Стихи
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 36, 2013
Смерть курсистки Стихи Галина Климова Я помню стать сарьяновской собаки, качаловского Джима при луне, Каштанку и Арто - как цирковых - во фраке, Муму - на дне. На голубом глазу поверю сразу: дворняга Павлова, терьер Карандаша, ищейки, пастухи и водолазы, бессмертна ваша зверская душа. Собачее отродье, сучьи дети, за озверелость сердца и ума бегите нас, холодных, как зима, бродячих, бешеных, бездомных на планете, на той, что Шариком звалась сама. БОЛОТНЫЕ ЧАЙКИ Откуда здесь эти птицы голодные, сплошь блатные, то бишь болотные? В белых спецовках, похожих на майки, в месте соития с Минкой Можайки, на 73-м км вылетают на встречку навстречу зиме болотные чахлые чайки. Усердные мусорщики, мигранты, улитки обеденной ради чистят кочки, встают на пуанты среди камыша, осоки и манника, взлетают петардами, как на параде в день военно-морского праздника. Как не узнать их в гнездовом уборе - сухие чаинки в воздухе оголтелом не чают уже - наступит ли море, будь оно Чёрным, а хоть бы и Белым. Из цикла "Сочинительницы" Смерть курсистки Мы празднуем мою близкую смерть. Факелом вспыхнула на шляпе эгретка. Вы улыбнётесь… О, случайный! Поверьте, Я - только поэтка. Надежда Львова Я не был на твоей могиле, Не осуждай и не ревнуй! Валерий Брюсов Наивная зелень глаз, как с Большой Зеленцовской у всех, шляпка эмансипе, ласточкино пальто. Поэтки Наденьки Львовой слёзы и смех не зарифмует никто. Муза, подпольщица и королевна - по мнению мэтра, ей уступали и Марина Иванна, и Анна Андревна, обе - булатной стали. Поэтка - трагическая невеста. Г-н Б. - мэтр, он же - истинный гений жеста, завел шуры-муры на широкий манер: шампань, стихи, охота средь финских шхер, когда друг на друга ночами ходили и вброд. Она умоляла: попроси у жены развод. И г-н Б. элегантно - не брюлики, например, не молитвенник - барышне невдомек - преподнес ей почти игрушечный револьвер. с инкрустацией из перламутра. Женой он жертвовать не мог. Наденька в сумерках московского утра: Вы разлюбили ещё в прошлом апреле, apres, apres… писала письма и жгла в постели меблирашки в Константинопольском подворье, пепел в ведре утопив, как в море. А у мэтра - журналы, журфиксы, артистки… И Наденька честно - в духе максималистки - застрелилась под вой метели. Ее оплакали, но не отпели. В газетах курсивом - "Смерть курсистки". Г-н Б. удрал в Питер. Его сожалели. Ташкентские адреса 1. Без фальши звериное слышно трезвучие - петух, собака, корова ни свет ни заря - под небом, с прохладцей затянутым в хан атлас, просыпалась за окнами вслух махалля, и чай зеленый трижды женили при нас, и духом курдючным витийствовал утренний плов. Почем драгоценные камни за пазухой, дорогие обиды? Подрублены корни когда-то родственных слов: тимуровцы - вчера, сегодня - тимуриды. 2. ул. Пушкинская Там, на родине солнца чего только нет: нет ни тени твоей, ни дома с балаханой, где - из последних жил - соловей жил и куражился над тишиной. Ищи-свищи этот адрес! Там урюк на шипящих крышах сушили, а из ткани адрас вдовы платья бессмертные шили, выносили к поезду пирожки с требухой, и старик карагач мало-мальской листвой всё шевелил слова про волю и покой, ну, точно, Пушкин - с имперскими стихами на устах на главном проспекте, он в бронзе, он в пылких кустах застыл как вкопанный, без вида на постой. Там воздух, по слухам, к российским ветрам - глухой. 3. Памяти сквера Уроженец Ташкента, малютка "мaтис", в шестьдесят лошадиных сил ломовой ишак, тронулся в сторону сердца - налево и вниз - пронюхав, что город стоял на ушах: бездомные майны клевали бездомных грачей, дозорные гнезда разбиты до слепоты, на пнях и на свежих спилах - цветы для всех невинно убитых чинар и карагачей, всех - царской выправки, редких пород, лет сто дышавших музыкой высших сфер. Эхом разбился колониальный сквер. На Алайском базаре задохнулись тмин и зира. Не стало воздуха. Но сколько сирот с растительной памятью, притягивающей кислород! В развороченном небе не все заживет до утра. Убийственная в Ташкенте жара. Сыну Родители как солнечные боги Инга Кузнецова Мы были твои солнечные боги, всех первых трав и птиц учителя, корректоры не сверстанной дороги, не столбовой, когда сама земля вдруг из-под ног ушла по вертикали, но вброд и посуху в воздушный коридор нас время вывело, чтоб слезы пробежали по руслам слов, чтоб длился разговор о лете, о любви, чего на белом свете не избежать, не удержать мольбой. - Не оттого ль к зиме взрослели дети, мы каменели, жизнь давала сбой. ПЕЙЗАЖ С МЕШКАМИ Мешки целлофановые - сорт рукодельных цветов? Или дешевые из секондхэнда наряды? На грузных деревьях, на гибких фигурах кустов трепещут телами - почти дриады. Воздушные замки из себя состроив, где фиговым листиком не прикрыться, приют для продувных героев, мешки вдруг прикинутся: мы - птицы, птицы! Синий - синицей, розовый - снегирём, а чёрный мешок - чёрный лебедь Одиллия - исполнит батман и надуется пузырём, трудовые порвав сухожилия. Полощутся на небесных путях - белый, голубой, красный. Пейзаж с мешками одним - пустяк, другим - отметка жизни несообразной. Одичала на даче малина, вся - крапивой забитая - измельчала, голубая бабочка (куколка в прошлом - Мальвина) ни на вкус, ни на цвет ее не различала. Запустенье в расцвете, но сменится ветер, и кусты всполошатся всерьез в переломах, увечьях, как трудные дети, их колючий и резкий язык междометий будет осенью понят до слез, до дождей со снегом наполовину, нас оплакавших холодно и свысока. - Где секатор? Пора бы малину всю здесь вырезать! Только дрогнет рука. ФРАКИЯ Белле Цоневой Закрытой музыкой в шкатулке заводной, эпическим мотивом вольной темы без мыслей о воде и благодатной тени, надёжно, как за каменной стеной, спала долина под июльский зной. Спала, как все беременные бабы, в наплыве дурноты, подточена тоской, прикрывши маревом и ямы, и ухабы, чтоб до утра утробный свой покой от сглаза уберечь и зависти людской. Но мир уже гудел: брюхатая долина! И молодой Орфей молитвы пел: во чреве чудный град! Все боги ждали сына и Стара-Планина, и каждая вершина. Но родилась - страна. Каков её удел? Каких она корней, кровей, наречий, на брань и брашно падкая жена? Про чёрный день в гробнице междуречий и тайну золота, и жирный сыр овечий, о матерь Фракия, оставь нам дотемна.