Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 21, 2007
“Драгоценные сии сочинения”:
Финляндия в творческом наследии российских ученых путешественников.
Валентина НАУМЕНКО
“Ученые люди нужны для горных дел, фабрик, сохранения народа, хода севером и сообщения с ориентом”1
Ломоносов.
“Русские, которых Монархи с самой
эпохи подчинения Финляндии скипетру Их, считали ее достойной особенной Благости Своей, должны внимательно изучать такую страну и такую нацию”2
Грот.
“Россия представляет — более чем какая-либо иная страна — Срединное Царство, заинтересованное в ходе и направлении международных отношений. Поэтому нам, русским, необходимо хорошо знать другие страны и весь свет в мере не меньшей, чем англичанам, имеющим владения во всех частях света”3
Менделеев.
Ученый путешественник — это не путешественник и не ученый, а ученый, освоенный через путешественника, и путешественник, понятый через ученого. Все “путешественное” в ученом и все ученое в путешественнике так соединено, что возникает новое существо, помогающее познать ученому и природу и людей и самого себя. Вся мощь ученого раскрывается через путешествия. Академики и профессора Российской Империи, бывшие в “стране людей —
Суомии”, помогали утверждать реальное господство человека над миром. Из взаимодействия ученого и путешественника рождалось новое знание о мире, отражаясь друг в друге. Это соединение ученого и путешественника раскрывало неведомые реальные стороны и отношения реальных вещей, явлений, процессов. Явления, о которых они писали, отразились одно через другое, бросили отсветы друг на друга и на них. Геологи, гидрографы Н.Я. Озерецковский, В.М. Се-
вергин, Г.А. Сарычев раскрылись через отсветы, которые бросили на С. Алопеуса и А.И. Нагаева, друг на друга, на мир природы, людей, вещей, и через отсветы, которые бросят на них не только А.Ф. Фурман или капитан В.П. Соболевский в 1820–1830-е годы и С.С. Куторга в 1840–1850-е, но и окружающие явления, а те, в свою очередь, — через отсветы, которые упали на В.И. Вернадского летом 1886 года, когда он отправился на месторождения мраморов в Финляндию. То же можно с уверенностью сказать и о ботаниках А.Д. Нордмане и Х.Х. Стевене, о статистиках К.И. Арсеньеве и И. Германе, военных статистиках К.Э.Ф. Игнациусе, в котором ученый и путешественник “светятся” друг через друга и раскрываются через Любекера и А. Альфтана в 1850-е годы, А.М. Золотарева и барона Н. Каульбарса в 1890 –1900-е, о филологах Я.К. Гроте, П.А. Плетневе и Э. Лаксмане, И. Лённроте, М. Кастрене, об исследователях Севера К.-Э. Бере (1830-е) и князе П.А. Кропоткине (1870-е),
В.П. Семенове-Тян-Шанском, А.В. Елисееве, Д.Н. Бу-
харове(1880-е), Д. Яковлеве(1890-е), о педагогах из Санкт-Петербурга и Харькова Д. Семенове (1860-е) и Н.С. Илларионове (1880-е годы), в ком отразится А.Т. Болотов, автор знаменитых “Записок”.
Обратимся к ученым сочинениям, появившимся в результате классических экспедиций в конце XVIII —
начале XIX веков, каковыми являются экспедиции, организованные Академией Наук. Но прежде назовем отправную точку в эволюции таких сочинений. Ею можно считать “Краткое описание мраморных и других каменных ломок, гор и каменных пород, находящихся в Российской Карелии, сочиненное Самуилом Алопеусом, пастором в Сордавале”, и печатанное на русском языке в 1787 г. В первой четверти XX века хорошо понимали, что автор конца XVIII — начала XIX веков, создавая географический или этнографо-исторический род путешествий, на который был читательский спрос, подкупал читателя пользой своей книги4. Вот и пастор из прихода в Северном Приладожье, посвятивший сочинение свое родственнику Екатерины II — Его сиятельству Федору Евстафьевичу Ангальту, генерал-поручику и пр. и пр. и пр., в “Предуведомлении” написал о предмете своего изучения и цели: “Я отваживаюсь начертать краткое описание находящихся в Карелии горных и каменных пород, дабы открыть место рождения и свойство сих гор публике, удивляющейся изящным работам из прекрасных мраморов и других каменных пород как в Имперской Столице Санкт-Петербурге, так и в оной”. С. Алопеус уповал “сделать через то особливое угождение любителям естественной истории, ибо ни один еще из писателей не принял на себя труда описать частно сии и другие породы гор Карельских”. Заметим, что цитируемые слова выделены авторским курсивом: бесспорно, Алопеус считал себя натуралистом-любителем и сочинителем.
Другой натуралист — гениальный ученый, создавший первые образцы научной прозы, — М.В. Ломоносов в “Слове о слоях земных” тоже рассматривал себя и все происходящее особым взором: “По многим доказательствам заключаю, что и в северных земных недрах пространно и богато царствует натура. А что не так много находят дорогих металлов и камней; тому не стужа, а следующие причины препятствуют, натуральные и политические: 1) что каменные внутренности земные по большей части покрыты черноземом и песками, кои заросли сверх того лесами, или употребляются на земледельство и скотоводство; 2) что искать оных сокровищ некому, сколько ради не знания, а паче для малолюдства.., а металлы и минералы сами на двор не придут; требуют глаз и рук к своему прииску”5. Как Ломоносов, прекрасно знавший крайний север, верил в то, что “сама натура ожидает нашего рачения, которое вознаградить может великим воздаянием”6, так и пастор из Сордавалы, многое повидав на севере за 30 лет службы, “здешним поселянам и крестьянам”, говорившим по-фински, по-русски, по-шведски, по-немецки и давно обратившим внимание на каменные породы, адресовал последние слова своей книги: “Со временем чрез такое внимание простых людей многие полезные вещи открыты быть могут”7, таким образом оказавшись между ними и Кавалером Генерал-адъютантом, обладателем “великодушных чувств” и любви к наукам. Это от Ломоносова до Озерецковского, ученика Лепехина, и Севергина, которому 25 ноября 1805 года предстояло прочесть в торжественном собрании Российской Академии Наук “Слово похвальное Михаилу Васильевичу Ломоносову”, через Алопеуса тянется общая линия, связавшая их труды в единое в науке направление: “краткое описание” Алопеуса, “описания”, “обозрения” и “опыты” Озерецковского и Севергина посвящены природным богатствам Старой Финляндии и использованию этих богатств в разных районах Российского Государства: Карелии, Санкт-Петербурге, Москве.
