Беседовали Гала Наумова, Константин фон Барлевен
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 26, 2009
Мишель Серр:
Только красота нас спасет
Мишель Серр (родился в Ажене в 1930 году в крестьянской семье), философ, историк философии и философ науки. В 1955 году он стал агреже философии. С 1956-1958 служил морским офицером на различных кораблях национального флота: в Атлантической эскадре, при открытии Суэцкого канала, в Алжире, в Средиземноморской эскадре. Мишель Серр зашитил свою докторскую диссертацию в 1968 году и затем преподавал философию в Клермон-Ферране, в Винсенне и в университете Париж 1.
Его обширный творчество посвящено также проблемам философии науки (?Гермес? Т. 1-5 ( Hermès 1969-1980). Философия Мишеля Серра, нацеленная как на тонкое ощущение, так и на концептуальную интеллектуальность, ищет возможность стыковки между точными науками и социальными науками. Серр стал членом Académie Française â 1990 году, а также кавалером Ордена Почетного Легиона. Будучи строгим эпистемологом, Серр посвятил себя также вопросами образования и распространения знаний. Мишеля Серра отличает атипичная карьера, которая привела его из мореходного училища
в Académie Française. Ñ 1982 года ученый проводит часть года в Стенфордском университете, где он преподает историю. Его книга Le contrat naturel 1990, читалась как, своего рода, постмодернисткая философия природы. В ней Серр выражает свою реакцию на глобализацию проблем окружающей среды. В
Не имея особой склонности к кульуре страны по ту сторону Атлантики, тем не менее, Мишель Серр высказывает абсолютно оптимистическое суждение в отношении развития новых технологий. Как историк наук и визионер, он отличается от своих многочисленных коллег, прежде всего тем, что вписывает актуальные общественные потрясения в н процесс непрерывной эволюции человека.
Господин Серр, Ваш философский труд является свидетельством удачной стыковки между точными науками и интуитивным знанием или, вернее, тем, что называется термином intuitive intelligence. Как, по Вашему мнению, осуществляется взаимосвязь в философским, естестественно научном и литературном процессах познания?
Ваш вопрос отсылает нас к очень старой традиции во французском языке, которая обнаруживается также и в немецком, испанском и итальянском языках. Многие французские философы — Монтень, Дидро, Вольтер были, собственно, в первую очередь, философами науки, но при этом они ничего не имели против литературного творчества.
В немецком языке это относится к Ницше, в испанском ? к Сервантесу, в итальянском — к Данте. Даже сегодня большинство физиков, асторономов, биологов или биохимиков продолжают рассказывать в своих книгах во все той же повествовательной манере все ту же самую значительную историю, какая только существует на земле, а именно, историю, которая начинается с Великого Толчка (Big Bang), например, и продолжается с возникновением звезд, галактик, затем с остыванием планеты, происхождением жизни, появлением человека и т.д. Кажется, что в настоящем, как и в прошлом, наука приобретала, в определенной манере, форму вокруг этого чудесного повествования, которое ведется до бесконечности, все время исправляется, и оформляется по-новому, в соответствии с результатами научных достижений на тот или иной период времени. И все же, на протяжении всей духовной истории человечества наука, до сих пор, не выработала никакой иной формы повествования, которая была бы лучше структурирована и в большей степени бы отражала реальность, чем та, которую мы
знаем сегодня.
Это значает, что мы принимаем участие в довольно необычном синтезе точного научного знания с его повествовательной презентацией. Наши модели глобального мышления вступают во взаимоотношения с уникальной легендой неорганической материи, легендой жизни, легендой человека и языка. Исследование и описание этого замечательного развития сделало из нас обладающих знаниями животных, которыми мы, на сегодняшний день, и являемся.
