Цикл рассказов
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 28, 2010
Все так и было!
Цикл рассказов
Антоний Наукин
* * *
Пришел к нам парень на завод. Нормальный, работящий. Ванькой звали. Сразу в коллектив влился, по две нормы пахал. Бабы, я скажу, от него кипятком ссали. Все за ним. “Ванечка, то…Ванечка, сё…” А он от них нос воротит. Влюбился, значит, в бухгалтершу. Она баба красивая, все на месте, но стерва, каких поискать. Он за ней ухаживал, шоколадки дарил, в кино приглашал. Она к нему на свидания ходила, конечно, но вид делала, как будто ее на картошку посылают. Все-то ей не так, все-то ей не эдак. И говорит она, значит, Ваньке: “Я бы была полностью уверена в ваших словах, если бы вы, Ваня, меня замуж позвали”. Понял, да? Ну, а Иван возьми да и предложи ей руку и сердце. Мужики его отговаривали: “Да на кой она тебе сдалась? На, лучше еще накати”. А он остограмится и кулаком в грудь себя бить начинает. Люблю ее, хуе-мое. Так и женился.
Тут-то она с него веревки вить и начала. “Ваня, отведите меня в театр”. “Ваня, купите мне сапоги”. “Ваня, почему у всех машины есть, а у нас нет?” Он ей и сапоги, и шубу, все делал. А ей мало все. Когда денег стало не хватать, он на вторую работу устроился. Сторожем. Прикинь, днем пашет за станком, ночью склад сторожит. Домой приходит только, чтобы деньги отдать. А она ему: “Ваня, вы меня разлюбили. Вы все время на работе. Не можете уделить мне минуточку”. А он только руками разводит. Виноват, мол. И опять на работу.
Высох Ванька весь. Бледный стал. По заводу ходит, никто его не узнает. Лицо синее, щеки впалые. Смотреть страшно. Даже с мужиками пить перестал. Ну, и задумал тогда эту пакость.
Во дворе его бабка жила. Ну, и все знали, что ведьма она. Ходили к ней, чтобы приворожить, отворожить там. Девки молодые особенно. И самое интересно, что работала ее магия. Говаривали, что она дочку новорожденную отдала, чтоб мастерству этому научиться. Ванька, значит, к ней пошел. Пришел и говорит:
— Тетенька, говорят, вы все можете, помогите. А то пропаду.
— А в чем дело? — она спрашивает.
— За женой ухаживать не получается, — плачется Ванька ей.
— Ты, — говорит, — парень молодой, всяко бывает. Чем тебе помочь? Я не знаю. Хошь, возьми женьшеня корень. Он энти дела поправляет.
— Да нет. С этим все в порядке. Вся проблема в деньги упирается. Пашу, как мерин, а денег все мало. Ты должна знать, как это делается, мать. В общем, я душу пришел продать.
Нахмурила бабка брови. Посмотрела пристально.
— А ну иди отседова. И дорогу забудь, — шипит на него.
— Не могу, мамаш, — Ванька в ноги падает. — Пропадаю.
Встретились глазами, и говорит бабка:
— Ладно. Я способ знаю. Но учти: обманет тебя лукавый. Пожалеешь.
А он:
— Все, что хочешь, сделаю. Только помоги. Ни о чем жалеть не буду.
— Слушай тогда: пойдешь в полночь на кладбище. Найдешь могилу без имени. Встанешь на нее. Плюнь три раза и заклинание прочитай, — и протягивает ему листочек со словами.
Ванька ей в ноги:
— Матушка, ой спасибо, ой спасибо.
А она:
— Сейчас благодаришь, потом проклинать будешь.
Дождался Ванька полночи. Пришел на кладбище. Все сделал, как бабка сказала, и заклинание прочитал. Задрожала земля под ногами. Открылась могила, а из нее свет. Красный, словно из печи. Удар грома раздался, и перед Ванькой сам сатана встал. Поправил галстук и говорит:
— Если зря позвал — накажу. Если по делу, то награжу.
— Купи душу, сатана, — Ванька ему.
— Что хочешь?
— Хочу, чтоб жены моей желания все исполнялись.
— Идет, — диавол руки потирает. — Душа с собой, или кредит оформим?