Книга из Отдела редких книг ГПИБ России —
настоящая хроника овладения “натурой”. Притом что Алопеус прекрасно говорил и писал на нескольких языках, в том числе немецком (издание его книги печатано и на немецком языке в 1787 году*(*S. Alopaus. Kurse Beschreibung der in Russisch —
Kaiserl. Carelien befindlichen Marmor— und andern
Stein — Bruchen. St. Peterburg, 1787//Каталог Коллекции “Russica”: Произведения и документы на иностранных языках, имеющие отношение к России: В 2-х тт. М.,
2004. — Т.1. — С.27.)), и знал работы геолога, профессора химии Санкт-Петербургской Академии Наук И-Г.Лемана, ни в одном из пяти самостоятельных “отделений” своего сочинения он не предложит химического описания каменных пород Карелии, включавшей Выборгскую и Кексгольмскую провинции, Олонецкую область даже до Лапландских границ и до Белого моря. Его задача была другая: открытие мрамора в Карелии назовет он “первым опытом работы в мраморных горах”. Те, кто еще ни разу не бывал в Финляндии, могли узнать “из первых рук”, что южная часть Кексгольмской провинции, Южная Карелия, — это земляные горы и камень, Северная Карелия, Кексгольмская и Выборгская провинции, состоит из каменных гор, Север и Запад Олонецкой области большей частью каменные горы, — везде бывал исполнявший обязанности лютеранского проповедника Алопеус.
“Исторический человек” этот пастор: каждый настоящий день его пропитан прошлым. Кажется, все предшествующие моменты с 1757 года, когда он совершил первую поездку в Петрозаводск для осмотра медных и железных рудников, а также серого и красного мрамора, существуют одновременно и в моменте прочтения высокопоставленными лицами в 1764 году его рукописи, в которую вылились все его изыскания за семь лет в царстве гор и камней, и в утраченных навсегда августе 1765 года, когда в “Рускеаласский погост на церковной земле” Сердобольского уезда Императорская Академия Художеств отправила экспедицию, в которую входил каменных дел подмастерий Пилюгин, и сентябре 1766 года, запомнившемся началом ломки мрамора в Рускеале и первыми пробами мрамора с острова Арсеари, отправленными в Санкт-Петербург. Во “втором отделении” книги Алопеус опишет по дням и месяцам многие моменты зимы и лета 1767 года, связанные с прибытием в Рускеалу Пилюгина, машиниста Какса, гвардии капитана Кожина и гвардии полковника И.В. Зверева, а затем мгновения из 1768 и 1769 годов, содержание которых будут определять каменные ломки в Рускеале, Иоенсу, Тиудиу, производившиеся “с величайшим старанием” усилиями все того же Кожина и машиниста Генриха Дункела, а также четырех итальянцев. И вот уже “известковый камень из весьма нежных единообразных частиц, иногда смешанный с кварцем” плывет в российские столицы на сооружение Исаакиевского Собора и дворцов, а серый дикий камень, о котором речь в “третьем отделении” сочинения Алопеуса, облегает Невские берега, фабрики, Екатерининский канал, крепости, мосты, о чем свидетельствуют “Материалы об экономическом положении губернии”, хранящиеся в Ленинградском областном государственном архиве в Выборге (ЛОГАВ)8. В 1787 году Алопеус воплотил пропитанное прошлым настоящее в труд, который научный сотрудник Республиканского музея Северного Приладожья Алла Федоровна Бояринская оценила по-справедливости: как первый труд в области краеведения южной Карелии. Многолетние наблюдения “удивительного пастора” отразили его научные представления и, отшлифовавшись под воздействием наблюдаемой реальности, превратились в “Слово” о Карелии, являющееся, по нашему убеждению, вершиной творчества этого писателя (с учетом его статей 1792-1793 гг. в “Трудах Вольного Экономического Общества”, членом которого он был).
Несмотря на описание в “отделениях” четвертом и пятом металлических пород и драгоценных камней в просторах Олонецкого Наместничества, на Валааме и других островах Ладожского озера, не они, эти просторы, являются центром старинной книги человека, прекрасно знающего север. Пространственный центр “Краткого описания” — три мраморные ломки: в 15-30 верстах от Сордавалы Выборгской губернии и в 90 верстах от Петрозаводска Олонецкой губернии. Им и посвящены первые его три “отделения”. Основное “место действия” — не Иоенсу и не Тиудиу, а Рускеала, “первая каменная ломка в Северной Карелии”. Она занимала важное место в описаниях должностных лиц. Сравним краткое описание Алопеусом “многих мраморов различных цветов” в Рускеале с кратким же описанием через 70 лет образцов мрамора в Рускольской ломке, употреблявшихся на облицовку Исаакиевского и Казанского соборов в Петербурге, смотрителем этой ломки Титулярным советником бароном Фридериксом (место хранения “описания” — ЛОГАВ).
У Алопеуса здесь находятся мрамор пепло-серый, волнистый с желтыми и зелеными жилами, идущий на строительство Мраморного дворца; жилы зеленого волнистого мрамора с зеленью от руды; серо-бело-черный и темно-серый с белым. Выборгскому Гражданскому Губернатору генерал-майору и разных орденов Кавалеру Г. Индренгусу барон Фридерикс представил почтительно в сентябре 1857 года коллекцию образчиков из Рускеалы: и тех мраморов, что выламывались в большом количестве (серо-синеватый, много содержащий в себе норденшильда; Зеленогорский серый мрамор у озера Сюнга-Ламби, сильно проникнутый зеленым лучистым камнем, — мы еще вернемся к нему, обратившись к записной книжке Вернадского), и тех, каковые уже не употреблялись в “дело”: с белыми и синими полосками и серо-белый с черными полосками в горе у реки Русколки9. Отметим также Дело в ЛОГАВ № 252 1845-1883 гг. — о решении Финляндского Сената о проведении горных разработок по добыче озерной руды и ломке мрамора и гранита в Губернии для Исаакиевского собора, как и то, что экскурсоводы Исаакиевского собора сегодня не упоминают мраморы Финляндии, а ведь Выборг находится в полутора-двух часах езды от Санкт-Петербурга. Радует отношение к прошлому России и поискам соотечественников блистательной Ирины Лукка, библиотекаря из “Славики” Хельсинского университета, благодаря которой мы увидели за 10 дней, кажется, все, что следовало увидеть за такой короткий срок, и среди всего — “Иллюстрированный Альбом Международной строительно-художественной выставки”, выдающий желание наших предков оставить наглядный след колоссальной работы инженеров, торгово-промышленных фирм и других участников Выставки. “Финляндский отдел” Альбома привлекает “несколькими словами” инженера Г.А. Путкинена: “Гранитный фасад здания вечен и в своей вечности постоянно солиден”10. Не случайно и бережное отношение работников RARE BOOK DEPARTMENT (Отдела редкой книги) Эстонской Национальной Библиотеки к старинному “Наставлению для составления записок по части минералогии” “родом” из эпохи Просвещения, где есть такие указания: “Разыскивать белые и пёстрые мраморы, которые могли бы служить для архитектуры, и описывать места и способ их доставления по рекам и пр. Примечать образцы их употребления”. С какой целью? На этот вопрос ответит В.И. Вернадский, безусловно, знавший суждение М.В. Ломоносова: “Цветы и пригожие пятна дают им (мраморам) разные достоинства и цену”11. Но какие длительные перипетии предшествуют созданию шедевров! В “Начертании естественной истории”, академическом издании для народных училищ, сказано: “Мармор употребляется на самые лучшие строения, статуи, столбы и другие поделки”12 * (*В Академии Наук Эстонской Республики мы держали в руках 5-ое “тиснение” 1813 года. Восстановить год 1-го издания Ч.1, даже по Каталогам из Санкт-Петербурга и Юрьева, не удалось. Если 1-ое издание Ч.2 состоялось в 1786 году, вероятно, 1-ое издание 1-ой части —
в 1782 –1783 гг.).
