Стихотворение
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 28, 2010
Игорь Померанцев
ЖЕСТОКИЙ МЕСЯЦ МАРТ
В 22.30 в ночь перед кремацией сын сказал,
что хочет на панихиде прочесть мои стихи о бабушке.
Он сказал какие стихи: “где бабушка в окне”,
и что он сам переведет их на английский.
В лондонском доме этих стихов не было.
(Я после нашел их в Праге. Первые и последние строки такие:
“Окно матери в ста ярдах от нашего…
Но иногда вечером в декабре
фигурка в желтом окне:
как начнем друг другу махать, прямо…
хоть промокашку к глазам”).
Мы оба, понятно, расстроились.
В четыре утра я встал и написал новые стихи,
потому что не мог оставить сына без стихов о бабушке.
В семь я разбудил его, и он перевел их на английский.
(“Стихи я пишу лет с пятнадцати,
это значит, почти полвека.
Среди сотен моих стихов —
дюжина о матери.
И все они в настоящем времени.
Мне кажется,
она так долго жила,
чтобы уберечь меня от хлопот,
эмоциональных,
бюрократических
и прочих последствий
смерти.
Ладно.
С эмоциями я справляюсь.
Похоронное бюро тоже не подвело.
Но как привыкнуть к прошедшему времени?
Или не привыкать?”)
Последнюю строчку в переводе сын слегка изменил,
потому что отрывистое “Или не привыкать?” по-английски “не работало”.
В 9.30 мы были уже в крематории.
Гробовщик прочел отрывок из Первого послания к коринфянам апостола Павла
(“Любовь никогда не перестает…”).
Строка “И если я раздам все имение мое и отдам тело
на сожжение, а любви не имею,
нет мне в таком пользы” лично мне резанула слух.
После сын прочел мои стихи.
Кроме нас, на панихиде была пара гомосексуалистов,
соседей моей матери, и супружеская пара — земляков из Черновцов.
Гомосексуалисты были одеты в серые элегантные костюмы,
и жена с укоризной посмотрела на мою простецкую черную рубаху.
Через два дня гробовщик привез прах матери в нашу лондонскую квартиру,
и в тот же день я улетел в Прагу. В самолете я писал стихи:
“Я везу ее в чемодане,
маленьком, на колесиках.
Чтобы сэкономить, взял билет
“только ручная кладь”.
Гробовщик все оформил чин чином:
свидетельство о смерти,
право на провоз.
Но все равно на таможенном досмотре в аэропорту
я напрягся.
Боялся, вдруг велят
открыть урну,
готовил аргументы:
мол, пепел легок, летуч,
а для меня щепотка, просыпанная на пол, —
невосполнимая утрата.
Боялся напрасно:
никто ничего не спросил.
Даже обидно стало:
никому, никому, кроме меня,
ты не нужна,
мамочка”.
Осенью я отвезу чемодан с тобой в Черновцы. Как обещал.
Там на кладбище тебя ждут твоя мать, две тетки, муж, старший сын.
Какая встреча!