Мистика в жизни Андрея Тарковского
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 21, 2007
В жизни каждого человека случаются необычные, необъяснимые житейским опытом события. Одни пытаются подвести под них “материалистическую” базу, другие охотно кидаются в самый темный мистицизм. И только редкие люди ищут третий путь — путь образно-интуитивного познания мира, вбирающего в себя всё: практику, науку и веру. К таким людям относился и кинорежиссер Андрей Тарковский.
На определенном этапе жизни Тарковский как бы перестал учиться у внешнего мира, перестал делать открытия в том, что его окружало. Terra incognita бытия переместилась для него в сферы собственного подсознания, в область духовного (мистического) опыта. В январе 1973 г. он писал одному из друзей: “Раньше мне казалось, что Новое формирует меня, вытягивает из меня новые возможности, деформирует и развивает. В конструктивном смысле этого слова. А сейчас нет. И впечатления сталкиваются во мне, словно в какой-то игре, суть которой — бесконечный обмен, размен (вроде шашек или шахмат), в результате которого твоя информация сводится к нескольким, более или менее выпуклым, впечатлениям, которые как бы доказывают тебе твою правоту по тому или иному поводу.
То есть какая-то дикая схоластика, где ты наперед знаешь и не веришь в чудеса, способные изменить твое отношение к действительности. Грубо говоря: сколько бы ни накапливалось сведений, впечатлений, мыслей, вплоть до образов прекрасного — все обессмысливается тем, что все это не способно изменить меня самого. Есть нечто, что способно меня изменить, сдвинуть, потрясти: это чудеса. А с чудесами сейчас сам знаешь. Не густо!”
И все-таки чудеса с Тарковским случались не раз — и до и после этого письма.
Мало того, в жизни Андрея Тарковского было так много мистических эпизодов, что их не отнесешь на долю случайности.
РЕЖИССЕР ТИРЕ ПРОРОК
Первая “странная” история приключилась с Тарковским в 53-м году, когда 17-летний юношей он устроился разнорабочим в геологическую экспедицию на Курейке. Ночью Андрей лежал один в охотничьей избушке… Выл ветер, скрипели деревья, надвигалась буря. И вдруг Андрей услышал голос: “Уходи отсюда!” Голос был тихим, но отчетливым. Андрей не шевельнулся. Голос возник снова: “Уходи отсюда!” Тогда Тарковский выбежал из избушки, то ли повинуясь этому голосу, то ли от испуга… И тут же огромная лиственница, сломанная, как спичка, могучим порывом ветра, упала на избушку по диагонали, как раз на тот угол, где минутой раньше лежал человек.
Порой Тарковский придавал мистическое значение даже каким-то мелким происшествиям, — таким он считал случай, когда обыграл в карты компанию поездных попутчиков. Играли на деньги, и выигрыш получился немалым, а в тот момент Андрей очень нуждался. Зато другая история, которую Андрей часто рассказывал друзьям, действительно мистическая. Она произошла на спиритическом сеансе не то в 1968, не то в 1969 году. Тарковский осмелился вызвать “дух Бориса Пастернака” и спросил его, сколько картин он снимет в течение жизни. “Дух” ответствовал: “Семь”. — “Неужели так мало?” — огорчился Андрей. — “Мало, но зато хороших!”
“Дух” угадал. Картин, снятых Тарковским, действительно семь.
Впрочем, Андрей и сам обладал пророческими способностями. Вот лишь несколько любопытных фактов. В первоначальном варианте сценария “Жертвоприношения” главный герой — Александр — болен раком. Известно, что роль Александра во многом автобиографична. Так вот, когда Тарковский завершал монтаж этой картины, врачи обнаружили у него рак. Другой факт. Во время съемок сцены апокалипсиса кинокамера стояла почти на том самом месте, где спустя полгода был убит премьер-министр Швеции Улоф Пальме. Наконец, премьера “Жертвоприношения” в Швеции совпала с аварией на Чернобыльской АЭС. Шведские журналисты были потрясены, называли режиссера пророком.