Известняковая окаменелость у Алопеуса — это своего рода материальный знак геологической истории, спрессованный и впрессованный в камень, истории, требующей расшифровки и конечного смысла не открывающей. Это история Земли, и отдельная история елизаветинской, екатерининской и последующих эпох с их стремлением к познанию, увлечением естественными науками, но и с безмерным грузом сомнений. Это и наш день, ибо в контексте сегодняшней культуры Рускеальские мраморные ломки попадают в один ряд со многими музеями, коллекциями, хранилищами, музейными лавками. Пастор Алопеус не забывал о них никогда. Сама карельская земля с ее соснами и прекрасным камнем, в глубине которого почти 250 лет назад видны были ученому путешественнику зеленые круглые камешки другой породы, земля с былыми жизнями русских, финнов, шведов, немцев приобретает статус “спрессованной истории”. Именно на этой исторической почве трудился в Век Просвещения пастор Алопеус, находя горы “отменно изящного мрамора”, медные и железные руды, агаты, жемчуг, гранаты. Сегодня там, в Рускеале, “Мраморное море”, и, кажется, впервые в августе 2002 года две штольни мраморного карьера обследовали аквалангисты питерского клуба “Белый тюлень”. И вот уже становятся предметом разговора между преподавателем и аспирантом исторические слои, прикрытые на 15 м водой, и вновь звучит мотив одновременного существования различных моментов прошлого в одном моменте настоящего. Собственно, автор этого труда с подобным ощущением не в состоянии расстаться.
В “кратком описании” Алопеуса месторождения мрамора не только пространственный центр и не только знак “спрессованной истории эпох”. Камни и горы Севера заставили любознательного чьего-то духовника строить гипотезу о поднятии “столь высоких отломков гор” “внутренней великой силою”. И он заглядывает во времена Потопа, когда камни, черная грязь и ил создавали крепкое тело. “История” троится: это и история Земли, и история людей края, в том числе номадов, которые строили на высоких горах и утесах при Ладожском озере в древнейшие времена малые крепости или шанцы для укрепления, но и малая история одного человека, будь то подрядчик Семен Тимофеевич Канаев или купец Павел Каратаев из Петрозаводска. У Российской Карелии был свой исследователь — состарившийся пастор, разыскивающий себя настоящего. Исследования Алопеуса в Рускеале были обречены на незавершенность. Но Рускеальская ломка могла открыть много вещей сокровенных другим ученым путешественникам. Она и стимулировала иные прочтения через 60, 70, 80, через 100 лет, и не случайно на протяжении века российские путешественники будут называть ее “знаменитой”, а И. Гейм во 2-ом исправленном и “весьма умноженном” “Начертании всеобщего землеописания по новейшему разделению государств и земель” в 1819 году, говоря о достоинствах Выборгской губернии, назовет Рускальскую мраморную “ломню” “славной”13.
Алопеус родом из крестьянской семьи стал одним из тех просветителей, кто в 1780-1790-е годы создавал довольно широкий круг читателей, русскую читающую публику. Описывать свое путешествие в конце 18 — начале 19 веков было делом не легким —
тогда за это брались немногие. Ф. Литке, которого в первой половине 1820-х годов Г. Сарычев отправлял в путешествия в Северный Ледовитый Океан, совершенные по велению Императора Александра 1 на военном бриге “Новая земля”, в своем Журнале, а затем, через 5 лет, в “предисловии” к книге отметит: “Еще и ныне не можем мы похвалиться множеством писателей, посвятивших себя похвальному труду предавать потомству частные деяния и подвиги своих соотечественников. Гаклюйты и ныне редки в отечестве нашем…”14. Знание “путешествий” нашей ученой литературы того времени о Финляндии дают возможность проследить культурную эволюцию, которую пережило русское общество трех эпох: Екатерины 2, Павла 1, Александра 1. Академик Сухомлинов М.И. в “Истории Российской Академии” 1870-х годов заявил: “В трудах и во всей деятельности академии выражается современное ей состояние русской литературы и русского общества. Поэтому история российской академии необходимо должна войти в историю русской литературы конца восемнадцатого —
первых десятилетий девятнадцатого века. В судьбе академии отражается общая судьба нашей словесности, находящаяся в связи с движением общественной жизни”15. Остановимся на обещанных страницах ее научной и литературной истории: на книжных редкостях, имеющих отношение к Финляндии и изданных в Санкт-Петербурге в 1790-1810-е годы. Это книги Н.Я. Озерецковского, В.М. Севергина, Г.А. Сарычева.
Николай Яковлевич Озерецковский, сын священника из московской губернии, провозглашенный членом Российской Академии при ее открытии 21 октября 1783 года, доктор медицины, по выражению Ф. Булгарина, “официальный путешественник”, трудился “для общегосударственного сведения” над “Описанием Ладожского озера”, вошедшим в изданную Императорской Академией Наук в 1812-ом году “вторым тиснением” книгу “Путешествие Академика Н. Озерецковского по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя” (*Книга переиздана в 1989 году. Перевод “Путешествия по озерам Ладожскому и Онежскому” (СПб., 1792) Н. Озерецковского издал на немецком языке в Риге в 1796 году академик
Г. Шторх в первом томе своих “Materialien zur Kenntniss des Russischen Reichs” (“Материалов к познанию Российского Государства”).).