Две фигуры занимают в Ваших текстах центральное место. Это Гермес и Арлекин. Оба иллюстрируют, по различным критериям, взаимотношение науки и искусства. Поскольку один из них ? Гермес, представляет архитепического посредника между областями знания и жизни, то другой ? Арлекин, отражает кричащее, зачастую хаотичное многообразие жизни.
Философ должен разрабатывать не только идеи, но и философские фигуры. Уже с давних времен я испытываю глубокий интерес к Геркулесу, который, как известно, у древних греков был богом переводчиков, послов, торговцев, воров и всякого рода отношений. Он находился немного в оппозиции по отношению к тенденциям в философии 60-х годов прошлого века, обращенных, скорее, к Прометею, — богу, который работал и был богом труда, он украл у богов огонь, и стал для людей своего рода ?героем труда?. Я исходил из той идеи, был совершенно уверен в том и даже был готов держать пари, что общественное производство, которое мы унаследовали из 19 века, постепенно уступит место обществу коммуникаций и, следовательно, Гермес заменит Прометея. Думаю, что эта гипотеза подтвердилась и я выиграл пари. Таким образом, это значит, что я был первым, кто предсказал это грядущее общество коммуникаций. Ведь именно в этом и состоит роль, задача и цель философии — предугадывать будущее. Что же касается Арлекина, то я выбрал его, в первую очередь, потому, что он, как раз, является воплощением философского персонажа з комедии дель арте, философской фигурой, также перенятой Лейбницем, с помощью которой я хотел говорить о смешении культур, смешении различных традиций и языков. Арлекин мне показался очень подходящим для этой роли, потому что он носил обычно одежду разных размеров, формы и цвета. Я увидел в нем яркий символ того, что сегодня называют, несколько абстрактным словом ?мультикультурность?.
Научный прогресс всегда ищет вдохновение в творческом хаосе, в чудесном и необычном, в неожиданном, в том, что и представляет, по сути, Арлекин. Вы как- то упоминали в этой связи, что поэтический импульс, ни коим образом, не находится в противоречии с естественными науками, более того, что есествознание, само по себе, собственно, и есть элексир вдохновения.
В начале 20 века еще до Бергсона, французский математик и философ Генрих Пуанкарэ сделал грандиозное открытие, которое в последствии дало теорию хаоса Бергсона. Суть этого открытия состояла в том, что в концепции Ньютона в кажущейся униформированности небесной механики Пуанкарэ увидел отклонения, которые нельзя однозначно объяснить линейными уравнениями. Феномен, так называемой, нелинейности привел затем к теории хаоса, которая нам сегодня хорошо знакома.
Бергсон перенес идею абсолютной креативности, непостижимую в понятийно-концептуальных категориях, на саму жизнь и на всю вселенную в целом, что для истории, и особенно, для истории идей означает ни что иное, как мысль, что она также подлежит некоему внутреннему порядку.
На самом деле, история, так же как и история наук непредсказуема, она манифестируется в скачкообразных изменениях. Только дурак всегда знает, что он скажет, напротив же, человек умный принимает в учет возможность того, что всегда может случиться что-то неожиданное. Поэтому учет неожиданного, непредсказуемого, является решающим признаком интеллекта и духовной работы, который также и наука осуществляет необходимым образом.
Наука и поэзия, которые этимологически вытекают из ?сфабриковать?, связывает одно и то же, — основательность и прилежание. В первом случае это проявляется в методическом способе исследования, в другом случае ? в точностях использования языка.
Со времен Декарта естественные науки и, во все возрастающей степени также и гуманитарные науки, основываются, преимущественно, на принципе рациональности, что связано с критериями объективности, доказуемости и независимости от ценностей. Нужно сказать, что эту концепцию можно принять лишь с натяжкой. Убеждение в том, что ориентированная, таким образом, сила человеческого познания с течением времени сможет постичь все сущее, вынуждено обуславливает исключение этических и метафизических вопросов. Каким образом, современный челове
к, находясь перед таким положением вещей, сможет найти путь к своим первоосновам, как он сможет снова приобрести утраченную им чуткость к неисчерпаемости богатства мира и, тем самым, к более глубокому восприятию жизненного смысла?