Андрей предвидел и то, что Россия изменит свой облик. Он говорил об этом еще в 1982 г. одному из итальянских друзей и огорчался, что не доживет до перемен… “Страдание России, — говорил Тарковский, — это недуг большой, связанной души. Моему народу брошен вызов. Он будет мучиться, претерпевать страдания из-за легкомысленности кучки людей во время перехода тоннеля от старой к новой жизни. Христианство России освободится внезапно, как гроза; это будет одна из тех сильных гроз, которые приносят очищение. Никакая сила не остановит эту реку…”
ДОБРАЯ ВЕДЬМА ФИЛЬМА
Тарковский — из тех режиссеров, для кого творчество — способ максимального самовыражения. “Жертвоприношение”, второй после “Зеркала” исповедальный фильм Тарковского, говорит об этом с предельной откровенностью.
Многие люди, близко знавшие Андрея, отмечают, что в “Жертвоприношении” есть всё — и жена Лариса Павловна, и падчерица, и его последняя возлюбленная (в образе ведьмы Марии)… Андрей, как и главный герой фильма, не камуфлировал свои чувства. Он, приносил их в жертву чему-то более важному, чем семья, благоустроенный быт, спокойное мещанское существование.
На роль прототипа Марии претендуют сразу две женщины. Первая — Лейла Александер, работавшая переводчицей на съемках “Жертвоприношения”. Тарковский впервые встретился с ней значительно раньше, чем задумал этот фильм, — в ноябре 1981 года, а в мае 1982-го, в Италии, знакомя Лейлу с Донателлой Бальиво, представил ее как “la strega” (ведьму, колдунью).
“На мои протесты, — вспоминает Лейла, — он удивленно спросил, а что я, собственно, имею против ведьм. Разве я не знаю, что само слово “ведьма” произошло от глагола “ведать?” И кто же я еще, как не ведьма, — изучаю астрологию, Таро, интересуюсь мистикой, суфизмом, вычисляю гороскопы на компьютере. Самая что ни на есть современная ведьма. “Ведаешь тайнами!” — Он смеялся и его спутница тоже: “Да не волнуйся, ты — белая ведьма”. “Ну и на том спасибо”, — благодарила я. “Не дай Бог тебе с черными повстречаться! — добавил он. —От них беги!”
А вот кинооператор Франко Терилли, доброй ведьмой фильма считает другую итальянку — экстрасенса Анджелу Флорис.
Анджела не любит давать интервью, но для нас было сделано исключение, потому что, как пояснила Анджела, Андрей “дал ей знак”. Она верит в свое общение с Тарковским и после его смерти; чувствует его постоянное присутствие в своей жизни.
Итак, вопросы Анджеле Флорис.
— Как вы познакомились с Андреем?
— Он обратился в наш лечебный центр после инфаркта. Не скажу, что мы его лечили, — мы помогали ему в самолечении, и, в итоге, последствия инфаркта удалось преодолеть. Андрей очень доверял нашей работе; он знал о существовании экстрасенсорики и знал, кто занимается этим в Советском Союзе, в стороне от официальной науки.
— Говорят, что в характере Андрея проглядывала нетерпимость…
— Он был терпелив, особенно с детьми и животными, но не терпел праздных вопросов, лакейства и высокомерия, посредственности и глупости. Он остро чувствовал, когда его спрашивали о чем-то без любви, лицемерили. Нередко он отказывался встречаться с людьми, которые приходили к нему только для того, чтобы потом об этом рассказывать. Бывало, он обращал мое внимание: “Видишь, какая у этого человека нехорошая аура”. Он соблюдал дистанцию в отношениях со многими людьми, но без всякой натяжки или фальши. “Я проявляю себя только с теми, кто живет на одной волне со мной; для других я останусь незнакомцем”, — говорил он. Андрей очень любил простых людей, чувствуя в них детские души. Он и сам был большим ребенком. Сильный и нежный одновременно.
— А что это за история с потерей документов?..
— Случилось так, что Андрей, живя в Риме, потерял бумажник с документами — там были паспорт и вид на жительство. Андрей приехал ко мне в испуге, боясь, что нашедший документы отнесет их в советское посольство, а ему их не отдадут, чтобы заставить вернуться в СССР. Итак, он приехал ко мне, я напряглась и “увидела”, как один человек находит документы. Посредством направленной мысленной посылки я внушила этому человеку адрес Франко Терилли. Человек этот оставил себе деньги из бумажника, но документы подбросил Терилли.