“Сии наблюдения” местности, природы и людей у Озерецковского отличаются ясностью, точностью, классической четкостью: битву с самым могучим и беспощадным врагом — временем — он не проиграл. Автор последовательности событий не утрачивает нигде. И если сделает остановку, то вовсе не для того, чтобы потерять время. Еще не было в Отечестве Статистики Государства Российского, изложенной на основаниях и правилах хорошей теории, еще только в 1818 году в типографии Императорского Воспитательного Дома появится “Начертание Статистики Российского Государства”, составленное К.И. Арсеньевым по теории профессора К.Ф. Германа, еще будут смешивать у нас Статистику с Географией, а Озерецковский дает Географическо-Статистический обзор части Российской Империи с собственно Статистикой: количественный учет деревень, крестьянских дворов, церквей, горных промыслов, лесов, лекарственных растений, звериной и рыбной ловли на островах Коневец, Валаам, Ювень, Тулола, Козий. Его “Описание” замечательно по разнообразию содержания и обилию сведений, которые требовали полезного применения.
Сказав о Неве и приметив то, что видел летом 1785 года: берега, селения, дома, кирпичные заводы, пороги, крепость Шлиссельбург, “которая лежит на острове в самой вершине Невы реки (она делает вход в Неву из Ладожского озера себе подвластным)”, Озерецковский и через год не забывает о колокольном звоне крепостной церкви в первом часу пополудни в память победы ПЕТРА Великого. Взгляд ученого, переходя из географического в топографическое измерение, движется по западному берегу, который обыкновенно называли Выборгским берегом, к городам Кексгольму и Сердоболю, замечая проливы, мысы, версты, деревушки, дачи г. Баронессы Фридрихсовой с оброчными крестьянами и Вице-Канцлера графа И.А. Остермана. За нужное почитает он не только упомянуть о “природных обитателях земли сей” и о россиянах из деревень Микульской и Тайболы: “гостеприимны, ласковы, учтивы”, но и сообщить культурно-этнические сведения о них: “Они бедности своей не чувствуют… Чухонец все свое блаженство поставляет в долготе жизни, которая и в глубокой его старости приносит ему приятное удовольствие, сподобляя его видеть сыны сынов своих”16. Сочинитель позволяет себе остановиться там, где удерживает его невольно его мысль: “…И мне кажется, что богатые люди обыкновения сего ( дешево купить, а дорого продать) еще больше держатся, нежели бедные. Причины сему в различном роде их жизни искать должно. Богатые люди слишком много наделали себе надобностей, потому больше и стяжания иметь стараются, а переменить род жизни никто не хочет”17. Истинным патриотом выглядит граф И.А. Остерман, который, зная, что “в бури судно более по озеру возметается, нежели плавает”, пристань для плавателей построил. “Употребление иждивения на оную пристань, для всех преполезную, и простые люди почитают истинным доказательством любви к своим соотчичам и пренебрежения к собственной хозяина корысти, которое поставляют они главным началом всех гражданских добродетелей”18, — начертал Озерецковский о впечатлениях, оставшихся в душе, и добавил изображение гавани, чего до него не делал никто. Изображения на чертеже сподобятся 15 мест — острова, проливы, которых ни на какой карте порядочно изображенными он никогда не видел.
Интересно, что сочинение Озерецковского играло роль Путеводителя во время путешествия Я.К. Грота по Ладожскому озеру в 1847 году. Гроту покажется странным, что ученый ни слова не упоминает о ладожских миражах. В путевых записках “Переезды по Финляндии от Ладожского озера до реки Торнео” он заметит: “Я старался узнать, как прибрежные жители называют это явление (миражи) на русском языке. Кто-то сказывал мне, что оно означается здесь словом “тень”19. И через много лет, в 1863 году, в “Поездке в Петрозаводск и на Кивач” для отыскания дополнительных материалов к биографии Державина, Грот и другие путешественники справлялись с картой, приложенной к сочинению Академика Озерецковского “Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому”, изданному в 1792 году: “С тех пор никто другой с такою подробностью и точностью не описывал этих мест. Замечательно, что карта Ладожского озера в первый раз снята только несколько лет тому назад, а карты Онежского озера еще и вовсе нет”20. Озерецковского вспомнит в “Материалах для познания Онежского озера и Обонежского края преимущественно в зоологическом отношении” выдающийся зоолог К.Ф. Кесслер: имя Озерецковского навсегда осталось в “Приложении к Трудам Первого Съезда русских естествоиспытателей” (СПб.: ИАН, 1868 г.).
