Беседы и размышления в Совете Европы
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 25, 2009
Беседы и размышления в Совете Европы*[1]
Прежде, чем продолжить повествование, поспешу исправить невольное упущение. Первым героем этой саги о Совете Европы, стартовавшей в предыдущем томе «Вестника Европы», был сэр Питер Смизерс. Помните? Генсек Совета Европы в 1964 –1969 годах. Юрист, дипломат, член парламента… Цветовод и фотограф… Но самое неожиданное, успел я написать, заключается в том, что именно он послужил прототипом Джеймса Бонда… И тут произошел сбой. Два абзаца, проясняющих удивительную связь, неведомым образом исчезли — видно, компьютер проглотил. Не скрою, я хотел заинтриговать читателя, но не таким же способом! Придется извлечь из коварного компьютерного чрева недостающее смысловое звено.
История восходит ко временам Второй мировой войны. Молодой Питер Смизерс, тогда еще не сэр, служил в британской разведке Мi6 бок о бок с тогда еще никому не известным Йаном Флемингом. Будущий автор Бондианы был постарше — на четыре года и на звание. Кропотливые биографы свидетельствуют, что они составляли неплохую пару. Даже разрабатывали вместе оригинальной конструкции нож десантника. А однажды Флеминг вручил Смизерсу пистолет, замаскированный под авторучку. Эти подвиги технического творчества бледнеют перед изобретениями мистера Q, снабжавшего агента 007 разными убийственными штучками, которые спасали его в самых безвыходных ситуациях, но отправной точкой для литературной фантазии, возможно, послужили.
В самый канун падения Парижа Флеминг и Смизерс работали в обреченной французской столице, а затем в Бордо, где занимались эвакуацией британских судов и спасли сотни беженцев от нацистского наступления. В Англии Смизерс отлавливал засланных немецких агентов, что считается одной из самых успешных операций британской разведки и контрразведки. Затем его направили за океан замом военно-морского атташе. В Вашингтоне в его задачу входило передавать все, что удастся добыть про деятельность японских ВМС после Перл Харбора. Затем уже военно-морской атташе в Мексике и Карибском регионе, он охотился за немецкими подводными лодками, которые с необычайной дерзостью топили суда едва ли не в территориальных водах США. Немецкие подлодки оказались не единственным объектом интереса молодого Питера Смизерса в Мехико-сити. Здесь он встретил свою будущую жену, которую завоевал в стиле блицкрига за три недели. После чего они прожили долго и счастливо и умерли, можно сказать в один день. Это случится шестьдесят лет спустя, а тогда в приданом невесты оказалась, безусловно, выдающаяся вещь. Золотая пишущая машинка. Другая такая встретится уже в романе Йана Флеминга «Голдфингер».
Вот такая романтическая и совершенно реальная история… Не ищите в ней скрытых смыслов. Ни скрытой рекламы вышедшего на экраны нового фильма нескончаемой Бондианы. Ни шпионско-философского камня типа того, что был с такой помпой открыт не так давно у английского посольства в Москве. Ничего, кроме фактов, которые, признаюсь, меня очаровали.
Ну а теперь продолжим повествование.
Про грешный язык и Кодекс местной демократии
Беседа с генеральным секретарем Конгресса местных и региональных властей Ульрихом Боннером
Наш вояж по Совету Европы оборвался в турецком суде. Вопрос на засыпку. Что общего между Турцией и Бельгией? Не торопитесь говорить: ничего. Послушайте две совсем свежие истории.
Мэр города Кир в юго-восточной Анатолии был уволен, а городской совет распущен. За что? За то, что выпустили информационные материалы на курдском языке. Административная кара была тут же подтверждена судебным решением: мэр и горсовет нарушили Конституцию страны, которая гласит, что в Турции лишь один государственный язык — турецкий. Тем самым совершено посягательство на территориальное единство страны. Вот только незадача. Подавляющее большинство жителей города курды, а те, что недавно переселились из деревни, и вовсе не знают никакого другого языка.
…В это же самое время в трех муниципалитетах на окраине Брюсселя прошли выборы мэров, но кандидаты, убедительно победившие на выборах, остались на птичьих правах. Их не утвердил министр внутренних дел. Основание: они обращались к своим избирателям не на том языке.
Тут важны подробности. Эти три муниципалитета франкоязычные, но по административно — территориальному делению находятся во фламандской зоне. На самом деле, будущие мэры или не мэры или полумэры обращались к своим избирателям на двух языках. К франкоязычным по-французски, а к фламандским на фламандском. Но министр внутренних дел Фландрии разъяснил, что по закону все бумаги избирателю должны быть посланы изначально на фламандском языке, и только после того, как на то будет высказана его, избирателя, ясная воля, дальнейшую переписку можно вести и на французском. Налицо, таким образом, грубейшее нарушение закона Фландрии.
Так что общего в этих историях, кроме идиотизма?
То, что жалобы на них поступили в Совет Европы, в то его подразделение, которое называется Конгресс местных и региональных властей.
Конгресс направил в оба места миссии с заданием прояснить факты и обстоятельства и по итогам их расследований сделал рекомендации. Нет, слова «идиотизм» в резюме не было, все было юридически корректно. Но суть от этого не изменилась. Выводы были шире конкретных ситуаций. И там и тут мэры — фигуры выборные. Но от своих должностей они были отстранены административными решениями. Это принципиально неправомочно. Было также обращено внимание на то, что в Бельгии из-за далеко зашедшего раскола по лингвистической границе категорически отсутствует авторитетный федеральный уровень, который мог бы быть арбитром в спорах. А Турции было рекомендовано, как можно скорей внести поправки в соответствующие законы и в Конституцию.
Слово «ПАСЕ» внедрилось в наше сознание. Конгресс местных и региональных властей — понятие менее известное. Хотя это примерно такой же форум Совета Европы, как и Парламентская Ассамблея. С тем же представительством и с ежегодными сессиями. Только в одном случае действующие лица — национальные парламентарии, а в другом –выборные представители регионального и местного уровней. Заседают они в двух палатах — Палате регионов и Палате местных властей.
Дистанция, отделяющая местные власти от граждан, гораздо короче, чем на национальном (федеральном) уровне. Заинтересованность людей более непосредственная. Чем ниже уровень власти, тем выше степень участия населения в выработке и принятии решений. Из этой логической цепочки можно сделать и более широкий вывод: Нет демократии без местной демократии. Это и есть главный постулат Конгресса местных и региональных властей.
А что это означает на деле?
Моим гидом по Конгрессу стал генеральный секретарь Конгресса Ульрих Боннер.
«Это означает то, что компетенции разных уровней власти должны быть четко поделены, — отвечает он. — Права и полномочия местных органов власти должны быть закреплены в законах и Конституциях и охраняться при необходимости в судебном порядке. И они должны быть обеспечены соответствующими финансовыми источниками, то есть и финансовая независимость в их рамках гарантирована».
«Это называется субсидиарность», — Ульрих Боннер юрист и не может без термина.
По-русски — взаимодополнение. Те функции, которые можно передать вниз, не должны оставаться наверху. Как продолжение принципа, что ни одно решение не может быть принято без спроса мнения тех, кого оно непосредственно затрагивает… Концепцию субсидиарности ввел в европейскую дискуссию в 50-е годы Конгресс (точнее его предтеча — Конференция).
Лыко в строку. На приеме по случаю национального дня России в Совете Европе мэр N-ского города на хорошем русском языке, не стесняясь, как дома, клял практику, когда «функции и обязанности федеральная власть нам спускает, а все деньги забирает себе…» Это был страстный монолог.
Все эти принципы прописаны в Европейской хартии местного самоуправления, разработанной и принятой Конгрессом и подписанной государствами — членами Совета Европы. То есть, в сущности, они обязательны.
На самом деле — это еще одна ипостась развития общей европейской идеи.
Реальные границы в Европе издавна не совпадают с национальными. Идея трансграничного сотрудничества для людей, живущих по соседству, но в разных государствах, всегда была насущной.
«Я еще помню время, — говорит Ульрих Боннер, — когда Пиренеи с 21.00 до 6.00 закрывались на замок». Сейчас, когда европейцы уверены, что любая виза — это вмешательство в их права, об этом даже странно вспоминать».
Под властную диктовку экономики появилось понятие «Европа регионов» (или «Европа с регионами»). Такие регионы могут включать в себя смежные области из двух — трех соседних государств — сейчас их около сотни. Внутренние связи в них порой сильней, чем связи с собственными столицами.
Осознание, легализация этих реалий, устранение всякого рода препон, от чего выигрывали люди, свобода деятельности и качество жизни, требовали огромных интеллектуальных усилий и политической смелости и прозорливости.
То, что местная власть должна быть реальной, сомнений в послевоенной Европе не вызывало. Идею региональной автономии принимали в штыки. Историки ссылаются на живучую память смутных феодальных времен, когда во Франции или Англии королевская власть подчас безуспешно боролась с амбициями своих герцогов и баронов. Более убедительны современные страхи национальных властей перед местными сепаратизмами. Региональная автономия — угроза центральной власти и даже территориальной целостности страны. Так она воспринималась.
Но в Европе второй половины ХХ века все-таки предпочитают лечить, а не калечить. Работает не сила, а компромисс, демократическая диалектика. Эффективно противодействовать сепаратизму можно, только делегировав регионам права. Великобритания, веками сражавшаяся против ирландской независимости, пришла к политике «деволюции» — очень широкой автономии для Шотландии и Уэльса, разрядила ольстерскую бомбу. В Испании нынче действуют семнадцать разных режимов региональной автономии, и самая не стесненная, включая право собирать все налоги, предоставлена Стране басков и Каталонии, где голоса за отделение сильнее всего. В Бельгии федерализм зашел так далеко, что ее лучше не упоминать в этом контексте («самое успешное провалившееся государство» встретил я недавно такое определение — как вам оно нравится?)