Ванька стоит, дураком смотрит:
— Не понимаю я по-вашему. Бери все, что хошь, но чтоб желание тут же действовать начало.
— Замечательно. Отныне, чего у тебя жена вслух не попросит, все исполняться будет, — сказал диавол и сгинул.
Ванька постоял чуть-чуть ошарашенный и довольный домой пошел. “Ну, — думает. — Выгодно получилось. Теперь работать не надо. Скажу жене, чтоб вслух чего ни попросила, тут же все появится”.
Взбежал по лестнице, дверь открывает, а она ему с порога:
— Явился, сукин сын! Где тебя всю ночь носило?! По бабам, небось, шлялся. Да чтоб ты сдох, кобель.
Ванька тут же упал и помер.
* * *
Задумал один мужик ремонт сделать. Все соседи уже сделали, только он один в ободранной квартире живет. А чтоб сэкономить, нанял цыган. Они к нему пришли, квартиру осмотрели и цену назначили раза в три ниже, чем другие рабочие. Но бригадир цыганский ему говорит: мол, есть одно условие. Они с бригадой только по ночам работают, и, чтоб хозяевам не мешать, попросил их съехать. Подумал мужик, да и согласился. Еще бы, такая выгода. Правда, переехать к теще пришлось, но ради такого дела он решил потерпеть. Спросил он у цыган, когда за материалом строительным ехать. А они говорят: не надо ничего, у нас все есть. Еще больше мужик обрадовался. Тещу даже расцеловать был готов.
Ну, и живет, значит, у родственницы. Неделя, вторая пошла. Стало мужику интересно, как там ремонт его движется, не халтурят ли его рабочие? Прокрался он ночью к своим окнам и заглядывает в них. Цыгане черные все, ходят по квартире, работают молча. И тут вдруг бригадир останавливается и говорит:
— Чую я, человечьим духом пахнет, — и клыки у него изо рта вылезают.
Испугался мужик. Думает: “Меня унюхали. Сейчас съедят”. И тут стук в дверь раздается. Бригадир дверь открывает, а там сосед стоит.
— Вы чего шумите посреди ночи! — возмущается. — Людям на работу вставать! И вообще, строительные работы только до шести вечера проводить можно.
— Какие работы? — бригадир удивляется. — Не понимаю, о чем вы говорите.
— А ну, дай зайду, — сосед говорит и в квартиру прорывается.
Зашел и видит: везде инструменты валяются, раствор в тазиках замешенный стоит, кирпичи стопкой сложены. Загорелись глаза у соседа. Поймал с поличным нарушителей спокойствия. Только он хотел сказать, что сейчас в ЖЭК пойдет звонить, как на него цыгане прыгнули и убили. И тут же, на месте, давай его тело мертвое есть и кровь пить. Обглодали всего, а кости стали в стены вместо арматуры замуровывать.
Увидел все это мужик и похолодел от страха. Побежал от дома своего, не оглядываясь. “Вурдалаков нанял, дурень, — корит себя. — За копейкой погнался”. Ложится в кровать к жене, а у самого перед глазами цыгане стоят. “Ну, да ладно, — думает. — Стерплю как-нибудь. Да и сосед мне этот никогда не нравился. Ворчливый больно. Был”.
Пошел мужик на вторую ночь посмотреть на работничков. Притаился за окном, а бригадир опять:
— Чую я, человечьим духом пахнет.
Затряслись коленки у мужика. “Все, — думает. — Сейчас меня съедят”. Тут звонок в дверь. Второй сосед стоит.
— Что за шум посреди ночи? Понаехали тут, гастарбайтеры!
— Позвольте, — бригадир говорит. — Посмотрите сами. У нас тут все в порядке.
Завел его и в шею вцепился. Горло перегрыз, а кровь в таз слил. И стали цыгане кровью соседской стены грунтовать.
Мужик смотрел-смотрел, да и дал стрекача. Прибежал домой, лег в кровать и боится. Думает: “Может, жене все рассказать? Но она ж бестолковая: шум поднимет, разбираться пойдет. И ее эти нелюди слопают. Нет. Уж лучше молчать буду”.
