Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 21, 2007
From: Herald of Europe@libfl.ru
To: anonimus@no_name.com
Date: ВЕСНА И ЛЕТО
Subject: ЖИЗНЬ
Журнал наш испытывает, как ты понимаешь, большие трудности. Вернее, трудности испытываем мы, авторы и сотрудники, а журнал просто отстал от графика, но, надеемся, не безнадежно. Плохое время сейчас для толстых журналов, эту банальность даже скучно повторять, ясно, что плохое, и лучше уже не будет. Глянец выходит в законодатели чуть ли не философии… Как-то опять не ко времени, говорят нам иногда “Вестник Европы”
для России.
Вы что новостей не смотрите, газет не читаете?
Какой Вестник?
Какой Европы? Совсем не видите, куда влечет нас рок событий? И не дружим мы с этой Европой коварной, не верим мы ей. Одна Англия чего стоит, что уж говорить о других.
Но может быть, именно потому, что мы с тревогой следим за новостями, и не слабеет в нашей небольшой, но сплоченной команде чувство исторической правоты дела, начатого Карамзиным, продолженного Пушкиным и всей последующей блестящей европейской русской культурой.
Все остальное тщета, мелкие брызги внутренней и внешней политической конъюнктуры, о чем вполне убедительно сказал президент России в статье, написанной к 50-летию Римского Договора — 50-летию Европейского союза.
Были саммиты удачные, нынешние называют неудачными; были за последние пятнадцать лет разные стадии политической теплоты, проявляемых ВНЕШНИМ МИРОМ к России.
Последнее такое проявление — Сочинская зимняя Олимпиада 2014 года. До ее открытия еще много воды утечет, но людей, проект придумавших, доведших до ума и (что несравненно труднее) до благорасположения высших сфер, и склонивших на свою сторону столь разных людей, членов МОК, — поздравляю, тем более что среди них есть и наши друзья, авторы и читатели. В любом случае, как не относись к далекой еще Сочинской Олимпиаде, — нельзя не признать, что дело это мирное и для мира небес-
полезное.
И хотя решение было принято отнюдь не европейскими голосами, но все-таки после него трудно позиционировать себя перед соотечественниками как страну обижаемую и ущемляемую.
Мне хотелось бы верить, что отказ от ДОВСЕ и жесткая, даже угрожающая риторика наших руководителей, особенно военных, традиционно охочих до политических заявлений, когда им позволяют их делать, вплоть до обещания прицелиться в Европу: все это проявления не стратегического поворота, а тактические телодвижения вокруг стола, в попытке занять стул поудобнее.
Читаешь западную прессу — все размашистее выводы, все безжалостней сарказм по поводу российской политики, все безогляднее оценки (оно и есть за что; да только из Москвы воспринимается как очень уж тенденциозный наезд и заводит еще сильнее).
Вроде бы и нет серьезных оснований для большой напряженности, для новой холодной войны.
Но слово-то уже сказано, а кое-кто предрекает уже и новые настоящие войны, сначала региональные, а потом и глобальную битву за энергоресурсы; и на диво бодрые путешественники уже всю Арктику предлагают объявить, ни с кем не считаясь, своей (русской ли, канадской ли, но частной, а не общей). И за Антарктику, за морской шельф, за дно океанов, да и за Луну и за Марс найдутся охотники побороться, если это будет сулить многомиллиардные бюджеты соответствующим партиям интересов. Слово “Война” уже произнесено и не вызвало шока, и это самое опасное. Не помчались друг к другу политики, охолаживать, приводить партнеров в чувство человечности, не встрепенулись парламенты, не вышли на улицы миллионы людей, как выходили против войны в Ираке.
Взаимная игра в жестких и решительных политиков может очень дорого обойтись нашему хрупко-
му миру.
Основатель “Весника Европы”, Николай Михайлович Карамзин — вечный и неиссякаемый источник нашего журнального вдохновения:
Из записок одного молодого россиянина
Если бы я был старшим братом всех братьев сочеловеков моих, и если бы они послушались старшего брата своего, то я созвал бы их всех в одно место, на какой-нибудь большой равнине, которая найдется, может быть, в новейшем свете, — стал бы сам на каком-нибудь высоком холме, откуда бы мог обнять взором своим все миллионы, биллионы, триллионы моих разнородных и разноцветных родственников — стал бы и сказал им таким голосом, который бы глубоко отозвался в сердцах их, сказал бы им: “Братья!”
Тут слезы рекой быстрою полились бы из глаз моих; прервался бы голос мой, но красноречие слез моих размягчило бы сердца и Гуронов, и лапландцев…
“Братья! — повторял бы я с сильнейшим движением души моей — Братья! Обнимите друг друга с пламенною, чистейшей любовью, которою небесный отец наш творческим перстом своим вложил в чувствительную грудь сынов своих; обнимите и нежнейшим лобзанием заключите священный союз всемирного дружества”, — и когда бы обнялись они, когда бы клики дружелюбия загремели в неизмеримых пространствах воздуха, когда бы житель Отагити прижался к сердцу обитателя Галлии и дикий американец, забыв все прошедшее, назвал бы гишпанца милым своим родственником; когда бы все народы земные погрузились в сладостное, глубокое чувство любви, тогда бы упал я на колена, воздел к небу руки свои и воскликнул: “Господи! Ныне отпущаеши сына твоего с миром!”
Сия минута вожделеннее столетий — и не могу перенести восторга своего, — прими дух мой и —
я умираю! — и смерть моя была счастливее жизни
ангелов. — Мечта!
В общем, мы за Карамзина. За Олимпиады и фестивали, и всякие прочие шумные и расточительные акции, и уж никак сердца наши не забьются в унисон с сердцами, дрожащими от ненависти к чужому и другому, презрительными и подозрительными, наглыми и нахрапистыми.
Пусть наивен Карамзин, но он добр и любит человечество.
Vale