Не забудем: Академик Озерецковский в самом начале сообщил, что “кругом объехал водой”. Описание Ладожского и Онежского озер человеком, который смотрит с палубы судна, движется в направлении сужения ракурса: от озера к островам и гаваням, от “великих лесов”, высоких и густых, к склонам, поросшим травами (солнечной росой, молодилом, толокнянкой), долинам, лугам, ручьям и мельницам на монастырских островах Коневец и Валаам, к “ископаемым телам”: железной руде темно-красного цвета в виде целых гор и стоящих над водой утесов островка Ювень, бледно-зеленому мрамору на нем и голубовато-серому мрамору, испещренному белыми, желтыми, зелеными и черными струями и пятнами, а также голубоватому граниту не в глыбах, в сливными пластами, составлявшими целый остров Тулола и отправляемым в Санкт-Петербург на строительство великолепных казенных домов. Это первое академическое издание, в котором описан мрамор. Описание давно уже идет не только по нисходящей: от географии к топографии и “внутрь земли, близ большой дороги к Нейшлоту”, где в горах находится “известная” Рускальская ломка с мрамором наиболее пепельного цвета с желтыми и зеленоватыми струями, но и из глубины к широте охвата: к кряжу гор, “которого окружность близ пяти верст простирается и где находится также мрамор и других цветов, выключая голубой и красный”. Теперь когда описание приобретает не морские* (*Масальский), а человеческие масштабы, глаз различает подробности рельефа в 30 верстах от Сердоболя, цвета мрамора: и зеленый с примесью белых, желтоватых и черных прожилок и пятен, и серый, белый и черный вместе струями, прожилками и полосами, и несколько бурого и серого с белыми крапинками. Читатель способен не только видеть, как добывают на острове Ювень голубовато-серый мрамор, испещренный белыми, желтыми, зелеными и черными струями и пятнами, более чем на две сажени в глубину ниже поверхности воды, которую выливают из ям насосами русский и финский крестьянин под водительством инспектора, или как нагружают обтесанным гранитом галиоты у острова Тулола, но едва ли не испытывает те же ощущения, которые испытал бы, оказавшись возле острова Ювень в ночь на 12 июня 1785 года, “когда вдруг нашла превеликая туча с сильным дождем, с прежестоким громом и с ужасною молниею, и близ часа проходила по тому месту”, где стоял на воде в маленьком своем судне ученый путешественник. “Мне казалось, — пишет Н.Я. Озерецковский, — что от великой молнии загорятся самые горы, а от жестоких громовых ударов разсядутся оных недра. Такую силу грома не без трепета и содрогания несколько раз испытал я в гористых местах, которые как бы притягивают к себе громовые тучи, и всю жестокость их на себя обращают, отводя громовые удары от селений между ими лежащих”21. Что спасло его: Случай, Провидение? Автор этого “путешествия” навсегда останется тем, кто описал пространство, глядя на мир глазами удивленного человека. Как будто Творец выбрал его на эту роль! Рассказывая о “пригожих бабочках” Аполлонах на Козьем острове, о “весьма пригожих красных гранитах” на берегу озера у деревни Сумерья, о гранатах с русского погоста Киделя, “которые там во множестве находятся” и добывать их нет никакой трудности, — Озерецковский не сомневался, что “место сие достойно любопытства испытателей природы и заслуживает внимания искателей земных сокровищ”. Говоря “страна”, он имеет в виду не только местность, которую выделяет по географическому положению и природным условиям, но и то, что сохраняется в памяти из-за ее необычности, особенности. “Природа в стране сей… требует трудов, которые бы даров не стоили, и всегда награждает земными плодами тех, которые землю прилежно обработывают”22.
На севере Озерецковский бывал не раз. Долговременные его путешествия по России и по чужим землям возродили в нем охоту к странствованиям: удивительно ли, что везде он встречал чудесные места и спешил не только описать все виденное для общего сведения, но и собрать разные ископаемые тела, чтобы представить Академии Наук. Описание Рускеальской мраморной ломки сложилось из его личных впечатлений и чтения на немецком языке книги пастора Алопеуса. Рускеала становилась общим местом в русском ученом мире. Озерецковский был убежден, что “минералоги еще много там найдут, что в общественную пользу обращено быть может”.
Грот в Речи на 50-летнем юбилее Отделения русского языка и словесности 29 декабря 1891 года произнес: “Во 2-ом томе (Сухомлинова М.И.) особенное внимание обращают на себя биографии трех замечательных ученых, принадлежавших и к составу Академии Наук: Румовского, Лепехина и Озерецковского”23. Еще раньше, в другой Речи “К стопятидесятилетнему юбилею Императорской Академии Наук” 29 декабря 1876 года, составленной Гротом и читанной Президентом Академии графом Литке в торжественном юбилейном собрании, говорилось: “Обширные ученые путешествия нескольких академиков, а также результаты этих путешествий в трудах Палласа, Лепехина, Георги, Озерецковского и др. так известны, что излишне было бы распространяться о них. В то время число русских членов Академии уже значительно увеличилось: мы находим между ними столь знакомые ученому миру имена Иноходцева, Котельникова, Протасова, Севергина
и других”24.
“Записки путешествия по западным провинциям Российского Государства, или Минералогические, хозяйственные и другие примечания, учиненные во время проезда чрез оные в 1802 году Академиком, Коллежским Советником и ордена Св. Анны второго класса Кавалером Васильем Севергиным” из Эрмитажной Русской Библиотеки есть в РГБ. Есть все три части: и описание поездки в Прусскую Польшу за натуральным Кабинетом покойной княгини Анны Яблоновской урожденной Сапеги для Московского Университета (1803) — приношение Александру Павловичу, и “Продолжение” записок путешествия в Белоруссию (1804), и “Обозрение Российской Финляндии, или Минералогические и другие примечания, учиненные во время путешествия по оной в 1804 году Академиком, Коллежским Советником и Кавалером Васильем Севергиным” (1805), по предложению Императора и Президента Академии Наук Новосильцова Н.Н. Во время третьего путешествия с целью минералогического обозрения Финляндии Российской, тогда Выборгской, или Финляндской Губернии, граничащей с Олонецкой, Петербургской и Шведской Финляндией, Академик Севергин поступал так, как и принято было в то время среди русских, английских, шведских ученых, занимавшихся изучением каменных пород: главной задачей минерологи и натуралисты считали точность в наблюдениях и точное и подробное их описание. Наблюдения делались Севергиным “в отношении к геогнозии, ориктогнозии и к пользе, которую Финляндия минералогии своими произведениями доставить может”. Оценка, данная в конце 19 века трудам Севергина, естественно включала стремление русского Академика не упустить ни одного важного для всеобщей минерологии явления. Именно это стремление исключает обвинение в “поверхностности”, которое прозвучит через тринадцать лет после его смерти с кафедры минерологии Санкт-Петербургского Института путей сообщения, которую в 1836 году занял С.П. Соболевский, будущий директор этого Института. Осмелимся предположить, что, узнав о таком отзыве, Василий Михайлович Севергин не обиделся бы на капитана Соболевского, так как всегда предполагал, что особые инструкции, которые ему приходилось часто писать, не нужны внимательному путешественнику, “предуготовленному науками”.
Уже во время первого путешествия с 15 февраля по 1 июня 1802 года в замок княгини Яблоновской, стоило ему “выехать за околицу”, как не преминул он заняться минералогическими наблюдениями: Севергин упоминает о гранитных обломках или кругляках в Петербургской губернии с “ее пленительными видами”, о гранитах Чудского озера, о зеленом лучистом камне в Эстляндии. По дороге он классифицировал камни у Лиды, в том числе драгоценные, отметил богатство Польши минералами, Белоруссию назвал “страной, богатой лесом, медом, древним гранитом”, и нашел ни на что не похожие и очень верные и через 200 лет слова для Орши: “неправильный город” и для Смоленска: “Желательно воспитывать здесь крупнейшие деревья”. Закончил свое “путешествие” “пленительными видами” на Валдае и “Росписью растениям, произрастающим в окрестностях города Гродно”.
