Перевод Юлии Созиной
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 37, 2013
Есть утра, когда не могу удержаться и достаю фотографии своей дочки. Сын никогда мне не говорил, чтобы я их убрал, но после этого… мне казалось уместным. Я сложил их в выдвижной ящик рядом с постелью… Есть утра.
*
Два кофе налиты, молоко коричневеет. Я смотрю в коридор и вижу ее. На мгновенье. Лишь шаг, потом она исчезает. Сердце захлебывается, больно. Нельзя, чтобы сын видел, что… Молоко уже невозможно отделить от кофе.
*
Он берет чашку. Волосатые мужские пальцы, мой сын. Небритый, скребет костяшками по щетине. Отпивает глоток, адамово яблоко начинает плясать. Улыбнулся мне, и зубы заблестели. Ее улыбка. Отставляет чашку.
*
Субботнее утро. После развода выходные она проводила у меня, и по субботам мы вдвоем шли играть в футбол. Мне казалось странным, для девочек… Но я был благодарен. Она играла лучше меня, отдаваясь игре с удовольствием. Если бы я пропускал голы от кого-то другого, это распаляло бы мой боевой задор, но ее насмешки, вскрики и воодушевление смягчали меня. Сын играет тверже, по-настоящему, он заставляет меня выкладываться до последней капли пота. В одно и то же время, каждую субботу.
*
Я хотел бы набраться смелости и как-нибудь прокрасться в его комнату, и я смотрел бы на него всю ночь. Так моя голова непроизвольно опускается — я осознаю это, поднимаю ее, всматриваюсь — и осознаю… Он должен знать, что в его лице я ищу ее черты, но не говорит ничего. Может, и у него не хватает смелости?
*
Этим утром особенно тяжело. Этим коридором она пришла, на этом стуле сидела. Из этой чашки пила. Четырнадцать лет. А потом… Ее больше нет. Некоторые субботние утра так тяжелы.
*
Сын намазывает рогалик маслом. Откладывает его, тянется за бутылочкой йогурта. Я знаю, что сама она не сможет сорвать защитный слой под крышкой, и потому я бросаюсь ей на помощь. Пластмасса рвется, сын удивленно смотрит на мою протянутую руку. «Я бы тоже глоточек, — говорю. — Пожалуйста».
*
Я не знаю, как моя бывшая жена справляется с потерей — мы не общаемся. Сын говорит, что сначала ей было тяжело, но теперь уже все ОК. Как и у меня.
*
«Идем?» — спрашивает сын. Киваю и иду за мячом. Грязь ссохлась в корку. Начинаю обстукивать костяшками пальцев, кожаная поверхность вибрирует, земля осыпается на пол и открывает краски. Сдуваю последние пылинки с блестящей поверхности.
*
Мы шагаем по коридору, и точно в том же месте — как всегда — я кладу ей руку на плечо. Сын прижимается ко мне. Я зажмуриваюсь и иду. Мужской запах, мышцы под моей ладонью. Дочка, моя доченька. За эти три шага вслепую я чувствую ее рядом с собой — это все, что я могу себе позволить…
(три года назад она пришла в мою комнату среди ночи, я зажег свет, и ее лицо отразило его, как гладь озера. Я больше так не могу, не могу, — сказала она. Мы говорили до утра. На следующий день она объяснилась с мамой, мы оба подписали бумаги. Она никогда не чувствовала себя девушкой. Мужчина, заключенный в чуждое тело. Она стала получать гормональные инъекции, доктора делали свое дело, она изменила имя, она стала сыном)
…потом я открываю глаза и возвращаюсь в реальность.
«Парень, — говорю я, — сегодня будет жесткая игра!» Я открываю дверь, трава блестит, наступает лето.
«Я тебя порву», — насмехается он.
Я громко смеюсь, когда отворяю калитку площадки.
«Ну-ну, посмотрим», — отзываюсь я и награждаю его кулаком в бок.
Он возвращает мне удар.
Трава стряхивает с себя росу и наконец распрямляется.
«Мужской бой?» — говорю я, как всегда говорил ей.
«Мужской», — отвечает низкий голос.
Бью по мячу и бегу.
Перевод Юлии Созиной