Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 21, 2007
По террасам бродить, кайфуя,
не зная горя,
Наблюдая флору позднего
среднегорья,
Запоздалого, лет бы на двадцать
раньше,
Но и так понять кое-что успелось,
Вглядеться в шрифт комментария
Раши,
Зазвучать иначе, сменивши этос
на мелос.
Скажешь: созвучья теперь, как
соплодья некой
Шипастой зелени, отдающей
аптекой –
И будешь прав, как всегда, частично,
Ибо голосу вовсе не место в хоре,
Он твердит свое, голосит привычно,
Ну а глазом косит — что, мол, там,
во флоре,
Как там эта пестрядь мелкая, вязь
цветная,
Будто занесенная из Китая.
* * *
Жизнь продолжается отсюда
Дотуда, скажем, до угла,
Как межсезонная простуда,
Которая почти прошла,
Осталась глянцевая лужа
И грузовик ее разнес
Почти без брызг, так почему же
Они летят из-под колес
И метят кожу зло и точно,
Впиваясь каплями свинца,
Что автор чувствует, нарочно
Не утирающий лица.
* * *
Что же всматриваться во мглу,
Если акация на углу
Тень отбрасывает. В тени
Можно бы спрятаться. Но тогда
Она заколеблется, как вода,
И зарябит. Шагни,
Выйди из круга, ну,
В плоскую белизну,
Чтоб тебя окатил
Жар с головы до пят.
Ты будто у сна в плену,
Как те, что с полудня спят.
Им не видны шоссе
Оплавленные края,
Когда мимо катят все
Родственники и друзья,
Чей силуэт размыт,
Ибо в мареве дня
Сознание тоже спит,
Заставляя меня
Пробовать путь ногой,
Но там — это сон другой,
В нем не подают пальто,
В нем не зовут к столу,
Там если и снится что,
То дерево на углу.
ЗАМЕТКИ О МУЗЫКЕ
1
Я ничего о музыке не знаю,
Она зудит, обманчиво журча,
Но что я, в самом деле, понимаю
В последнем утешенье палача?
Элите музыкального извода,
Ей это все, до кончика смычка,
Где пауза, как нервная зевота
В преддверии последнего толчка.
Но этот вес настолько неподъемен,
Что рухнет звонкой тяжестью
на всех,
Круша в труху смычковый лес
соломин
И расползаясь дальше без помех.
2
Немного музыки? Пускай,
То только чтоб не очень громко –
Так метит легкая поземка
Дороги непочатый край.
Немного музыки? Ну что ж,
Пусть заметит еще немного,
Но оставалась чтоб дорога,
Ее-то хоть не уничтожь.
Постой, постой, там нет пути,
Все завалило до отказа,
Но знай ползет за фразой фраза,
Теперь и тропки не найти.
Немного музыки? Да-да.
Уа, уа — язык оригинала,
Язык свободного труда
В железной формуле финала,
Где музыка не ночевала,
А смерть равна себе всегда.
* * *
На песни нового ворья,
На все попытки слогом новым
Сказать о сути бытия
Глухая молодость моя
Не откликается ни словом.
Она такого никогда
Не понимала, не умела,
Не верила в процесс труда
И знала, что не в этом дело.
Языковой ее запас
Навряд ли шире был намного,
Но приходился он как раз
На те разделы каталога,
Где помещаются слова
Другие, из другого ряда,
Как консерванты-вещества,
Что защищают от распада.
И если их произнести
У наглухо закрытой двери,
То отворятся все пути —
Не я один в такое верил.
Кто, издержавшийся с тех пор,
Остался шарить по карманам,
А кто отъехал за бугор,
Чтоб стать свободным графоманом.
Так и распалась связь времен,
Сквозняк гуляет по сусекам,
И можно сочинять роман,
Не притворяясь человеком.
И по привычке рифмовать,
Забыв, как драл мороз по коже,
Хоть как стараешься не врать,
Но это не одно и то же.
Вот если бы отозвалось,
Очнулось что-нибудь оттуда
Внезапно, как в ботинке гвоздь,
Как непонятная простуда,
Как вирус, что тебя трясет –
Так слово некое всплывет
И тащит за собой другие –
Невыразимые, глухие,
Давно ушедшие под лед.
* * *
Что останется?
В лучшем случае, тонкая книжка,
Ее и раскроет некто,
Совершенно случайно,
Взяв с пыльной полки
Перед самым закрытием
Эмигрантской библиотеки,
Где как раз собирались
Отключить свет.
* * *
На книжном кладбище, где полки
Да пыль, да палая листва,
Как патефонные иголки,
Лежат ненужные слова.
Не зазвучит музыка сроду,
И душу оттого саднит
У тех, кто мнимую свободу
Сменял на царственный иврит.
И пусть поток прямого света
Размоет мелкую печать,
Тогда я выброшу все это,
Чтоб ничего не оставлять,
Чтоб никогда не возвращаться
К двояковыпуклой строке,
Когда не хочется общаться
На самом русском языке,
На самом гибком, самом сочном,
Таком немыслимом, таком,
Что верность предписаньям точным
Несовместима с языком.
* * *
Теперь другая вешает белье,
А мать ее уже похоронили.
Все остальное остается в силе,
И это все давно уже твое:
И лестница, и шумный ресторан,
И филиппинской рыбы дух тяжелый,
И наркоман босой и полуголый,
И друг его смурной, который пьян.
Все это наползает на тебя
И обступает с самого рассвета,
И требует: “Пиши! Пиши про это!”,
Но ты, одно высокое любя,
Глаза отводишь — вот, гляди,
блестит
На дальнем взгорке россыпь битых
стекол,
А выше, в небесах недвижный сокол
В незатвердевшем воздухе висит.
* * *
Откосов осыпи, как рыжие знамена,
Приспущены к закату.
Автобус чествуют почти, как
чемпиона,
Он полосует карту
Вдоль, поперек и по диагонали,
Чтоб добежать скорее
До линий красных крыш,
закрученных в спирали,
Как горные аллеи.
Водитель — весельчак, в своей
рубахе синей,
Без музыки не может,
Хоть ездокам его концерт
невыносимый,
Должно быть, душу гложет.
А солнце скроется, он пустится
обратно,
Огня не зажигая.
В ночном Шомроне световые пятна
Опасны — жизнь другая.
Не встретишь ночью здесь
ни ящериц, ни ланей,
Простор другим оставлен —
Автобусу и тем, чьих злобных глаз
мерцанье,
Как дуло из-за ставен.