Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 25, 2009
Первый свой рисунок Сергей Эйзенштейн подарил моему отцу Григорию Рошалю еще в 1923 году. Они оба тогда учились и работали у Мейерхольда, которого считали величайшим гением режиссуры. Потом оба ушли от него, связали свои судьбы сначала с театрами, а вскоре и с кино. Дружба их продолжалась многие годы. После того как отец женился на моей маме Вере Строевой, которая тоже стала впоследствии известным кинорежиссером, эта дружба стала еще тесней. Сергей Михайлович предпочитал, например, отмечать свои дни рождения в доме моих родителей и не только с их общими друзьями, но и со мной и моими одноклассниками, ведь мы родились с ним в один день. Один из своих подарков он не без юмора сопроводил надписью «В наш общий день рождения», хотя разница в возрасте была у нас достаточно большой — 7 лет. Эйзенштейн сразу покорил меня своим неотразимым обаянием, умом и остроумием. Мои чувства к нему не изменились до самой его смерти, ни когда я работала монтажницей на « Иване Грозном», ни когда училась у него на режиссерском факультете ВГИКа. Сергей Михайлович всегда поражал меня и моих гостей блестящим исполнением какого-то сверхмодного танца, которому он научился в Америке. В последний раз это было в наш день рождения 23 января 1941 года, за несколько месяцев до начала второй Мировой войны.
Когда началась война, отец заканчивал съемки фильма «Дело Артамоновых» по роману Максима Горького. Немецкие летчики даже пытались бомбить мост, декорация которого была построена на натуре, на съемочной площадке Мосфильма. Эйзенштейн или Эйзен, как мы его все называли, посмотрел фильм и его воображение поразил эпизод с пьяными купцами, которые приходят в неистов-ство, когда к ним привозят на рояли местную диву, и она обнажается, сбрасывая с себя свой пышный наряд. Ее роль исполняла звезда советского кино Любовь Орлова. В результате, Эйзенштейн сделал целую серию рисунков, обыгрывая тему рояля: то ножки инструмента превращаются у него в реактивные двигатели, то на рояле распластывается женская фигура. Он тогда остроумно перефразировал строчку стихов Бальмонта «Рояль был весь открыт, и струны в нем дрожали» в «Рошаль был весь открыт, и струны в нем дрожали», что вполне соответствовало бурному темпераменту моего папы.
Во время эвакуации мы все оказались в Алма-Ате, в Казахстане и даже жили сначала в одном доме, прозванном «лауреатником», из-за изобилия проживающих в нем лауреатов Сталинских премий. Эйзенштейна, как и нас, поселили в коммуналке, где в той же квартире обитали еще известный актер Борис Чирков и его жена-балерина. Комната Сергея Михайловича напоминала келью: узкая, выкрашенная в белый цвет, только черные четки на стене, она была похожа на его черно — белые рисунки. Позже его переселили в другой дом и выделили уже две комнаты.
В то время Эйзенштейн продолжал съемки своего великого и спорного фильма «Иван Грозный». Антониони писал о нем « …перед нами предстает произведение, величественность, утонченность, высокопарность и чувственность которого, как кажется на первый взгляд, превышает его тему и даже противоречит ей. На самом деле таков стиль великого русского режиссера» ( перевод Н.А.Ставровской)
Образ царя Ивана преследовал Эйзенштейна.. Иван изображен и в центре одного из рисунков окруженный самыми разными фигурами. Это рождает некое новое, по-своему, цельное произведение искусства.
В своем дневнике Эйзенштейн прямо пишет о медленном самоубийстве, которое он предпринял, взявшись снимать фильм об Иване Грозном. Он понимал, что образ Ивана в его трактовке неминуемо будет вызывать ассоциации с вождем всех народов. И не ошибся. Вторая серия фильма была запрещена Сталиным, а негатив приказано было смыть. Но, как известно, рукописи не горят, экземпляр фильма чудом удалось спасти.
Рисунки военного времени явно проникнуты у Эйзенштейна двойной горечью. Взять, например, рисунок, где в воздухе парят куски мужского тела. Невольно вспоминаются строчки из стихов Маяковского: « А на западе падает красный снег сочными клочьями человечьего мяса». Правда, у Эйзенштейна все выглядит не так мрачно, это скорее черный юмор. Таков и рисунок о некрофильских чувствах оголодавшего по сексу мужчины к женскому обрубку, лежащему на столе.
На других рисунках тех лет преобладает восточная тематика, связанная часто с флорой и фауной Казахстана, хотя круг его ассоциаций очень широк. Тут и Индия с ее слонами и змеями, театральные и кино сюжеты, эскизы костюмов. Блестящий график, шаржи которого начали публиковаться в Риге, когда ему не было и четырнадцати лет, он часто создавал свои рисунки, не отрывая карандаша от бумаги, в один присест. Его произведения всегда монументальны, даже самые маленькие по размеру. За время войны и эвакуации Эйзенштейн подарил нам более 100 рисунков. Некоторые из них выполнены на листочках в полоску, из школьных тетрадей. Тут и воспоминания о Мексике, и рисунки с дьяволами и ангелочками, и с фантастическими существами. И все они объединены скрытым в них эротическим напряжением.
По возвращении в Москву, Сергея Михайлович закончил съемки второй серии « Ивана Грозного» Он еще надеялся на успех. Он даже подарил мне 42 прекрасные большие фотографии кадров из фильма в роскошном парчовом бюваре. На первой фотографии была надпись красным фламастером « Дорогой Маечке в наш общий день рождения. С любовью» и дата — 1945. Однако в Москве его ждал один удар за другим. Мало того, что вторая серия «Ивана Грозного» была запрещен, а негатив приказано было смыть. ( Только отчаянная смелость Фиры Тобак — монтажера фильма помогла спасти одну копию, которую она спрятала у себя дома.) Эйзенштейна заставили публично покаяться в том, что он искажал историю, очернял опричников. Его лишили права преподавать во ВГИКе. В результате первый инфаркт. Я в это время снимала свою дипломную работу по мотивам пьесы американских драматургов « Глубокие корни» о дискриминации негров, даже героев второй Мировой войны, что очень напоминало разгул антисемитизма у нас в те годы. Узнав об этом, Эйзенштейн прислал мне в подарок американскую открытку с изображением улыбающегося негритенка и надписью « В знак глубоких корней нашей дружбы»
23 января 1948 года Эйзенштейн плохо себя чувствовал, и мы с мамой приехали поздравить его с днем рождения к нему домой. Сергей Михайлович заранее приготовил для меня подарок — старинную бисерную сумочку, к которой ленточкой была привязана его американская визитная карточка. На ней он написал: «Дорогая сверстница, не в пример учителю, никогда не мечите …» Я строго соблюдала его завет и никогда не метала бисер перед свиньями.
1 февраля 1948-го года Сергея Михайловича не стало. Ему было 50 лет.
Эта коллекция рисунков Эйзенштейна была представлена зрителю только однажды в Ганноверском музее эротического искусства моим сыном известным художником Михаилом Рошаль — Федоровым. Он недавно ушел из жизни. Ему тоже было 50 лет. Может быть, над ними нависла тень Ивана Грозного?