Пошел он на третью ночь в окна собственные заглядывать. Опять бригадир запах учуял, но мужик уж не боится, звонка в дверь ждет. И точно, пришла соседа жена.
— Где супруг мой? — говорит. — Он к вам вчера ушел и до сих пор не вернулся. Вы его тут, небось, водкой поите?
— Мадам, — улыбается ей бригадир. — Мы люди непьющие. Но если не верите, то проходите и гляньте.
Только она зашла, набросились на нее цыгане и с живой кожу сняли. Труп съели, а кожу вместо обоев на стену клеить стали. Бригадир рабочих подгоняет и приговаривает:
— Скоро объект сдадим, вот тогда, ребятушки, и наедимся всласть.
Понял мужик, что его с женой они съесть хотят. Пришел домой и с тяжкой мыслью на душе спать лег.
Наступил день сдачи. Мужик сидит весь бледный и не знает, как ему цыган перехитрить, чтоб живым остаться. Подходит к нему теща и спрашивает:
— Ты чего пригорюнился, зятек? Лица на тебе нет.
— Что-то с сердцем плохо, — мужик отвечает. — А еще надо идти работу принимать у цыган. Может, вы, мама, сходите?
— Отчего же не сходить-то. Схожу. А ты ложись и валокординчику выпей.
Дал мужик теще деньги, чтоб цыганам передать, а сам, как только она ушла, по пятам побежал. Посмотреть, чем дело выгорит.
Заходит теща, оглядывает работу проделанную, нос для виду воротит. А бригадир так и увивается возле нее. Ждет, пока она ему деньги за работу отдаст. Побранилась теща маленько, да и отдала денежки. Тут-то на нее цыгане и набросились. Сожрали так, что ни крошечки не осталось. Но как начало их вдруг пучить и крючить, так на месте все разом и издохли. Отравились, значит.
Вот так мужик и денег сэкономил, и ремонт диковинный сделал.
* * *
Был у меня сосед Ложкин. Сосед как сосед. По будням работает, по выходным пиво с мужиками дует или полочки к стене прибивает. Жена у него была. Обычная такая соседская жена. Ходит по двору в халате и в бигуди, на лавке семечки лузгает, всё про всех знает. Были у них и дети. Мальчик и девочка. Самые детские дети. Играют в песочнице, коленки шкрябают, бездомных щенков в дом тащат. Всё вроде как у всех. Любятся-ругаются-мирятся-любятся. Но один раз Ложкин с женой так поругался, что отказался наотрез с ней разговаривать. Такое у всех, конечно, бывает. Обидишься, надуешься, день-два помолчишь, затоскуешь, да и сам первый мириться идешь. Но что-то, видать, задело Ложкина за живое. Ни в какую мириться не хотел. И жена ему уступать не желала. Так и воротили нос друг от друга.
Неделя прошла. Две. Ложкин себя как примерный муж вести стал. Домой вовремя приходит, зарплату до копеечки отдает, не пьет. Хотел видом своим показать, какой он персонаж положительный, а жена, ведьма, обижает его почем зря. Но без результата все. Не хочет жена капитулировать. Разговаривали только на официальные темы. “Дорогая, передай соль, пожалуйста”. Или: “Ложкин, забери детей из садика”. Сосед уж и сам не рад, что войну с супругой затеял, но сдаваться не хочет.
Позвали мы его раз выпить с нами. Позвали, как культурные люди, в надежде на то, что он, как культурный человек, откажется да домой пойдет. А он возьми да и согласись. “Мне, — говорит, — дома все равно делать нечего. Опять, что ли, в молчанку играть? Наливай, братуха”. Крепко тогда напились. Ложкин с утра просыпается, голова трещит, во рту коты нассали, думает: “Сейчас-то развяжется моя мегера, пилить начнет”. А мегера и глазом не повела. Ходит как ни в чем не бывало и молчит. Увидел в этом для себя сосед большую выгоду. Стал, как раньше, по выходным поддавать. С утра-то все равно никто ругать не будет. Жена тоже не будь дурой, стала на работе с подругами задерживаться. Придет подшофе, на мужа зыркнет злобно и мимо него в комнату уходит. А Ложкину и сказать ей нечего. Знает, что сам пример подал.