Тезис о том, что «государство должно быть сильным» — из вечно зеленых, у бюрократии он всегда в цене. Но что такое «сильное государство», насколько оно прочно и эффективно? Европейский опыт тут весьма нагляден.
«Генерал Франко создал идеальную вертикаль власти, как эту модель кое-где называют. Мы в Совете Европы предпочитаем называть ее диктатурой, — подает реплику Ульрих Боннер. — В Испании Франко не то, что автономии не было, национальные языки были под запретом, обряды, танцевать каталонскую сардану было преступлением. И это было сильное государство? Сильной и процветающей Испания стала сейчас, когда предоставила автономию разным своим частям и вступила в Европу».
(Западная) Германия провозгласила себя в 1949 году федеративной республикой. По сути жизненно важные решения принимаются там в регионах («землях»). На то есть историческая традиция. Но это и гарантия от возвращения «сильного государства» времен фашизма.
От процессов и понятий я пытаюсь спланировать к практике. Чем занимается Конгресс в своей повседневной деятельности?
«Мы наблюдаем за выборами, мониторим местную демократию. Происходит это примерно так, как в турецком или бельгийском эпизодах, — говорит Ульрих Боннер. — Назначается докладчик, подбирается специалист по конституционному праву, приглашаются два — три опытных человека — мэры или депутаты из разных стран, плюс наши работники. Миссия выезжает на место, встречается с участниками с разных сторон. Потом готовит доклад и рекомендации, которые передаются по адресу. И мы обязательно приглашаем высокого представителя страны отчитаться, что сделано по нашим рекомендациям. Наш метод — диалог. Никакого диктата».
Как-то по «Эху Москвы» выступал один из членов российского избиркома. Разоблачая западных наблюдателей, он довольно смело объяснил стопроцентные результаты голосований в Ингушетии и Чечне «традицией тейпового голосования», когда из уважения к старейшинам все голосуют как один. Мол, эти беспардонные закордонные менторы просто не знают местной специфики… Аксакал из избиркома неправ. В документах Совета Европы есть рекомендация и на этот счет. Такие «традиции», как «семейное» голосование или голосование «всей деревней» неприемлемы в демократии, говорится в ней. Конгресс призывает соответствующие власти энергично бороться с подобными реликтами.
Отслеживание культуры власти и состояния демократии на нижних этажах — важная часть работы Конгресса. Другой ее частью, может быть, даже первой является выработка самих норм.
О Хартии местного самоуправления было сказано. Над Хартией регионального самоуправления идет гораздо более трудная работа — тема, чреватая сепаратизмом, болезненна для многих государств. Дважды Конгресс выносил готовые проекты этой Хартии на Комитет министров — высший решающий орган Совета Европы, и дважды Комитет министров возвращал проект. Изменили титул. Теперь это называется Хартия местной демократии (нетрудно заметить, что убрано слово «самоуправление»). Оговорились, что государства вправе ратифицировать Хартию не полностью, а частями. Компромиссы необязательно улучшат качество документа, но задача достичь консенсуса равно важна.
К этим двум основополагающим документам примыкает веер нормотворческих документов более узкого формата.
Европейская хартия региональных языков или языков меньшинств. В Европе, между прочим, 230 языков, включая такие, на которых говорят не более сотен людей. Они под охраной. В Хартии специально подчеркивается право людей использовать эти языки в любых административных обстоятельствах — алаверды турецкому суду и министру внутренних дел Фландрии. Более того, это право должно распространяться и на иммигрантов. Скажем, курды и турки в Германии или Швейцарии при необходимости могут выступать в суде на курдском или турецком языке — еще одно алаверды турец- кому суду.
Европейская конвенция об участии иностранных граждан в общественной жизни на местном уровне. В ней предусмотрена возможность для иммигрантов, проживающих в стране более пяти лет, голосовать на местном уровне. Конвенцию ратифицировали не более десятка стран. Условились, что ее можно ратифицировать и без этой статьи. Но норма сформулирована и потихоньку получает признание.
Европейская конвенция о ландшафтах. В ней есть такие замечательные слова, как «Качество ландшафта» и «Ландшафтная демократия». Не спешите улыбаться. «Ландшафтная демократия» — это когда горожане, как главные акционеры своего города, имеют решающий голос в вопросах строительства, которое меняет ландшафт. Питерцам, беспомощно наблюдающим за рождением газпромовского гиганта на невском бреге, не помешало бы более близкое знакомство с этим правом.
И т.д. Вместе все это составляет кодекс местной и региональной демократии. Важная часть того, что формирует европейский образ жизни. Обязательно ли все это для государств? Да, если государство подписалось под документами. Нет, если кому-то хочется пренебречь нормами. Насильно мил не будешь. Никто не заставляет быть европейцем.
Как можно более аккуратно я спросил Ульриха Боннера, заметили ли они в Конгрессе российские новации последнего времени в области местного и регионального права: переход к фактической назначаемости губернаторов, ну, и неизвестный мор, который напал на мэров разных наших городов и весей и косит их, как Илья Муромец супостатов.
Ответ Ульриха Боннера любопытен не только интонацией. Стране, помнится, отмену выборов губернаторов объяснили необходимостью борьбы с терроризмом. На экспорт, выясняется, шли иные аргументы.
«Когда мы спрашивали наших российских партнеров насчет отмены выборов губернаторов, нам разъясняли, что губернаторский корпус, увы, не соответствовал европейским стандартам. Что губернаторы в массе своей не соблюдали Европейскую Хартию местного самоуправления, не были привержены принципу правления закона, были подвержены коррупции. И поэтому появилась необходимость выправить ситуацию… Мы в ответ выражаем надежду, что после выправления ситуации надо бы вернуться к демократическим нормам.
Что касается мэров, то, признаться, нас волнует, что так много мэров российских городов оказалось под арестом. Нас тревожит, какой эффект это окажет на развитие местной демократии. Борьба с коррупцией — дело важное. Но чтобы столько мэров и одномоментно… К слову сказать, некоторых из них мы неплохо знаем, они приезжали к нам в Страсбург. И вдруг исчезли без следа. Нам хотелось бы понять, что происходит…
Нет — нет, поймите меня правильно, мы не выносим приговоры. Мы не Европейский суд».
«Меня нельзя ни сместить, ни переизбрать»
Беседа с комиссаром по правам человека Совета Европы Томасом Хаммарбергом
Томас Хаммарберг — мягкий человек, с которым трудно разговаривать. По одной причине. До высоты его морально-этической позиции не дотянуться. У него действительно очень тяжелая позиция — он всегда на стороне слабых.
ВИЧ-инфицированных нужно поддерживать, а не клеймить… Дети— преступники? По Хаммарбергу, они скорей жертвы. Дурные поступки малолеток — «не что иное, как мольба о помощи». И поэтому он категоричен: «в системе правосудия для несовершеннолетних не должно быть никаких наказаний»… «Подпольные иммигранты»? Неправильный термин, который вообще не должен использоваться, ибо человека заранее приравнивают к преступнику. «Мигранты без документов тоже имеют право на безопасность и защиту»…
Кто только ни становится жертвами дискриминации в благополучной, богатой Европе!
Хаммарберг знает это лучше всех. Дети — инвалиды, у которых нет реального доступа к обычной школьной системе… Женщины на работе, чьи зарплаты ниже только потому, что они не мужчины. И женщины дома — жертвы домашнего насилия. «Подумать только, сколько времени потребовалось на то, чтобы закрепить в законе положение о том, что половые отношения в браке без согласия являются изнасилованием». То есть, «тело женщины как бы ей не принадлежало»… Цыгане, которых никто не защищает от распоясавшейся толпы… Гомосексуалисты, страдающие от преследования из-за своей сексуальной ориентации. «Гей-парады должны быть разрешены и защищены»… Дискриминация по Хаммарбергу, имеет тысячу лиц.
Особый сюжет — ситуация в тюрьмах. По нормам, на заключенного в камере полагается 4 квадратных метра. В реальности в российских тюрьмах заключенные спят по очереди. «Возможности для уединения у них нет даже в туалете». «У заключенных тоже ведь есть право на личную жизнь», — говорит Хаммарберг. — «Тюрьмы — заведения закрытые по определению,— развивает он больную тему.— Тем более важны процедуры инспекции. Это должен быть действительно независимый орган, который имел бы полномочия открывать все двери и беседовать с заключенными наедине»…
Тут я невольно улыбнулся. Не потому что мой собеседник сказал что-то смешное. Я вспомнил эпизод, рассказанный сотрудником из офиса комиссара. Он работал еще с предшественником Томаса Хаммарберга. Хиль Роблес был самым первым комиссаром. Можно сказать, что он создал этот институт, задал ему высоту.
Вот этот рассказ. «…Тюрьмы у меня ассоциируются со стойким запахом свежей краски. В какую бы тюрьму мы ни приехали, стена или пол там будет сверкать буквально вчерашней, если не сегодняшней краской. А однажды произошел совсем уж непредвиденный казус. Нас торжественно ведут, а там между двумя помещениями оказался широкий проем, его не переступить в один шаг, именно его и выкрасили. Хиль Роблес ступил одной ногой, потом другой, попытался оторвать первую ногу. И… не смог, ботинок прилип к полу… Начальник тюрьмы готов был сквозь землю провалиться. А уж как он рычал на своего зама, который, видно, отвечал за марафет…»
Первого и второго комиссаров частенько сравнивают. Пламень и лед, непредсказуемый в своих реакциях испанец и безукоризненно правильный швед дают для этого основания. Разница не только в темпераментах, но и в опыте. Один из страны, которая еще на памяти этого поколения была диктатурой, ему легче понять психологию недемократических режимов, подобрать ключи к чиновникам. Другой — из образцовой страны, из среды профессиональных правозащитников. Реалист и максималист. Какая сумма качеств больше подходит для сложной и деликатной миссии?
