Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 25, 2009
Нет дела, коего устройство было бы труднее, опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые.
Николло Макиавелли «Государь»
Когда общество уже пережило трудные времена и мучительно выздоравливает, в недрах его вызревает, сначала подсознательное, а затем и рациональное стремление забыть прошлое. Или сконструировать вместо него нечто иное, удобное и духоподъемное, как утренняя физзарядка в советское время. Сперва вполне простенькое, потом, усилиями многих интеллектуалов, уже многоэтажное, густозаселенное фантомами и призраками, имевшими сначала отдаленное общее с реально происходившим, но а чем дальше — тем более самостоятельное, живущее уже по законам телесериалов, а не истории.
Ну а если трудные времена наступают снова? Прошлое актуализируется. Начинается поиск виноватых, но не в настоящем, а в минувшем, оживают старые фобии, предубеждения, страхи, вчера еще стабильное представляется уже шатким и ненадежным. Не уроки прошлого вспоминаются нам, а тени бывших врагов; былые страхи предлагаются в новой упаковке, и страшное для русского общественного сознания слово смута опасно наполняется содержанием.
СМУТЫ И ИНСТИТУТЫ
С XI–XII веков в Западной Европе начинается процесс институциональных изменений, проложивший дорогу ускорению темпов экономического роста1. Появляются города-государства, отличные от полисов античности, но имеющие представительные собрания, определяющие, как должны собираться налоги, на что должны расходоваться государственные средства. Укореняется представление о священном праве частной собственности, праве «лучших людей» — налогоплательщиков управлять делами государства.
Беспрецедентные по масштабам институциональные изменения, делающие страны Западной Европы XVIII века непохожими на остальной аграрный мир, очевидны. Они открывают дорогу ускорению социально-экономического развития, процессу, который получил название современного экономического роста2.
По меркам современного мира социальные перемены идут неспешно. Традиция остается становым хребтом европейского мира. Нововведения, меняющие привычные установления, позволяющие повысить уровень благосостояния, увеличить финансовые ресурсы государства, лишь постепенно трансформируют отношение к новшествам. Но представление об изменениях в устройстве общества как о средстве, позволяющем снять преграды на пути развития, сформировать разумно устроенное общество, распространяется.
Если для традиционных аграрных обществ смуты, потрясения, связанные с переменами, — синоним беды, то в Западной Европе, европейских переселенческих колониях отношение к переменам иное. С ними связывают исправление несовершенств существующего порядка, создание предпосылок лучшей жизни.
Смуты в аграрных империях
Аграрные общества — способ социальной организации, доминировавшей в мире на протяжении тысячелетий. Их характерные черты — разделение населения на привилегированное меньшинство, обычно выполняющее государственные функции, несущее или организующее военную службу, занятое религиозными обрядами, и крестьянское большинство.
Важнейший элемент социального порядка — традиции. Лучше, если жизнь устроена, как при отцах и дедах. В этом основа легитимации существующих порядков, разделения общества по социальным стратам.
Важнейшие различия в организации аграрных обществах связаны с уровнем централизации власти. Их можно условно разделить на централизованные и феодальные. В централизованных — единая налоговая администрация, отделенная от нее система военной службы, финансируемая за счет казны. В феодальных — функции сбора повинностей и военная служба объединены.
Феодальная организация порождает немало проблем. Слабость центральной власть проложила дорогу внутренним войнам, за которыми — разорение деревень. Феодальная армия ненадежная защита от внешних завоеваний. Однако привычные отношения сеньора и крестьянина, слабость государства, ограниченность его функций снижают риски крушения сложившихся институтов.
Серьезнее угроза краха существующего порядка в централизованных аграрных государствах. Их сила в развитой бюрократии, способности собирать налоги, содержать и контролировать армию. Ключевая проблема устроенных так государств, — контроль над собственным аппаратом. Даже при хорошо организованной системе путей сообщения проследить из столицы, что делают чиновники в уездах, непросто. Риск падения доходов казны, связанный с освобождением от налогов, воровством чиновников — ключевая проблема аграрных держав. Переобложение крестьянства, связанное с ним падение доходов казны — признак кризиса.
Поиск хрупкого равновесия между этими рисками — создание администрации, позволяющей отбирать у крестьян максимум возможного, но не доводящей их до разорения — стержень экономической политики аграрных цивилизаций3. Предсказать крах сложившихся институтов трудно. В истории аграрных обществ это удавалось редко. Смута в аграрных империях явление нечастое, поражающее современников неожиданностью и масштабами бедствия.
СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Многие видные российские историки были склонны рассматривать смуту XVII века как явление случайное, не связанное с ходом российской истории4.
До начала ХХ века смута была уникальным явлением в российской истории. Современники событий, начавшихся в 1917 году, в Смуте искали параллели с развитием происходящих на их глазах событий.
Централизованное аграрное государство с развитым бюрократическим аппаратом в России по историческим меркам существовало недолго. Оно сложилось лишь в XV-XVI веках. В аграрном Китае — бюрократической империи, период существования которой измеряется тысячелетиями, явления, подобные тем, с которыми столкнулась Россия начала XVII века, уникальными не были. Для китайских историков это не невиданная катастрофа, а органичная часть династического цикла.
Централизация власти, повышение эффективности бюрократии, репрессии против пытающейся своевольничать элиты — начало цикла. Уход налогоплательщиков под покровительство сильных людей, эрозия налоговой базы, сокращение доходов казны — характерные черты его завершающей фазы.
Основатели династии, нередко иноэтничные завоеватели, иногда вожди крестьянского восстания, держат тех, кого они привели к власти, богатству, в жесткой узде. При их потомках энергия государства слабеет, должности становятся наследственными, доходы правительства сокращаются. К концу династического цикла крестьянские восстания, связанные с нерегулярностью и неупорядоченностью налогообложения, становятся массовыми.
В аграрных обществах, где не менее половины государственных расходов идет на содержание армии, отделение функций тех, кто собирает налоги и организует гражданскую администрацию и тех, кто носит оружие, — характерная черта централизованной империи. Обеспечить контроль над сбором и поступлением налогов невозможно без удовлетворительно организованной системы коммуникаций, почты. Разделение военной и гражданской власти предполагает существование иерархической, подчиняющейся центру системы отправления правосудия. Этот принцип не всегда соблюдался. Влиятельные люди иногда получали (или присваивали себе) право судить, власть. Но это именно нарушение принципа, отход от традиционной организации го- сударственной власти.
При непредсказуемости урожая угроза голода, сокращение налоговой базы — вызов государству. Организация помощи голодающим — одна из значимых функций правительства. Еще одна важнейшая задача государства — обеспечение внешней безопасности. Войска размещены там, где угроза представлялась наибольшей. В Китае столица, место расквартирования войск на протяжении многих веков, были территориально отдалены от регионов, поставлявших большую часть продовольственных ресурсов. Снабжение столицы и армии продовольствием в этих условиях — одна из трудноразрешимых задач.
Если бюрократическая машина разлаживается, жизнь страны оказывается под угрозой. Современники воспринимают это как катастрофу, бедствие, посланное богами. Предвестники таких катаклизмов: падение способности власти собирать налоги, сокращение доходов бюджета, неплатежи армии. Прекращение правящей династии, утрата традиций нередко становятся прологом институционального кризиса. Механизмы развертывания смуты имеют сходные черты.