В творческом единоборстве своем с миром природы этот ученый никогда, похоже, не боялся ступить в одну и ту же колею: нет никакой “заезженности” в его “обозрении Финляндии Российской”, состоящем из 3-х частей: вступления, где предложены общие понятия о Финляндии, записок путешествия и под именем “Ориктография финляндская” систематического показания ископаемых тел, найденных им в Финляндии. За точку отсчета Севергин берет будущее: “Путешественнику, при всем его рачении, нельзя всего того открыть, что время и случай показать может”25. Он сам и есть ориентир на пути в будущее. Тянется к себе, узнавшему главные реки Кюмень и Воксу, города Выборг, Фридрихсгам, Вильманстранд, Нейшлот, Кексгольм, Сердоболь с оставленными и новыми гранитными и мраморными ломками, и при этом не забывает об их главных обитателях, финнах и карелах, и о пользе гранитов, мраморов, белого кварца, железных руд для всех — это от предшественников унаследовал он серьезность отношений с природой и с людьми. Процесс постижения полезных ископаемых на северо-востоке и юге Финляндии идет через четко определяемые стадии: время первых осмотров и впечатлений, время перепроверки добытых сведений и время общих заключений и классификаций. В записках Севергин рассказывает о первом своем занятии в уходящие августовские дни 1804 года — обозрении гранитной ломки на острове Барона фон Николаи, отдавшего прекрасно полируемый гранит в пользу новой соборной Казанской церкви. Одновременно с убежденностью в том, что “приятно пестроцветные столбы из сего камня” станут украшением храма, пытается понять, откуда принесены они на такую высоту и почему разрушаются иногда целые скалы в Выборгской губернии. Гипотеза о склонности рапакиви к выветриванию и разрушению в щебень, принимаемая А.Н. Энгельгардтом и остававшаяся долго, по словам П.А. Пузыревского, единственной в науке, была выдвинута Севергиным26. Все в его “обозрении” предстает во взаимосвязи не только друг с другом, но и с читателем: гранит рапакиви (гнилой камень), принадлежащий к числу замечательнейших пород Финляндии, озерко на гранитной горе, вода, кажущаяся здесь в беспрестанном сражении с самой собой. Но что-то остается непостижимым. Лучший минералогический анализ рапакиви будет сделан Г.А. Струве.
Чтобы прийти к общему заключению и классификации полезных ископаемых, Севергин перепроверяет все добытые сведения и предлагает идею ряда для каждого явления: 1-ый Класс: камни и земля, 2-ой —
соли, 3-ий — горючие тела, 4-ый — металлы. Его любопытство вызывают минералы, большинство из которых являются составными частями руд, горных пород.Так в Классе камней и земель появится красно-бурый и серый гранит с венисами (гранатами) и открытый им лоталит, в Классе металлов — золото, серебро, медь, свинец, титан. Севергин за 80 лет до Вернадского заинтересовался Зеленой Горой в Рускеале и желал здесь деятельных разработок. Стремление разобраться в местности Рускеалы, описанной Алопеусом и Озерецковским, лучистом камне обернулось едва ли не первым и единственным требованием в научной литературе беречь леса в пользу природе. Он найдет минеральные ключи и привезет из научного путешествия в Императорскую Кунсткамеру для исследования не только образцы отысканных им минералов, но и бутылку с железистой водой. Стремясь ответить на вопрос о происхождении страны гор, озер, болот, он один из первых выдвинет гипотезу о создании Финляндии от ледников Севера. Увиденное в Российской Финляндии и других краях Империи обещало сложную жизнь, но Севергину было ясно одно: приобретенное для России — благо. В “Списке членов Императорского С.-Петербургского Минералогического Общества со времени его основания 7 января 1817 года по день его 50-ти летнего юбилея 7 января 1867 года”, составленном секретарем общества П. Пузыревским (СПб., 1867), среди Членов Учредителей этого Общества Севергин В.М., один из шести русских ученых-минерологов того времени. Он же являлся действительным членом Общества.
Необходимый этап в истории ученых путешествий начала 19 века — встреча с Балтикой. Ученый и сочинитель в море был ученым, а на суше —
сочинителем. Стремление освоить новые водные пространства: моря, заливы, проливы, острова в них, сопоставить и исправить сделанное в середине 18 столетия охватило многих морских офицеров Империи. Постижение Балтики Гаврилой Сарычевым началось во время путешествий с целью астрономических наблюдений. Участие в походах на Восток диктовало рассмотреть хаос островов в Балтийском море и Финском заливе как упорядоченные системы: по очертаниям, по значению. Так мы понимаем посвященные П. Сухтелену “Дневные записки плавания Вице-Адмирала, Члена Государственной Адмиралтейств-Коллегии, Почетного Члена Адмиралтейского Департамента и Гидрографа Гаврилы Сарычева по Балтийскому морю и Финскому заливу в 1802, 1803, 1804 и 1805 годах с Астрономическими и Геодезическими наблюдениями, принадлежащими к поправлению морских карт” (1808), напечатанные по приказу Министра Морских Вооруженных Сил Адмирала и Кавалера П.В. Чичагова при издании исправленного Сарычевым Морского Атласа к картам Балтийского моря и Финского залива. Атлас карт разных частей Балтийского моря, созданный А.И. Нагаевым в 1752 году и напечатанный в 1789-1790 (?!) под заглавием “Лоция, или Морской путеводитель, содержащий в себе описание форватеров и входов в порты в Финском заливе, Балтийском море, Зунде и Скагерраке находящиеся”, устарел, если учесть, что Адмиралтейств-Коллегия постановила привести морские карты “в самую аккуратность”
еще в … 1746 году.
В морских картах Российского Атласа Балтийского моря исправлял Г. Сарычев вместе с учителем Абросимовым и блестящим своим учеником Колоткиным и пятью мичманами открывшиеся со временем погрешности. Его надежды на усердие к службе своих помощников и на их точность оправдались совершенно. В названии книги и всех ее частей заключена их, старателей морских, которым более 200 лет, цель жизни: знание и работа. На катерах “Гонец” и “Вестник” измеряли они глубины моря и залива, высаживались на острова Сескара, Гогланд, Котка, осматривали маяки. Сарычев первым определил географическую широту и долготу Фридрихсгама и Выборга. Он предположил, что северный берег до составления плитных слоев южного берега был выше его и от землетрясений или других причин опустился. В 1857 году знаменитый естествоиспытатель Академик Бэр К.-Э. напишет “особую статью” для “Морского сборника” “Почему у наших рек, текущих на север или на юг, правый берег высок, а левый низмен”.