Но время идет. Ложкин вроде пообвыкся в новых условиях семейной жизни, один лишь нюанс ему покоя не дает. А именно супружеский долг. Трудно очень жену к нему склонить, если не разговаривать-то. Терпел сосед, терпел, да и познакомился как-то с женщиной порочной. Она его охмурила и пьяного в койку свою затащила. Проснулся Ложкин в объятьях красавицы этой и ужаснулся. “Ну, наделал дурень делов”, — думает. Вылез он из кровати, извинился перед дамой: дескать, простите, но я женат. Нужно мне домой возвращаться. Оделся и вылетел пулей от нее. Домой пришел на трясущихся ногах. Ждет удара по голове сковородой. Но жена спокойно так себе детишек завтраком кормит, а на него не глядит. Расслабился Ложкин. Сел на диван. Телевизор смотрит. А жена под вечер накрасилась да и ушла. Всю ночь Ложкин не спал. Ворочался один в кровати. Злился. То на жену, то на себя. Под утро услышал, как жена дверь открывает, да и прикинулся спящим. Вроде как не задело его это даже. А сам чувствует, как через шевелюру жидкую рога прорезаются.
Так и стали они жить. Он с вечера пятницы моется, душится и к любовнице уходит. А в субботу утром, когда возвращается, жена у него эстафету перенимает. По курортам порознь ездить стали. Оба себя оправдывали: мол, живут вместе ради детей. Нельзя им разводом примера подавать. Хотя чувств друг к другу уже и не осталось вовсе. Даже злости за измены не было. Дети меж тем росли, школу заканчивали, в институты поступали. Сын старший окреп, возмужал и привел как-то в дом девицу. “Вот, — говорит, — мои папа-мама. А это моя невеста”. Обрадовались Ложкин с женой. Обнимают сына с невесткой, целуют. На скорую руку и свадьбу сыграли. Сидел Ложкин на свадьбе довольный, сытый. Всё на сына поглядывал. Только что-то ему не нравится во всем этом пиршестве. Смотрит на молодых и себя вспоминает. Он-то супруге все на ушко шептал прелести срамные да ручки целовал. А эти сидят, как два пенька, и только под “горько” целуются. А потом слышит вдруг, как сын его говорит: “Дорогая, передай соль, пожалуйста”. Тут-то его как током ударило. Вспомнил все годы молчания свои. Дети-то только и слышали от них с женой фразы дежурные. Ни одного ласкового словечка друг другу они за эти годы не сказали. Вот и дети у них такие же выросли. Взглянул он тогда на жену, а она сидит со слезами на глазах и тоже все понимает. Сложил тогда Ложкин руки на стол, опустил на них голову. Сжал зубы до скрежета, слезы полились из глаз, и говорит про себя: “Да что ж это мы дураки-то такие, гордостью своей и себе жизнь испортили, и детям заодно. Господи, если слышишь меня, дай шанс исправить все. Прости душу грешную. Не губи чадо мое”. А когда голову поднял, видит, что сидит он в нашей компании, на первой пьянке, с которой все и началось. Сорвался тогда, подскочил — и домой бежать. Дома жене в ноги — бух! Прости, золотая моя, прости за все. Пес я шелудивый. Давай не будем ругаться никогда. Жена обомлела от такой выходки, и тоже к нему на шею. И ты меня прости. Дура я. Так и помирились.
Зажили они, как раньше. Он работает, она детей воспитывает. И все вроде хорошо. Но через полгода где-то застукал Ложкин жену с любовником. Отругал, поколотил, да и выгнал из дому. А потом сидит за бутылкой и вспоминает, что где-то примерно в это же время, в прошлой, так сказать, жизни, жена ему изменять-то и начала. Вот так вот. От судьбы-то оно не уйдешь.