Впрочем, у Томаса Хаммарберга свой опыт взаимоотношений с диктатурами, пусть и чужими. Однажды он удостоился личной оценки со стороны Андропова. «Эти опасные люди» — так выразился публично советский вождь, что, по-видимому, следует считать высокой оценкой.
— Чем же вы так не угодили нашему генсеку?
— Я возглавлял Amnesty International, и мы опубликовали доклад о политических заключенных в СССР с Сахаровым во главе списка. Политбюро это не понравилось. До того я дважды приезжал в Москву. Когда мы создавали русскую секцию, у нас шли споры. Кто-то говорил, что это будет воспринято как провокация. Мы понимали, что заниматься советскими политзаключенными нашим русским коллегам не дадут ни минуты, они тут же пополнят их список. И поэтому члены русской секции Amnesty International защищали иностранных политзаключенных. Например, уругвайского коммуниста. Что поставило в тупик наших визави. КГБ не знал, как реагировать. Ясно, что враги. Но с другой стороны, защищают коммуниста. Так что «провокация» удалась.
В кабинете комиссара на самом видном месте два портрета — Сахарова и Дага Хаммаршельда. В 60-е годы он был генсеком ООН и трагически погиб. Его самолет разбился в Южной Родезии при неизвестных обстоятельствах.
— Не буду спрашивать, что вас связывает с Сахаровым …
— Мы сотрудничали с Андреем Дмитриевичем заочно. Он хотел организовать международную кампанию солидарности с узниками совести. Мы эту инициативу пробивали в ООН. Мы публиковали «Хронику текущих событий» и другие документы из СССР. Как мыслитель и личность Сахаров вдохновлял всех нас. Само понятие «правозащитник» с ним неразрывно. Его взгляды и идеи, то, что он выступал против смертной казни, очень многое значило для людей моего склада.
— Ну а Даг Хаммаршельд — ваш соотечественник…
— Он очень последовательно защищал принцип независимости гражданских служащих. Среди сотрудников ООН из восточного блока частенько попадались и шпионы. Это ни для кого не было секрет, меньше всего для генсека ООН. Но он считал своим долгом напутствовать тех, кто поступал на службу ООН. Отныне, неизменно повторял он, вы служите не своему государству, а мировому сообществу. У вас только одна лояльность — перед ООН. Конечно, его завет сильно опережал свое время, но принцип был для него превыше. Вот эта его международная идея мне очень дорога. В чем заключается главная цель Совета Европы? Она в единообразной защите неделимых прав повсеместно в Европе. Это и есть те «идеалы и принципы», которые составляют «общее наследие» государств — членов Совета Европы.
— Прекрасные слова. До тех пор, пока они не сталкиваются с real politic. Вы же сами признаете, что государства сопротивляются моральному давлению, а процедуры контроля воспринимают как нечто враждебное. А уж доклад с критикой, а тем более резолюцию по стране трактуют не иначе, как поражение и афронт. Не чистое ли это прекраснодушие с вашей стороны?
— Между идеалом и политической реальностью всегда зазор. Важно, чтобы он уменьшался. То, что риторика прав человека воспринята официальным политическим языком, уже достижение. Конечно, можно сказать, что это как законы в СССР. Сами по себе они хороши, вопрос в том, как они исполняются. В конечном счете все упирается в уровень гражданской и политической культуры.
А мы для того и существуем, чтобы обеспечивать мониторинг, который предполагает и конструктивный диалог, и критику, и выверенные советы, и реалистические рецепты. Мы действуем вместе с омбудсменами и правозащитными сообществами. Наша цель — добиться того, чтобы подходы защиты прав человека вошли в мейнстрим процесса принятия политических решений.
— В одной из своих статей вы написали, что верховный комиссар должен быть защищен от любого политического давления, и что его должно уважать как глас совести… Это когда в политике европейских стран торжествуют сделки и материальный расчет?
— Идеализм составляет самую сердцевину понятия прав человека. Да мы хотим, чтобы идеалы стояли выше политики. В том смысле, что все течения — консерваторы, либералы, социалисты, невзирая на разницу взглядов, исходили из признания их нерушимости. На вербальном уровне сегодня так и обстоит. Конечно, реальный тест в том, насколько они уважаются. Если вы торгуете, это не дает вам права закрывать глаза на разные безобразия.
— На вас сильно давят?
— Мы начеку. И я защищен своим статусом. Комиссар избирается на один срок в шесть лет. Меня нельзя ни сместить, ни переизбрать. Так что я не завишу даже от голосов.
Завещание мальчика из 1669 года. Акции и кампании
Беседы с генеральным директором Габриэлой Баттайни и экспертом Татьяной Минкиной-Милко
…«Есть две школы мысли, — говорит Габриэла Баттайни.— Одна, что все силы надо отдать созданию демократических институтов. Другая, что самое важное — демократическая культура. И я придерживаюсь именно этого направления».
Габриэла Баттайни — темпераментная, очень целеустремленная и точно формулирующая свои мысли итальянка — генеральный директор департамента культуры, образования и спорта. На самом деле, она не противопоставляет два направления деятельности Совета Европы. Демократическое общество не может существовать без сильных демократических институтов — это азбука. Но, моя собеседница предельно заостряет дорогую ей мысль, прививка демократической культуры первична. Это почва, на которой их только и можно вырастить. Иначе они не приживутся.
«Нужна система образования в сфере прав человека и его обязанностей. И нужно вкладываться в обучение демократическому гражданству»,— говорит Габриэла Баттайни.
С чего начинать? С начала.
«С образовательных программ, с законов об образовании. С учителей — и даже еще раньше — с тех, кто обучает учителей, — говорит Габриэла Баттайни. — С такого предмета как история. С написания новых учебников и пособий. Цена ошибки в учебнике истории — создание образа врага. Во всех этих областях мы стараемся помогать национальным правительствам».
Между прочим, еще в 1996 году Парламентская Ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла Рекомендацию относительно изучения истории в Европе. «Историческое образование должно быть свободно от политики. История для историков, а не для политиков и идеологов». С документами Совета Европы меня знакомит эксперт Татьяна Минкина-Милко.
Не без удивления я обнаружил, что Комитет Министров Совета Европы также разработал Рекомендацию по вопросам преподавания истории в Европе в ХХI веке (2001 г.) с очень простыми и ясными формулировками:
Необходимо «развивать у учащихся критический взгляд на вещи, независимое и объективное мышление». «Помочь учащимся узнать и осмыслить… черные пятна в истории Европы и мира… Осмыслить преступные идеологии и средства по их предотвращению».
И там же перечислено то, чего никак нельзя допускать.
«Фальсификация исторических фактов, подтасовки статистики, подделки в изобразительных средствах и т.д. Выделение одного события для оправдания или замалчивания другого. Искажение событий прошлого в пропагандистских целях. Придание националистической окраски прошлому…».
«Совет Европы исходит из плюралистической и толерантной концепции преподавания истории и из установки на мультиперспективность», — обобщает Татьяна Минкина-Милко. Что это такое? «Да просто нужно сначала осознать, что могут быть и иные мировоззрения, и они вовсе не порочны. Это, как выразился один философ, воля примерить на себя чужие ботинки, способность увидеть мир другими глазами. Что, может быть, самое трудное, особенно, когда мы входим в зоны человеческой боли — а после конфликтов такие зоны остаются надолго. Но это необходимо».
История — идеальный проводник национальных ценностей, но в не меньшей степени и предрассудков, и стереотипов. Слишком часто ее использовали для того, чтобы создавать разделительные линии, поделить мир на «нас» и на «них».
«Содержание традиционных учебников истории на 85 процентов — это описание войн и конфликтов. А культура, торговля, общая социальная жизнь? Конечно, баланс и акценты должны быть иными. История должна быть многоэтажной, но не враждебной», — говорит Татьяна Минкина-Милко.
Общеевропейские институты сделали сознательную ставку на общее. Но при этом надо понимать и различия, и понимать ценность различий. Истинной политической культуры без этого не бывает.
Мне обязательно нужно было встретиться с заместителем Генсека Совета Европы Мод де Бур-Букиккио. Она курирует важные гуманитарные кампании и направления деятельности, без которых представление о Совете Европы будет неполным, и она убедительный протагонист того, чем занимается. Это-то меня и подвело. Как оратор она нарасхват в разных уголках Европы. Мы долго договаривались о встрече, наконец, точно договорились, и в последний момент ее унесло какое-то экстренное событие. Ну что ж, в следующий раз. Но хотя бы пунктиром обозначу две кампании.
Кампания против насилия против женщин
Это самое незаметное и возможно самое распространенное преступление — оно происходит в домашней тиши, чаще всего без свидетелей — с глазу на глаз. Главным заинтересованным лицом в том, чтобы сохранить его тайну, чаще всего бывает сама жертва. Преступником — самый близкий.
Эти преступления происходят везде — во всех странах, во всех обществах и на всех классовых этажах.
Статистика ненадежна. Ненадежная статистика, однако, показывает, что от одной пятой до четверти всех женщин подверглись физическому насилию хотя бы раз в жизни. И может быть, самое опасное, что это преступление не считается преступлением.
Этому преступлению-невидимке и объявил войну Совет Европы. Он ставит своей задачей вывести на свет самое не признанное преступление, добиться, чтобы в законодательстве 47 стран — его членов появились соответствующие статьи, предусматривающие за него уголовное наказание. И он хочет переломить общественное мнение, которое упорно затыкает глаза и уши.
Девиз этой кампании: «Она начинается со стонов, но не должна закончиться молчанием».
Девиз другой кампании: «Строим Европу для детей и вместе с ними». Ее цель всеобщий запрет на телесные наказания детей.
