений больше не могло быть. Человек, который «при деле», не курит. Особенно дама — если только она не хочет, чтобы ее отнесли к низшему сословию. Госпожа Сильвия, как ее звали подруги, всерьез испугалась того, что вылезут на свет наконец некие подробности, связанные с ее происхождением: например, то, что матушка ее была вовсе не вдовой крупного промышленника или консультантом парижского модного салона «Эстель», а всего лишь скромной портнихой, которая в один прекрасный день тихо почила на скамье в привокзальном парке.
Последней же каплей стал отчет одного частного статистического бюро на первой странице глянцевого журнала «Ди Розе», который затем был перепечатан и взят в рамочку местным «Фрауциммером», и вот что в нем было.
Курят преимущественно негры, мулаты, азиаты, евреи, цыгане — да и то самые нищие из них. Курят портовые грузчики, дальнобойщики, уборщицы, гомосексуалисты и проститутки. Die Noblesse raucht nicht4! Успешный бизнесмен в хорошо подобранном галстуке, с элегантным портфельчиком и чистыми ногтями табак не курит. Ну, может быть, пожевывает, когда никто не видит. Видные политики не курят. Мэры, столоначальники? Нет. Кардинал? Папа римский? Aber Bitte5!!! Это оскорбление чувств верующих! Само собой, и творческие работники, чего-то уже достигшие, не курят, ибо им слишком часто приходится в целях саморекламы дышать нужным людям и их супругам прямо в лицо. А если кто посмеет дышать зловонным табачным перегаром в лицо своему будущему спонсору, авторитетному критику, держателю галереи, издателю бестселлеров — так с ним уже все ясно… Нет, одним словом сказать, курение — это passé. Итак. Наши дамы совершили краткий и эффектный обряд, увенчав его распитием ликера и вишневыми пирожными, а именно — сообща повыбрасывали все оставшиеся у них сигареты и зажигалки, кроме тех, которые были не настолько дешевы, чтобы их нельзя было оставить на память, — все равно о чем. Госпожа Сильвия, разумеется, сохранила хрустальные и высокохудожественные пепельницы, чтобы помещать в них кольца, кулоны, монетки, шпильки и разрозненные сережки. А уж если эти дамы появлялись там, где курят, то тут же забивали все пепельницы яблочными огрызками, абрикосовыми косточками и конфетными фантиками, потому что с момента принятия сего драматического решения им приходилось то и дело что-то жевать.
Платья стали им тесны. Эх, зачем я постирала эту юбку — она так села! — сокрушалась фрау Клофедр, пыхтя и краснея при попытке застегнуть молнию. Какое-то время дамы еще пытались ободрить друг дружку, часто промеж них звучало слово vollschlank6, потом они стали ходить на фитнес, мухлевать при подсчете калорий, обжираться желатином, добытым из морских водорослей. Массажиста госпожи Сильвии через месяц изнурительной работы хватил удар — но ведь это оттого, что он иногда покуривал.
Довольно вовремя один популярный журнал, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, осчастливил дам блестящей колонкой «Dick ist schön». И все же госпожа Клофедр стала захаживать к психотерапевту. С ней стали происходить странные вещи. Каждый раз, становясь на весы, она будто бы слышит, как кто-то исподтишка, но непередаваемо злобно хихикает у нее за спиной. Бедная женщина думает, что у нее пошаливают нервишки. Предупредительный доктор прописывает ей всевозможные таблетки и капли, на которые она подсаживается, а бесчисленные экстрасенсы и прочие личности, наделенные сверхъестественным даром, со всех расстояний посылают ей позитивные импульсы, космические магнитные излучения, налагают на нее руки и ноги… Дама регулярно посещает курсы различной степени восточности, где ей прочищают какие-то там чакры, она распевает чудодейственные мантры, чантры и тантры, открывает для себя силу реинкарнации, носит на голом теле амулеты с заклинаниями, выкладывает у себя на груди, на лбу и в пупке кристаллы яшмы, агата, карнеола, проводит сеансы медитации над пирамидками из бирюзы… И все понапрасну. Злорадный издевательский хохоток тут как тут, стоит ей увидеть себя в зеркале или витрине, а в последнее время она слышит его каждый раз, переступая порог кондитерской… Все это несносно и совершенно непостижимо.