В централизованных аграрных империях рядом с крестьянской общиной нет замка феодала. Армия там, где вероятность внешней военной угрозы наибольшая. В основных сельскохозяйственных районах число людей, способных подавить крестьянские беспорядки, невелико. Порядок, сбор налогов, обеспечивают не столько органы власти, сколько привычка. Крестьяне знают, что если не выполнить повинности, раньше или позже власть пошлет войска. Лучше попытаться сделать то, что требует государство. Но поддерживать баланс между размером налогового бремени, стремлением от него уклониться и страхом перед карательными силами государства возможно при двух условиях. Крестьяне должны знать, что их повинности тяжелы, но привычны, такие же несли отцы и деды. И что если не платить налоги, придут солдаты.
Так бывало на протяжении столетий. Но то, что это навсегда, гарантировать невозможно. Налагаемые на крестьян повинности могут превысить уровень, совместимый с устойчивым ведением хозяйства. Массовое запустение земель в Московском государстве конца XVI века — наглядный тому пример. В истории аграрных империй немало аналогичных кризисов. Банкротство государственных финансов, связанные с ним ненадежность войска, внешние войны могут подорвать способность государства применять силу в случае отказа крестьян платить налоги, при аграрных беспорядках.
Расчет на то, что крестьяне всегда будут послушными, войска надежными — ошибка, дорого стоившая властям многих аграрных империй. Крестьяне убеждены: налоги — не их добровольные обязательства, необходимые, чтобы государство могло выполнять свои функции, а бремя, которое они несут под угрозой репрессий. В тот момент, когда риск применения государством силы падает, вместе с ним снижаются и доходы бюджета.
Если уйти от деталей, общие черты развития событий во время смуты сходны. Важный механизм ее развертывания — подрыв способности власти собирать налоги. Если правительство теряет способность собирать налоги, бюджетные неплатежи — данность. Те, кто состоит на государственном содержании, вынуждены приспосабливаться к этой реальности. Гражданская служба становится все более коррумпированной. Военные, не получающие вовремя жалованье, реквизируют продовольствие у крестьян.
Упорядоченное налоговое бремя, налагаемое аграрными империями тяжело. Реквизиции разорительны. Вооруженные отряды, грабящие деревни — одна из страшных страниц истории аграрных обществ. Когда порядка нет, обязанности крестьянина не определены, сохранение хозяйства не гарантировано, нет смысла продолжать работать на земле. Одни придут — грабят, другие — грабят5. В такое время разумнее взять в руки саблю и податься в казаки-разбойники. Уход крестьян с земли, их объединение в вооруженные отряды, распространение разбойничества — характерная черта периодов смуты.
Претенденты на власть в России начала XVII века — Лжедмитрий Первый, Лжедмитрий Второй, Василий Шуйский, польский король Сигизмунд раздают права на поместья. На одну усадьбу претендует несколько искателей счастья. Титул собственности на землю, не гарантирует ничего. Если феодалы и их дружины были способны сами поддерживать порядок в своих владениях, то в централизованных аграрных империях крах государства означал и крушение всех институтов, обеспечивающих правопорядок6.
На фоне анархии, хаоса нелюбовь крестьянского большинства к тем, кто пользовался привилегиями в условиях устойчивой власти, становится явной. Призыв грабить дома богатых, делить их добро, — характерная черта смуты7.
Развитая система коммуникаций, ее удовлетворительное состояние — необходимая предпосылка нормальной жизни в централизованной аграрной империи. Без нее невозможно контролировать территорию, обеспечивать сбор налогов. Крах существующего порядка одновременно означает и паралич транспорта.
Трудности, с которыми сталкиваются поляки, занявшие в последние годы смуты Москву, были связаны с действиями «шишей» — крестьян, взявшихся за оружие в ответ на произвольные реквизиции. Это сделало невозможным продовольственное снабжение польских сил. Стихийный протест против тех, кто грабит дома, забирает продовольствие — не проявление патриотических чувств, а реакция крестьянина на попытку отнять у него больше, чем он может отдать, не разрушая своего хозяйства.
Неизбежное следствие кризиса системы коммуникаций — проблемы снабжения продовольствием центра империи — столицы8.
В аграрных империях власти стремились иметь средства, позволяющие финансировать войны, справиться с последствиями неурожаев. В государственной сокровищнице хранились драгоценные металлы, камни, иногда продовольствие. Ее расхищение обычный штрих смутного времени.
В периоды смуты институциональная структура становиться проще. Более устойчивыми оказываются базовые установления (семья, крестьянское хозяйство, отношение лорд–слуга). Чем сложнее институты, тем более хрупкими они оказываются при крахе централизованного государства. Это относится к государственному аппарату, торговле на дальние расстояния, финансовым рынкам.
Во время смуты жизнь непривычна, неудобна и опасна. Отсюда — мечта о восстановлении порядка. Объект подражания — институты рухнувшей империи. Люди забыли, как они ненавидели сборщика налогов старого режима, привилегии вышестоящих сословий. Они помнят об одном: раньше порядок был.
Именно под влиянием смуты в Англии середины XVII века Т. Гоббс, один из основателей современной политологии, предложил отказаться от концепции разделения властей, написал, что абсолютная власть государя — единственный способ гарантировать нормальную организацию жизни. Результат смут — усталость от анархии, запутанные отношения собственности, разграбленная казна. Такие годы помнят, как тяжелые.
ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ
В первых революциях XVII–XVIII веков, голландской, английской, американской, роль традиции еще сильна9. Лидеры голландской революции ссылаются на установления, дарованные Бургундским домом. Английская революция XVII века — реакция на попытки королевской власти изменить организацию жизни страны, отказаться от привычных прав и свобод10. Восстание североамериканских штатов — ответ на нарушение английским правительством привычных установлений, ее лозунг: «нет налогообложения без представительства».
АНГЛИЯ
В Англии во время революции XVII века система отправления правосудия пострадала, но не была полностью дезорганизована. Лидеры нового режима пытались найти пути примирения с Карлом I, понимали, что именно в этом — предпосылка стабилизации новой власти. Несмотря на беспорядки, гражданские войны, государственные финансы не рухнули. Парламент вотировал сбор налогов, которые раньше отклонялись как несправедливые. Сохранение на фоне революции и гражданской войны социальной стабильности в Англии в середине XVII века оппоненты Французской революции будут как аргумент, позволивший доказать принципиальное отличие происходившего в этих странах во время революционных потрясений11. Но эти различия не стоит абсолютизировать. Известно, как трудно свергнуть сложившуюся систему управления и как легко свергнуть систему новую12. В обществе, лишенном ограничений, налагаемыми традицией, насилие становится ключевым доводом в споре. Неспособность правительства контролировать применение насилия — характерная черта периода Английской революции. С ним обычно связаны перебои в снабжении крупных городов продовольствием.
Гражданская война потребовала формирования постоянной армии. Парламент проголосовал за налоги, необходимые для ее содержания. Но денег на армию не хватало. Задержки выплат солдатам и офицерам, бюджетные неплатежи — одна из ключевых политических проблем времен Английской революции. Гражданские власти не могли ни распустить армию, ни собрать налоги, достаточные, чтобы обеспечить ей своевременные платежи13.