Это давняя история, хотя и не очень. Все началось в Англии. 1669 год. «Очень живой» английский мальчик внес петицию в парламент «от имени детей своей страны» с требованием прекратить физические наказания в школе. Его петиция была удовлетворена, правда, лишь три века спустя в Законе об образовании от 1983 года.
Что вызвало бурю протестов. Разгневанные родители обращались в высокий английский суд, доказывая, что неотъемлемое право семьи и учителей — воспитывать неразумных чад всеми необходимыми средствами, что пожалеешь ремень, испортишь ребенка…
Первой страной, полностью запретившей физические наказания детей, стала Швеция. Это случилось в 1979 году.
И вот сейчас Совет Европы намеревается гуманизировать континент. Дети — не собственность своих родителей. Это не маленькие человечки с маленькими правами. У них такие же неотъемлемые права, как и у взрослых. Эти права зафиксированы в Конвенции ООН по правам ребенка, в Европейской конвенции по правам человека и в Европейской Социальной Хартии.
Отказ от физических наказаний детей, от насилия против женщин. Отказ от смертной казни… Кому-то эти кампании могут показаться детскими играми или абстрактными пожеланиями. С этим трудно спорить. В племени каннибалов призыв отказаться от человечины в рационе питания именно так и должен восприниматься — как наивные, прекраснодушные, оторванные от жизни мечтания.
Социальные ноу-хау против ловушки бедности
Беседа с генеральным директором Александром Владыченко
Департамент социальной сплоченности… Ничего себе названьице! Весь могучий опыт советской демагогии и агитации, застрявший в подкорке, посылал свои сигналы в мои двигательные органы, и я инстинктивно обходил его стороной. Так что с Александром Владыченко, генеральным директором департамента, пришлось вначале уточнять терминологию.
— Как вам нравится ваше название?
— Социальная сплоченность или лучше сказать: сплочение… Я вам дам принятую в Совете Европы формулировку. Это способность общества обеспечивать благополучие всех своих членов, сводить к минимуму неравенство и избегать поляризации. Полезная штука. В здоровом обществе бедный человек должен видеть спину богатого. Иначе он будет жечь на улице машины…
Неравенство, напряжения и стрессы есть в каждом обществе. Линии разлома проходят по водоразделу бедность — богатство, по границам национальной, этнической, конфессиональной, культурной идентичности… Мы видим, как тревога, потеря безопасности охватывают людей сплошь и рядом. Из-за разгула преступности по соседству… Из-за перемен, обрушивающихся на их головы, вроде монетизации льгот, появления цифрового телевидения, более совершенного, но уже платного, не говоря уже о буре приватизации. Меняется платежный баланс семьи, ее привычный быт, социальный статус. А тут еще рядом поселяются какие-то «пришельцы» — почти инопланетяне, мигранты… Общественное самочувствие лихорадит.
Вот вам еще одно определение. Сплоченное общество это такое общество, которое разработало методы преодоления самых разных напряжений в условиях свободы и демократии. Ключевые слова — неравенство и справедливость. Неравенство должно сокращаться, а справедливость восстанавливаться. Этого нельзя достичь раз и навсегда, но это то, к чему надо стремиться. Права должны быть одинаковыми для всех. Если это так, у обездоленных есть шанс, что судьба будет к ним благосклонней, и население будет тер- петь различия.
— Ставка на социальную сплоченность означает повышенное внимание к группам людей, находящихся под угрозой попадания в категорию уязвимых, — говорит Владыченко.— Женщины… Впрочем, нет, сейчас вслух это лучше не произносить, чтобы не возмутить сторонников (сторонниц) гендерного равенства. Дети, молодежь, семьи, находящиеся в нестабильной жизненной ситуации, мигранты и этнические меньшинства, люди с ограниченными возможностями, пожилые люди… Угроза дискриминации и маргинализации для них особенно высока.
Нынче всех волнует миграция. Но подходы разные. ЕС озабочен больше всего контролем на границах. Безусловно, порядок въезда должен быть. Хотя я помню, как мне сказал один африканец: «Да вы хоть ток через Средиземное море пустите, мы все равно будем рваться в Европу»… В Совете Европы мы больше думаем о том, как мигранты устроены в новых странах. Отношение к ним, мягко говоря, неоднозначное. Преобладает мнение, что мигранты — это чужие, которые отнимают работу у своих. Хотя свои не хотят браться за многие работы, особенно грязные, малоквалифицированные. Реально российские регионы бьются за квоты на мигрантов. Но живут и работают гастарбайтеры, особенно нелегальные, в кошмарных условиях. К нелегальным мигрантам априори относятся как к преступникам. Придет такой мигрант в поликлинику, а врач скорей звонить в полицию… Не дело врачей стучать на пациентов. Кстати, на этот счет есть четко сформулированная позиция ВОЗ: врачи — это не полицейская функция… Мы уверены, что минимум прав должен быть обеспечен всем мигрантам. Даже нелегальный мигрант — прежде всего человек…
Права инвалидов или мягче — людей с ограниченными возможностями… Помню, как одна молдаванка потрясала фотографией своего парламента: торжественное здание, как полагается, а перед ним помпезная крутая лестница — инвалиду по ней ни за что не подняться. Очень наглядный символ отчуждения, исключенности из политической жизни. Да и просто из жизни.
Во Франции ни одно новое здание, общественное заведение не получит лицензии без учета того, как в нем будут чувствовать себя люди на колясках. Автобусы оборудованы специальной платформой для подъема и спуска. В Москве появился такой троллейбус. Я говорю сыну: «Смотри, это моя работа. Убедили-таки московскую мэрию». А он мне отвечает: «Да, он один такой — этот троллейбус. Пропустишь, жди потом, когда он сделает весь круг…»
Самое многочисленное в Европе меньшинство, и самое обиженное — цыгане… Десять миллионов человек, они считают двенадцать. В Турции обнаружены еще два миллиона. На рома не говорят, но образ жизни говорит за них красноречиво. Ну, хорошо, в Турции не признают никаких национальных меньшинств, всех числят турками. Но как этническое меньшинство их все-таки признавать надо! Мы об этом настойчиво напоминаем. Наша работа строится и в обратном направлении. Цыгане должны взять на себя определенные обязательства. Три года назад был создан Европейский форум цыган, и мы рассчитываем, что он примет Хартию поведения цыган, где будет записано, что дети должны ходить в школу, что насильственные браки — порочная практика…
А еще в территорию моего департамента входит область здравоохранения и биоэтики… Мы не учим врачей, как резать пациентов — вдоль или поперек. Зато мы утверждаем права пациента. И основополагающий принцип: когда государство берется за реформирование такой области, как здравоохранение, оно должно спросить сначала людей… Очень важная область — производство лекарств. Мы близко подошли к выработке Европейской конвенции по борьбе с лекарственным контрафактом. Потому что если ты купил контрафактную рубашку, это еще не катастрофа. А если принял контрафактное лекарство, то в лучшем случае оно не поможет, а в худшем тебе понадобится уже другая рубаха… Пересадка органов — проблема, минимум наполовину этическая. Многие люди считают, что подобные операции — грех. Самый большой дефицит испытывают банки органов на пересадку. Лист ожидания такой, что больной может не дождаться своей очереди. Мы, кстати, очень активно привлекаем церковников. Когда люди слышат от священников: твои органы на небесах никому не нужны, тот, кто решит отдать их живому, делает святое дело…, это убеждает. Между прочим, лучше других в этом отношении дела обстоят в Испании. 36 доноров, отдавших свои органы после смерти, на миллион человек. Для сравнения, в Турции — два.
— В чем польза и в чем слабости вашей работы?
— Мы производим очень качественные рекомендации. По каждому вопросу мы имеем возможность привлечь экспертов из 47 стран — представляете, какая это коллективная мудрость! А дальше? Применение этих рекомендаций — дело государств. Юридической ответственности они не несут. Конвенции обязательны к исполнению, а рекомендации — нет. Это объективно наше слабое место. Мы, кстати, сами частенько переводим их на русский язык и рассылаем в заинтересованные ведомства и учреждения, чтобы они не остались на полке, и ими можно было пользоваться.
Россия до сих пор не ратифицировала Европейской социальной хартии — второго основополагающего документа Совета Европы наравне с Европейской конвенцией о защите прав человека. Единственная на постсоветском пространстве! Еще Починок подписал ее в бытность министром в 2000 году, а Дума все не ратифицирует.
— В Конституции у нас написано, что Россия — социальное государство, а Минфин говорит: дорого. Стыдно! — сетует Владыченко. Он очень рассчитывает на конференцию социальных министров Европы, которая должна состояться в 2009 году в Москве. Первая в этом роде, и Россия вызвалась быть хозяйкой. Будет неудобно, если к конференции Россия не ратифицирует Социальную хартию…
В определенной степени это можно считать наследием советского социализма, который ухитрился скомпрометировать все понятия, которые поднимал на щит, и в первую очередь роль государства.
Социальные показатели России незавидные. Коэффициент Джини (фиксирует неравенство доходов, показатель бедности — абсолютной и относительной) — самый высокий в Европе. А перспектива достижения желанной цели, именуемой социальной сплоченностью, возможно, самая низкая. Потому что для обеспечения социальной сплоченности в современном обществе требуются две «демократические компетенции», как выражаются мудрецы в Совете Европы — консультации и совместное принятие решений. Культура, совершенно не свойственная «вертикали власти».
Социальная сплоченность — сравнительно новое понятие. Западная ортодоксия признавала политические права (права личности), но не экономические и социальные (которые в первую очередь — обязательства государства). Бизнес как мотор капитализма заинтересован в безудержном развитии, и государство считало своим долгом содействовать ему во всем. Но игнорировать противоречия и конфликты, порождаемые развитием, оказалось себе дороже. Тем более в современную эпоху, когда глобализация, демографические сдвиги, миграция, резкие политические и социально-экономические перемены, прорывные научно-технические открытия не стучат вежливо в дверь, а врываются в повседневную жизнь подчас с энергией цунами.