* * *
Работал со мной один сварщик. Лешка. Откуда-то с Урала родом. Из Челябинска, что ли? С женой и ребенком в Москву на заработки приехал. Сначала комнату в общежитии получил, ютился там пару лет, а потом всем приезжим от завода квартиры давать стали в кооперативном доме. Как дом тот заселили, так пошла в нем такая гулянка, что прозвали тот дом “пьяным”. С размахом праздновали. Окурков, бутылок валялось по подъездам не счесть. А как протрезвели жильцы немного, то задумались, что должен кто-то это все убирать. Решили выбрать в каждом подъезде по главному. Никто туда особо не рвался. Кому охота говно чужое разгребать? А в Лешкином подъезде баба вызвалась. В возрасте, тучная, глаза блестят. Ну и сделали ее главной. Она пенсионеров и детей организовала порядок в подъезде и на улице наводить. Пьяниц песочить стала, чтоб не мусорили. Облагородился немножко подъезд. Мужики стали дома тихонько выпивать или в чужие дворы уходить. Бабульки грядки полют, детки туда цветы сажают. Красота, да и только. Но мало этого управдомше показалось. Стала она всех агитировать ремонт в подъезде делать. Неказистый он, мол, скидывайтесь деньгами, вызовем маляров из ЖЭКа, они наведут порядок. Мужики, отцы семейства, естественно, в позу встали: “Как так? Дом только построили. Живи да радуйся. Не дадим денег”. Лешка тоже с ними: “Зачем нам этот ремонт? И так все на месте. Деньги с неба не сыплются”. Но управдомша тоже не дура, напрямую с мужиками не спорит, а женам их нашептывает, как хорошо бы им зажилось с новым подъездом-то. Глядишь, один деньги сдал, второй сдал. Через неделю всего несколько квартир в должниках остались. И Лехина в их числе. Но сварщик ни в какую. На принцип пошел. Жена его уговаривает: “Лешенька, милый, давай отдадим деньги. Боюсь я эту управдомшу. Взгляд у нее недобрый. Чокнутая она. Глазищами вращает на нас, когда мы с маленьким гулять ходим”. А он: “Не дам, и всё”.
Управдомша листовки в подъезде вешать начала: “Квартиры под номерами 3, 6, 9, прекратите саботаж. Сдайте на ремонт”. Но Леха парень твердый, сибиряк. То сорвет листовку и в почтовый ящик управдомше засунет, то подожжет. Но один раз заходит в подъезд, глядь на листовку, а про его квартиру ничего не написано. Жена тайком деньги сдала. Без его ведома. Разозлился Леха, но ничего не поделаешь. Обратно уже не вернешь. Остальные должники увидели, что он сдался, и тоже деньги отдали.
И закипел в подъезде ремонт. Шпаклевка, штукатурка. Грязища, рабочие из ЖЭКа пьяные еле двигаются. Краской так воняет, что у всех жильцов головы чугунные. Дети все перемазанные домой возвращаются. Поскорей бы все закончилось.
Не прошло и месяца, как в один прекрасный день ушли рабочие со всем своим скарбом, а жильцы как глянули, так и обомлели. И вправду управдомша их чокнутая оказалась. Стены зеленые, но не тусклые, как в подъездах принято, а яркие. Салатовые почти. Окна вместо белого привычного цвета в коричневый покрасили. Перила синие, ступени красные, как ковровая дорожка. Не подъезд, а радуга. В гостях у сказки. Посмотрели жильцы налево, потом направо, а потом махнули рукой и по домам разошлись. Думали, что кончились их мучения.
Ан нет. Управдомша опять тревогу бьет: надо новые почтовые ящики повесить. “Чем же тебе старые не угодили?” — спрашивают ее. А она: “Портят вид. Поменять нужно”. И опять склока пошла. Опять жены у мужей деньги воруют и ей отдают. Вслед за ящиками дверь железная в подъезд понадобилась. На зиму окна утеплять нужно. Конца не видно обустройству подъездному. “Бог с ней, — жильцы думают. — Пусть строит себе, рисует. Лишь бы нас не трогала”. Но не тут-то было. Пошла управдомша против курения в подъезде. “Курите, — говорит. — Но у себя на кухнях. Или на балконах. А мне вашим дымом дышать совсем не хочется”. И выбросила все пепельницы из подъезда. У всех мужиков под окурки банки стояли из-под кофе или из-под огурцов, а у Лехи настоящая пепельница, другом подаренная. Но и на нее у злодейки рука поднялась. Хотел Леха пойти к ней и поругаться, да вспомнил вдруг, что давно бросить курить хотел. Жаль подарок, конечно, но зато соблазна не будет. Стерпел сварщик обиду, а курить бросил. Вместо сигарет велосипед себе купил. Стал на работу не в автобусе душном ездить, а на коне двухколесном, с ветерком. Велосипед же, чтоб домой не тащить, стал на первом этаже оставлять рядом с колясками детскими. К батарее пристегивать.