Сохранение традиционных установлений, системы отправления правосудия предопределили скромные по масштабам «великих революций»14 объемы перераспределения собственности. Но с точки зрения современников ее передел, связанный с конфискацией имущества сторонников короля, выкупом владений под угрозой изъятия властями, перераспределением ирландских земель, были беспрецедентными15.
Первый шаг в этом направлении был сделан в 1642 году, когда было конфисковано 2,5 миллионов акров земли, принадлежавших ирландским повстанцам. Эти земли служили обеспечением займов, привлеченных для финансирования военных действий в Ирландии. Примерно две трети земель в Ирландии перешли в руки новых собственников16.
Операции с бумагами, обеспеченными ирландскими землями, которыми английские власти гасили неплатежи армии, были массовыми. Офицеры скупали их у солдат, неясность прав на ирландские земли, связанные с этим проблемы напоминают отечественные реалии 1990-х годов.
АМЕРИКА
Лидеры Американской революции также апеллировали к традициям. Восставшие колонии отстаивали привычные права, отвергали принятые в Лондоне нововведения. Они были готовы к компромиссу, подчинению королю, но не парламенту, в котором они не представлены. Американские Штаты опирались на длинную традицию самоуправления. Роль королевской администрации в организации жизни была ограниченной. Государственные расходы были низкими, бюрократический аппарат — слабым. Колониальную администрацию в короткие сроки можно было заменить новыми органами власти. Но и в истории США, революция — это финансовые неурядицы, неспособность государства вовремя платить армии, инфляция, масштабное перераспределение собственности. Перечитывая то, что писали современники событий, нетрудно увидеть: они говорят о проблемах деинституционального, нестабильного общества17.
Голландская революция оказала лишь ограниченное влияние на доминирующие в Европе представления об организации общества. Иное дело — Англий-ская. Английские институты изучали, ими восхищались французские мыслители эпохи Просвещения. Однако влияние на Европейский мир инноваций, связанных с французской революцией: от равенства граждан перед законом до призыва на воинскую службу, далеко превзошло все, связанное с предшествующими социальными потрясениями.
ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Лидеры французской революции не апеллируют к традиции. Речь идет о разрыве со старым порядком, попытке перестроить организацию общественной жизни на новых основаниях. Интеллектуальная атмосфера революционной Франции проникнута идеей возможности глубоких социальных и политических изменений.
На рубеже XVIII–XIX веков наиболее развитые страны Европы, европейские переселенческие колонии вступили в новую эпоху. Технические инновации, увеличение промышленного производства, урбанизация начинаются во время близкое к Французской революции. Все это в сознании мыслителей XIX века неразрывно связывает революцию и социально-экономические перемены.
Исследователи французской революции в 1830-х — 1840-х годах обратили внимание на связь происходящих процессов с классовой борьбой. Сам термин укореняется после публикации работ Л.А. Тьера, Ф.П.Г. Гизо18. Для них задача революции, выполнение которой оправдывает и массовый террор, — устранение старого порядка, приход к власти буржуазии. Когда эта задача решена, нужды в революции больше нет.
Маркс и марксисты, картина мира которых во многом формировалась под влиянием опыта Французской революции, ставят вопрос шире: мир меняется, и будет меняться. Производственные отношения должны соответствовать производительным силам. Необходимость их трансформации делает революции неизбежными. Для марксистской традиции представление о революции как о том, что предопределено логикой общественного развития, часть восприятия исторического процесса.
Теперь нам не просто понять: почему в работах, выполненных марксистами в XIX веке, столь мало внимания было уделено влиянию революции на ежедневную жизнь людей, функционирование экономики. Ведь в случае ее успеха, именно им предстояло отвечать за то, как решить финансовые проблемы, обеспечить снабжение продовольствием городов, как будет работать транспорт и связь. Романтикам было скучно обсуждать влияние революции на состояние французских дорог, ремонт которых при старом режиме обеспечивался натуральными повинностями крестьян. Между тем, от состояния дорог зависело, сможет ли столица связаться с региональными властями, может ли государство обеспечить порядок19.
Революции редко удавалось предсказывать. Это катаклизм, который приходит неожиданно для его участников — правящего режима, тех, кто придет ему на смену. Анализ предпосылок революции дается лишь историкам, изучающим их десятилетия спустя. Современники поражаются неожиданностью произошедших событий.
Франция была централизованной монархией с сильным бюрократическим аппаратом. Власть интендантов, назначаемых центром чиновников, в регионах была велика. Они контролировали малейшие суммы, направляемые на местные нужды. Основой налоговой системы был прямой налог — талья, взимаемый на основе раскладки по территории и механизма круговой поруки. Существование такой системы предполагало централизованную налоговую администрацию20.
Армия Франции в 1780-х годах считалась одной из сильнейших в Европе. Безопасности границ ничего не угрожало. За политической стабильностью стояла многовековая история. В 1780-х годах ничего не предвещало, что французское государство может рухнуть в одночасье.
В эти годы можно было увидеть признаки приближающейся катастрофы: финансовый кризис, неготовность привилегированного сословия к компромиссам. Однако ни депутаты, собравшиеся на заседание Генеральных штатов, ни королевская власть, ничего подобного произошедшему в 1789 году не ожидали.
Одним из поводов к французской революции стал неурожай 1788 года. Как обычно в аграрных обществах наиболее острые проблемы возникли летом года, следующего за неурожаем. Именно на таком фоне начались заседания Генеральных штатов. С апреля продовольственные беспорядки во Франции стали массовыми. Широкое распространение получают призывы ввести контроль цен. За падением спроса на промышленные изделия последовал рост безработицы21.
Предпосылка устойчивости государства — монополия на применение насилия, способность подавить беспорядки. Она зависит от того, что происходит на улице, готовы ли солдаты выполнить приказы, отдаваемые властями. Когда в 1789 году стало ясно, что не готовы, — режим рухнул как карточный домик. Выясняется, что в армии нет полка, готового выступить по приказу короля22.
Государство оказывается не просто слабым, а бессильным. Успех бунта оправдывает бунт. Это один из факторов, делающих слабость власти во время революций данностью. Стремительность краха институтов режима, существовавшего на протяжении столетий, поражает современников. Отсюда ключевые проблемы, с которыми сталкиваются новые власти. Институты старого режима рушатся за несколько дней23. Чтобы построить новые, нужны многие годы.
За три года, прошедшие после начала француз-ской революции, основные институты старого режима: феодальные обязанности, дворянские титулы, система прямых налогов, церковных корпораций, торговых гильдий, административная и финансовая системы, монархия были уничтожены. Сформировались установления нового режима: суверенитет народа, свобода мысли и слова, гарантии собственности, пропорциональное налогообложение, право граждан принимать участие в формировании законов, контроле над налогообложением и использованием государственных финансов. Но за этими институциональными нововведениями не стояла традиция. Чьи приказы исполнят солдаты, понять было трудно. Чаще всего, ничьи. Эффективных инструментов обеспечения порядка не было. Вопрос о власти решало то, кого поддержит улица. В условиях революционного кризиса, настроение толпы меняется быстро. Отсюда череда революционных лидеров, быстро проходящих путь от народных кумиров до гильотины.