Европейская социальная модель ищет ответы на эти вызовы. И находит — в интегрировании социального измерения в экономическую жизнь. В равновесии между экономическим ростом и социальной справедливостью. Сферами первоочередного внимания социального государства стали социальная защита, социальные услуги, занятость, жилье… Эти цели недостижимы без экономического роста, но и устойчивое развитие невозможно без всеобщего благосостояния… То, что хорошо для социальной сплоченности, так же хорошо и для бизнеса. Таков новый завет. Деловые круги должны думать и о социальных последствиях своей деятельности. Банки и финансовые институты — обращать особое внимание на этические последствия капиталовложений… Таковы новые заповеди. Их актуальность неожиданно драматизировал нынешний кризис.
Социальная защита как социальная инвестиция. Социальная ответственность как этика. Общий подход, соединяющий социальные факторы с факторами экономики, политики и культуры… Это не схоластика. Это социальное новаторство.
Венеция и конституции
Беседа с главой Венецианской комиссии Джанни Букиккио
Суд, контроль, мониторинг… Ничем таким Венецианская комиссия не занимается. Это очень особый институт, но совсем по другой причине. Его капитал — самые авторитетные юристы мира, включая судей конституционных судов разных стран, которые приносят ей свой опыт. Ее продукт — правовая экспертиза самой высокой пробы.
Глава комиссии Джанни Букиккио меньше всего похож на гневного ангела с мечом в руках.
— Всем, кто задумает организовать международную комиссию, я могу дать добрый совет. Сначала придумайте ей хорошее название. И точно выберите место встреч. — говорит он с располагающей улыбкой. — Хорошее название и притягательное место встреч — половина успеха. Знаете, как точно называется наша комиссия? «Европейская комиссия за демократию через право». Но все ее знают как Венецианскую комиссию.
Венецианскую комиссию остроумно называют «конституционной починочной мастерской». Или «скорой конституционной помощью». Она имеет дело с самой тонкой материей на свете.
— Распространение демократических стандартов, а это главная цель Совета Европы, происходит в том числе через гармонизацию законодательства. — поясняет Джанни Букиккио. — После падения Берлинской стены появился новый сектор забот — помогать молодым демократиям в их становлении — в самых разных областях жизни, включая законотворчество… Так вот мы, наша комиссия, работаем с конституциями. Основной закон — основа суверенитета, святая святых любого государства. Именно в этой деликатной области мы и оказываем помощь.
— То есть, отсталому государству вы привозите в обозе отпечатанную Конституцию…
Джанни Букиккио аристократично пропустил мимо ушей этот выпад, но без ответа не оставил.
— Мы никогда и ничего не предлагаем в готовом виде. Работа строится так. Проект готовит сама страна. Мы собираемся, высказываем критические замечания. Обсуждаем, насколько та или иная статья соответствует международным стандартам, будет ли она эффективна? Представляем мировой опыт. Одно и то же положение работает в одной стране и не работает в другой. Почему? Мы ничего не навязываем. Мы только предлагаем, описываем, сравниваем. Наша роль — поделиться со странами, которые к этому расположены, европейским здравым смыслом и мудростью. Решение всегда за страной.
— Что такое хорошая конституция?
— В Конституции должен быть баланс трех ветвей власти. И в ней должны содержаться инструменты решения проблем, когда они возникают.
Три года назад нас пригласили на Украину. Мы им сказали: ваша конституция нуждается в поправках. В случае кризиса власти она не сможет быть инструментом его разрешения. Так оно и случилось.
Мы консультировали законодателей Боснии и Герцеговины. Государство это было создано из пекла войны. Вот там конституция действительно была фактически спущена из Дейтона. По-иному не могло быть в тех обстоятельствах. Но это плохо, когда конституция навязана. Конституция должна быть «связана» разными политическими силами и, конечно, с участием населения. Было ясно, что в таком виде конституция не будет работать. Мы предложили поправки. Надеюсь, рано или поздно политики Боснии и Герцеговины, представляющие разные национальности, договорятся и сделают ее работающим государством.
Зато в Южной Африке после отказа от апартеида была выработана одна из лучших конституций в мире. И сейчас — мы им так и сказали — они уже не нуждаются в нашей помощи.
— А опыт сотрудничества с Российской Федерацией у вас имеется?
— Да. Мы плодотворно сотрудничали в 1992–93 годах.
Время это совпадает с работой над ныне действующей конституцией РФ, которая и была принята в 1993 году. Однако вскоре те контакты были свернуты. Почему? Не тут-то было. Мой любезный собеседник стал предельно обтекаем. Я мог поджаривать его на медленном огне, подвергать египетским казням, но вырвать эту страшную тайну у него было невозможно. Позже я все-таки докопался: камнем преткновения оказалась Чечня. Российские власти так обидчивы — особенно на критические советы со стороны… Так что уста главы Венецианской комиссии запечатал дипломатический такт. Венецианцы не любят публичную полемику, они нацелены исключительно на доброжелательную доверительность. Не дай Бог, неосторожное слово спугнет забрезжившую в отношениях оттепель… Зато с видимым удовольствием Джанни Букиккио подчеркивал, что личные связи с членами Конституционного суда никогда не прерывались. Туманов, Баглай, Зорькин… участвовали в заседаниях Венецианской комиссии.
Совет Европы и Россия
Тем временем, я подобрался к самой деликатной части повествования — к отношениям Совета Европы с Россией. И наоборот. Потому что это не одно и то же.
Кому бы я ни задавал этот вопрос в Совете Европы, я получал предельно респектабельный ответ. В том смысле, что собеседник считал своим долгом подчеркнуть свой респект к России.
Председатель ПАСЕ Рене Ван дер Линден (недавно его сменил на этом посту испанец Луис Мария де Путч) даже не пожалел Евросоюз. «Нынешний подход ЕС к России, — заявил он публично,— грозит созданием новых разделительных линий в Европе в то время, как Европа нуждается во все большем единстве. Внутри Совета Европы нам легче иметь дело с Россией как с равным партнером в стратегическом сотрудничестве по вопросам, представляющим взаимный интерес». При этом он не забыл добавить: «В том, что касается внутренних проблем, мы можем призвать Россию к отчету на базе ее обязательств, добровольно принятых ею на себя в качестве равноправного члена организации».
Российские реакции — иная песня. Тут, правда, я должен оговориться, что дело не только и не столько в Страсбурге. Это общий московский мотив, который с некоторых пор стал преобладающим, в отношении Запада. Я даже составил некий собирательный монолог российского «дипломата». Начинается он с того, что «терпение у России на пределе». А его ключевая нота: «Достали…»
«Что это они нам говорят про Чечню? Сами лучше всех знаем, что там творится. И про тюремный беспредел знаем. И про решения судов, которые покупаются и продаются. И про нашу демократию с партиями по разнарядке и назначениями вместо выборов…»
«А что у них на хваленом Западе все так чисто и порядочно, и за кулисами ничего не решается?» Тут монолог с некоей как бы покаянной ноты срывается на обличительную. «При ельцинском бардаке им все нравилось, а сейчас, когда Путин навел мало-мальский порядок, это уже авторитаризм…» «В конце концов, авторитаризм — это временно. Все страны прошли через стадию авторитаризма»… Интонация неожиданно сменяется на почти примирительную. «У нас молодая демократия. Не все сразу…». Примирительная интонация, впрочем, оказывается обманчивой. В кульминации монолога Россия непременно «встает с колен», и это, естественно, «кому-то поперек горла». «Одно слово — русофобия!»
Где только я не слышал вариации этого монолога! Страсбург лишь добавил штрихи. «Сами-то ведь отгораживаются от механизмов мониторинга. Кто-нибудь когда-нибудь посылал наблюдателей на французские или британские выборы?.. Что же это получается: Совет Европы — только для России и Сербии? Дудки. Слишком накладно…» «А со своими проблемами мы и сами разберемся. Работаем. Обойдемся как-нибудь без советчиков…»
Я никогда не спрашиваю эмоционального защитника родины, а откуда он знает, что дома действительно идет кропотливая работа над всеми этими домашними заданиями. И какой такой смысл, в том, чтобы, будучи далеко не совершенной демократией, так сильно настаивать на своем несовершенстве? И почему он решил, что без мирового сообщества легче достичь международных стандартов, которые впрочем — обман. Скорей меня интриговал другой вопрос: сколько в этом монологе искреннего, откуда такая эмоциональность? Или это работает система Станиславского, глубинное погружение в образ? При этом установки на игру, судя по их простецкости, приходят даже не со Смоленской площади, которая не успевает — не хочет или не может — их хотя бы чуть-чуть облагородить, подправить на экспорт. Так или иначе, российская дипломатия меняет образ — с демократического на агрессивно патриотический.
Еще недавно мы очень рвались в европейский клуб и готовы были заплатить за это любую цену — обещаниями или крупным денежным взносом. Статут СЕ в 1998 году подписал министр иностранных дел России Примаков (а вовсе не Козырев, как некоторые думают). И десяти лет не прошло, как мы, видно, устали от обязательств, налагаемых клубом. А о них нам то и дело бестактно напоминали. То решением Европейского суда, признающим государство виновным в разных привычных нам несуразностях. То обидной дискуссией на Парламентской Ассамблее. То критическим докладом комитета… Чечня… Насильственные исчезновения (преступление на уровне убийства или пыток)… Шпионские дела с душком… Поразительная избирательность российского правосудия… Вертикальные контрреформы политической системы… Тычут и тычут в глаза! Нам это надо?
