Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 18, 2006
НА РАЗЛОМЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ*
Н.Шмелев. “Средиземноморье – Черноморье – Каспий”… В этом огромном регионе, расположенном на стыке мировых цивилизаций, сосредоточены практически все угрозы, с которыми столкнулось в начале XXI века мировое сообщество: и возможность распространения ядерного оружия, и международный терроризм, и этнополитические и идеологические конфликты. Здесь же под лозунгами демократии внедряются в жизнь идеи нового мессианства. Наконец, в этом регионе решается судьба, может быть, самого конструктивного в истории международных отношений и до сих пор очень успешного проекта европейской интеграции и развития Европейского союза.
В этом же регионе – развиваются судьбы значительной части постсоветского пространства. Здесь же – и “замороженные” конфликты, попытка регулирования которых приобретает словно новую остроту.
И наконец, чисто экономические проблемы. Понятно, что за многими сложностями на Кавказе и в Каспийском регионе лежат нефтяные интересы. Пока делаются попытки решить связанные с ними проблемы “нескоординированно”. Но если вопрос энергетической безопасности будет осмыслен так, как он того заслуживает, я думаю, что в дальнейшем будет поставлен вопрос о каком-то объединенном международном усилии: гармонизировать все направления добычи и транспортировки в этом регионе, причем по всей географии: и из Казахстана, и из Туркмении, и из Азербайджана, и через Иран, и через Турцию, и через Юго-Восточную Европу, и другие направления – через Черное море и Восточную Европу в Западную, и по территории России. В общем, это огромный комплексный вопрос, и в интересах всех было бы решать его не попытками переиграть партнера на шахматной доске, а попробовать найти какой-то всех устраивающий компромисс.
Словом, мы собрались по очень серьезной причине, нам всем есть, что сказать по этому поводу и нашим зарубежным гостям, и российским участникам нашего “круглого стола”.
Цепь регионов, а не один регион
М.Делягин. Средиземноморье, Черноморье и Каспий – на мой взгляд, это цепочка взаимосвязанных регионов, но не единый регион. Действительно, есть много общего, но есть и достаточно существенная специфика в каждой из составляющих этой цепочки. Главное же состоит в том, что после исчезновения социализма в мире образовалась своего рода нейтральная, “ничейная” полоса, которая в наибольшей степени локализована именно в пределах обсуждаемых территорий. Она сильно сузилась за последнее время, но она осталась и является источником определенной напряженности, определенной неизвестности. В этом регионе существуют проблемы трех разных уровней, с которыми мы в процессе обсуждения и столкнемся. Это, во-первых, региональные, локальные конфликты. Во-вторых, это часть глобального противоречия между поставщиками и потребителями энергии, их интересы различаются сильно, а иногда и болезненно, в том числе и в этом регионе. И последнее – это цивилизационная конкуренция, то, о чем я хотел бы сказать подробнее.
После краха биполярной системы глобальная конкуренция в критической форме становится межцивилизационной. Сегодня обсуждаемые нами регионы становятся зоной столкновения двух основных цивилизаций, которые осуществляют экспансию, – Запада и ислама. И если у России все будет хорошо, то ситуация может еще более осложниться, потому что будет восстанавливаться самостоятельная российская цивилизация, которая будет возвращать себе влияние и, соответственно, создаст новый фактор неопределенности. Мы видим, что первые, очень робкие, очень неуклюжие и очень невежливо выглядящие попытки России зафиксировать сам факт наличия у нее своих собственных национальных интересов уже вызывают большую напряженность в самых разных частях мира, в том числе и на Западе. Если сегодня столкновение между Западом и исламом в очень большой степени решается в рассматриваемом регионе за счет России, Запад позволяет исламу распространиться туда, где раньше находилось влияние России, откуда Россия ушла сама, добровольно (практический пример этому – на территории бывшей Югославии и в Крыму), то через какое-то время ситуация изменится и напряженность межцивилизационной конкуренции, безусловно, вырастет.
При этом мы должны понимать, что межцивилизационная конкуренция является иррациональной. Почему разжигание национальной розни является самым тяжелым, особым преступлением? Потому что эта рознь иррациональна и межцивилизационная конкуренция с самого начала протекает в иррациональном поле, у участников этой конкуренции полностью различаются мировоззрение, система ценностей, образы действия. Это редкий случай, когда просто взаимопонимание может не понижать, а, наоборот, повышать вероятность конфликта, потому что он может обнажать полную несовместимость интересов. Этот процесс сейчас идет в отношениях самых разных групп стран, в отношениях разных цивилизаций, и к усилению конкуренции нужно быть готовыми, потому что, к сожалению, их методы являются разрушительными друг для друга.