Результат краха старого режима во Франции — демонтаж налоговой системы. Талья перед началом революции — символ ненавистного налога. Сохранить его лидеры революции не могли. Большинство косвенных налогов старого режима были отменны в 1791 году. То, когда заработает новая система поземельного налога, власти не знали.
Решение революционных властей об отмене налогов старого режима до формирования новой налоговой системы современным экономистам представляется странным, экзотическим шагом24. Но не надо иллюзий. Старую налоговую систему государство, не имеющее аппарата, способного применить силу для сбора тальи, сохранить не могло. После того, как традиция ушла в прошлое, крестьяне перестали платить налоги, выполнять феодальные обязательства. Принудить их выполнять новые, непривычные — непростая задача. На это ушли годы. Но государство нельзя закрыть, когда крестьяне перестанут платить налоги. Армия разваливается, но требует денег. Есть институты, обеспечивающие отправление правосудия, элементарный порядок. Дороги надо чинить, каналы ремонтировать. В противном случае даже тот, невысокий по современным меркам уровень цивилизации, который который существовал во Франции 1780-х годов, сохранить нельзя.
Революционные власти пытаются решить эти проблемы, продают собственность, печатают деньги. Государство национализирует церковные земли, имущество эмигрантов.
В эпоху революций права собственности плохо определены, не гарантированы. Отсюда невысокая цена приватизированного имущества. Нередко крестьяне захватывают землю без разрешения властей. Остановить этот процесс государство не может. Оценки того, сколько французское государство получило за церковную собственность при приватизации, колеблются в диапазоне от 15 до 50 процентов от того, сколько бы она стоила в условиях устойчивой власти25.
Рост цен, недовольных им парижских низов, от настроения которых зависела судьба власти, подтолкнул к принятию решения о введении государственного контроля цен. Следствие — дефицит продовольствия, очереди, рост недовольства.
Столица — место, где происходят ключевые политические события во время революции. Париж в годы революции становится не просто столицей, но и хозяином Франции. От регулярных поставок продовольствия в столицу зависит настроение городского населения. Зерно надо либо покупать у крестьян по приемлемым ценам, либо реквизировать.
Ситуация с продовольственным снабжением нередко была напряженной. Широко распространенным было мнение, что и небольшие перебои с поставками зерна приведут к параличу снабжения городов. Отмена налогообложения, феодальных повинностей сократила размер крестьянских обязательств. Естественная реакция на это — сокращение продажи продовольствия, улучшение питания сельских семей26. Хаос в городах не оставляет надежды на рост предложения привлекательных для крестьян промышленных изделий. Горожане расплачиваются за продовольствие обесценивающимися ассигнатами.
Урожай 1790 года был хорошим. Это позволило в 1790–1791 годах справиться с дефицитом продовольствия. Идеи административного регулирования цен противоречит идеологический настрой политической элиты, дань традициям либерального видения мира. Сен Жюст произносит речь в поддержку свободы торговли, против эмиссии ассигнатов. Его поддерживает Марат. Он указывает на связь денежной эмиссии и распространение бедности27. Но в 1791–1792 гг. проблема дефицита продовольствия обостряется. С осени 1792 года в Париже предложение о регулировании хлебных цен становится популярным. В глазах якобинцев обесценение ассигнатов, дефицит продовольствия, анархия — результат заговора монархистов.
Крестьяне ограничивают предложение сельскохо-зяйственных продуктов, ждут привлекательных условий их продажи. Стабилизировать финансы не удается. Армия соглашается брать в качестве жалованья только золото. В казну оно не поступает. Купить золото за ассигнаты не удается. Решения Конвента от 8 и 11 апреля 1793 года о запрете торговли за золото, обязательности принятия ассигнатов по номиналу не помогает делу. Требование введения контроля цен становится популярным. Жирондисты хорошо понимают последствия принятия такого решения. Тем не менее, 4 мая 1793 года Конвент вводит регулирование хлеб- ной торговли.
Региональным властям предоставлены права проводить обыски и конфискации. Они начинают продовольственные реквизиции. 26 июля 1793 года приняты законы, направленные против создания запасов продовольствия. Все, кто владеет товарами первой необходимости, должны их декларировать. Те, кто этого не сделал, подлежали смертной казни. 9 августа 1793 года принят закон о зерновом хозяйстве, 15 августа 1793 года введен зерновой налог, 11 сентября введен максимум цен на зерно во Франции. В начале сентября создана специальная, революционная армия для осуществления революционного террора. Ее важнейшая задача — борьба со спекулянтами28.
За налогами старого режима стояла традиция. Реквизиции непривычны. Они не подкреплены выстроенным административным аппаратом. Размеры изъятий продовольствия неопределенны, для крестьян непонятны. Региональные органы управления вынуждены опираться на помощь сторонников революционной власти — санкюлотов29. Крестьяне относятся к реквизициям как к грабежам. Отсюда сокрытие запасов, саботаж, восстания.
Критическим для властей было снабжение продовольствием Парижа, его окраин, других крупных французских городов30. Правительство якобинцев в конце лета сталкивается с недовольством в городе и риском восстания в деревне. Париж надо кормить. Денег, чтобы купить продовольствие у крестьян — нет.
В готовности стрелять по участникам крестьянских беспорядков национальная гвардия проявляла больше решимости, чем войска старого режима. Но при массовом сопротивлении крестьянского населения снабжение продовольствием Парижа становится все более трудной задачей.
У пустых булочных выстраиваются очереди. 29 октября 1793 года вводится карточное распределение продовольствия. В ноябре 1793 года власти докладывают, что запасов продовольствия в Лионе достаточно на 2–3 дня. В Руене жители получают полфунта хлеба в день. В Бордо в течение последующих месяцев люди спят у двери булочных, чтобы получить хлеб. В феврале правительство информируют об исчерпании продовольственных ресурсов в некоторых регионах Франции31.
Зимой 1793–1794 гг. в Париже голод. По карточкам выдают 250 граммов хлеба на человека в день. На крестьян, приехавших продать продовольствие, нападают. Радикалы, контролировавшие коммуны в Париже, убеждены, что гильотина поможет подавить заговор тех, кто продает, против тех, кто покупает зерно.
Правительство действует решительно, с беспрецедентной по стандартам Европы XVIII века жестокостью. Не помогает. В подобной ситуации шанс на сохранение власти не зависит от того, сколько человек руководители революционного режима готовы казнить. Волна убийств санкюлотов, прокатившаяся по сельским регионам Франции после краха якобинской власти, показала отношение крестьян к реквизициям32.
Термидорианцы в ноябре 1794 года повышают цены на продовольствие. В декабре отменяется регулирование цен на сельскохозяйственную продукцию. Но холодная зима, рост потребления продуктов питания крес- тьянами, падения курса национальной валюты опреде- лили развитие событий на продовольственном рынке. Кризис снабжения городов продолжился и при сво- бодных ценах. Это стало причиной голода 1794–1795 гг. в Париже.