Однажды в субботу утром проснулся Леха от криков. Слышит, кто-то в прихожей у него надрывается. Вышел сонный в трусах и видит: стоят жена его и управдомша и лают друг на друга что есть мочи. Он им: “А ну не орать! В чем дело?” Жена фыркнула и на кухню ушла, а управдомша говорит: “Ты мне своим велосипедом весь ремонт испортил!” “Не может быть”, — удивляется Леха. Управдомша его в подъезд вывела и показывает на стену, а на стене царапины, прямо по новой краске. “Ты что, дура старая, офонарела совсем? Мой велосипед выше первого этажа и не поднимался никогда”. А она: “Ничего не знаю. Это твоих рук дело. Покупай краску и замазывай”. Ну, Леха послал ее куда подальше и домой ушел.
В понедельник пошел Леха на работу, отцепил велосипед и… Ба! У велосипеда оба колеса спущены. Проколол кто-то. Понял сварщик, чьих это рук дело. Последней капелькой проколотые колеса стали. Разозлился он и в тот же вечер притащил домой сварочный аппарат. Как только весь подъезд спать лег, вытащил он аппарат и дверь железную управдомше заварил. “Теперь дашь людям пожить спокойно”, — сказал и домой вернулся.
Утром следующего дня вышел Леха из подъезда и видит: толчея кругом, милиция, “скорая”. Оказалось, что управдомша клаустрофобией страдала. Она когда обнаружила, что из дома ей не выйти, ударилась в панику и с балкона спрыгнула. Пролетела семь этажей и разбилась насмерть. Милиция никого на работу не отпускает, дознание проводит. Имеются ли среди жильцов сварщики, имеются ли люди, конфликтовавшие с управдомшей? Выяснилось, что сварщиков полподъезда, а недоброжелателей и того больше. И все как один жалеют, что сами до этого не додумались. Всех, мол, достала покойная. Милиционеры плечами пожали, да и уехали. Дело — глухарь. Засунули в стол и забыли. Леха, конечно, никому ничего не рассказал, но соседские мужики при встрече стали крепче пожимать ему руку.
Пошла с тех пор жизнь в подъезде своим чередом. Сами мусорят — сами убирают. Главного решили больше не выбирать. Живут радостно, спят спокойно. Один Лешка по ночам не спит. Приходит к нему по ночам управдомша мертвая и мучает. Дай, говорит, денег на краску… Дай… Дай… Зачем дверь мне заварил?.. Зачем?.. Зачем?.. Я тебе не только шины проколю… проколю… проколю…
Леха по утрам встает бледный совсем. На работе все из рук валится, глаза слипаются. Вечером доползет до подушки, а там опять управдомша спать не дает. Измучился Леха совсем. Пошел по бабкам совета просить. Нашептал ему кто-то, что нужно тело мертвеца выкопать и наоборот положить, ногами на запад, чтобы покойник день с ночью перепутал и не выходил больше из земли. Решился Леха, взял лопату и пошел ночью на кладбище. Нашел могилу управдомши злосчастной, раскопал. Покойница лежит, бледная вся, а Лешке чудится, что она вот-вот встанет и говорить начнет: “Сделай ремонт в подъезде… сделай… сделай…” Зажмурился он от страха, но мертвую переложил ногами на запад, головой на восток. А для верности еще и лицом вниз перевернул. Закидал землей, крест воткнул, да и пошел домой. Дома прилег тихонечко и впервые за долгое время выспался. Не приходила к нему больше управдомша. Видать, подействовал колдовской метод.
Квартиру опечатанную скоро продали. Поселилась в ней приятная дама в очках, фармацевт по образованию. Вышел как-то Леха с ребенком во дворе погулять, а новенькая к нему: “Извините, вы из какой квартиры? Вы, по-моему, еще не сдали деньги на домофон?” Заклокотал тут в груди Лешкиной гнев благородный. Взял он чадо на руки и домой бежать. А через три дня съехал с квартиры со всей семьей. Говорили потом, что он квартиру продал, а на полученные деньги дом себе за городом построил. Там-то уж точно его никто не достанет. Ни живой, ни мертвый.