Похоже, что у кого-то терпение действительно лопнуло. Отыгрались на Протоколе №14. Вообще-то, если кто-то в этой истории потерял лицо, то в первую очередь — российский МИД. Ведь его представители с ним были полностью согласны. Теперь дипломаты говорят так: мы не можем вмешиваться в дела Думы. Политически — мы «за» поправку, но содержательно пусть решают юристы. Не нам судить… Чем только подчеркивают, что настоящие политические решения принимаются в других коридорах. И это, увы, ясно всем.
— Я удивлен, что ваше правительство, администрация президента не сделали ни малейших попыток повлиять на Думу.— говорит мне Терри Дэвис.— Это точно двойные стандарты.
Надо очень сильно допечь Совет Европы, чтобы этот корректный, доброжелательный человек отбросил политес.
Смертная казнь как первая необходимость
Эти интервью я брал в ходе двух поездок в Страсбург летом 2007 и 2008 года. Не повторяться — был зарок. Но не позвонить Томасу Хаммарбергу я не мог по очень конкретной причине. Комиссар по правам человека был первым, кого приняли новенький с иголочки президент Медведев и новенький с иголочки премьер Путин. Каждый из них уделил ему по часу. Столь подчеркнутое внимание к организации, на щите которой написано: «Права человека, Демократия, Торжество закона» — само по себе было довольно красноречиво. И все же что подметил внимательный глаз комиссара, как он нашел эту интригующую весь мир двухголовую русскую комбинацию — вот, что меня интересовало.
В двух самых высоких русских кабинетах комиссар затронул две самые острые для Совета Европы темы — Протокол №6 к Европейской конвенции по правам человека и Протокол №14.
Протокол №6, напомню, о запрете смертной казни. Российская Федерация его так и не ратифицировала — единственная в Совете Европы. Хотя давно обещала, изначально это было условием приема в организацию.
С Протоколом №14 история похуже, ибо Россия намертво заблокировала всеми согласованную реформу регламентов Европейского суда. Технически Протокол отправила в долгий ящик Дума, отказавшись его ратифицировать, и это при том, что внес предложение на ратификацию президент Путин. А он проглотил обиду. Очень характерно для взаимоотношений между президентом и Думой!
Оба разговора прошли по-европейски интеллигентно. Путин, как выяснилось, не просто за продолжение моратория на смертную казнь, который действует в стране с 1996 года, когда его подписал президент Ельцин. Он за полный ее законодательный запрет. Категорически. Значит, можно рассчитывать на то, что соответствующее решение будет принято, оптимистично предположил Хаммарберг. Не тут-то было. Спросите у президента, с улыбкой ответил премьер, вы, кажется, собираетесь к нему.
Президент на тему о смертной казни был более сдержан. Или скован. Ну да, он лично за ее запрет. Но, вы понимаете, общественное мнение…
В общем, хорошо поговорили. Тем не менее, что все-таки будет с протоколами?
На самом деле ситуация ясна.
Запрещать или нет смертную казнь — дискуссия не логическая, она идет на уровне чувств и глубже — предрассудков. И потому она принципиально неразрешима. Все аргументы давно сформулированы. И про фатальный кошмар ошибки в приговоре (тем более в системе, которая привыкла назначать виновных вместо того, чтобы искать и доказывать их вину). И про то, что смертная казнь еще не удержала от преступлений ни одного преступника и не помогла ни одной жертве… Проблема, однако, в том, что ужасные преступления, за которые присуждается смертная казнь, буквально обжигают, парализуют сознание. Рациональные доводы попросту сгорают в пламени эмоций и такой понятной жажде мести.
Равнять справедливость и месть — очень человеческое свойство. Но есть ведь и двухтысячелетний общечеловеческий урок. То, что грех для убивца, не может быть добродетелью для государства. Государство, которое хочет покарать брата Каина, никак не должно само становиться братом Каином.
На самом деле, это веха на эволюционной высоте. Самая первая человеческая заповедь всегда была с изъятиями. В конце ХХ века она, наконец, могла стать такой, какой и должна быть, то есть, абсолютной. Таковой ее признали десятки государств, в первую очередь вся Европа (единственное исключение составляет братская батьковская Белоруссия). Именно в этом смысл кампании, которую проводит Совет Европы. «Государство, да не убий!»
Российское общество не достигло этой стадии гуманистического сознания? Быть может. Тем более наши лидеры — «единственные европейцы» — должны понимать, что это вопрос цивилизационного выбора.
В декабре 2007 года Генеральная Ассамблея ООН с коллективной подачи Евросоюза, горячо поддержанной всеми правозащитными организациями, проголосовала за резолюцию, призывающую к глобальному мораторию на смертную казнь. К этому моменту:
149 государств мира так или иначе отвергли смертную казнь.
49 государств сохранили ее в своем арсенале.
26 стран реально использовали ее в 2007 году. Зафиксировано 5851 казней. Тройку чемпионов составляют Саудовская Аравия (бронзовая медаль), Иран (серебро), КНР (безусловное золото, по крайней мере, 5000 экзекуций, точная цифра неизвестна, это — гостайна).
Увы, в этом черном списке фигурируют и США, и Япония. Страна восходящего солнца ссылается на традицию (80 процентов опрошенных граждан — за смертную казнь). В США это прерогатива штатов, а не федеральных судов. 12 штатов по закону отказались от высшей меры наказания, и еще целый ряд реально ее не применяют. С 1976 года в США 123 человека были освобождены из камеры смертников, оказалось, что им были вынесены ложные приговоры.
В общем, у нас богатый выбор: с кем и какими мы хотим быть. Но у нас есть и свой уникальный опыт.
Мы — страна, в которой целую эпоху смертная казнь была главным орудием даже не только и не столько судебной расправы, сколько политической борьбы (если то, что у нас происходило, можно называть политической борьбой). Приговор выносила тройка, а на деле любой туз или даже шестерка. Лишенная всякой сакральности, упрощенная до конвейера, где в начале был стакан спирта для расстрельщика, а в конце безымянный ров, десятилетиями работавшая так массово и неразборчиво смертная казнь превратилась в пароль и отзыв системы. Запретить смертную казнь де-юре означало бы поставить, наконец, надгробие над этой системой.
И кстати, технологически это совсем не трудное решение — в том числе, и особенно с нашей высокопринципиальной Думой. В конце концов, смертная казнь — не предмет первой необходимости, можно надеяться. Не бензин и не хлеб… Ну, а то, что это благодатное поле для раздувания эмоций — так и не раздувайте!
Протокол №14 — вообще не тема для массового сознания. И там подтекст совсем простой. Нашим осерчавшим политикам захотелось наказать Совет Европы и прежде всего Европейский суд за то, что сегодняшняя Россия выглядит не слишком презентабельно в их зеркале, и они послали в Страсбург сигнал: мол, вы, братцы, с нами поосторожней, а то мы вам и кислород можем перекрыть… И перекрыли для профилактики. Можно, конечно, считать это тонким политическим ходом. Но больше похоже на вульгарный наезд.
Так что продемонстрировать добрую волю в начале «нового либерального царствия» — ровным счетом ничего бы и не стоило. А дивиденды очевидны. Поглядим, что будет. Своими решениями (или не решениями) премьер с президентом (или президент с премьером) скажут нам многое, в первую очередь о себе.
А с комиссаром по правам человека Совета Европы поговорили хорошо. Все остались довольны.
Понимая, что ставлю своего собеседника в неловкое положение, я все-таки не удержался и задал сакраментальный вопрос.
Так как вам показалась связка — одна голова хорошо, а две лучше?
— Ну, конечно же, Путин остается доминирующей фигурой, — был ответ.
Джентльменский клуб
Беда Совета Европы в том, что его путают с Европейским Союзом, он как бы теряется в тени гиганта. Имена их институтов тоже как близнецы-братья. Парламентская ассамблея (Совета Европы) и Европейский парламент. Европейский суд и Суд европейских сообществ. В Страсбурге здания СЕ и ЕС стоят рядышком. (Правда, гигантское здание ЕС частенько пустует, поскольку работа по большей части происходит в брюссельской штаб-квартире). И у них общий флаг и гимн. Поди отличи.
Отличить, однако, можно и нужно.
«Главное отличие в формате,— говорит мне Рене ван дер Линден, — В Совет Европы входит 47 государств. В Европейское сообщество 28. Мы по-настоящему универсальная организация. Мы — это вся Европа. Вопросы, касающиеся всей Европы, обсуждаются на нашем форуме».
У двух европейских судов (один в Страсбурге, другой в Люксембурге) разная юрисдикция. С жалобами на нарушения прав человека и основных свобод — только в Страсбург. Два парламента тоже формируются по-разному. В Европейском парламенте действуют прямые выборы. В ПАСЕ на четыре сессии в год собираются делегации из национальных парламентов (пропорционально численности населения и с учетом партийного спектра в парламенте).
«Евросоюз — это уровень жизни. Совет Европы — качество жизни. То, что и делает жизнь достойной того, чтобы жить». — Это на мой «сравнительный» вопрос отвечает Терри Дэвис. Его мысль надо пояснить.
«Совет Европы и Европейский Союз были продуктами одной идеи, единого духа и общей надежды. — говорит Жан-Клод Юнкер, премьер-министр Люксембурга, большой сторонник объединения усилий двух организаций. — Общим девизом и Совета и Союза стала максима «Разделенная Европа ведет к войне, угнетению и бедам, единая Европа приведет к миру и процветанию».
Обе организации называют своими предтечами одни и те же имена «отцов-основателей Европы». Уинстон Черчилль, Конрад Аденауэр, Робер Шуман… Но само становление и развитие европейской идеи шло по разным руслам. Экономическая интеграция, перешедшая в политическую — это Евросоюз. Демократия, права и свободы, верховенство закона — Совет Европы.