Межцивилизационная конкуренция будет нарастать и будет оставаться главным фактором напряженности в мире, пока не будет найден новый, более универсальный, более объединяющий человечество подход. И рассматриваемый нами регион является одним из наиболее болезненных именно с точки зрения столкновения этих двух цивилизаций, в перспективе еще и трех цивилизаций. Это регион, в котором эти столкновения проявились в первую очередь и в наиболее острой форме, и именно в этом регионе должны быть найдены первые рецепты перевода разрушительного конфликта между цивилизациями в созидательное русло. Хотя пока внятных признаков этого и не видно.
С.Челак. Я хотел бы кое-что добавить к определению “цивилизация” и “культура”. Я бы не согласился полностью с тем, что в самом широком смысле эти определения совпадают. Культура все-таки связана с национальным началом и даже с более узкими группами в национальных масштабах. Тогда как цивилизация, тип, модель цивилизации – это в основном представляет собой исторически сложившуюся систему, которая по сути своей является многонациональной. Поэтому и можно говорить о конфликте ислам–Запад. Но мне показалось особенно важным, что ответ на те многие проблемы, которые стоят теперь перед международным сообществом, может быть, уже намечается как раз в России, в стыковом регионе, где есть многовековая традиция сосуществования цивилизаций и культур.
“Пограничье”
О.Воркунова. В последнее время в научно-политической литературе все большее хождение получает новое понятие – “пограничье”. Этот термин достаточно близко подходит к описанию ситуации в Черноморско-Каспийском регионе. Итак, что такое пограничье – миф или реальность?
Методологически правильным представляется описание социокультурной и геополитической ситуации в Черноморско-Каспийском регионе в терминах “пограничье”, “переходное состояние”. Употребление метафорического понятия “рубеж”, разделяющего и сопрягающего разнохарактерные явления, имеет достаточно устойчивую историко-культурную генеалогию. Но в начале нынешнего столетия этот регион переживает очередную реставрацию именно своего пограничного статуса. Пребывание на линии разлома, на границе между тотальностью ислама и тотальностью европеизации придает социокультурным процессам черты незавершенности и дисгармоничности. Пограничность ситуации в регионе обостряет актуальная дилемма: готовность к творческому ответу на вызовы модернизации или мобилизация традиционализма как оппонента стандартов европеизации. В отличие от понятия буферных зон пограничье является географически более устойчивой величиной и условно разделяет север, юг, восток, запад, является постом противостояния богатых и бедных стран, западной и восточной цивилизаций в расширенном толковании этого понятия.
На пространстве пограничья присутствуют многочисленные очаги конфликтов, тяготеющие к насильственным формам противоборства. Как правило, среди причин насилия как способа разрешения противоречий и конфликтов выделяется неудовлетворенность основных потребностей этнических групп. Для того чтобы разжечь конфликты на Кавказе или на Балканах, достаточно акцентировать внимание на таких аспектах исторического прошлого этих народов, как насильственный характер включения в сферу внешнего, в том числе и внерегионального, влияния, на произвольные и не всегда оправданные изменения политико-административных границ без учета этнического фактора, на репрессии, чистки, включая геноцид и депортации по этническому признаку.
Особенно опасным в пограничье является недостаточно четкое понимание того, что этноцентризм как политический и поведенческий выбор – это не только вызов геополитической устойчивости любого субъекта региона, но и саморазрушение. Нетрудно заметить, как регулярно подбрасываются и обыгрываются политологические мифы об имманентной нестабильности полиэтнических обществ. При этом игнорируется тот факт, что в мире уже не осталось гомогенных обществ, и там, где были сделаны попытки очищения нации, они были проведены насильственным путем физического истребления других народов и национальностей или правовым путем лишения прав гражданства лиц иной национальности. Все эти меры имеют кратковременный эффект, поскольку глобальное и региональное смешение народов уже необратимо. Однако попытки устранения избыточной этнической фрагментарности путем некоей мифической унификации, закрепление принципа этнической локальности, распад внутренних связей и слом родословной взаимопонимания, поощрение философии и практики отчуждения способны вызвать непредсказуемый по последствиям обвал.
На оживление деструктивных тенденций в Черноморско-Каспийском регионе сильно влияет более чем сомнительная неопределенность в вопросе о статусе непризнанных государств. Вокруг него сгущается атмосфера политического лицемерия и двойного стандарта, нарочитой непроясненности и политической недосказанности, что оказывает негативное и провоцирующее воздействие на обстановку в регионе.