4 лета на разных судах по Балтийскому морю и Финскому заливу и во всех местах по берегам, где только приставали русские суда, занимался Адмирал Сарычев беспрестанно описанием тех берегов, астрономическими наблюдениями, черчением карт и сетовал на перемену погоды — препятствия желаемому успеху.
Ради безопасности плавания и появятся “Дневные записки Контр-Адмирала Сарычева при плавании по Финскому заливу 1802 года”, охватившие большие лесистые острова и множество малых из гранита, называвшихся шхерами*, затем “Дневные записки Контр-Адмирала Сарычева при плавании с дивизиею фрегатов по Балтийскому морю 1803 года”, ставшие продолжением начатых в 1802 году астрономических и прочих наблюдений, нужных для поправления карт Балтийского моря и для обучения офицеров и гардемаринов опытным действиям флотовождения и кораблеуправления. Для усовершенствования сочиняемых им карт и приучения мичманов к астрономическим наблюдениям он создаст “Дневные записки 1804 года при плавании по Финскому заливу на катере “Гонце” и “Дневные записки при плавании по Балтийскому морю на придворном фрегате “Еммануил”, яхте “Снопопе” и катере “Диспаче” с конвоем купеческих судов, имевших десантные войски”. “Астрономические наблюдения 1806 года” венчают его “записки”. Отметим, во время рейда дивизии фрегатов ежедневно множество дворян и не дворян всходили на палубу российских судов для осмотра, а морские старатели посещали достопримечательности Нарвы и Иван Города.
И все же центральное место в записках отводится не островам и отдельно взятым людям и кораблям, а морю и небу. Нам не дано решить, то ли Балтика смотрит на русские корабли и видит русского Адмирала, то ли он смотрит на Балтийское море и Финский залив. Во всяком случае, море может разгневаться на всех. При плавании с конвоем купеческих судов моряки попали в бурю и спаслись благодаря островитянам. В “записках” Сарычева остались такие слова: “Жители островские, коль скоро узнали о нашем кораблекрушении, тогда же собрались к нам на помощь. Я должен по справедливости отдать благодарность здешним жителям: они много всепомоществовали нам в бедственном нашем положении не только в спасении людей при кораблекрушении, но и с усердием приняли нас в свои домы, дали всем, даже и служителям, на место мокрых платьев свои и доволь-
ствовали пищей”27.
Сарычев признается самым законченным мастером плеяды морских открывателей. Его “Дневные записки” и Атлас давно стали раритетными книгами. В них отразился глубокий душевный опыт и острые признания в “величайших затруднениях” из-за непогоды, надеждах на умения и навыки экипажа и поисках безопасных укреплений (Гогланд). Вероятно, не ошибемся, назвав книгу Сарычева хроникой жизни русской эскадры.
Среди ощущений, складывающихся в единое кронштадско-балтийское чувство места, Балтийское море и Финский залив выглядят хранилищем астрономических и иных наблюдений. Всему предшествуют сказанные в “Предуведомлении” слова: “ желание быть полезным Отечеству все преодолевало и ободряло к новым трудам”. Одним из таких трудов окажется “Лоция, или Путеуказание к безопасному кораблеплаванию по Финскому заливу, Балтийскому морю и Категату”, составленная Вице-Адмиралом и Гидрографом Гаврилой Сарычевым в1817 году из двух частей. Первая заключает весь Финский залив от Невы до Дагерортского мыса, вторая — Балтийское море и Категат. По каждой части можно судить обо всем этом творении, сочиненном после 1751 года, т.е. через 65 лет после Лоции капитана Нагаева. Это уникальное руководство — склад наблюдений русских офицеров: каких только цифр, градусов, линий там не припасено. Описание карты дано в следующем порядке: части моря — берега — острова — маяки — приметные места, мели, рифы, банки, глубины моря и форватера. Течение моря, якорные места, географические широты и долготы мест, определенных астрономами, и склонение компаса — по такому разделению в каждой главе легко отыскать нужное место. Это есть жизнь Балтийского моря, Финского залива, и пролива Категат. Могучая тогда Россия отвоевала огромные пространства кораблям, и людям. Коснувшись истории научной мысли русского общества Александровской эпохи, подумаем, каким важным и хорошим делом было бы сейчас издать забытые или полузабытые труды конца 18 — начала 19 веков, о чем мечтал В.И. Вернадский девяносто лет назад. Российско-Финляндскую Библиотеку можно начать с роскошного издания “Лоции” с использованием современных средств, чтобы достался этот труд старейшего Адмирала Сарычева приморским странам, а на вырученные деньги создать в культурной нашей глуши, где есть подрастающие дети и нет моря, Музей Моря.
Лоция появилась в творческой деятельности Сарычева в самый триумфальный период Александровской эпохи. Она — символ состояния России в первую четверть 19 века. Век тот никогда не распрощается с путешественниками. Когда перестанут плавать Учителя, в плаванье отправятся Ученики. Ученые сочинения морской литературы развивали в молодых офицерах уважение к призванию, привязанность к делу. Однако, вспоминая о морских экспедициях на страницах “Морского сборника”, М.Ф. Рейнеке, известный гидрограф, “забыл” Сарычева, который есть в “Записках Гидрографического Бюро” 1865 года, в “Очерках истории Финляндии от древнейших времен до начала ХХ века” М.А. Лялиной 1908 года. И те, кто создавал учено-литературные сочинения на родном языке — заслуга безмерная в глазах всех просвещенных народов, и те, кто их читал, думали так, как Севергин В.М.: “Первые стези к точнейшему познанию естественных произведений Отечества нашего проложили ученые путешествия Академиков и некоторых других в науках искусных мужей. Но как в записках их описываются предметы по мере как оные встречались их наблюдениям и рассеяны по разным местам драгоценных их сочинений, то и не могли оные доходить до сведения каждого, разве токмо по многотрудном приискивании или по рачительном разбирании многочисленных трудов их. Для вящшаго распространения их пользы, для вящшей удобности в употреблении наблюдений их и примечаний, надлежало привести их в такой Систематический порядок, по коему бы, так сказать, единым взглядом обозреть можно было все то, что доселе в разных странах пространной Империи Российской открыто было; надлежало к старым наблюдениям присовокупить новые, к известным неизвестные и все вообще представить в такой связи, которая бы удовлетворяла и любопытству читателей, и учебному порядку была прилична”28
Благодаря первым Русским Академикам наука впервые заговорила у нас на родном русском языке —
событие исключительной важности! В литературе всех просвещенных народов почитается эпохой введение родного языка в науку
ЛИТЕРАТУРА
1. Ломоносов М.В. Слово благодарственное всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской, на торжественной инавгурации Санктпетербургского Университета говоренное 1760 года (1759–1760). Из черновиков // Ломоносов М.В. ПСС : в 10-ти тт. — М.–Л.,
1959. — Т.8. — С. 679, 683.