* * *
Сидели мы на прошлых выходных с мужиками в парке. Домино забивали. Подошел к нам мужичонка, приличный с виду, в костюмчике, только помят слегка. “Не откажете ли пригубить со мной по рюмашке?” — говорит и пузырек из-за пазухи показывает. А какой дурак откажется? “Угощай”, — говорим. Выпили мы по пятьдесят, потом еще, потом еще… Раздавили бутылочку. А мужик то ли слаб на это дело, то ли на старые дрожжи у него легло, окосел, в общем, немного. Стал про жизнь свою рассказывать.
Был он, значит, еще с советских времен писателем. В кругах литературных вращался, книжки строчил. Только без особого успеха. Богема его не принимала, а книжки и вовсе издавать не хотели. Говорили, много, мол, сократите, или, наоборот, мало, или вообще намек делали, что сейчас печатать такое опасно. Злился писатель на редакторов и рукописи свои в стол прятал. Перебивался тем, что колонку в газете вел.
Как Союз развалился, писателя в солидный журнал пригласили. Статьи попросили писать поглупее, но платить стали больше. Пошел тогда писатель по новым издательствам труды свои разносить. “Ну, сейчас-то напечатают!” — думал. Но и здесь, однако, ему от ворот поворот. Опоздали вы, говорят, сейчас такое уже не читают.
Затосковал писатель, запил. Несколько лет бухал по-черному. А потом огляделся вдруг и видит, что ничего-то в жизни не добился. Ни работы путевой, ни семьи, ни отпечатка в искусстве на будущие времена. Подумал он, да и решил повеситься. Нашел веревку, к люстре привязал, встал на табуретку и… стоит. Обидно вдруг ему стало, что в петлю его загнали, а про него, про врагов его никто ничего так и не узнает. Решил он тогда написать автобиографию свою кратенько, обличить злодеев всех, да и к трупику своему в качестве предсмертной записки приложить. Снял петельку, нашел бумагу, ручку. Сел писать. Да что-то тесно ему на листах бумажных. Автобиография как-никак. Предсмертная к тому же. Оделся он тогда посолиднее, побрился и пошел в магазин. А там, на прилавках очаровательных, нашел себе чудо-агрегат: компутер переносной! Взял мужик этот компутер в кредит под бешеные проценты (терять-то все равно нечего) и радостный домой пошел. Дома обложился кофеем, сигаретами и стал писать.
Через недельку закончил писать. “Ну, думает, пора. Надо перечитать напоследок, ошибки исправить, и на тот свет”. Но только читает он — и не нравится ему. Скудновато как-то получилось, убогенько. Родился, учился, писал, ничего не добился, редакторы книг не читали, далеко посылали, в петлю загнали. Закурил мужик и думает: “Нужно как-то исправлять биографию, а то даже милиции неинтересно читать будет”. Прокрутил он свою писанину в начало и приписал, что не такой он простой, как с виду кажется, а потомок знатного рода. Голубых кровей, так сказать. Тут телефон у него зазвонил. В трубке женщина ему: “Вы такой-то такой-то?” “Да, я”. “Вы, говорит, прапраправнук кого-то там. Наш фонд возвращает наследникам знатных фамилий их регалии. Приезжайте и заберите”. Мужик обалдел немного, но делать нечего, поехал. Выдали ему диплом, что он князь потомственный, медальку повесили, да и отпустили с миром. Думает писатель: “Вроде соврал, а оно гляди и впрямь”. Только домой вернулся, сразу за компутер. Написал, что с самого детства мужское достоинство его было недюжих размеров, даже тети родные стеснялись с ним в баньку ходить. Чует, вдруг зашевелилось, задвигалось что-то в штанах. Глядь, а там!.. И понял тогда мужик, что компутер его не простой, а волшебный. Мечты исполняющий.