К осени 1796 года либерализация экономики и хороший урожай позволили исправить положение. Механизмы государственного управления стали восстанавливаться. Но потребуются годы, чтобы снизить инфляцию, восстановить налоговую систему33. Стабилизировать бюджет удалось лишь после дефолта по государственным ценным бумагам. Экономика только к концу 1790-х годов стабилизируется. Важнейшие показатели, характеризующие ее, выходят на уровень, близкий к предреволюционному.
Нетрудно представить, как за эти годы меняется отношение к революционным идеалам. Французы, увидевшие, как выглядят великие потрясения, были поражены контрастом между тем, чего они ожидали и тем, что получили. В это время большинство из них мечтают об одном — порядке34.
Генерал, готовый железной рукой восстановить порядок, оказывается в правильное время в нужном месте. Во французской политике на годы лозунг свободы был снят с повестки дня. Наполеон контролировал все, что происходит в обществе жестче, чем Людовик XVI. Но важные для ежедневной жизни людей завоевания революции: равенство перед законом, отношения собственности, отсутствие феодальных повинностей, были сохранены. Наполеон втянул Францию в череду внешних авантюр. Но внутреннее спокойствие, эффективную централизованную администрацию он обеспечил35.
После Реставрации Бурбонов равенство граждан перед законом было сохранено, привилегии аристократии не восстановлены. Никто не был свободен от налогов. Людовик XVIII подтвердил незыблемость новой структуры собственности, сохранил административную, юридическую и фискальную систему империи.
Характерная черта смут в аграрных обществах: за восстановлением порядка следует сохранение традиций старого режима. Отличие от них революций — восстановление порядка, происходящее на фоне укоренения новых институтов.
О СМУТНЫХ ВРЕМЕНАХ
Мы не обсуждаем здесь вопрос о том, почему крах институтов старого режима стал реальностью, какие социальные силы участвовали в политической борьбе, кто в ней победил, как произошедшее отразилось на долгосрочных перспективах развития страны и мира. Речь о другом: о том, с какими ключевыми проблемами сталкиваются общества, в которых важнейшие для организации жизни установления рухнули, а новые не сформировались. Если использовать терминологию современной экономической науки, об обществах, переживающих период деинституционализации.
В аграрном мире проблемы деинституционализации характерны для централизованных государств. В со- временную эпоху с ними может столкнуться любая индустриальная страна. Вся ее жизнь зависит от бесперебойного функционирования инфраструктуры (железные дороги, электричество, телефонная, телеграфная связь и т.д.). Ее невозможно обеспечить в обществе, не имеющем удовлетворительно функционирующей систе- мы институтов.
Жизнь в обществах доцивилизационного периода была бедной и простой. Производство и потребление важных для жизни семьи продуктов питания тесно связаны, территориально объединены. Чтобы жизнь продолжала свой обычный ход не нужна развитая иерархия, упорядоченное налогообложение, письменность. В цивилизованных обществах обстояло иначе. Утрата письменности в Восточном Средиземноморье после краха Крито-микенской цивилизации, на века вернула общество на доцивилизационный уровень развития.
Национальная и культурная специфика, внешняя среда, уровень грамотности, урбанизации накладывают отпечаток на то, как разворачиваются события в период деинституционализации. Если не пытаться описать десятки исторических эпизодов, которые можно назвать смутой или революцией, а выстроить их идеальную модель, нетрудно увидеть картину взаимосвязанных процессов, разворачивающихся на фоне краха институтов старого режима.
ГОСУДАРСТВО КАК МОНОПОЛИСТ НАСИЛИЯ
Важнейший атрибут государства — монополия на применение насилия. До тех пор пока у власти есть надежная, готовая выполнить приказ, боеспособная армия, режим, сколь бы не был он несовершенен, остается стабильным. Крушение ему не грозит. В истории России ХХ века это показали события 1905–1907 гг., когда гвардейские части подавили попытку вооруженного восстания в Москве, а вернувшаяся с Дальнего Востока армия усмирила вышедшую из-под контроля деревню.
Неповиновение войск власти — явление в истории стабильных государств нечастое. Отсюда иллюзия, что лояльность армии гарантирована. Пока и общество, и власть в это верят, силу применять и не приходится. Те, кто не доволен действующим режимом, вынуждены ограничиваться мирным протестом. Но верность армии режиму, ее готовность получив приказ применить оружие против своего народа, не всегда гарантирована.
В данном случае речь идет не о феодальном, рыцарском ополчении, а об армиях централизованных аграрных государств или государств, находящихся в процессе современного экономического роста. Они тесно связаны с обществом. У тех, кто служит в армии, есть родные и близкие. Если общество убеждено, что власть несправедлива и коррумпирована, не допустить обсуждения этого в армии невозможно. По мере распространения в обществе убеждения, что войско не надежно, в случае массовых народных выступлений может отказаться стрелять, число военных готовых первыми открыть огонь падает. Если власть неустойчива, режим может пасть, то тех, кто откроет огонь, растерзает толпа.
Нелояльность армии не сразу проявляется в открытом неповиновении. Перестает работать связь, люди необходимые для принятия решений заболевают или исчезают, оружие и патроны оказываются в разных местах. На все это накладываются факторы, связанные с собственно армейскими проблемами: военные поражения, усталость от тяжелой войны, слухи о предательстве в верхах, несвоевременная выплата жалованья, перебои со снабжением продовольствием. Первые признаки нелояльности армии означают, что режим столкнулся со смертельной угрозой. Когда неповиновение становится открытым, распространяется на столичный гарнизон, падение власти неизбежно.
Армия — это структура, суть организации которой — дисциплина, подчинение приказу. Массовый отказ исполнять приказы, измена существующей власти — тяжёлая травма для всего военного организма. Полагать, что после краха старого режима, причина которого то, что армия отказалась применять оружие, воинские части вернутся в казармы и займутся боевой подготовкой — иллюзия.
Если со старой властью армию связывали традиции, привычка подчиняться, то с новой, когда рассеялся туман энтузиазма первых дней, следующим за крахом режима, не связывает ничто. В этой ситуации объяснить солдатам и офицерам, почему они должны рисковать жизнью, выполняя приказы непонятно откуда взявшихся властей, непросто. Армейский механизм перестаёт работать. Солдаты не выполняют приказы, а обсуждают их, дисциплина падает, части становятся не боеспособными, но агрессивными. Дезертирство приобретает массовый характер. Новая власть получает небоеспособную, непригодную к боевому применению, разбегающуюся, но при этом вооружённую и поэтому особенно опасную армию.
Органы, обеспечивающие правопорядок, ассоциируются со старой властью. Для общества именно городовой, полицейский ее воплощение. При проявлении массового недовольства и нелояльности армии органы правопорядка оказываются бессильными, да, обычно и не пытаются предотвратить смену власти. Но когда она происходит, сотрудники этих органов — первые жерт-вы, на которых толпа вымещает накопившуюся ненависть к старому режиму. Разгром и поджоги органов правопорядка не обязательный, но нередко встречающийся эпизод смуты.
