Перевод Андрея Грицмана
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 21, 2007
“Услышать ось земную…”
СТИХОТВОРЕНИЯ ПАУЛЯ ЦЕЛАНА
ПСАЛОМ
Никто не лепит нас больше из земли и из глины,
никто не говорит о нашем прахе.
Никто.
Благословенно имя твое, никто.
Мы будем цвести во имя твое:
тянутся к тебе.
Мы были ничем, мы есть,
мы будем ничем, расцветая,
ничто,
ничья роза.
Наш пестик яснодушен,
тычинка под грозным небом,
красная крона,
с малиновым словом, которое пели мы над,
О, над шипами.
СТОЯТЬ В ТЕНИ
Стоять в тени
воздушного шрама.
Ни для-кого-стоять-ни для-чего.
Неузнанным,
для тебя
одного.
И все же, есть место для этого,
даже без языка.
ПЕЙЗАЖ
Пейзаж с существами-урнами.
Разговоры из дымящегося рта в дымящийся рот.
Они едят:
трюфеля сумасшедшего дома, кусок
непохороненной поэзии,
нашли вот язык и зуб.
Слеза катится обратно в свой глаз.
СОЛНЦЕНИТИ
Солнценити
над серо-черной пустыней.
Высокодревная мысль
превращается в светотон: есть еще
песни неспетые по ту сторону
человечества.
КЁЛЬН, НА СТАНЦИИ
Время сердца, те
в наших снах, стоят
у полуночной цифры.
Что-то в безмолвие молвило, что-то молчало,
что-то ушло само по себе.
Изгнанные и пропавшие
дома остались.
Соборы твои.
Твои соборы незримые,
твои реки наслышные,
часы твои в нас глубоко.
ГЛАЗ, ОТКРЫТЫЙ
Текут часы, майцвет, прохлада.
То, что неназываемо, горячее,
ощутимое во рту.
Ничей голос, снова.
Болезненна глубь глазного яблока:
веко
незримо для зрения, ресница
не ведет счета входящему.
Слеза, ее половина,
тонкая линза, живая,
образы нижет.
ПОПОЛУДНИ, ЦИРК И КРЕПОСТЬ
В Бресте рядом с горящим кольцом,
в цирке, где тигр,
там, где последний предел, я слышал твою песню,
тебя Мандельштам, я там видел тебя.
Небо висело над рейдом,
чайка висела над краном.
Последнее пело, что прочно –
военный корабль, “Баобаб” — твое имя.
Я отдал салют трехцветному флагу
русским словом –
потерянный не был потерян,
наше сердце — форт неприступный.
Переводы Андрея Грицмана
“Услышать ось земную…”
СТИХОТВОРЕНИЯ ПАУЛЯ ЦЕЛАНА
ПСАЛОМ
Никто не лепит нас больше из земли и из глины,
никто не говорит о нашем прахе.
Никто.
Благословенно имя твое, никто.
Мы будем цвести во имя твое:
тянутся к тебе.
Мы были ничем, мы есть,
мы будем ничем, расцветая,
ничто,
ничья роза.
Наш пестик яснодушен,
тычинка под грозным небом,
красная крона,
с малиновым словом, которое пели мы над,
О, над шипами.
СТОЯТЬ В ТЕНИ
Стоять в тени
воздушного шрама.
Ни для-кого-стоять-ни для-чего.
Неузнанным,
для тебя
одного.
И все же, есть место для этого,
даже без языка.
ПЕЙЗАЖ
Пейзаж с существами-урнами.
Разговоры из дымящегося рта в дымящийся рот.
Они едят:
трюфеля сумасшедшего дома, кусок
непохороненной поэзии,
нашли вот язык и зуб.
Слеза катится обратно в свой глаз.
СОЛНЦЕНИТИ
Солнценити
над серо-черной пустыней.
Высокодревная мысль
превращается в светотон: есть еще
песни неспетые по ту сторону
человечества.
КЁЛЬН, НА СТАНЦИИ
Время сердца, те
в наших снах, стоят
у полуночной цифры.
Что-то в безмолвие молвило, что-то молчало,
что-то ушло само по себе.
Изгнанные и пропавшие
дома остались.
Соборы твои.
Твои соборы незримые,
твои реки наслышные,
часы твои в нас глубоко.
ГЛАЗ, ОТКРЫТЫЙ
Текут часы, майцвет, прохлада.
То, что неназываемо, горячее,
ощутимое во рту.
Ничей голос, снова.
Болезненна глубь глазного яблока:
веко
незримо для зрения, ресница
не ведет счета входящему.
Слеза, ее половина,
тонкая линза, живая,
образы нижет.
ПОПОЛУДНИ, ЦИРК И КРЕПОСТЬ
В Бресте рядом с горящим кольцом,
в цирке, где тигр,
там, где последний предел, я слышал твою песню,
тебя Мандельштам, я там видел тебя.
Небо висело над рейдом,
чайка висела над краном.
Последнее пело, что прочно –
военный корабль, “Баобаб” — твое имя.
Я отдал салют трехцветному флагу
русским словом –
потерянный не был потерян,
наше сердце — форт неприступный.
Переводы Андрея Грицмана