2. Грот Я.К. Переезды по Финляндии от Ладожского озера до реки Торнео. Путевые записки 1847//Труды Я.К. Гро-
та. Т.1: Из Скандинавского и Финского мира (1839–1881). Очерки и переводы. — СПб., 1988. — С. 339.
3. Менделеев Д. Дополнения к познанию России. По-смертное издание. — СПб., 1907. — С. 17.
4. Роболи Т. Литература “путешествий”//Русская проза. Сборник под редакцией Б.М. Эйхенбаума и Ю.Н. Тыняно-ва. — Л., 1926. — С. 44–45.
5. Ломоносов М. О слоях земных и др.работы по геологии. — М. 1949. — С. 96–97.
6. Ломоносов М.В. Слово о химии//М.В. Ломоносов. Псс: В 10 тт. — Т.2: Труды по физике и химии. 1747–1752 гг. —
М.–Л., 1951. — С. 361–362.
7. Краткое описание мраморных и других каменных ломок, гор и каменных пород, находящихся в Российской Карелии, сочиненное Самуилом Алопеусом, пастором в Сордавале — Спб., 1787. — С. 86.
8. ЛОГАВ. Ф.1, оп.2. Выборгское губернское правление. Канцелярия. Материалы об экономическом положении губернии: Д.200. 1815–1818. На Рускеальских мраморных ломках инспектор Ермоловский незаконно арестовал и избил рабочих; Д.201. 1816. Об охране Рускеальской ломки; Д.203. 1818. Обводной канал в Петербурге строился благодаря гранитной ломке в Фридрихсгамском уезде; Д.206. Добывали гранит для Исаакиевского собора; Д.207. 1818–1819. Сообщения Финляндского Генерал-губернатора об указе Императора о производстве ломки мрамора в Рускеале для Казанского Собора. Экспедиции офицеров; Д.211. Для Исаакиевского собора в 1820 году добывался гранит на островах между Выборгом и Фридрихсгамом, в 1828 году — из Рускеальской ломки; Д.224. О ломке гранита для Александровской колонны в Петербурге в 1930-м году; Д.229. В 1931 на набережные Невы и каналов гранит доставлялся из Финляндии; Д.267. 1877. Петербургские мостовые создавали из финляндского гранита.
9. ЛОГАВ. Ф.1, оп.2, Д.258. Описание образцов мрамора в Рускольской ломке, употреблявшихся на облицовку Исаакиевского и Казанского соборов в Петербурге. 09.1857. Русколь. В 1858 году будет закончено строительство Исаакиевского собора по проекту А.А. Монферрана, доработанному специальной комиссией.
10. Путкинен Г.А. Несколько слов о гранитном промысле в Финляндии//Иллюстрированный альбом Международной строительно-художественной выставки. — СПб., 1908. — С. VII.
11. Ломоносов М. О слоях земли. — С. 105.
12. Начертание естественной истории, изданной для народных училищ Российской Империи по высочайшему повелению. — СПб., Императорская Академия Наук, 1813, 5-ое тиснение. — С. 10.
13. Начертание всеобщего землеописания по новейшему разделению государств и земель. — Спб., 1819. — С. 79.
14. Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый Океан, совершенное по повелению Императора Александра I на военном бриге “Новая земля” в 1821, 1822, 1823 и 1824 годах Флота Капитан-Лейтенанта Федором Литке… —
СПб., 1828. — Гл.1. — С. 2.
15. Сухомлинов М.И. История Российской Академии. — СПб., Императорская Академия наук, 1874. —
Вып.1. — С. 3.
16. Путешествие Академика Н. Озерецковского по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя. —
СПб., Императорская Академия Наук, 1812. — 2 тиснение. — С. 40–41.
17. Там же. — С. 18.
18. Там же. — С. 21.
19. Грот Я.К. Переезды по Финляндии от Ладожского озера до реки Торнео. Путевые записки 1847//Труды Я.К. Гро-
та. Т.1. Из Скандинавского и Финского мира (1839–1881). Очерки и переводы. — СПб., 1898. — С. 347.
20. Грот Я.К. Поездка в Петрозаводск и на Кивач 1863
//Труды Я.К. Грота. Т.5. Деятельность литературная, педагогическая, общественная. Статьи, путевые впечатления,
заметки, стихи и детское чтение. (1837–1889). — Спб.,
1903. — С. 115.
21. Озерецковский Н.Я. С. 105.
22. Там же. С. 114.
23. Грот Я.К. Очерк деятельности Отделения руc. яз. и словесности за пятидесятилетие от 1841 по 1891 год (Речь на 50-летнем юбилее 29.12.1891г.)//Труды Я.К. Грота. Т.3. Очерки из истории русской литературы (1848–1893). —
СПб., 1901. — С. 470.
24. Грот Я.К. Речь “К стопятидесятилетнему юбилею Императорской Академии Наук” 29.12.1876г.//Там же. — С. 451.
25. Обозрение Российской Финляндии, или Минералогические и другие примечания, учиненные во время путешествия по оной в 1804 году Академиком, Коллежским Советником и Кавалером Васильем Севергиным. — СПб., Императорская Академия Наук, 1805. — С. 62.
26. Пузыревский П.А. Очерк геогностических отношений Лаврентьевской системы Выборгской губернии. Рассуждение, представленное в физико-математический факультет для получения степени доктора минералогии и геогнозии. — СПб., Императорская Академия Наук,
1866. — 38–39.
27. Дневные записки плавания Вице-Адмирала, Члена Государственной Адмиралтейств-Коллегии, Почетного Члена Адмиралтейского Департамента и Гидрографа Гаврилы Сарычева по Балтийскому морю и Финскому заливу в 1802, 1803, 1804 и 1805 годах с Астрономическими и Геодезическими наблюдениями, принадлежащими к поправлению морских карт. — СПб., Императорская Академии Наук, 1808. — С. 138.
28. Опыт минералогического землеописания Российского Государства, изданный трудами Статского Советника, Академика и Кавалера Василья Севергина. — СПб., Императорская Академия Наук, 1809. Предисловие: 3:4.