Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 22, 2008
Жжет траву веселая семейка,
вовсе позабывшая о том,
что уж коль и впрямь судьба — индейка,
запросто сгореть их может дом.
Солнце поднимается все выше,
но, достигнув царственных высот,
прямо супротив соседской крыши
на одно мгновение замрет.
Зной полдневный станет нестерпимым,
словно запылает все вокруг:
кажущийся лес непроходимым,
поле голым и пустынным луг.
* * *
Объяснить болезни обострением
местный врач пытается без толка
то, что происходит с населением
некогда рабочего поселка.
Где шумел заводик механический,
стало нынче не слыхать ни звука.
Случай не иначе, как клинический.
Далеко вперед ушла наука.
Ходит доктор по горбатым улицам
и стучится в запертые двери.
Каково живется здешним курицам,
если голодны они, как звери!
* * *
Лягушачье царство — здесь бы мог
каждый подыскать себе супругу.
Я не ворошиловсий стрелок
и не знаменит на всю округу.
Но беру я в руки лук тугой
и стрелу каленую пускаю,
и своей супруге дорогой
на плечи узорный плат бросаю.
* * *
Я люблю смотреть, как ветер
раздувает куст сирени,
тот, поскольку сумрак светел,
не отбрасывает тени.
Только слышен листьев шорох,
а его нигде не видно,
будто вспыхнул куст, как порох,
так, что стало мне обидно.
Почему-то ясно стало —
жизнь прошла, другой не будет,
поцелуем, как бывало,
ветер губ нам не остудит.
* * *
Небо прирастает облаками.
В небе стайки перелетных птиц
яростно толкаются боками
на манер взрослеющих девиц.
Настоящее столпотворенье
в поднебесье можно наблюдать.
На земле разор и запустенье
стали меня сильно донимать.
Я в конце концов дойду до точки,
брошу все — семью, друзей, подруг,
поутру, когда на вербе почки
наизнанку вывернутся вдруг.
* * *
Из чувства самосохранения
подальше от дурной компании
ищу себе уединения
и не нуждаюсь во внимании.
Я не скучаю в одиночестве.
Один, без посторонней помощи,
в раздумье о народном творчестве
выращиваю фрукты-овощи.
* * *
В ночи по спине пробежит холодок,
и дверь заскрипит на петлях.
Когда же и впрямь заалеет восток,
проснусь я в поту и соплях.
Но прежде, чем стану винить сквозняки
во всех своих бедах, чуть свет
в конце коридора услышу шаги,
хотя никого в доме нет.
На кухне и в комнатах нет ни души.
Спросонья подумаю я —
наверное, это шуршат камыши
в овражке крутом у ручья.
Крамольные мысли приходят на ум:
быть может, забрался к нам вор,
ни свет ни заря крыльев ангельских шум
наполнил небесный простор?
* * *
Видели воды нагие тела
пышущих жаром молодок,
тучи литые, как колокола,
днища смоленые лодок.
Солнцем полуденным степь сожжена.
Принуждены будем ныне,
словно несущие смерть племена,
мы кочевать по пустыне.
Силу свою растеряв по пути,
сгинем, исчезнем навеки
мы, паки обры,, того и гляди,
половцы и печенеги.
* * *
Ветер поднимается под утро.
Тот, кем мы страдать обречены,
поступает очевидно мудро,
дав нам досмотреть цветные сны.
Только на короткое мгновенье
удается дух перевести —
ровно столько длится сновиденье,
как зарница ночи посреди.
* * *
Я научился ловко слезы прятать,
чего я прежде делать не умел,
от огорченья в обморок не падать,
не делаться лицом белей, чем мел.
Не сходит нынче с уст моих улыбка.
Подумать можно, глядя на меня,
что в синем море золотая рыбка
горбатится на нас день изо дня.
* * *
Чтобы убедиться в скоротечности
времени, я встану меж составами,
а не от нахальства и беспечности
меж двумя враждебными державами.
Гарь и копоть железнодорожные
полетят в лицо мне симпатичное,
граждане не слишком осторожные
крошево начнут швырять яичное.
Нету дела им до соплеменника,
что погибнуть может под колесами.
Нету дела им до современника,
мучимого вечными вопросами.
* * *
За морем житье не худо.
Хмурым днем весенним
я подчас смотрю на чудо
в перьях с изумленьем.
Может ей в краю далеком
повезло не слишком,
в плен попалась ненароком
к озорным мальчишкам?
На садовую дорожку
птичка-невеличка
сев, тотчас поджала ножку
тонкую, как спичка.
* * *
Денек на редкость был погожий.
Младенчик на Христа похожий
в коляске делал потягусеньки.
Нос — пуговка, а глазки — бусенки.
Все точно, как у Иисуса,
и у него — у карапуза.
* * *
Еще материнские корни крепки,
что вешние соки сосут.
Запретные песни, как большевики,
отцовские гены поют.
Мотивчик прилипчивый ночью и днем
терзает меня без конца,
и мало помалу луна за окном
под утро спадает с лица.
Полуденный зной с каждым днем все сильней,
но до наступленья жары
в бездонное небо отпустит репей
лиловых соцветий шары.
* * *
Куда завести меня могут морщинки
вокруг твоих глаз?
Они разбегаются, словно тропинки,
в полуночный час.
Как стежки-дорожки под пологом леса
в пучине ночной.
