Очерк
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 30, 2011
Дежавю в Галиции
Игорь Клех
Очерк
Признаюсь, странно мне было после четырехлетнего перерыва в отношениях подлетать ко Львову на допотопном Ан-24Б. Словно в аксонометрической проекции, проползали подо мной знакомые планы улиц, по которым столько хожено, и обветшавшие, как и я сам, здания, в которых столько было прожито, говорено, люблено, выпито. Сама собой напрашивалась аналогия с возвращением души в места… но я ее старательно отгонял — жив еще курилка. Я летел сюда без предубеждений, обид и страсти, с готовностью убедиться, что деньги начинают здесь работать — город, не мытьем так катаньем, меняется в лучшую сторону. Но об этом в конце.
Меня встретили и отвезли в Трускавец, где поселили в частных гостиницах участников III Международного фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче. Этот курорт минеральных вод переживает не лучшие, но и не худшие времена. Он интенсивно застраивается, но, к сожалению, внешне эффектными бетонными коробками, напрочь уничтожающими присущий ему налет карпатского ретро. Трускавец и Дрогобыч показались мне городами-парками — изумительно живописные кроны старых деревьев и разнообразие пород, воздух такой, что его можно пить, особенно по ночам. А вот все, что ниже, существенно хуже, с тротуаров и дорог начиная. И даже эти милые компактные гостиницы с неплохой кухней немножко походили на декорацию, поспешную имитацию. Вроде в них уже все есть, что нужно, но еще не все работает, а о чем-то просто позабыли или не подумали.
Есть неотразимое обаяние бренда. Мне доводилось слышать не раз, что вода в Сходнице неподалеку на порядок целебнее истощенной трускавецкой, и туда уже потянулись гости из Западной Европы. Я и сам пивал такую в скальном Урыче из бьющего прямо на огороде родника. Но мы по-прежнему предпочитаем межвоенный польский и бывший всесоюзный курорт — сердцу не прикажешь. Была такая киномелодрама “Кто поедет в Трускавец?”. А кто поедет в древний Дрогобыч — захиревший город нефтебаронов начала ХХ века, кабы не живший и погибший в нем писатель и художник Бруно Шульц, нанесший этот город на литературную карту мира?
Вот и съехались с нескольких континентов переводчики, художники, профессура, театральные коллективы, музыканты — будто паломники. Событие, достойное ленты новостей мировых информационных агентств петитом. Кто-то в Дрогобыче упорно не хочет понимать, что Шульц — оправдание Дрогобыча перед Богом. Тем значительнее заслуга устроителей Фестиваля, и я мысленно снимаю перед ними всеми с почтением шляпу — какие умницы и подвижники, умеющие заставить конъюнктуру инcтитуций, организаций и спонсоров служить благому делу!
Есть скрытое соперничество поляков с израильтянами, чьим писателем был Шульц. С другими писателями, может быть, и часто бывает иначе, но Шульц в первую голову является дрогобычским писателем, как Кафка — пражским. Также существует некое подобие всемирной эстетической секты “шульцоидов” (термин, введенный в оборот вашим покорным слугой). Шульц был не желавшим повзрослеть “гением места” местечек и захолустий, приверженцем метафизической всемирной провинции, остановившегося времени, — а таких людей во всех странах не так уж мало. В своем выступлении я сравнил его с Шагалом, который не пожелал покинуть родной Витебск (не знаю, съезжаются ли поклонники этого российско-французского еврейского художника в воспетый и оставленный им белорусский город). Недавно почил в бозе главный учредитель идолопоклоннического культа Шульца — Ежи Фицовский (несомненные заслуги и извинительные грехи которого безмерны). Некогда он насмерть воевал с умнейшим критиком Артуром Сандауэром, который имел счастье знать Шульца лично. Примерно так, как если бы апостол Павел ополчился на евангелистов. Все это позади. В Фестивале принимал участие профессор краковского Ягеллонского университета Ежи Яжембский, самый заметный представитель новой генерации, успешно возвращающий на землю и с головы на ноги шульцелогию — науку, посвященную творчеству одного человека (затмившего ныне для читателей не только своих друзей-соперников Виткацы с Гомбровичем, но самого Мицкевича и чуть ли не Кафку). Шульц сделался одной из ключевых фигур центральноевропейского дискурса, а трагическая гибель поставила его вне конкуренции. Но вернусь-ка и я на землю.
Я не пишу здесь отчета о Фестивале — фестиваль как фестиваль. Приехали талантливые люди, приехали скучные люди, приехали люди амбициозные и недооцененные. Кого-то я ожидал здесь встретить. Андруховича, уже не первый год живущего два месяца в Ивано-Франковске и десять месяцев в Берлине на престижных стипендиях. От него узнал, что Издрик вернулся восвояси, в Калуш, отчего меня передернуло, но также, что он вернулся к “лабухам” и изданию журнала “Четвер(г)”, что немного успокоило. Встретил здесь похожего на Джереми из мульта “Yellow Submarine” Павлышина — с рюкзаком, ноутбуком и радиотелефоном в ушной раковине, — изгнанного из “Львовской газеты” и трудящегося теперь на кого-то из украинских политиков. Встретил похожего на гнома с прорезавшимся баском местного журналиста Леню Гольберга и познакомился с его братом Яковом, восстанавливающим ныне грандиозную синагогу в Дрогобыче — вторую или третью по размеру в Европе после венской и будапештской. Обоим некто влиятельный настоятельно советовал не вникать в историю с похищением фресок Шульца израильтянами, наделавшую в свое время много шуму. Совершенно неожиданно встретил здесь также старых приятелей и знакомых по Львову. Подселенный ко мне в номер итальянец до смешного походил на грустного жениха-дылду из старой кинокомедии “Не промахнись, Асунта!”. Вообще, во всей моей поездке было многовато дежавю. Мне казалось, что я любил некогда лучший в мире польский театр благодаря Тадеушу Кантору, но на здешние гастрольные представления на подмостках местного драмтеатра большей частью тяжело было смотреть. Роскошный киноперформанс львовянина Влодка Кауфмана во дворе ратуши производил сильное впечатление, если не знать гения сюрреалистической мультипликации пражанина Яна Шванкмайера (как оказалось, кроме одного-двух участников, не говоря о дрогобычанах, его никто и не знал). Кстати, не приехали на фестиваль братья Квай, американские эпигоны Шванкмайера, осевшие в Лондоне и снявшие претенциозный, скучнейший мультфильм по мотивам Бруно Шульца.
