Стихи
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 28, 2010
Истоки
стихи
Роуэн Уильямс
Центр Книги Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы имени М.И. Рудомино при поддержке посольства РФ в Великобритании и редакций журналов Herald of Europe (Лондон) и “Вестник Европы” (Москва) подготовил и выпустил (очень маленьким тиражом 200 экз.) двуязычную (на английском и русском языках) книгу стихов и переводов из русской поэзии Роуэна Уильямса, Архиепископа Кентерберийского. Составил этот сборник и сделал большую часть переводов Н.М. Пальцев. Предисловие написали Е.Ю. Гениева и Н.М. Пальцев.
Книга была представлена в Лондоне, когда Его Высокопреосвященству Роуэну Уильямсу вручали российский орден Дружбы.
Предлагаем читателям некоторые стихи из этого сборника.
Зимний рельеф
Монастырь ди Бозе, Северная Италия,
январь 2003
Грунтовка небрежна, и голые скулы лощин
Свело, и, притерты попарно, лощины следят
За сизыми крыльями свода — прерывист полет,
И валится в сторону рамы измученный клин.
Лик, видимый только в ночи, из невидимых уст
Нет-нет да исторгнет другой, посвежее. Закат
От левого края за добрую дюжину миль —
Подковы нескоро еще спровоцируют хруст
Бесценного лака, и шорохи зимнего дня,
Пастельные скрипы и шорохи, и толкотня
Деталей доступны пока. Надвигается штиль.
Легка перспектива обратная, легок распад.
И вот тишина, темнота. Остается следить —
Чутьем, не глазами — немыслимый профиль в ночи,
Угадывать тяжкую мимику сизых морщин,
Под взглядом безвеким агонию зимнюю длить.
Вот мы и следим. И на выдохе неповторим
Набор кристаллических рун, и глазницы лощин
Уже запорошены рунами. Тешится ум
Вопросом, зачем от печати невидимых уст
Погостом привиделась плоскость, осклабился холм?
Перевод Юлии Фокиной
Тюрьма “Лузира”*, блок смертников
Чем манят шаловливые огни,
мигающие во дворе, вдоль камер?
Предвестьем празднества? Соблазном тут же
рождественский подарок развернуть,
сорвав обертку? День грядущий здесь
дано прожить не каждому. Но утро
придет — и что тогда? Вперившись в стену,
сидеть на тюфяке? Ведь ваше завтра
давно уже расписано (не вами).
И смысла нет до времени будить
тех, кто до вас за десять лет иль двадцать
сюда вселился: ведь они едва ли
помогут. Им совсем не до того.
Они мигнут, пожалуй, с пониманьем
веселым электрическим бутонам,
что вечно не раскроют лепестков.
И все же, все ж — в рождественскую ночь
поют все христиане. Новичков тут
улыбкой встретят: полно, не тревожься,
с нас хватит и того, что в огоньках
мерцающих написано. Тут гости
привычны так же, как дощатый пол,
насквозь пропахший едким аммиаком.
Перевод Николая Пальцева
Саров, август 2003 — уединенный скит
Летом русло реки
между шоссе и железной дорогой
высохло;
Мягкий песок радушно приемлет,
как вода или воздух, тут же забыв,
поступь твою.
Закроешь глаза — будто идешь
средь низких дюн, у каймы
океана.
Открой глаза, перейди мост под
березой с облупленной корой и
сосной.
Качаясь, иглы и листья
свет прядут из лучей, гребней волн,
лиц, рук,
Словно с морского дна глядишь вверх,
на молнию, огненную нить в вышине,
где упругие
Волны ловят бешеные прыжки
солнца с места
на место.
Лес щупает летнее небо, подобно
пухлой детской ручонке, что машет
в коляске,
Шаря в поисках носа, губ,
груди; наугад; узнавая;
чувствуя,
Что ее видят. Средь всплесков и вспышек огня
пролагая путь по лицу на фоне
неба.
Три долгих года Серафим* вечером преклонял
колена на том же камне,
шел по песку в море,
Ночь за ночью погружался,
когда солнце и деревья шли
на покой,
Уже не ласкали, и, как медведь, терся
и рыл носом тьму, слепой, страхом
объятый,
Голодный, пока камень не начинал
пахнуть медом. Он быстро всплывал,
переводил
Дыханье, вновь слеп от первого же
павшего с березы сухого, сморщенного листка,
первого
Сухого, сморщенного листка, выпавшего из
забытых миров песка, обид, смерти,
сверкающего засушья.