Функционирующая система правоохранительных органов — сложная структура, опирающаяся на развитую систему связей, накопленную информацию, агентурную сеть. Разрушить её в течение нескольких дней можно. Чтобы ее восстановить — требуется время. Даже в тех случаях, когда не происходит массового увольнения сотрудников полиции, их физического уничтожения, работа правоохранной системы оказывается парализованной.
Её сотрудники знают, что общество им не доверяет. Когда рядом вооружённые и неконтролируемые солдаты, работа по обеспечению правопорядка становится опасной и неблагодарной. К тому же не понятно, насколько устойчива новая власть, не придётся ли потом отвечать за сотрудничество с ней. Реакция правоохранительной системы на происходящие события понятная: она перестаёт работать. Вооружённого представителя власти, готового поддерживать правопорядок, после краха старого режима на улице долго не встретишь.
Тюрьмы — один из ключевых символов тирании. Вышедшая из повиновения начальству толпа не может проводить суд и следствие, разбираться в том, кто сидит в тюрьме за нелояльность властям, кто за уголовные преступления. Те, кого старый режим считал преступниками, оказывается на свободе. Паралич работы органов правопорядка, тысячи уголовников, выпущенных из тюрьмы, отсутствие контроля над оружием — всё это делает разгул преступности, связанной с применением насилия, характерной чертой смут и революций.
Новые власти приходят на волне народной поддержки. Они — воплощение общественного протеста против старого режима. Нередко это энергичные, талантливые люди. Они обещали народу, что когда и если удастся покончить с деспотизмом, жизнь начнёт налаживаться, а самые острые проблемы, с которыми сталкивается общество, можно будет сразу решить.Вера части общества, по меньшей мере столичного, в то, что так оно и будет, помогает выводить людей на баррикады, поддерживает готовность умереть во имя светлого будущего. Но когда режим пал, проблемы, которые проложили дорогу его свержению, такие, например, как финансовый кризис, проблемы снабжения продовольствием столицы, крупных городов, не исчезают. Они встают перед новыми властями. Между тем, их возможности решить эти проблемы невелики.
В руках у новых властей нет инструментов принуждения: армия небоеспособна, органы правопорядка парализованы. За ними не стоит традиция, обеспечивающая легитимацию их решений. Через несколько дней после революционных событий общество задаётся вопросом: а кто такие представители новой власти, откуда они взялись, с какой стати мы должны им подчиняться? Иногда на этом фоне возникает феномен многовластия. Несколько конкурирующих центров претендуют на то, что они законная власть, имеющая право принимать решения по важным для общества вопросам. Пока они борются между собой, страна погружается в омут безвластия, анархии. Гоббс, описавший в Левиафане картину борьбы всех против всех, ничего не выдумал. Он лишь стилизовал известные ему картины английской революции середины ХVII века36.
ИНСТРУМЕНТЫ ГОСУДАРСТВА
После краха режима система контроля за сборами налогов, использованием финансовых ресурсов, судопроизводством, обеспечением правопорядка в отдалённых от столицы регионах выходит из строя. Термином «собственность» описывают различающиеся социальные конструкции. То, что в последние века в Европе принято называть собственностью, не слишком хорошо подходит к описанию реалий большей части аграрного мира. Для разрешения споров вокруг земельной собственности есть устоявшиеся механизмы: община, суд. Всё это работает до тех пор, пока государство сохраняет монополию на применение насилия. Когда её нет, система обеспечения правопорядка и судопроизводства оказывается парализованной. Само понятие собственности становится размытым, условным. Массовыми становятся грабежи, самозахваты земли, её переделы. Неопределённость отношений собственности дезорганизует сельскохозяйственное производство.
Тяжесть налогового бремени, несправедливость его распределения — один из важных аргументов против старого режима. Призывы снизить или вовсе отменить налоги — эффективный механизм в борьбе за смену власти. Налоги твёрдо ассоциируются со старым режимом. Крестьяне не готовы понимать, почему после его краха они по-прежнему что-либо должны государству. Инструментов, позволяющих мобилизовать налоговые доходы, у государства нет.
Если государство не может отказаться от расходных обязательств и собрать необходимые для их обеспечения налоги, результат очевиден — финансовый кризис. В обществах, в широких масштабах использующих бумажные деньги, первая реакция властей на него — переход к эмиссионному финансированию государственных расходов, наращивание денежной массы, инфляция, иногда перерастающая в гиперинфляцию, паралич денежного обращения. Массовыми становятся бюджетные неплатежи, задолженность государства перед армией, чиновниками.
В первое время следствием произошедшего для крестьянина становится то, что сборщик налогов больше не приходит; то, что землю помещика можно захватить, никто её защищать не придет. Что надо возвращаться к натуральному хозяйству, не слишком надеяться на то, что что-нибудь важное для жизни привезут из города. От привычных городских продуктов придётся отказываться, но это не катастрофа. В малых городах, тесно связанных с деревней, где жители ещё не оторвались от села, нередко обрабатывают свои земельные участки, положение сложнее, чем в деревне, но всё же не катастрофическое.
Куда хуже дело в крупных городах, особенно в столице. Возможность поддержания жизни здесь зависит от бесперебойной поставки продовольствия. После краха старой власти проблема снабжения крупных городов продовольствием становится ключевой.
Серьёзный удар по потоку продовольствия из деревни в крупные города — расстройство коммуникаций. Нечиненые дороги, выходящие из строя каналы создают проблемы обеспечения бесперебойного товарообмена между деревней и городом. Но дело не только в этом. Рост преступности, обусловленной параличом правоохранительных органов, превращает дальнюю торговлю в опасное занятие. Это подталкивает к натурализации крестьянского хозяйства, снижению его товарности.
Крах налоговой системы сокращает потребность деревни в деньгах. Естественная реакция крестьянского хозяйства на ограничение налогового бремени — рост потребления продовольствия в крестьянских семьях. Эмиссионное финансирование ведет к обесценению денег. Крестьяне не торопятся обменивать продовольствие на теряющую цену крашеную бумагу. Попытки организации безденежного продуктообмена между городом и деревней не позволяют обеспечить минимальные потребности города в продуктах питания. Нужда городов в продовольствии более острая, чем нужда деревни в городских товарах.
Характерные черты периодов деинституционализации: кризис продовольственного снабжения городов, дороговизна продуктов питания. Это удар по уровню жизни городского населения. Речь идёт о социальных группах, которые принимали участие в событиях, проложивших дорогу краху предшествующего режима. Отсюда вывод, укореняющийся в общественном сознании: при старом режиме было плохо, при новом — стало хуже. Ответственность за это лежит на новой власти. Её надо сменить, а тех, кто имел к ней отношение, казнить.
В руках у новых властей нет ни боеспособной армии, ни надёжно функционирующих органов правопорядка. Развитие политического процесса определяется тем, за кого стоит столичная улица. Обеспечить её поддержку надо любой ценой. Необходимая предпосылка — хоть сколько-нибудь удовлетворительное обеспечение столицы продовольствием. Если его невозможно добиться, закупая продукты питания в деревне по рыночным ценам, выход один — их насильственная реквизиция. Она может осуществляться конкурирующими между собой городскими отрядами, которые отправляют в деревню, чтобы забрать у крестьян зерно, или централизованными формированиями, выполняющими те же задачи. Результат один — в условиях слабой власти, небоеспособной армии, город объявляет деревне войну, вооружённой силой пытается взять продовольствие, которое крестьяне не готовы продать за обесценивающиеся деньги.