Из того, что покоробило: украденная цыганами и сданная в лом мемориальная бронзовая доска с тротуара на месте убийства Шульца. Ничего удивительного: в Трускавце перед бюветом с минеральными водами у парящей над фонтаном бронзовой девушки кто-то оттяпал руку по локоть, остался торчать прут арматуры, как загнутый коготь, — ужастик для отдыхающих. Самое неприятное, что не раз и не два я становился свидетелем прорывающейся недоброжелательности местного населения к холеным заезжим “панам” (когда мы тут едва концы с концами сводим). Понять можно, но такие территории и регионы не могут иметь никакой туристической перспективы. В одном дрогобычском кафе отказались обслужить поляков, не говорящих по-украински (дрогобычане, вы что, “с глузду зъихалы”?), кто-то из поляков пошел жаловаться милиционерам, а Леня (как все здесь, он еще “и немножко шьет”) сказал, что больше не будет водить туда туристов. Грустно все это, пыльно, неудобно, бедно. Запущенные виллы и палаццо нуворишей столетней давности. Некоторые из них сегодня выкупаются новыми хозяевами и превращаются в образцово-показательную игрушку — но тем злее выглядит неухоженность общественного пространства, города в целом.
То же могу сказать о Львове. Доступность автомашин превратила Львов в сплошной уличный затор — вот и все, что изменилось за прошедшие четыре года, на мой поверхностный взгляд. Я сошел внизу Городецкой и дальше пошел пешком, чуть не разбил колесный чемодан на тротуарной плитке. Прошел через парк Костюшко, где выпивал с друзьями в студенчестве, где возилась в песочнице моя старшая дочка, а я тем временем сочетал слова, сидя на скамье и греясь на солнце. Кирпичной крошки его аллеи не видели за все годы незалежности, так же как беседка с колоннами — извести и краски. А ведь при поляках эти тротуары мылись швабрами с мылом, при Советах хотя бы поливались, и белок в парках было немерено, как в Америке. Куда подевались зверьки?
Львовяне, говорю без дураков: ваши парки, и особенно Стрыйский, — это национальное достояние, лучших ландшафтных парков я не видел по сю пору нигде! В 1940 году из Москвы прислали целую делегацию градостроителей изучать львовский опыт (бесполезно, не в коня корм), уже в “перестройку” японский сад в московском Ботаническом саду проектировали и обустраивали вместе с японскими специалистами львовские лесотехники (вышла забавная игрушка, и только).
Я слышал во Львове о местной “Рублевке” за Глинной Наварией; у своего друга в витражной мастерской “листал” в компьютере интерьеры нуворишей; продавщица замечательных колбас на рынке убеждала меня: “Видели бы вы, какие дома мы строим, на каких машинах ездим!” Но все это ровным счетом ничего не значит — потому что, когда каждый гребет только под себя, деньги не работают. Уже в московской муниципальной Украинской библиотеке (есть и такая) у меня допытывались по возвращении: деньги же есть, появились, как же это так — “не работают”?! Откройте просто и почитайте труд Адама Смита “О происхождении и причинах богатства народов”. Если человек диковат и не способен договариваться с себе подобными о совместных действиях, ему суждено быть бедным или, уж во всяком случае, жить в бедной стране, какие бы средства им при этом ни проживались. В этом причина, и не случайно основоположник политэкономии начинал с сочинений по этике (а мы будто вчера родились, смеялись, что зарплата у нас выдается унитазами и детскими игрушками, — да триста лет назад при Адаме Смите в Англии творилось то же самое! Но только триста лет назад).
Вот и не удержался от поучений. Но в российской провинции дела обстоят, может, еще хуже! Но дело не в этом — я не привык относиться как к провинции к своему бывшему городу (а он принадлежал мне и моим друзьям, без различия национальностей, по праву молодости). Теперь вот привыкаю. Но это уже и не мое дело. Очередное поколение сходит со сцены, и каждое обречено умирать не в той стране и даже не в том городе, где с ним все происходило. Вспомните Бруно Шульца или хотя бы Уинстона Черчилля.
Я рассказал только то, что видел, чувствую, думаю. Остальное тоже уже не мое дело. Добавлю, что самое одиозное я опустил — всякое везде бывает.
Последнее дежавю приключилось во Львовском аэропорту, когда-то описанном мной в одном из рассказов. Здесь царили покой и запустение. Теперь это заведение для немногих состоятельных и неторопливых “белых людей”, в число которых я попал почти по недоразумению. Карикатурный дьюти-фри в зале бывшего ресторана на втором этаже, где разрешено курить после карикатурного досмотра, попивая кофе с “Мартелем” и с недоверием припоминая былые шумные застолья здесь же. Еще немного, и я въехал бы в титульную новеллу второй книги Шульца “Санаторий для усопших”, но пассажиров на Москву вовремя пригласили пройти на посадку.