Тема, которую Вы здесь обрисовали, чрезвычайно комплексная. Это правда, мы детерминируем, со все растущей уверенностью, научные результаты, но, с другой стороны, мы все более сомневаемся в том, какой же путь должна выбрать наука. Таким образом, мы снова оказываемся на пороге неожиданного и непредсказуемого. Если Вы меня спросите про смысл жизни, и также про то, какие направления этот смысл примет в общем, или в каждом отдельном случае, тогда я Вам отвечу, что мы этого никогда не узнаем. Мы не знаем ни цели будущего развития, ни цели самой истории. К счастью, у человека есть дети, которые иногда непослушны, которые делают нечто такое, что их родителям представляется неожиданным, и тем самым, дети решают такие проблемы, перед которыми их родители остаются беспомощными. Понятно, что, тем самым они, в свою очередь, создают новые проблемы. Таким образом, смысл жизни проявляется именно в таких сменах направлений, которые похожи на постоянное разветвление деревьев.
Лауреат Нобелевской проемии по физике Шарль Рубиа говорил о своем восхищении красотой всей вселенной, красотой как внешенего мира- космоса, так и красотой внутреннего, материального мира. Являясь представителем точных наук, тем не менее, он отдавал должное некоему высшему порядку, который бесконечно превосходил представление о том, что весь этот грандиозный мир — всего лишь результат случая и статиститки. Он верил в то, что всем этим мы обязаны некоему вселенскому разуму.
Шарль Рубиа выразил здесь свое глубоко личное признание, к которому я отношусь с уважением. При этом, здесь для меня также важны два следующих аспекта. Первый из них затрагивает выше упомянутые отношения между наукой и поэзией. Если себя посвятить астрономии, биохимии или другой аналогичной дисциплине, прежде всего, оказываешься впечатленным красотой. Не только гармонией или ошеломляющим многообразием мира, но именно, конкретно чудом, как оно манифестируется уже в цепочке связей множества клеток в организме зародыша. Если по окончании девяти месяцев беременности всю цепочку ДНК клеток этого ребенка вытянуть в длину, то получится расстояние в миллионы раз больше, чем расстояние между планетой Земля и Луной, туда и обратно. То, что женщина затем рождает такое, гениально сотворенное существо, удивляет и восхищает меня вновь и вновь. Отсюда становится очевидным, что без понимания красоты человек вообще ничего не сможет понять. Только красота спасает нас, и она никогда не должна отрешаться от правды. И вот мы уже дошли до второго аспекта, а именно, до теологии. Перед лицом таких чудес начинаешь склоняться к вере в то, что существует бог-творец.
Но что же такое вера? Это мы можем очень хорошо объяснить на следующем примере. Возьмем расстояние между 0 и 1 для обозначения небольшого сегмента, при котором 0 означает уверенность в том, что бога нет, а пункт 1 означает, соответственно, что бог существует. Таким образом, получается, что вера ? это длительное путешествие духа между категорическим атеизмом и неограниченным признанием некоей высшей божественной власти. Это то состояние радикальной нерешительности, в котором мы постоянно находимся, колеблясь между двумя экстремальными гипотезами. И это именно то, что впервые дало христианство, так как другие религии имели традиции, а все-таки не веру. То простое слово ?кредо?, которое воспринято из римского права и введено в христианскую теологию, готовило другой общественный порядок: наш порядок,основанный на вере и на различных степенях, в которых она выражается в соответствии с данным определением.
Можно ли представить в нашу современную эпоху, в которой господствует наука, этику без веры?