При отсутствии интегрирующей идеи европейского или российского происхождения ислам стал заполнять пустующую нишу, отвечая на требования надэтнического универсализма, стимулируя и легитимизируя на уровне массового сознания самоощущение народов, исповедующих ислам, как части мировой унии. Но для народов Черноморского региона жизненно необходима идеология ясного и эффективного выбора, который позволит осуществить переход от современной, ущербной доктрины выживания к праву на перспективное развитие и позитивное самосозидание. Поэтому необходимо способствовать трансформации региона как объекта влияния держав, зоны внешнего контроля, арены геополитического противостояния в субъект политического творчества.
А.Язькова. Я думаю, что мы постепенно углубляемся в проблему, и это представляется очень важным для того, чтобы мы могли сделать хоть какие-то первоначальные выводы. К сожалению, сегодня у нас очень мало продуктивных идей.
На южном фланге
В.Надеин-Раевский. Для нас, несомненно, важно определить роль расположенных на южном фланге ведущих игроков региона. Что касается Турецкой Республики, то с военной точки зрения это сильнейшее государство Ближнего и Среднего Востока. Ее армия – сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы – насчитывает более 800 тысяч, оснащена современным оружием, которое частично она производит на своей территории. Плюс к тому – очень высокая выучка офицерского состава, очень высокие стимулы для службы в армии, молодые люди идут служить в армию с готовностью и не только из-за патриотического порыва, но и благодаря тому, что там они получают обязательную гражданскую специальность, а если не владеют грамотой, то и этот недостаток там устраняется. С экономической точки зрения это страна, идущая по восходящей линии. В начале 1990-х годов была определенная эйфория по поводу того, что Турция чуть ли не стала еще одним “азиатским тигром”. Но затем страна вступила в длительный кризис и только последние два года стала выбираться из этой череды кризисов. В то же время здесь, как и во всех государствах региона, существуют и свои внутренние конфликты, преимущественно внутриисламские – между суннитами и шиитами (или алауитами, как они их называют). И более 64 млн человек населения оценивают численность шиитов в 12 млн человек, примерно столько же составляет количество курдов (сунниты). К тому же Турция была страной эмиграции из России в течение достаточно длительного времени. На территории Османской империи кавказские диаспоры оседали в разных местах, в том числе и на территории современной Турции. Так что, как вы видите, и здесь свой клубок – межэтнический и межконфессиональный, потому что противоречия между шиитами и суннитами иногда бывают достаточно острыми, и иногда острее и кровопролитней, чем противоречия между христианами и мусульманами вообще.
Иран тоже не моноконфессиональная страна: большинство составляют шииты, суннитов меньше, но есть и армянская диаспора, есть и иудеи, предки которых живут в Иране на протяжении 2 тысяч лет, и достаточно крупная тюркская диаспора (этнические азербайджанцы), и это нормальное для Ирана явление. По некоторым оценкам – около 20 млн при общем населении страны 70 млн.
Что касается поведения Ирана в ядерной сфере, то, как мне кажется, в значительной степени это отражение тех внутренних противоречий, которые идут в стране. Население недовольно миллионерами-муллами, и для того, чтобы канализировать внутреннее напряжение, сами муллы были заинтересованы в смене лидерства и в приостановке того реформаторства, которое у них намечалось. И были те круги, которые хотели бы социального реформаторства, и это привело к избраниию Ахмади-Нежада, человека как бы с улицы, который всего лишь полтора года был у власти и был мэром Тегерана, и не более. Да, это инженер, это технократ, но это глубоко верующий человек, по крайней мере по тем речам, которые он произносит. И то, что он канализировал недовольство вовне, это был единственный путь для него. Направить недовольство вовнутрь – значило столкнуться с муллами, а это чрезвычайно опасно для него самого. Его заявления, часто достаточно неуклюжие, взбудоражили все окрестности, и не только.
И если Турция была достаточно “удобна” до начала вторжения США в Ирак, то Иран был “неудобен” еще со времен исламской революции, а сегодня его демонстративная позиция по проблеме обогащения урана до крайности обострила обстановку в регионе.
Таким образом, на южном фланге мы имеем пока что только проблемы. Могут ли эти проблемы решаться? Могут ли базовые региональные игроки в конечном итоге найти какое-то консенсусное решение для установления мира и стабильности в регионе? Ответ на эти вопросы пока не найден.
А.Язькова. Сейчас мне хотелось бы представить нашему вниманию еще одного “игрока” в данном регионе, а именно Украину. У нас есть, о чем поговорить: новая геополитическая роль Украины пока еще далеко не раскрыта.