Под сводами твоих легких,
Отче, молот взнесен для первого
стремительного удара
Пасхальных заутрень, пальцы сомкнулись, как
на детской ручонке, нащупавшей плоть.
Радость моя. Радость моя.
Перевод Майи Кореневой
Эммаус
Сначала по солнцу, потом в тени,
так что я щурю глаза, чтобы видеть
лицо друга, и оно кажется мне
другим, и, в горячем воздухе, не тем голос.
Поднимающаяся белая пыль обретает форму,
и глухой звук других ступней, не в лад
печатавшийся между голосом и ушами,
танцует в паузах, и пропадает
там, где нет ни слов, ни шагов.
Когда наши глаза встречаются, я вижу смущение
(как у меня); мы не можем приноровиться к шагу,
каким нас просят идти,
и то, что мы слышим, говорится не нами.
Между мной и другом не пустота, и молчание
не безмолвно, очертаниям наших рук
и наших лиц придана форма
осязаемым странником, помехи
прерывают наши волны, как упавшие камни.
Значит, необходимо нести его с собой,
как чашу между горстями и профилем,
чтобы все собрались за столом, и, пока
ставят еду и разливают вино,
телесные пальцы преломляют громоподобный
серый хлеб. Становится холодно, даже в стенах жилья,
и падает резкий свет на наши фигуры;
тяжело дышит дождь, чернеет пыль,
и наши воспрявшие голоса блестят от воды.
Перевод Валерия Минушина
Воскресение: Борго Сан-Сеполькро*
Настало время. Наконец тепло, и можно
веки разлепить, бутона лопающегося восковые губы,
неумолимому напору уступая, с каждым часом,
приоткрывают влажное и темное нутро, взыскательный
язык, глаз, щурящийся на зарю. Свет рыболовной леской
вытягивает свой улов и замирает на мгновенье.
Ложится плоская стопа на грань гробницы, косые
плечи. Вот вновь он, мир знакомый, утро,
встречаемое храпом спящих и видящих во сне привычно зиму, предпочитаемую всеми. И черные глаза
застыли, полуоткрытые, вглядываются жадно,
требовательно, ищут ямы, пустоты, чтобы заполнить их
своим разливом, ищут пространства,
готовые принять его, готовые напору уступить, зеленому
упорному росту. Он медлит, выжидая, покуда силой
не нальется плоская стопа, перспектива прогибается под ним,
и спящие опасно клонятся в нее. Сосредоточенный,
измученный, голодный, смерть стекает с него струями
дождя, готовится. Мы ждем,
парализованные, как во сне, его весну.
Перевод Валерия Минушина
Истоки
Взломана корка, трясется сдобная хлябь
Топи, крошатся края под тупым углом.
Взмах. Поворот ножа. Дрожит рукоять.
Выдерни. Снова ударь. Выпусти ром,
Хлябь пропитавший. Прислушайся к гулу и бей,
Бей наугад по схватившейся корке. Под ней
Лепет и рокот, влаги и мшистых камней
Сговор. Из нагромождения скользких морфем
Вычлени сон об ущелье, из множества тем —
Тему ущелья. Ворочай, размазывай, грей.
Как на пару, разбухает и пыжится мох.
Влага с исподу — незрячий голодный щенок —
Рвется, пульсирует, делает первый глоток
Воздуха, вязнет на сколах истерзанных вен.
Перевод Юлии Фокиной
Из цикла “Влюбленный Шекспир. Десять вариации”
Ромео и Джульетта
Опьяненные тьмой они наугад бросают
блестящие арканы из шелка, с трудом пробираясь меж башен.
Скользят со смехом по черепицам, презирая опасность,
кричат, сплетая один звездный шпиль с другим,
не замечают, опьяненные тьмой, петель,
стянутых вокруг их ног. Язык заплетается,
в глазах плывет, ноги налиты свинцом; сон
мокрой тканью приник к лицу. На рассвете
лес готических шпилей опутан влажной
серебряной, окровавленной паутиной, потухшей,
когда потеплело. И слова, застрявшие в ее кольцах,
падают на траву, как разбитый камень, как
обломки рухнувших башен, черепица с крыш;
на выстуженном чердаке гуляют ветры.
Перевод Майи Кореневой