Этого я не знаю. Этика вступает в конфронтацию с трудностями, которые она заранее не может запретить науке, потому что нельзя диктовать и ограничивать свободу исследователя. Кроме того, результаты исследования невозможно предвидеть. Вследствие этого, потом, уже post factum, пытаются сформулировать обязательную для всех этику, но она оказывается отодвинутой на задний план тем или иным научным результатом, поскольку, как только наука открывает новые возможности, техника тут же стремится к их осуществлению, и люди имеют правомерное желание, воспользоваться этим открытием.
Что же остается делать, если этика a priori неприменима, а a posteriori бесцельна? В отношении науки этические вопросы, которые сегодня мы обращаем к химии, биохимии и генетическим манипуляциям, были поставлены уже две с половиной тысячи лет назад в Древней Греции. Тогда, весьма позитивным образом, развивалась анатомия, вследствие чего медицина, была отмечена некотрыми значительными успехами благодаря школе Гиппократа. Гиппократ сразу распознал, что врач становится властителем, одновременно, и жизни, и смерти своего пациента. И поэтому, он добавил приложение к собственным научным работам, которое сегодня во всех развитых странах известно под именем ?клятвы Гиппократа?. Эта знаменитая клятва доказывает, что этика может все-таки продержаться в течение довольно долгого периода времени. Каждый начинающий врач, как в древности, так и сегодня, должен принести эту клятву в конце своего обучения. Таким образом, мы стоим сегодня перед задачей, распространить клятву Гиппократа на все существующие науки.
Уже много лет назад я предлагал научную клятву, с которой ученый, после окончания учебы, объявляет свое согласие. Это значит, что совесть обязывает его нести личную ответственность за проводимые им исследования, и с этим сознанием обеспечивать этических характер результатов своего труда. Я думаю, что здесь находится решение этической проблемы, которую выдвинуло современное научное исследование.
Но ведь даже, если ученый принесет клятву в своей области исследования, тем самым, отнюдь, не гарантировано, что также и технократ будет соблюдать эти правила. Вы ведь говорили о том, как скоро техника воплощает в действительносто то, реализовать на практике то, что наука теоретически разработала и предоставила в распоряжение. До известной степени, в истории духовной культуры это вызывала не слишком большие опасения, так как техника, все же, развивалась в русле, более или менее, метафизически окрашенного мышления, что, в конечном итоге, и определяло границы. В то время как техника постепенно сама превратилась, в своего рода, машинного бога или, по меньшей мере, стала вероучением, никак не обойти вопрос, каким образом, технологическому прогрессу можно создать какие-либо препятствия, чтобы немного ослабить его последствия, все более угрожающие человеческой цивилизации?
Идея прогресса появилась на рубеже веков между 17 веком и эпохой Просвещения. Она означает поступательное движение вперед в области научного познания, которое постоянно стремится внести свой вклад во благо человечества. Судя по всему, эта идея продержалась до середины 20 века и затем пережила глубокий кризис. Атомные взрывы в Херосиме и Нагасаки, раз и навсегда, сделали понятной следующую истину: что ученые, и еще к тому же, лучшие из них, были способны создать оружие, которое могло уничтожить на месте десятки тысяч людей и моглл бы даже с
тереть жизнь с лица Земли. Это фиаско потрясло физику до самых ее глубин. Также и химия потерпела подобное поражение в некоторых проблемах, в результате которых сильно пострадала окружающая стреда. И наконец, перед биологией сегодня встают этические вопросы, поскольку некоторые из ее направлений со всей остротой выдвинули их на первый план. Одна научная отрасль за другой, увидели себя перед лицом препятствий, которые говорили о конце идеи прогресса. В этой стадии выросло поколение, которое имело абсолютно негативное отношение к науке и технике, и их обеих одинаково проклинали, как прежде их прославляли. Я думаю, что как идея непрерывного прогресса, так и уничтожающая критика прогресса, несут в себе радикальное решение, которое, действительно, нельзя принимать всерьез. Процесс научного развития содержит в себе совкупность всех человеческих поступков, нечто неожиданное и непредвиденное, некую смесь хорошего с плохим, преимуществ и недостатков, завоеваний и потерь. Все имеет свою цену. Наука, вероятно, и дальше будет нам предлагать многочисленные выгоды, за которые мы, все же, должны будем платить.