Как волны расходятся от волнореза.
Волна за волной.
* * *
Царю и Отечеству мне наравне
служить не под силу с героем,
который гарцуя на белом коне,
в атаку солдат гонит строем.
Над полем кружится невидимый снег
и мгла по овражкам клубится.
С сумой переметной идет человек,
а ждет человека темница.
По снегу ему ковылять нелегко.
Во мраке петляет дорога.
А в проводниках у него никого
помимо Судьбы, кроме Бога.
* * *
Музыка советских композиторов
до меня в полночный час доносится,
голоса почивших теледикторов —
слышится мне их разноголосица.
Будто это Ангелы небесные
меж собой ведут беседы долгие.
Погружаюсь в сказки их чудесные,
будто в шелест новогодней елки я.
За окном метель не унимается.
Говорят соседи полушепотом,
иль мне правду знать не полагается,
или не хотят делиться опытом.
* * *
Из двух углов перекликаться начали
сороки со скворцами утром ранним.
Они сперва кружили по-над дачами,
над нашим полуночным бессознаньем.
Чего не поделили — знать не знаю я,
но, верно, что-то поважнее хлеба
насущного, быть может, степь бескрайнюю,
над полем голым — синий купол неба.
Я крикнул, не подумавши, спросонья им,
чтобы немедля убирались к черту,
похмельным я дохнул на них зловонием,
и рожу скорчил, и спроворил морду.
* * *
Чуть свет сквозь оконные стекла
струится студеная мгла.
Пурпурная роза поблекла,
без дыма сгорела дотла.
О сером дощатом заборе
мне хочется песню сложить,
своим доброхотам на горе
с любимой в согласии жить.
* * *
Постукивают ставни деревянные,
которые забыли мы захлопнуть.
Мне кажется, что могут барабанные
в одно мгновенье перепонки лопнуть.
Я уши затыкаю в полном ужасе —
как будто, вышло недоразуменье,
как будто, я достоин лучшей участи,
и я, и мы — все наше поколенье.
* * *
Я к себе прислушивался долго.
Высоченная за это время
у забора вытянулась елка,
и жемчужное созрело семя.
Отделить жемчужину от плевел
сразу мне никак не удавалось,
и не сразу я в себя поверил.
Может, даже припозднился малость.
* * *
Полдня за окнами темно.
Черны сгустившиеся тучи.
Но люди наши все равно
на удивление живучи.
Я сам тому живой пример,
как ратной доблести наглядный
пример — гвардейский офицер
всегда подтянутый, нарядный.
На барышень-крестьянок он
наводит ужас, отрешенно
сходя под утро на перрон
с подножки теплого вагона.
* * *
С трудом приподнимаюсь на мыски,
карабкаюсь на холм обледеневший,
поскольку умираю от тоски
порядочно от жизни претерпевший.
Не в силах заглянуть за край земли,
откуда веет ветер раскаленный,
откуда прилетают журавли,
чуть снег сойдет, к нам на лужок зеленый,
я неожиданно ловлю себя на том,
что поутру с кровати свесив ноги,
в буквальном смысле чувствую нутром —
настало время подвести итоги.
* * *
Как будто вдруг, оставшийся без отчества,
я стал родства не помнящим юнцом.
Подобного вкусил я одиночества,
когда лишился матери с отцом.
Вокруг меня всегда мои товарищи,
любимая хлопочет день-деньской,
а я в кругу друзей, как на пожарище,
гляжу вокруг с уныньем и тоской.
* * *
Я-то знаю точно, в чьих руках
ключик золотой к волшебной дверце,
маясь в высоченных сапогах
с тяжеленным камешком на сердце.
Если в доме вдруг погаснет свет,
обойтись без лампы я сумею —
буду воплощать в велосипед
я свою абстрактную идею.
Затяну я гайку не одну,
чтобы крепко накрепко держалась.
С колеса, естественно, начну,
чтобы поскорей земля вращалась.
* * *
Льется дождь из тучи снеговой
чистыми и ясными ручьями
прямо у меня над головой
темными и долгими ночами.
Так как спичка гаснет на ветру,
рассмотреть не каждому под силу
апельсиновую кожуру,
словно в камне золотую жилу.
* * *
Будто, обхватив себя за плечи,
женщина сидит на подоконнике.
Света нет. Во тьме мерцают свечи.
За окном щеглы снуют в терновнике.
Чтобы не спугнуть их ненароком,
на мгновенье задержу дыхание.
Я боюсь, как бы не вышло боком
в общем-то невинное желание.
Тихо так, что в самом деле слышно,
как во тьме кромешной свечи плавятся,
как фиалка, расцветая пышно,
очень хочет нам с тобой понравиться.
* * *
Местонахождение души
так и остается неизвестным.
Не смогли ученые мужи
разделить духовное с телесным.
Без нужды терзали плоть мою,
думали, что я в конечном счете
перед пытками не устою,
душу загублю заради плоти.
Но когда мой смертный час настал,
вовсе не от боли, а от злости
вдруг зубами я заскрежетал,
как мертвец ужасный на погосте.
* * *
Гурьбой от мала до велика
мои пернатые друзья,
чуть свет охрипшие от крика,
спешат семь шкур содрать с меня.
Но у меня в кармане дырка
и больше нету ничего.
Моя московская квартирка
рассчитана на одного.