Евросоюз — это супергосударство. (Некоторые евробюрократы из Совета Европы с завистью поглядывают на своих коллег в Евросоюзе. Ударная фраза: «Наш годовой бюджет равен их расходам за девять часов»).
Совет Европы — это, скорей, суперидея.
Душа и тело. Материя и дух…
«За минувшие годы было реализовано немало проектов, такие как единый европейский рынок, Шен- генская зона и евро. Но это могло случиться только на базе признанных общих ценностей… — говорит Ангела Меркель. — В течение 60 лет Совет Европы был «Европейским сознанием», блюстителем общих ценностей».
«Демократия не событие, а процесс», — любит повторять Терри Дэвис. При этом он добавляет: «Европейская Конвенция прав человека — не меню a la carte. Наши правительства не имеют права выбирать, какие блюда им нравятся, а какие не по вкусу».
«Демократия — живая вещь, — вторит ему Жан-Клод Юнкер. — У нее солидные основания, но она нуждается в том, чтобы каждый раз адаптировать и изобретать себя заново…» Этим и занимается Совет Европы — мониторингом за тем, чтобы государства не нарушали права и свободы, адаптацией и изобретением демократии заново. Потому что время ненасытно, потребности свободных людей растут — к качеству их прав и свобод, в первую очередь. Не говоря уже о несвободных людях.
Жан-Клод Юнкер — за то, чтобы Евросоюз подписал Европейскую конвенцию по правам человека. Более того, в конечном счете, вступил в Совет Европы. Пока это звучит несколько фантастично. Но сама его мотивация весьма убедительна. «Панъевропейское легальное и юридическое пространство — в интересах всех европейцев. Оно в русле обещания Европы без разделительных границ. Своими корнями оно уходит в базовые ценности и разделяемое всеми конституционное и правовое наследие — два столпа европейской идентичности и единства». То есть в сферу влияния Совета Европы. Жан-Клод Юнкер хочет, чтобы наработанные Советом Европы нормы демократии и права и его институты контроля были юридически признаны и функционально освоены Евросоюзом.
«Следующим ключевым шагом в сотрудничестве двух организаций станет присоединение Евросоюза к Европейской конвенции по правам человека. Это предусматривается Лиссабонским договором. — заочно развивает мысль Ангела Меркель. — Именно по этой причине мы напряженно работаем над тем, чтобы Евросоюз обрел юридическое лицо… И тогда граждане Евросоюза смогут обращаться напрямую в Европейский суд по правам человека с претензиями к законодательным мерам Брюсселя, если они сочтут, что нарушены их фундаментальные права».
Всем известен флаг Евросоюза — 12 золотых звезд на синем фоне. Менее известно, что он был подарен ему Советом Европы.
Среди вопросов, которые я задавал своим собеседникам в коридорах и кабинетах Совета Европы, были два стандартных.
Что такое Совет Европы? Дайте ответ в одну строку. И назовите пиковые достижения Совета Европы, то чем он гордится.
Ответы на второй вопрос слегка разнились, но на первом месте неизменно назывался Европейский суд по правам человека. «Поистине уникальный механизм. 800 миллионов европейцев имеют прямой доступ к международному суду, чья роль быть последним прибежищем и гарантом защиты их самых фундаментальных прав».
А вот ответы на первый вопрос.
Терри Дэвис: «Совет Европы — главный источник стандартов прав человека и их интерпретаций».
— Но в чем источник вашей силы? Можете ли вы наказать государство?— Тут уж я не смог удержаться от дополнительного «злобного» вопроса.
— Только не в санкциях. Предположим, мы исключим некое государство. Чего мы добьемся? Государство выйдет из зоны действия Европейской конвенции прав человека. Граждане этого государства не смогут более обращаться с жалобами на него в Европейский суд. Кому мы сделаем хуже? Мы скорей стараемся поощрять государства к тому, чтобы покончить с недемократической практикой.
«Фабрика демократии… Школа демократии. Место, где изучают парламентские практики. Питомник, из которого «мягкая власть» и диалог в политике распространяются по Европе…». Это формулы Юнкера.
«Страж европейских ценностей». Ангела Меркель.
А председатель Венецианской комиссии ответил одним словом:
— Клуб.
— Но клуб — это место, где собираются джентльмены, курят сигары и обсуждают дела и женщин.
— Все почти так и обстоит. Это клуб, где собираются демократии, говорят на одном языке, и преследуют общую цель — разумное демократическое развитие.
— Правда, — добавил он, — покурить уже больше не удается. Нигде.
Выйдет ли Россия из Европы?
Беседы с Томасом Хаммарбергом, Люком Ван ден Бранде, Матиашем Ёрши, Андреасом Гроссом
…На этой элегантной фразе мудрого венецианца я хотел закончить очерки о Совете Европы. Увы, концовка будет другой. Ее продиктует тема, которая сформулировалась неожиданно остро: выйдет ли Россия из Европы по военно-грузинской дороге? Случилось это на осенней сессии Парламентской Ассамблеи Совета Европы, проходившей в первую неделю октября 2008 года.
Я прилетел в Страсбург в среду и, кажется, попал на панихиду. Такое было во всяком случае впечатление. Отпевали российское участие в Совете Европы. Только что состоялось голосование по вопросу об отзыве права голоса у России из-за военно-грузинской истории. От этой исключительной и исключающей меры было решено воздержаться, но сама ситуация и ее накал никуда не девались. Более того, на следующий день она должна была обсуждаться по существу. Пункт в повестке дня звучал так: «Последствия войны между Грузией и Россией».
Этому предшествовал целый ряд акций. Две миссии Совета Европы по установлению фактов на театр военных действий через Москву и Тбилиси. Поездка в Тбилиси генсека Терри Дэвиса и председательствующего министра иностранных дел Швеции Карла Бильдта. Неформальная встреча Комитета министров иностранных дел в Нью-Йорке во время сессии Генассамблеи ООН по инициативе Карла Бильдта. Две поездки комиссара по правам человека.
«Я был во Владикавказе, в Южной Осетии, в буферной зоне, в Гори, Тбилиси, видел море людского горя, — говорит мне Томас Хаммарберг. — Было много дискуссий на тему, кто начал военные действия. У меня свой ракурс — права человека. Я должен был озвучить голос жертв войны — потерявших кров, беженцев, перемещенных лиц… В селе Хетагурово я увидел двух пленных грузинских солдат. Их судьба была незавидна. Я сказал осетинам, которые их удерживали: это военнопленные, отдайте их мне. Осетины отвергли мое предложение с негодованием: пусть, мол, сначала им вернут пятерых односельчан, которых грузины, отступая, забрали с собой в качестве заложников. Я сказал, что я буду этого добиваться, но мне легче будет это сделать, если вы отдадите их мне. В конце концов они согласились, и я забрал их в свою машину. Потом я дозвонился до замминистра обороны Грузии Гиви Торгамадзе, и осетинских заложников, к счастью, разыскали. Так мы начали процесс обменов — живых и мертвых, который продолжался несколько дней. Это очень трудно сделать, когда доверие отсутствует полностью. А как можно надежно разминировать территорию, если не обменяться данными о том, где закладывались мины?..
Я был в этих местах полтора года назад. Сейчас между осетинами и грузинами полное отторжение и ненависть. Из-за этого многие беженцы долго не смогут вернуться. Вообще говоря, сложившаяся ситуация потребует искусной дипломатии, но это не я. Я решаю гуманитарные задачи. С этих позиций я и выдвинул 6 принципов, которые должны соблюдаться. Право на возвращение должно быть гарантировано… До возвращения беженцам и перемещенным лицам должны быть предоставлены приемлемые условия проживания… Разминирование всей территории… Прекратить нападения, поджоги и разграбления… Военнопленные и другие задержанные должны быть защищены, их нужно разыскать… Необходимо обеспечить международное присутствие и помощь… Мне позвонил министр Лавров и сказал, что поддерживает мои 6 принципов. Факты и выводы, которые мы делаем, могут раздражать ту или эту сторону, но они оказываются полезны».
Однако вернемся в разгоряченную атмосферу сессии ПАСЕ, где обсуждались последствия пятидневной войны на Кавказе. В проекте резолюции содержался следующий абзац:
«Полное исполнение мирного плана, включая вывод российских войск на позиции до конфликта, является необходимым. В дополнение, полное размещение наблюдателей от ЕС и ОБСЕ в Южной Осетии и Абхазии и отзыв Россией признания независимости Южной Осетии и Абхазии были бы минимальными условиями для содержательного диалога». И самое главное — в случае невыполнения этих условий, как гласил подготовленный проект резолюции ПАСЕ, на следующей январской сессии ПАСЕ Россия лишалась права голоса уже автоматически!
Представить себе, что последнее условие (отзыв признания) могло быть выполнено? Таких буйных фантазеров я не встречал, тем более среди российских участников процесса, хорошо знакомых с белодомовско — кремлевской аурой. Гораздо легче было представить себе реакцию на эту резолюцию: картинный удар кулаком, за которым последует топот ног — демонстративный выход из Совета Европы. Немедленно, не дожидаясь январского позора.
Сценарий объявленной катастрофы выглядел не-отвратимым.
«На Южном Кавказе нет святых, одни грешники», — сказал генсек Совета Европы Терри Дэвис, и это самая примирительная фраза, которую я услышал в этих обстоятельствах. В ней содержалось признание того, что нынешнюю бучу затеяла грузинская сторона. В ночь с 7 на 8 августа именно Саакашвили нажал на спусковой крючок. Наверное, можно считать это установившееся понимание достижением российской стороны. Но даже если это и так, это было единственным ее достижением. Все остальные аргументы — о вынужденном характере и гуманитарной мотивации военно-политических действий Москвы были, в сущности, отвергнуты.