Непостижимо, разумеется, для того, кто сбрасывает со счетов силу адского духа. Его лукавству нет предела, за это ведь его и прозвали лукавым. Он-то своих развлечений не упустит. Тем более что ему хорошо известно: именно моду легче всего изменить, вывернув наизнанку то, что еще вчера казалось единственно достойным. Дьявол никогда и никуда не спешит. Пока мода не обернется вспять, он будет себе спокойненько манипулировать другими пороками, которыми, увы, так изобилует и новое тысячелетие. Он не станет мараться ни о движение сторонников мира, ни о восстановителей исторической памяти, ему плевать как на побирушек, так и на вегетарианцев. Он прекрасно проведет время, дыша запахом крови, слушая канонаду и вопли ужаса, созерцая голод, нехватку питьевой воды, СПИД — что там есть еще хорошенького в этом наземном Божьем мире? Но особую радость ему доставляем мы. Никотиновые наркоманы. Отбросы цивилизации. Мы, морально разложившиеся твари, которые не нашли в себе сил воспротивиться ему, невзирая на все предостережения и упреки филантропов. Вопреки строгому закону о борьбе с курением — единственному воспринимаемому всерьез наиболее разумной частью человечества.
И еще. Мы никогда не прочь прислушаться к его лицемерным советам и даже принимаем их как руководство к действию. Сатана умеет запудрить людям мозги такими словечками, как «свобода выбора», «равноправие» и даже «демократия», это он водит рукой человека, который под табличкой «У нас не курят» выводит: «Ваши проблемы». А особо милы ему мерзости, творящиеся в аэропортах.
В аэропортах не курят, не курят, не курят. Даже если ты летел десять часов и более — ведь в самолете и уборная представляет собой священный анклав некурящих, — по прибытии на курильщика наваливаются пестрящие повсюду таблички с перечеркнутой сигаретой и извещения о том, что курить в пределах здания аэропорта запрещено. Можно прикинуться дуриком, подойти к справочному бюро и спросить: а где у вас тут можно покурить? Ответом будет: нигде, причем голос будет настолько пропитан ненавистью, что в волосах у тебя затрещат электрические искры. Ну, а если особо повезет, тебе укажут на четыре креслица где-нибудь в самом темном углу зала ожидания. Разумеется, свободных среди них не окажется, пепельница будет забита окурками, пол немыт. Но это единственный закуток во всем аэропорту, где тебя встретят приветливые лица, где люди дают друг другу прикурить, и тотчас же заводится беседа, если ты не против. Режиссером таких спектаклей значится дьявол, и в этом он поднаторел.
Кое-где можно наткнуться на тесные, неухоженные каморки, предназначенные специально для курильщиков. Пассажиры, которые не курят, и те, что с курением борются, презрительно зыркают на нас через маленькие окошки и тут же отворачиваются, но именно там, внутри, черт плетет сети новой солидарности, которая возникает между этими дымящими людьми — пассажирами, пилотами и стюардессами. И роняет в нас семя сомнения — кто же к кому наконец относится «не по-людски» — «мы» к «ним» или «они» к «нам»? А что может быть отраднее для черта, нежели посеять промеж людей распрю? И здесь это семя розни проклевывается как минимум столь же скоро, как между теми, кто отличается друг от друга цветом кожи, вероисповеданием или принадлежностью к определенной политической партии.
Глянь-ка, вооон там некий хам демонстративно прикурил прямо под гневным взором дежурного, и тот ему, разумеется, тут же сделает внушение. Но этот разбойник сечет, за что. За то, что проделал он это в одиночку. Посему он решает прогуляться — вдруг удастся найти еще кого, кто судорожно пытается перехватить пару затяжек в запрещенном месте, и вот он спешит подойти, прикуривает… Тут же подскакивает третий, пятый, десятый. Вся стайка с облегчением смолит каждый свою отраву, нахально стряхивая пепел в банку из-под пива или кока-колы, и проходит немало времени, покуда страж порядка не наберется смелости, чтобы небрежно указать им на запрещающий знак, после чего удаляется. Иногда это сходит с рук, но не всегда. Если в дело вмешивается рьяная тетка с тонкими, как бритва, губами, то бой проигран, в то время как черт нашептывает нам, что проиграть сражение — еще не значит проиграть войну. Не сдавайтесь, сделайте еще попытку — подзуживает адово семя, и мы, народец отпетый или заблудший, киваем. И делаем еще одну попытку. В кафе, в вестибюле, в театральном фойе, на остановке. Сознавая, что находимся в общественном месте, где любому, кроме нас, позволительно распространять вонь любого происхождения. Вонь прокисшего пота из немытых подмышек. Вонь нестиранных носков. Вонь чесночного или лукового перегара из пасти некурящего. Втихаря выпущенных газов. Дешевых духов. Всю ту вонь, которая большинством из нас переносится с трудом, но мы кротко терпим ее, потому что нет закона против вони. Нет закона, который обязывал бы человека мыться, лечить гнилые зубы, не напиваться до блевоты и не дышать перегаром в лицо другим. В общественном месте, где цивилизованные люди, казалось бы, должны доставлять друг другу минимум неудобств. И не только запахами. Безусловно, никто не станет курить в больничной палате, в детском саду или школьном коридоре, но пусть и там никто, простудившись, не кашляет и не чихает на народ иначе как через платок.