Отношение крестьян к происходящему понять нетрудно. Если сборщик налогов старого режима был персонажем неприятным, но привычным, ориентировался на традиционную норму изъятий, то пришедшие из городов вооружённые люди, пытающиеся отобрать у крестьян результаты их трудов, непонимающие, сколько можно взять, не разрушив крестьянское хозяйство, воспринимаются однозначно — это грабители. Реакция на попытки города силой взять продовольствие в деревне — саботаж, убийства, восстания, иногда перерастающие в гражданские войны. Нередко возникают крупные области, в которых проводить реквизиции невозможно. Отсюда ухудшение продовольственного снабжения крупных городов, иногда введение карточной системы распределения продовольствия, неотоваренные карточки. Крестьяне ненавидят новые власти за то, что они отбирают хлеб или по меньшей мере не мешают это делать. Городские низы ненавидят их за то, что продовольственное снабжение с каждым днём ухудшается. Отсюда нарастающее недовольство, политическая нестабильность.
На все это накладывается уязвимость государства, по отношению к притязаниям соседей. Страна, еще недавно имевшая сильную армию, бывшая активным участником ключевых международных процессов, после развала армии оказывается беспомощной и беззащитной. В решении ее судьбы нередко серьезную роль играют не утратившие боеспособность иноэтнические формирования. Сохранение территориальной целостности и масштабы территориальных потерь зависят от алчности соседей.
Стабилизация институтов нового режима требует времени. Нужно чтобы общество признало их несовершенными, но привычными, чтобы на смену старой системе мобилизации государственных доходов пришла новая, позволяющая покончить и с экстремально высокой инфляцией и с бюджетными неплатежами. Чтобы армия обрела боеспособность, а правоохранительная система начала работать, чтобы стабильные деньги позволили наладить нормальную торговлю между городом и деревней, отказаться от реквизиций, обеспечить основы роста сельскохозяйственного производства, чтобы отношения собственности в том виде, в котором они сложились после периода, последовавшего за крахом существовавших институтов, стали привычными, обрели устойчивость. История не дает нам оснований для того, чтобы определить сколько на это нужно времени.
* * *
Самый длинный период кризиса деинституционализации в крупной стране в 20 веке — Китайская революция 1911–1949 годов. Но история знает и более протяженные периоды хаоса и анархии, следующие за крахом централизованной империи.
Даже, если ограничится крупными странами, события в которых играли существенную роль в мировой или региональной истории, число случаев, когда обществу приходилось решать проблемы деинституционализации, исчисляется десятками.
СМУТЫ и ИНСТИТУТЫ
По прошествии даже небольшого по историческим меркам времени (15–20 лет), в общественном сознании сильно смещаются жизненные реалии, путаются имена, даты, последовательность событий. Это не по злому умыслу: так устроена человеческая память. «Врет как очевидец», любят повторять следователи и репортеры. Для тех, кому сейчас 20–30 лет, произошедшее в России на рубеже 1980–1990 годов не многим отличается от легендарных событий столетней давности. Многие из тех, кто старше, вычеркнули происходившее тогда из памяти. Оно слишком страшно, неприятно и непонятно, а поэтому о нем хочется забыть, а если не забыть, то как-то засахарить, заглазировать, чтобы не горчил память этот сгусток прошлого. Миллионы совсем нестарых еще сограждан убеждены, что в стране до начала экономических реформ все было хорошо, денег и товаров хватало, жизнь была стабильна и социально защищена.
Они помнят, что зарплаты и пенсии были хоть и небольшими, но на жизнь хватало, зато работа, медицинская помощь, бесплатное образование и летний отдых для детей, пенсия в старости — были гарантированы государством. Что страна называла себя государством рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции, и гордилась социальным равенством всех со всеми. И что им завидовали миллионы обездоленных пролетариев и батраков во всем мире.
А то что каждый ропот, каждый протест этих рабочих зорко отслеживала КГБ, что протестующих ждала тюрьма, а в случае неповиновения их расстреливали, как демонстрантов в Новочеркасске в 1962 году, об этом тогда не трубили по всесоюзному радио, не писали в газетах, и об этом можно было даже не подозревать.
Людям, родившимся в развитых странах мира после Второй мировой войны, устройство жизни до последнего времени казалось стабильным. Но, увы, исторические катаклизмы, на протяжении месяцев и даже дней, необратимо меняющие жизнь миллионов людей, случаются. Именно этот необратимый катаклизм произошел в казалось, несокрушимом как скала, Советском Союзе на рубеже конца 1980-х — начала 1990-х годов.
Современная экономическая теория основывается на представлении, что организацию экономической жизни обеспечивают институты, правила, определяющие отношения между людьми, государством, организациями. Поколение за поколением ученых принимали институты, сложившиеся в Европе, как неизменную (и универсальную) данность. Потребовались потрясения первой половины ХХ века, две мировые войны, чтобы экономическое сообщество вспомнило о том, что хорошо понимал уже Адам Смит: институты принципиально важны для нормального функционирования экономики.
Институты — это привычные нормы поведения. Стабильность — залог их эффективности. Но изменения условий жизни общества порождает вызовы устойчивости установлений. Связанным с этим проблемам посвящены работы Д. Норта37. Сочетание стабильности и гибкости, риски, связанные с «делегитимацией» традиций — ключевой вопрос в анализе взаимосвязи институтов и экономического роста. Революциям, историческим эпизодам, связанным с тем, что крах предшествующего режима проложил дорогу институциональному вакууму, посвящено немало интересных работ. Проблема в том, что сам термин «революция» пластичен во времени и пространстве. Употребляя это слово надо помнить: его по-разному воспринимают во Франции, в России, Ангии, США, Германии, странах восточной Европы.
* * *
Многие современные государства возникли в результате революций. После английской «славной революции» это слово приобрело позитивный оттенок. На самом деле, романтики в периоде беспорядка и безвластия, нередко сопровождающегося большой кровью, было мало, в том числе и в годы английской революции, ставшей примером для континента. Революция — всегда большая трагедия, безжалостный приговор элитам прежнего режима, оказавшимся неспособными провести необходимые упорядоченные реформы, урегулировать социальные конфликты38. Под революцией обычно понимают социальные потрясения, снимающие препятствия на пути развития общества. Словом «Революция» объединяют лишь часть более широкого круга явлений, который на русском языке описывается словом смута. Смута — это период общественной жизни, когда старой власти уже нет, а новой еще нет39.
Чтобы придать институтам нового порядка стабильность, нужны годы, нередко десятилетия. Когда привычные установления уже не действуют, а новых — еще нет, жизнь становится тяжелой, нередко — короткой. Кризисы, связанные с институциональным вакуумом,- явление в истории редкое. Развитие событий в это время не укладывается в привычные представления о том, как организована нормальная жизнь.
Не понимая этого, трудно ответить на вопрос, почему экономисты с мировым именем высказывают столь наивные суждения, когда речь заходит об анализе событий, происходивших на фоне крушения коммунистического режима в СССР.