Верите ли Вы, оглядываясь на всю историю эволюции человека в течение последних двух или трех миллионов лет, что он, как духовное существо, создающее символы и способное к трансценденции, может придать этой эволюции смысл, который выходит за рамки чисто биологического эмпирического хода вещей?
У нас пока нет точных знаний о том, какое именно развитие происходило в течение этого огромного промежутка времени. Кроме того, существует, по моему мнению, столько же эволюционных теорий, сколько существует биологов. Каждый развивает свою форму дарвинизма, поскольку это чрезвычайно трудно, ориентироваться в этой путанице. Необходимо одновременно глобальное и бескомпромиссное мировоззрение, чтобы с уверенностью отстаивать убеждение, что человек взялся оттуда или отсюда. Ясно только то, что человек — многоуровневое явление, состоящее из самых разнообразных элементов и свойств. Например, он изобрел язык коммуникатитвных процессов, который, на самом деле, хорошо функционирует. Но, впрочем, ничуть не лучше чем у одноклеточных, которые также открыли способ реагировать на определенные трудности в своем окружении. Эта новость распространилась потом быстро среди живших по соседству одиноклеточных, почти также, как сегодня это происходит в интернете. Короче: я надеюсь, что наша жизнь находится под знаком трансцендентного, но доказать это не представляется возможным.
Не видите ли Вы опасности в том, что интернет, кибернетика, средства массовой информации, полностью перенеся реальность в область виртуального, стирают классическую метафизику, и даже религию?
Это слишком сильно сказано. В мифических и религиозных традициях божественные творцы мира никогда не соприкасались напрямую с коммуникационными системами. Обычно, это были им подчиненные существа, которые заботились о передаче сообщений ? как, например, уже упоминавшийся нами Гермес или христианские ангелы. Мы переживаем сегодня, как глобальное развитие сети передач и сети коммуникаций изменяют в своей основе кодирование и дальнейшую передачу информации. Подобное уже происходило в предрассветных сумерках истории, когда письменность повлияла на общественные, политические и научные преобразования, и затем в 16 веке, когда изобретение книгопечатания оказало такое воздействие на религию, научные исследования и весь мировой порядок, которое едва ли можно измерить. Начиная с тех давних времен и до сегодняшнего дня, мы живем в эпоху третьей революции носителей информации и инфрмационного обмена, которое будет иметь не менее значительные последствия, чем обе предъидущих.
В то время, как мы превозносим сегодня информационную технократию, —хотя, по сути, нам уже, собственно, нечего сообщить друг другу, — не изгоняем ли мы постепенно из нашего сознания спиритуальный характер нашего существования?
Чтобы что-то противопоставить этой поте-ре,чему может научиться наша современная цивилизация, например, у архаических культур, если вспомнить работы Андрэ Леруа-Гурана о преисторических религиях?
Но мы ведь сами архаичны во многих наших действиях! Достаточно хотя бы вспомнить тот факт, что содержание соли в нашей крови соответствует содержанию соли в морской воде, следствием чего было образование той среды, из которой произошли морские животные, потомками которых мы являемся.
В результате эволюции, которая длилась многие сотни миллионов лет ? мое тело содержит все характеристики первобытной жизни ? и, одновременно, что-то очень новое, насколько я что- то понимаю в делах биохимии или современной философии. То же самое относится и к нашей цивилизации. С одной стороны, мы точно проинформированы о новейших результатах ведущих наук, с другой стороны, однако, мы прочно укоренены в архаическом мышлении. Поэтому, я считаю необходимым, в элементарных педагогических целях, знакомить детей со старыми баснями, библейскими традициями, греческими трагедиями и т.п. Сегодня часто забывают или вовсе выбрасывают за ненужностью документы прошлых культур, хотя они могли бы нам помочь понять, откуда мы пришли и кем мы являемся.