Мы не посещаем квартиры, где живут некурящие, — для многих это святая земля. Мы ходим лишь к тем радушным некурящим, в гостях у которых мы с удовольствием воздержимся от курения только потому, что нам здесь дадут пепельницу и предложат закурить, поскольку знают, что это есть слагаемое гостеприимства. Любезность за любезность, предупредительность за предупредительность, а значит, и наглость за наглость и оскорбление за оскорбление.
Ведь и нам, проклятым курильщикам, есть на что пожаловаться. Не каждому по душе навязчивая музыка, раздающаяся из автобусных динамиков только потому, что от нее фанатеет шофер. И не все те, кто живет возле церкви, тащатся от тех децибел, которые испускают колокола в определенный дневной или ранний утренний час. И мы, проклятые курильщики, при любой погоде изгоняемые на панель, или к дымоходу, или под мост, можем находиться не в самом лучшем расположении духа, и эта трепотня про отравление окружающей среды и здоровья наших близких и дальних по причине нашей никотиновой зависимости у нас уже тоже сидит в печенках.
Однако — пусть негодование останется уделом противников курения. Им оно гораздо нужнее. Им нужен кто-то, кого можно было бы на полном законном основании клеймить и презирать, особенно сейчас, когда расизм в загоне. А мы себе прибежище найдем. В конце концов, возле каждого дымохода есть такие маааленькие площадки, да и вокруг фабричных труб имеются вполне удобные приступочки. Всего-то и делов — изобрести удобный складной козырек с тремя большими клапанами, который можно было бы установить на голове в ливень или пургу.
Но это еще не все. Сатана — он своего не упустит. Не так давно где-то в районе Соломоновых островов забил огромный фонтан лавы с морского дна — и образовался новый остров. Так проведем же на нем остаток своих и без того урезанных, загубленных никотином жизней, ведь оттуда до самого жерла пекла ведет кратчайший путь, похожий на санный спуск. Ведь на этом острове нет аэропорта, да и зачем он ему? Пролетая над ним, мы закурим, а экипаж сразу же вышвырнет нас вон, и уже там мы совершим мягкую посадку прямо в объятия сатаны — на Острове проклятых курильщиков. Ну как — собираем, что ли, чемоданы?
Примечания
1 Даю, чтобы ты дал (лат.)
2 Даю, чтобы ты сделал (лат.)
3 Идите с миром (лат.)
4 Благородные господа не курят (нем.)
5 Уж увольте! (нем.)
6 Склонный к полноте (нем.)
|
Nekoč nekdo, na smrt obsojen,
ker nekadilca je ubil, izrekel je poslednjo željo, da bi še eno pokadil.
Pa so
mu rekli vrli rablji: – Kaj, cigareto? Rajši ne, veš, nikotin škodije zdravlju, daj, bodi mož — premagaj se. Pomisli, da se uničuješ, raje na zdrav
način umri, s kajenjem tudi nam škoduješ, ker dihaš isti zrak kot mi. Veš, zdravje prva je vrednota, tobačni dim je pa strupen, a mi ti hočemo le dobro, vsak človek nam je dragocen! No, pa
so gavge zaškripale pa so ga spravile
s sveta. Umrl je s kletvijo na ustih – in spet je eden manj, haha. |
Один приговоренный к смерти – он некурящего убил – возле петли на эшафоте цигарку дать ему просил.
Но палачи ему сказали: – Что? Сигарету? Вот чудной! Она ж съедает годы жизни! Крепись, дружок. Владей собой.
Ты сам себе вредишь, дружище. Помри здоровым, это грех – среду нам портить дымом лишним, ведь воздух — он один на всех.
Что драгоценнее здоровья? А дым табачный — сущий яд. Мы о тебе, дружок, печемся. Нам каждый человек — что клад.
И вот веревка горло сжала. И вот уже бедняги нет. Увы, с проклятьем умирал он, Зато стал чище этот свет.
|
Перевод Жанны Перковской