Часто Андрей рассказывал мне о своих пророческих снах. Это были исповеди, поэтому я не записывала их, а теперь жалею. Надо быть внимательным ко всему, что нас окружает, — вот его лозунг. Например, шкаф или диван — это атомы, организованные для определенной функции; но они могли бы стать телом, водой, деревом — в них есть космическая энергия, которую не надо тратить понапрасну. В этом смысле он осуждал философию слепого потребительства.
Человек может смотреть на мрак или на свет, ибо у него есть свобода выбора. “Повернись, посмотри на свет. Это просто, — говорил Андрей. — Человек забыл о своем божественном наследии, а это наследие принадлежит нам. Мы все — наследники короля в одежде нищих, больных, одиноких, замкнутых, отчаявшихся людей. Человек растрачивает себя по пустякам, забыв, зачем пришел в этот мир”.
Что бы он ни делал, он никогда не вел себя поверхностно. Например, когда Андрей ел, было впечатление, что он переходит в еду, оживляет ее; он называл еду “пищей творчества”. Он сильно чувствовал очистительное действие дождя; дождь убирает отрицательную энергию. Помню, однажды я гостила у него в Сан-Грегорио, где Андрей снимал квартиру. Наступило ненастье, потемнело небо, хлынул невероятный ливень. Он стоял у окна, и мне казалось, что Андрей и есть сама вода. После грозы небо стало удивительно синим. Он предложил подняться на холм. Мы шли больше часа, а, поднявшись, уселись на камне, и он взял наши руки — мои и своей жены Ларисы — и сказал: “Давайте почувствуем этот момент”. Домой мы вернулись, полные энергии.
Я не знала русского языка. Его помощник назвал мне несколько слов во время первых лечебных сеансов, потом мы уже с грехом пополам объяснялись по-итальянски. Но, несмотря на языковой барьер, мы полностью понимали друг друга. По этому поводу он говорил: “Видишь, для человека нет барьеров. Мы не знаем языков, но говорим друг с другом без ошибок, потому что мысли не деформируются фильтром языка”.
Андрей и сам был сильным экстрасенсом. Меня сразу потрясла его способность видеть сущность человека, его сокровенные переживания, скрытые глубоко за корою тела. Однажды во время сеанса аутотренинга его тело стало совершенно синим — кроме меня, это видели и другие люди. Это значило, что душа его покинула тело. Когда к нему вернулось сознание, я сказала:
— Андрей, посмотри на свои ноги.
Ноги у него еще оставались синими. Он глянул и ответил:
— Ничего страшного. Мне сейчас очень хорошо.
Он торопился работать. Порой, когда мы выполняли упражнения релаксации, он говорил: “Нет времени, я очень тороплюсь”, на что я отвечала: “Успокойся немного. Может быть, тебе и не надо много времени. Может быть, ты за 24 часа сможешь сделать работу 24-х лет, успокойся. Он смотрел на меня, говорил “правильно” и приступал к занятиям. И однажды он мне сказал: “Я все успею сделать”.
— В одном из стихотворений отца режиссера — Арсения Тарковского описано, как душа выходит из тела…
— Это называется биолокацией. Андрей просил меня помочь его маме, друзьям и нередко говорил мне: “Давай пошлем энергию этому человеку”. Они и не подозревают, что Андрей посылал им свою энергию. Настоящий дар — тот, о котором не говорят вслух.
— Представим себе, что Андрей Тарковский жив и вернулся в Россию…
— Он тосковал по родине, и в минуты особого напряжения я говорила ему: “Ну, ладно, если хочешь, возвращайся к своему народу”. “Не в этом дело, — отвечал он. — Мой народ будет страдать, пока не пройдет тоннель между старой жизнью и новой”. То, что произойдет в России, он предвидел. “Чтобы это скорее наступило, нужно, чтобы кто-нибудь принес себя в жертву, взял на себя часть ноши Христа”. Конечно, Андрей не помышлял о подражании Христу, но он глубоко осознал его завет, и свое кино считал каналом передачи этого завета.