Эта забывчивость доказывает, однако, весьма впечатляюще, насколько тяжелые потери в интеллектуальной и духовной областях, наносит технологическая гомогенизация, осуществляемая индустриальными государствами. Западный человек, не должен ли он признать, с известной долей меланхолии, что самые бедные страны периферии, с их формами жизни и их произведениями искусства все еще проникнуты ярко выраженной духовностью и креативностью, и что они, собственно говоря, более культурны в этом отношении, чем мы?
В мире, в котором мы живем, больше нет центра, и вследствие этого, больше нет и периферии. Новые типы каналов коммуникаций образуют сеть, которая растянута по всей планете, и эта самая сеть имеет повсюду свою середину, в отличие от круга или квадрата, и нигде полный объем. Неважно, в какой бы точке мы не находились. Мы всегда находимся, в известном смысле, в центре, по соседству с другими, хотя этот сосед, с географической точки зрения, живет в каком-то отдаленном месте.
Таким образом, произведения искусства, о которых вы говорите, не объясняются отделением центра от периферии, они объясняются, наверное, скорее несчастьем. Мистическим образом они остаются связанными с фундаментальными константами человеческого существования, со страданием, печалью, смертью — и в этом, пришедшие к нам сегодня большие южноамериканские романы, ничуть не отличаются от греческих трагедий. Нет, они не находятся вне центра или где-то на периферии, так как от чего бы они были тогда столь удалены? Люди в богатых странах, просто-напросто, слишком толстые, слишком отупевшие и лишенные живого опыта, так как значительное произведение создают, прежде всего, своим телом.
Сегодня часто говорят о том, что в 21 веке диалог между культурами и религиями должен стать более интенсивным, с тем, чтобы неописуемые ужасы 20 века не повторились снова. Считаете ли Вы, что этот диалог может быть реализован, или это всего лишь утопия?
Прежде всего, нужно отметить тот факт, что еще никогда, во всей истории человечества, господствующий класс не был таким невежественным, как сегодня. Чтобы способствовать диалогу между культурами, политики, а также, в широком смысле, сильные представители экономики и бизнеса, должны обладать всеобъемлющим образованием. Были бы они в прошлом более умными, они бы не устроили в городах и в селах такое бедствие.
Понятие культура подразумевает под собой, обычно, две вещи: во-первых, в антропологической интерпретации, это совокупность обычаев семьи, племени или народа, которые практикуются и выражаются определенным языком. Во-вторых, из академической перспективы, культура — это высшее духовное развитие, нацеленное на утонченность и красоту. И я добавлю еще третье значение. Это отношения обмена, который происходит между собственной и универсальной культурой. Культура ? это диалог между культурами, который происходит испокон веков и, который, благодаря нашим техническим возможностям, а также все возрастающей открытости по отношению к чужому, в будущем, вероятно, будет еще более углубляться.
И в конце побеждает любовь?
Любовь — это единственное решение. Но она существует очень редко. Обычно любовь поглощается властью, деньгами, конкуренцией и рассеянностью. Те же люди, которые посвящают себя любви, отдаются ей, создают тайную аристократию человечества. Таких людей встречаешь и видишь редко. Они не являются президентами республик, это ни ученые, ни финансисты. Они подкупают своей простотой, которая, может быть, и есть ключ к святости. Эти люди есть соль земли, о которой говорит Евангелие. Любовь была бы единственно правильным решением для всех людей, но икто ее не хочет. Ах, в конце концов, так много говорят о любви, но ощущать ее глубоко в сердце, проявлять в каждый момент бытия, с нерушимой верностью ? это, к сожалению, большое исключение, и именно в этом и состоит, наверное, наша самая большая трагедия.
Беседовали Гала Наумова, Константин фон Барлевен