Тут-то потекла жизнь у писателя. Из квартирки засранной в роскошные апартаменты переехал, автомобиль иностранный заимел, приоделся, пить перестал. Везучий, собака, стал с тех пор. За книжонки его жалкие теперь все издательства борются и в России, и в Израиле, и в Америке. А он ни тем, ни другим их не дает. Русским старое припоминает, иностранцам говорит, что жалко интеллектуальное достояние с родины вывозить. Самолюбие свое тешит.
Однажды стук ему в дверь. Смотрит он в глазок, а там мужчины незнакомые. Он им: “Чего надо?” А они: “Вы у нас ноутбук недавно купили. А тут выяснилось, что вся партия бракованная оказалась. С вирусом. Отдайте нам его в починку на недельку или другой выберите”. Смекнул мужик, что волшебство его забрать хотят, и бубнит через дверь: “У меня нормально все работает. Спасибо, не надо”. А гости непрошеные пытливо так: “Точно? Может, передумаете?” “Нет, нет. Все хорошо”. Так и ушли хитрецы ни с чем.
Расписал мужик свою биографию на сотни страниц. При таких-то делах грех не расписать. Да только скучно ему стало. Почудить захотелось. Выдумал себе любовницу из самого Парижу. Ему тут же звонок: “Моншер, сильвупле в гости. Вся тоскую. Хочу амур делать. Прилетай первым же рейсом. Адью”. Ну, и полетел писатель. Увидел подругу свою и обомлел. Ноги от ушей, грудь необъятная и родинка над губой. Папироску через мундштук курит. Три дня мужик из постели не вылазил. Потом вышел на балкон, глядь, а под ним Елисейские поля. Достал он компутер быстренько и написал про то, как нагадил он на парижскую достопримечательность. Вышел с газеткой, штаны приспустил и сидит себе посреди полей этих самых. А французики все вроде как отвернулись все разом, вроде как случайно. Даже жандармы. Подтерся мужик и понял, что воистину величайшая сила у него в компутере заложена.
Другой бы эту силу в мирное русло, войны останавливать или детей бездомных кормить, но писатель голову совсем потерял. Про безобразия его даже рассказывать стыдно. Но вот проснулся он как-то утром, включил компутер, смотрит, а в биографии 299 страниц. “Как так? — думает. — Вчера же ровно триста было?” Стал он крутить рукопись туда-сюда, искать, в чем подвох. А потом видит, что первой самой странички, про детство его обделенное, нету. Удалил случайно, наверное, али по пьяни что не так сделал, думает. На следующий день, открывает, а там уже 297 страниц осталось. Аккурат еще две страницы из начала пропали. Вот где поломка-то сказалась, вирус страшный. Взял он свой аппарат и в магазин бежать. Так, мол, и так. Поломка. Чинить надо срочно. А ему отвечают: “К вам мастера приходили? Предупреждали про вирус? Вы отказались. Вот и пеняйте на себя”. Расстроился мужик и домой пошел. Стал писатель целыми днями перед компутером просиживать, писать, чтобы вирус обогнать. Страшно думать ему, что будет, когда рукописи не станет. Но раз за разом все труднее, все больше страниц вирус съедает, а писать, выдумывать все сложнее. Не спит по ночам, но мало толку. Вот уж сотня страничек осталась. Вот и пятьдесят. Двадцать. Десять. Три. Две. Одна. Зажмурился мужик, сжался весь. Ждет страшного чего-то. Но ни взрыва, ни припадка сердечного, ничего. Открыл один глаз, видит все на месте, только компутер с экраном черным, не работает больше. Тут же звонить ему все. “У нас в лотерее ошибка произошла, квартиру вы должны вернуть”. “У вас в фамилии опечатка, вы не потомок вовсе”. И даже детородный орган сморщился на морозе, да больше и не распрямился. Вернулся писатель в свою лачугу, пьянствовать среди стопок рукописей никому не нужных. “Ладно, думает, хоть жив остался”.
Антони Наукин — студент Литинститута. “Коротко о себе: живу в Подмосковье, 26 лет, музыкант, играю на ударных в панк-группе, работаю строителем, женат, есть сын. До поступления в Литинститут учился в нескольких колледжах, в одном из которых умудрился получить диплом. Ранее нигде не публиковался”.