Роли для Украины
В.Дергачев. Тема конференции исключительно актуальна, даже само присутствие слова “Большая Европа”, “Большой Ближний Восток” говорит, что в науке стала актуальна проблема больших пространств, и если с позиции больших пространств подходить к той дискуссии, которая завязалась после выступления профессора Делягина, то и определение цивилизации будет восприниматься в зависимости от того, в каком пространстве рассматривать это понятие. И вряд ли существует единое понятие, которое может быть окончательно для такого сложного представления, как цивилизация.
Я остановлюсь на геополитической трансформации Украины и тех тенденциях, которые проявились за годы независимости. Первоначально у российских аналитиков сложилось ошибочное представление, что речь идет о двух Украинах, т.е. два вектора внешней политики, один – европейский, связанный с ориентацией на западноевропейские ценности, и второй вектор – пророссийский, связанный с православной цивилизацией. Но ситуация оказалась значительно сложнее. Из поля выпал еще один вектор – средиземноморский, или южный вектор, это Черное море, это морской флот, в том числе и одна из крупнейших в свое время судоходных компаний – Черноморское пароходство.
Что произошло дальше? Сегодня на геополитическом поле Украины три игрока: Евросоюз, Россия и США. Западный вектор – Евросоюз, восточный – Россия, а США начали активно осваивать южный вектор, чтобы сделать Украину региональной державой. То, что это “южное подбрюшье”, геополитический проект, – это совершенно однозначно, но то, что в этом контексте появилась “оранжевая революция”, было связано с тем, чтобы Украину сделать региональной державой в противовес России. Но Украина пока не тянет на региональную державу. Перед распадом Советского Союза ВВП Украины был в три раза больше ВВП Румынии, 91 млрд американских долларов против 30 с небольшим в Румынии, сегодня же ВВП Румынии несколько превышает ВВП Украины с тенденцией к дальнейшему росту. Следовательно, если речь идет о региональной державе в Юго-Восточной Европе, то на это сегодня может реально претендовать Румыния. И политика Брюсселя в отношении Румынии как будущего члена ЕС просматривается четко.
Я только что вернулся из Польши и удивился, что в зимнее время через Татры ведутся работы по международным транспортным коридорам, бетонные работы при низкой температуре. Когда я встретился с руководителями этой стройки, они подтвердили, что Брюссель принял решение приостановить продвижение на восток. То есть можно забыть о ранее планировавшемся девятом транспортном коридоре из Хельсинки через Санкт-Петербург, Москву и через Белоруссию на Киев. Девятый транспортный коридор, который замкнет коммуникационную сеть Европы, пройдет через те страны, которые стали (или станут) членами ЕС, Румыния в их числе. В Брюсселе принята долгосрочная программа, связанная с финансированием инфраструктурных проектов, в соответствии с которыми Констанца станет главными морскими воротами в Черноморье, а девятый транспортный коридор соединит Балтийское и Черное моря. Объем инвестиций, которые будут вложены в инфраструктуру в первую очередь Румынии, составят около 30 миллиардов евро. А это, по сути, крест на претензиях Украины, в том числе и Одесской группы портов, которая была крупнейшим портовым комплексом Восточной Европы. Акцент делается на том, что основной транспортный коридор и ворота Европейского союза в Черное море пройдут через Румынию и, вероятно, через Болгарию, учитывая наличие в ней черноморских портов.
В результате сегодня, по сути, происходит геополитическая трансформация. Те границы, которые на сегодня есть у Украины, – это заслуга Советского Союза. Эта мысль вызывает у украинских националистов раздражение, но никуда от этого не деться.
Но сегодня большинство граждан Черновицкой области имеет на руках румынские паспорта, и для Украины будет большой бедой, если в Закарпатье, в Северной Буковине, в Южной Бессарабии уровень жизни будет ниже, чем в соседних странах (а он сейчас становится ниже), тогда не избежать не только сепаратизма, но и более сложных последствий.
Поэтому я считаю, что те тенденции, которые сегодня происходят на Украине, исключительно опасны, и при самых благих пожеланиях между тремя игроками, которые сегодня активно работают в геополитическом поле Украины, мы можем получить не демократическую Украину, а страну, стоящую на грани распада. Прогнозы распада есть и у американских аналитиков, они регулярно печатаются. Поэтому официальная Россия, Кремль должны четко поставить для себя задачу, что Россия желает. Да, потеряли, да, обидно, но об этом нужно было думать раньше, а сегодня нужно думать о том, какой должна быть Украина для того, чтобы Россия выполнила те задачи, которые стоят перед ней самой. Нужно сделать все для сохранения мира в регионе, а для этого нужна целостная Украина, иначе все окончится плачевно и для соседних стран.