Действия Российской Федерации были квалифицированы как «непропорциональные» и «нарушающие международное гуманитарное право». Они привели к «оккупации значительной части территории Грузии, а также к нападению на экономическую и стратегическую инфраструктуру страны». «Прямое нападение на суверенитет Грузии»… «Этнические чистки, совершенные в грузинских деревнях в Южной Осетии и в «буферной зоне» отрядами и бандами, которые российские войска не остановили», и которые «были в основном совершены после подписанного 12 августа 2008 года прекращения огня»… Это все цитаты из текста заключительной резолюции.
С тревогой было констатировано возрождение некоего гибрида из концепций «ближнего зарубежья» и «ограниченного суверенитета». Точечно дезавуирована последняя морально-политическая находка из московского словаря. «С точки зрения международного права понятие «защиты собственных граждан за границей» неприемлемо». Оно вызывает «тревожные ожидания в странах, где проживает существенное число российских граждан».
При этом ситуацию с лишением России права голоса аккуратно купировали. Абзац, сулящий неминуемую кару на голову России, сначала смягчали в ходе голосования, а потом от греха подальше и вовсе выбросили из резолюции. Все вздохнули с облегчением. Восторжествовала, хотя уж точно без фанфар и с большими сомнениями, традиционная философия этой организации, ее ставка на коммуникацию, а не отторжение, ее вера в то, что проклинать и швырять в костер грешников — последнее дело.
Три беседы с ключевыми фигурами этой сессии помогут лучше уяснить нюансы сборной европейской ментальности.
Бельгиец Люк Ван ден Бранде — глава самой крупной Европейской Народной партии, содокладчик по вопросу «Последствия войны между Грузией и Россией».
«Впервые между двумя странами — членами Совета Европы вспыхнула настоящая война. Давайте называть вещи своими именами: это был не конфликт. Это была война, — говорит мне Ван ден Бранде. — Вступая в Совет Европы, оба государства взяли на себя обязательство решать любые противоречия исключительно мирными средствами, воздерживаться от применения силы. Оба государства, как ни прискорбно, нарушили это абсолютное обязательство.
7 августа грузинские войска напали на Цхинвали. Это не вызывает сомнения. Но не вызывает сомнения и то, что все началось гораздо раньше.
Важно то, что происходило до. И что произошло после. Военный ущерб, массовые грабежи, деревни, ставшие призраками, причем поджоги грузинских деревень начались уже после того, как военные действия закончились… Когда миротворцы отворачиваются, чтобы не видеть, что у них происходит за спиной, это не снимает ответственности за происходящее. Точно так же, как невозможно не увидеть в одностороннем признании независимости Южной Осетии и Абхазии нарушения международного права.
Сейчас стороны демонстрируют диаметрально противоположные подходы во всем: в анализе, видении, преподнесении фактов. Демократия — не в последнюю очередь это способность увидеть себя чужими глазами. А тут ни малейшей открытости. Это бесперспективная позиция».
Венгр Матиаш Ёрши возглавляет Альянс либералов и демократов за Европу, содокладчик по теме «Последствия войны между Грузией и Россией» (вместе с Ван ден Бранде).
«Прошедшая дискуссия показала, что в ПАСЕ действительно сложился альянс. Но это не антироссийский альянс. Это альянс, отстаивающий определенные ценности и открыто говорящий, что по нашему мнению неправильно, — убеждает Матиаш Ёрши. — Война, приведшая к таким последствиям, — не наш выбор. Но и исключение стран виновных в таком развитии событий, нежелательно, это не наше решение.
Я участвовал в миссиях по установлению фактов сразу же, как только разразился конфликт. Но, конечно же, два дня в одной стране и два дня в другой — этого недостаточно. Требуется настоящее расследование. При этом последовательное двух или даже трехаспектное расследование. Что происходило до 7 августа. Миротворчество провалилось, это очевидно, коль скоро разразилась война с ее зверствами. Россия не хотела или не могла предотвратить подобного развития… Если война началась 7 августа, то очевидно, что ее начали грузины. Но она началась не 7 августа… И третья часть — после того, как русские войска вошли. Их ответственность как оккупирующей стороны. Даже если в Москве считают, что Саакашвили — плохой человек, это вовсе не дает оснований для военных и политических действий, которые были предприняты.
Признавая независимость Южной Осетии и Абхазии, в Москве ссылаются на прецедент Косово. Чушь! По поводу Косовского признания Москва неоднократно и совершенно определенно высказывалась, что с точки зрения международного права это незаконно, по своим последствиям политически опасно и потому совершенно неприемлемо. Что же изменилось? И где тут принципы? В этих двух ситуациях есть существенная разница, но она иного рода. Признание Косова не было ни одномоментным, ни односторонним, оно произошло в рамках ООНовского процесса. И что весьма существенно, ни одна страна, признавшая Косово, не расширила в результате этого признания своей территории. В ситуации с Россией все выглядит по-иному.
Дискуссия в ПАСЕ была многоголосой, потому что нас много и у всех у нас разный опыт. Скажем, Эстония была частью Советского Союза, а Польша не была частью, но была страной-сателлитом. И то и другое — дурной опыт и плохие воспоминания. В конце концов, даже опыт войн у стран Европы разный. Кто-то помнит жизнь при оккупации, а кто-то не знает что это такое. Когда, например, швейцарец дает советы грузинам, как избежать оккупации, я невольно думаю: а что тут советовать, переведите счета высокопоставленных русских чиновников из швейцарских банков в тбилисский банк, и Тбилиси ничто не будет угрожать…
Наверное, в нас говорят и наши предрассудки, но в первую очередь все-таки наши знания».
Так это выглядело со страсбургской колокольни. Конечно, и на страсбургскую колокольню можно взять и наплевать, даром что она, возможно, сама высокая в Европе. На этот счет у нас даже есть заветное петушиное слово — «русофобия» (раньше это был «антисоветизм»).
Пикантности ради тут можно добавить, что политичного Люка Ван ден Бранде за глаза кличут «прорусским» (он очень вероятный кандидат в следующие генсеки Совета Европы, и ему нужны голоса большой российской депутации), а ершистого Матиаса Ёрши «русофобом». Оба, естественно, открещиваются. Матиас Ёрши даже не стал дожидаться моего вопроса и сам поднял острую тему. «Я не русофоб,— сказал он, — Венгрия не русофобская страна. Когда кипели страсти вокруг Бронзового солдата в Таллине, я даже защищал чувства русских. Я говорил и говорю то же самое по поводу памятника советскому воину-освободителю в Будапеште. Солдаты не виноваты. Когда советские войска освободили Венгрию от немецких оккупантов, мы, венгры, были им благодарны. Но когда они остались, чтобы оккупировать Венгрию и превратить ее в социалистический барак, ситуация изменилась…»
Швейцарец Андреас Гросс возглавляет социалистов в Парламентской ассамблее. Его доклад задавал тон в дискуссии о том, лишать ли российскую делегацию права участия в Ассамблее.
«Обе стороны делали огромные ошибки, — сказал мне Андреас Гросс. — Россия не смогла объяснить сколько — ни будь убедительным способом своего поведения в ходе конфликта. Нужно же понимать возможные человеческие реакции. А люди с исторической памятью глубоко ранимы. Им кажется, что времена СССР вернулись. Это неверное ощущение, но так они чувствуют. Люди инстинктивно принимают сторону малых и слабых против больших и сильных. Россия явно недооценила эти чувства.
Я знаю, кто начал в нынешней фазе конфликта, тем не менее, ответственность не односторонняя. Многие в Восточной Европе не верят России. Может быть, даже это в чем-то сродни шорам. Но это не вина, а беда людей, что у них такой опыт и такая память. Их реакции порой незрелы. Они ведут себя как болельщики на стадионе, для которых главное определиться с симпатиями, а дальше они уже будут аплодировать своей команде и освистывать чужих игроков. Такое отношение к политике — тоже наследие былых времен. Но это реальность, которую следует учитывать.
В логике российских оправданий слышатся ссылки на американцев. Дурной пример! Действительно, американцы в эти годы вели себя так, будто уверовали, что если они единственная супердержава в мире, то им можно все. И обожглись на этом. Зачем же России повторять эту ошибку? Внушать страх или уважение — неприемлемая альтернатива. Зачем вам повторять глупости, которые наделали другие? Не соревнуйтесь с США в империализме — это старомодная политика. Лучше соревнуйтесь с Европой в преодолении империализма. Вот это по-настоящему современная повестка дня.
Россия должна сделать что-то, чтобы разубедить скептиков в Европе. Например, решить проблему Приднестровья уже в ближайшие недели… Или ратифицировать Протокол №14… Или употребить свой авторитет на то, чтобы разрядить карабахский конфликт… А почему бы России не выступить с по-настоящему крупной инициативой заключения Кавказского договора по типу ОБСЕ с участием Турции, Евросоюза, США? СССР был инициатором и гарантом австрийского нейтралитета… Грузия могла бы в таком договоре обрести статус нейтральной страны типа Австрии, и это бы сняло вашу нынешнюю озабоченность по поводу НАТО».
Иногда полезно поглядеть на себя со стороны. А со стороны Европы Россия — 2008 выглядит так, будто международный закон для нее не писан. Вчера без раздумий стреляла из газового пистолета или нефтяной пушки, а сегодня посылает танки и пытается в одиночку перекраивать границы. Этот образ и отразило зеркало ПАСЕ.
Коллективного разума 47 стран-участниц Совета Европы хватило на то, чтобы избежать опасной экстремы. Что вовсе не отменяет горечи и пессимизма, которые характеризовали дискуссию. Сессия ПАСЕ закончилась неприятием новейшей модальности России, возрождающей старые страхи и новые подозрения, и пониманием, что худшей реакцией было бы отторжение России.
Хватит ли разума в раскаленных российских головах, чтобы трезво оценить европейские реакции?
Страсбург — Москва. 2007–2009