Американские профессоры, к примеру, пишут о событиях в России начала 1990-х годов: «Ельцин и его коллеги должны были рассказать российскому населению о том, что путь к национальному обновлению будет долгим и тяжелым, что национальная солидарность и социальная справедливость критически важны, что государство будет стремиться равномерно распределить тяготы перехода к новому режиму между гражданами, что оно постарается обеспечить максимально возможный уровень политической свободы, что оно будет стремиться постепенно увеличить уровень экономической свободы, вводя элементы рыночной экономики, но при этом обеспечивая социальную стабильность»40.
О том, как на деле выглядят преобразования в условиях смуты, рассказывает один из свидетелей событий марта 1917 года: «Я иду впереди роты, слышу сзади: «Нет теперь командиров! Идем, как хотим!». Солдаты пьяны и свободой и водкой, всё течет самотеком, под давлением нечеловеческих сил»41.
Можно представить себе профессоров, пытающихся объяснить участникам событий, что сначала надо создать институты, преодолеть кризис снабжения городов, и лишь потом начинать политические преобразования. Боюсь, что переубедить взбунтовавшихся солдат было бы нелегко.
Небезынтересно читать о том, что «рыночные институты включают: правовую структуру с соответствующими законами, судами, кадрами юристов и системой мер, обеспечивающей соблюдение законодательства; полезно знать и про «сеть социальной безопасности в качестве составляющей нового «социального контракта».
Но бывает, что нужно действовать, когда страна банкрот, у правительства нет в распоряжении ни одного боеспособного полка, готового исполнить приказ, не существует ни государственной, ни таможенной границы, нет единой системы правосудия, а в крупных городах для снабжения населения хватит хлеба на несколько дней. Когда государство не способно выполнять свои базовые функции, а его экономическая система устроена так, что может функционировать лишь при всевластии государства.
Отступление про ИРАК
Так было не только в России и других странах, на которые раскололся СССР. Вскоре после падения режима Саддама Хусейна мне привелось быть в Ираке. Режим Саддама Хусейна был преступным. Быстротечные события весны 2003 года подтвердили: никто в Ираке умирать за Хусейна не собирался. Американцев большинство иракцев встречало как освободителей. Если не считать кучки преданных С. Хусейну головорезов, военная и полицейская элита старого режима была готова служить новой власти и больше того — расчитывала ей служить. Однако те, кто вырабатывал в это время американскую политику, никогда не жили в деинституционализированном обществе. Они твердо знали, что павший режим — зло, поэтому его уничтожили. Но они не могли оценить ни последствия крушения саддамовского режима, ни как из них выходить.
Вот как описывали развитие событий американские журналисты: «В детских садах нет электричества. Воспитатели разбежались, родители боятся отпускать детей в образовательные учреждения. […] Практически каждое государственное министерство с характерным исключением министерства нефти было разграблено и сожжено. Банки, расположенные в районе Багдада, были разграблены. […] Уже 4 апреля сразу после краха режима снабжение Багдада электроэнергией прекратилось. Система водоснабжения работала лишь на 40% своей мощности»42. К июню 2003 года американская администрация осознала, что грабежи наносят иракской экономике больший ущерб, чем военные действия. Хищение медных проводов стало массовым. Крах структур старого режима привел к распространению контрабандной торговли.
То, что после исчезновения с улиц полиции старого режима грабежи, перебои в энергоснабжении станут элементами ежедневной жизни, что многие привычные установления (например, аномально низкие цены на бензин) можно поддерживать лишь имея действующие пограничные и таможенные службы, что с их исчезновением дефицит нефтепродуктов станет острейшей проблемой, те, кто принимал решения о начале боевых действий, просто не понимали43.
Деятельным участникам событий начала 1990-х годов в России было проще понять взаимосвязь между обеспечением порядка и организацией нормальной жизни в стране. У нас был опыт поколений.
* * *
Крах существующих установлений, отсутствие порядка, гарантий прав собственности, соблюдения контрактов приводит к социальной и экономической катастрофе. Такое не раз случалось в российской истории. Так было в «Смутное время» начала 17 века, так было и в 1917–1921-х годах. Однако, периоды деинституционализации — отнюдь не уникальная российская специфика. При исследовании механизмов развертывания социальной деструкции обнаруживается принципиальная похожесть, даже общность происходившего в странах с очень различающимися традициями и уровнем развития.
Смута — социальная болезнь, сопоставимая по последствиям с голодом, крупномасштабными эпидемиями, войнами. Как показывает исторический опыт, она не оставляет устойчивого иммунитета.
* * *
Те, кто знает историю французской и русской революции, представляли, что может последовать за коротким периодом ликования, насколько серьезны риски, с которыми столкнулась страна.
В СССР, после краха попытки августовского переворота 1991 года, на общие проблемы всех обществ, оказавшихся в подобном положении, накладывались новые, никогда прежде не возникавшие и сами по себе страшные проблемы: распад гигантского союзного государства, гарантировавшего мировое равновесие сил, анемия армии, обладающей крупнейшим ядерным арсеналом, паралич механизмов административного регулирования экономики при отсутствии развитых рынков.
Цивилизация — хрупкая конструкция
Чтобы ее поддерживать, надо, чтобы бесперебойно функционировало множество разнообразных социальных механизмов. Ее невозможно сохранить, если в города не поступает продовольствие, не обеспечен элементарный порядок, армия не способна защитить территорию государства, нет ресурсов для ее содержания. Когда подобные проблемы решаются удовлетворительно, общество обычно не задумывается, почему так устроено. Это кажется само собой разумеющимся. Можно жаловаться на дороговизну или коррупцию, выросшую уличную преступность, но представить ситуацию, в которой хлеб в город не будут привозить вовсе, а полиция, пусть и несовершенная, исчезнет с улицы, человеку, выросшему в стабильном цивилизованном обществе, непросто. Когда он сталкивается с подобной ситуацией, она представляется ему катастрофой, невероятным кошмаром, для людей религиозных — следствием божьего гнева.
Крупномасштабные технические инновации последних двухсот лет радикально изменили жизнь. Сотни тысяч лет человечество обходилось без электричества, создало без него великие культуры. Массовое распространение электричества сделало цивилизацию несравнимо более мощной, эффективной, комфортной, но и более хрупкой. Прекращение электро- или газо- снабжения крупного города на двое-трое суток — тяжелое испытание для его жителей. Если такое происходит холодной зимой — возникает угроза гуманитарной катастрофы.
В такие времена на первый план в государственной политике и экономике выдвигаются не проблемы темпов роста, и даже не сохранения социальных гарантий или уровня безработицы, а угроза голода, холода, социальной деградации. Так было зимой 1918-го. Так было зимой 1991–1992 года.
* * *
Мир столкнулся с глубоким экономическим кризисом. В экспертном сообществе на протяжении последних месяцев все больше распространяется мнение, что это самый глубокий мировой экономический кризис со времен великой депрессии. Пока кризис ни в одной из крупных стран мира не проложил дорогу к деинституционализации, тому, что на русском языке называется словом «смута». Но кризисные явления в мировой экономике увеличивают риски стабильности сложившихся установлений. Именно поэтому полезно вспомнить о том, какие риски они могут породить. Может быть, это позволит их минимизировать.