— Высказывал ли он свое отношение к смерти?
— Однажды он подарил мне изображение портала — большой полуоткрытой двери, из-за которой струился свет и сказал: “Это сделал я. Знаю, что открылась великая дверь”. Спустя два месяца он заболел. Вот смысл его отношения к смерти — он видел в ней открывающуюся дверь. В последнее время мы с ним хорошо осознавали, что приближается его переселение в иное измерение. Он знал, что умрет и как умрет. В последние месяцы я навещала его без чувства горечи — он заслужил только любовь и уважение за свою смелость, за поэзию, за великую душу… Как-то я спросила его: “Что делать — готовить тебя к жизни или к смерти?” и он ответил: “Готовь меня к смерти, это одно и то же”. Он знал, что смерти нет, что его ждет переселение, к этому он готовился и говорил: “Я любопытный!”
— А как он представлял себе потусторонний мир?
— Как чрезвычайно красивый. Он говорил, что земля — это школа; и только наше отношение к ней делает ее адом или раем. У русских преобладает страдальческое отношение к земной жизни, может быть, потому, что духовность их была заключена в некие пределы, а душа — “связана”. Но это страдание в каком-то смысле есть и свобода, ибо оно располагает к состраданию другим людям. Русский человек все переживает очень глубоко. В русском духе есть что-то детское, что еще не погибло, как у многих других народов.
— Мы знаем, что Андрей интересовался мистическим опытом разных народов…
— Он знал многое, например, занимался медитацией в духе дзен-буддизма, чтобы в совершенстве владеть телом. Порой он приходил ко мне после утомительного рабочего дня и говорил: “У тебя энергия смята, обеднена”. Особым образом он помогал мне восстановить энергетическое поле, я это чувствовала физически. Во время медитации, в состоянии погружения у него иногда проявлялся дар предвидения. О землетрясении в Армении и о чернобыльской катастрофе он знал до того, как они произошли.
Он говорил, что наступает особое время — не время революций и митингов, но время для внутренних изменений: в один из грядущих дней мы пробудимся новыми, на новой земле. Хватит выходить на площадь и кричать, мы должны начинать с себя. Достаточно маленького самопожертвования для того, чтобы высвободить большую энергию для глубоких изменений в мире
Помню идеи, которые им владели перед работой над “Жертвоприношением”: ведьма, через которую нужно пройти; ведьма — болезнь, которой нужно отдаться, чтобы совершить переход к новой жизни; болезнь — учительница, ведущая тебя куда надо. Думаю, он дал ведьме доброе лицо; болезнь — это призыв к изменению, это страдание души, выраженное через физическое недомогание. Болезнь может покинуть тело, так и не освободив человека от боли
заблуждения.
“Жертвоприношение” он задумал давно, еще в России. О главном герое он говорил мне: “Это не персонаж картины должен умереть, это я должен. Но время еще не пришло”. Он готовился к смерти, как к жизни. Был спокоен, зная, что работа его продолжается. Я не была в Париже, когда он умер, но я немного помогла ему в подготовке к переселению; впрочем, он и сам был готов к этому. Ему оставалось только лишиться дурного тела, так измучившегося за последнее время.
— Он верил в перевоплощение души?
— В некотором смысле — да. Он верил в высшую жизнь, будто он ее уже прожил, вспомнил и еще пожелал.
СМЫСЛ ТВОРЕНИЯ
1 октября 1986 года, за три месяца до смерти Тарковский сделал в дневнике такую запись: “Способен ли человек особым усилием изменять состояние (равновесие) добра и зла? В каких случаях? Способна ли в человеке победить его духовная сущность в тех случаях, когда речь идет не о грехе, а о верности Духовному? Если неверность духовная еще не грех. Неужели проблемы, донимающие русскую душу, выйдя за пределы русскости, можно назвать суетными? Бессмысленными? Пустопорожними? Или есть закон, который в определенных условиях из обыкновенного среднего человека <делает> величественную в духовном смысле фигуру? Мораль тут ни при чем. Хотя выразиться все это может и на моральном и на каком угодно уровне. Может ли великий грешник, на какой-то момент хотя бы, стать святым? Что такое грех? Действие в пользу унижения человеческого достоинства, духовной высоты. Насилие души.
Сольвейг. Возможна или нет в наше время? Время, слишком материальное для того, чтобы опираться о Веру, как о камень”.
Человек, который своей жизнью, своим творчеством обращал людей к духовности, к поискам истины, к поискам добродетели, сам всю жизнь мучился вопросами добра и зла, духовности и греха. Он мечтал ответить на эти вопросы фильмом “Искушение Святого Антония”. Андрей очень хотел снять этот фильм и даже просил знакомого священника дона Серджо Мерканцина поговорить о проекте фильма с папой Иоанном Павлом II.
“В жизни Святого Антония, — рассказывал нам дон Серджо, — Андрей Тарковский видел символ борьбы между добром и злом, между гармонией и хаосом. В фильме он хотел показать одну ночь из жизни святого — ночь, которая проходит в бесконечных искушениях, в невероятном напряжении душевных и духовных сил героя. Фильм должен был кончаться тем, что утром, на рассвете, Святой Антоний, преодолев невероятные искусы, заплачет по-детски, и этот очищающий плач знаменует собой смысл творения, победу божественной гармонии над космическим хаосом”.
Антоний — католический святой, но Андрей не заострял внимания на разладе между католической и православной церквами. Художник, который смотрел в глубину человека и мира, конечно, не придавал значения разнице в нюансах вероисповедания…
Анджела Флорис тонко подметила, что Андрей был религиозен даже в лексическом смысле этого слова: “Он хотел все переплетать (латинское religere, откуда и пошло слово “религия”), вновь связать то, что развязалось, что разделилось в твари и плоти, между нами и другими, между нами и нашей вселенной…”
Перед угрозой глобальной катастрофы, нависшей над человечеством, Андрей Тарковский выделил самую значимую потребность нашего времени — личную ответственность человека и его готовность к духовному подвигу; это стало темой последнего его фильма.
“Андрей говорил, что человек должен отдаваться высшему присутствию Бога, — свидетельствует режиссер Норман Моццато. — Это требует сильного страдания, но мы должны быть готовы принять такое страдание. Здесь Андрей шел по пути imitatio Christi (подражания Христу). Именно это произошло в последний период его жизни, когда он заболел. Я почувствовал, что именно тогда он выражал себя до конца, будто что-то в нем раскрывалось полностью”.
В своих фильмах Тарковский избегает прямого выражения религиозных убеждений; в центре внимания режиссера человек как он есть, со всей его внутренней двойственностью и противоречием между видимостью материи и реальностью духа. Здесь он развивает идеи Павла Флоренского о том, что личность не является аристотелевой автономной индивидуальностью, но соединена таинственными отношениями со всем и со всеми.
Вспомним “Ностальгию”… Смысл фильма много глубже, чем художественное выражение идеи тоски по родине… Этот фильм — свидетельство той большой, метафизической ностальгии, которую Андрей Тарковский всю жизнь носил в себе. Тарковский, покинувший родину, не эмигрант в обычном смысле слова. Он изгнанник из мира самодовольных, самоуспокоенных в мир алчущих света и Бога, в мир вечно страдающих болями человека и человечества. Именно потому “Ностальгия” — это не просто тоска по земной родине, но и тоска по родине небесной, не имеющей материального тела.
В одном из интервью Тарковский так изложил смысл фильма: “Во всех нас что-то идет не как следует, все мы хотим лучше реализовать себя и, тем самым, быть самим собой: вот тоска, которую я хотел подчеркнуть. Это ностальгия не по чему-то конкретному, а скорее — направление нашего духовного развития. Горчаков действительно хотел любить, наблюдать, идти к ближнему, но это ему не удавалось. Если жизнь лишена творческой направленности, она теряет смысл. Ностальгия — это драма каждого из нас. Для меня важно чувствовать, что есть кто-то сильнее нас…”
Андрей Тарковский ведет своих зрителей в сердцевину христианской мистики, его стремление к красоте и единству пробуждает в человеке тоску по идеальному и, тем самым, уверенность в том, что Вселенная не лишена смысла. Уверенность истинно мистическую, потому что единственное ее подтверждение обретается исключительно в личной вере человека в чудесное.