Н.Арбатова. Вы выделили три внешнеполитических вектора, в частности, вы назвали средиземноморский вектор. Но такое деление имеет право на существование только в том случае, если вы имели в виду ориентацию Украины на Южное Средиземноморье, на развивающиеся страны, на развивающийся мир Южного Средиземноморья, потому что Северное Средиземноморье – это часть западного вектора. Это вы имели в виду?
В.Дергачев. Я имел в виду не только вектор геополитический и классический, но и новую геополитику, связанную с геоэкономикой. Сегодня, после распада Советского Союза, Крым оказался абсолютно неконкурентоспособен с Анталией, с Турцией, а после того, как Брюссель вложит в рекреационные программы Румынии 28 миллиардов евро, я вообще не представляю, что от Крыма останется. Кстати, наверное, не все знают, что если в первые годы после распада СССР Украина за счет южного берега стояла на первом месте по отдыху для граждан России, то сегодня Финляндия опережает Украину примерно в полтора раза, не говоря уже о Турции.
Н.Арбатова. Мне кажется, что, когда мы говорим “внешнеполитический вектор”, мы не имеем в виду торговлю. Торговля была всегда и со всеми, это нормальные условия для существования соседних государств. Поэтому меня очень удивило, когда вы сказали “внешнеполитический вектор”, потому что если это так, то это абсолютно новая тенденция, которую мы, ученые, упустили. Это значит, что Украина наряду с Западом, с ЕС ориентируется и на развивающийся мир Южного Средиземноморья.
В.Дергачев. Дело в том, что Черное море – это тоже Средиземноморье, поэтому, может быть, я так свободно использовал этот термин.
А.Язькова. Мне думается, что Владимир Александрович говорил о Средиземноморье в основном как черноморском векторе, имея в виду также отношения Украины с Турцией и со всеми причерноморскими государствами. Понятно, что речь не идет о Средиземноморье, тем более Северном, хотя мне хотелось бы сказать, что отношения Украины с балканскими странами развиваются достаточно активно.
Контуры новой стратегии
Ю.Кифу (Румыния). Регион “Большого Причерноморья” привлек к себе особое внимание благодаря повышению его геополитической роли в первой половине 2000-х годов, в связи с чем и возникла необходимость разработки концепции его стратегической безопасности. Идея разработки этой концепции принадлежала НАТО (стамбульский саммит 2004 г.), при этом указывалось, что такие прибрежные государства, как Турция, Румыния и Болгария, уже являются членами НАТО, Украина и Грузия заявили свои претензии на членство, а Россию и НАТО связывает сотрудничество в рамках созданного в 2002 году Совета Россия–НАТО.
В преддверии новой волны расширения Евросоюза за счет двух причерноморских государств – Румынии и Болгарии – была предложена программа “Политики европейского соседства” (European Neighborhood Policy) тем странам, которые имеют общие границы с ЕС, в Причерноморье в нее были включены Молдова, Украина и три государства Южного Кавказа. Одновременно Евросоюз проявил заинтересованность в урегулировании “замороженных” конфликтов в странах Причерноморья.
С учетом геополитической обстановки в большом регионе Средиземноморья–Черноморья Причерноморье приобрело во многом противоречащие друг другу функции – моста между Западом и Востоком и – одновремен-но – барьера в наметившемся противостоянии цивилизаций. Я совершенно уверен в необходимости для стран Причерноморья принять этот вызов и направить усилия на стабилизацию региона, попытаться урегулировать “замороженные” конфликты (которые могут внезапно сами “разморозиться” и взорвать ситуацию) при содействии новых акторов – НАТО, ЕС, США.
Пока что в Причерноморье действуют несколько региональных организаций (ОЧЭС, БлэкСиФор, ГУАМ, СДВ), которые могут рассматриваться лишь как учебные полигоны, форумы для консультаций, продвижения отдельных проектов кооперации и возможность лучше узнать друг друга. Но они не могут взять на себя задачи разрешения конфликтов и обеспечения региональной безопасности.
Конечно же, каждая из стран Причерноморья имеет свои интересы и задачи. Наиболее крупный фактор – Россия – пока не предложила новых форм и направлений сотрудничества в регионе, но проявляет сдержанность по поводу вовлечения в регион НАТО, ЕС и США, рассматривая это как вторжение в “сферу своих законных интересов”.
Турция заинтересована в сохранении status quo, опасаясь потерять контроль за Проливами и доминирующие позиции на Черном море из-за возрастающего присутствия военно-морских сил США, базирующихся в Румынии и Болгарии. Она также не может не учитывать угрозы, исходящей с юга – от Ирака, Ирана, Сирии.
Политика Украины основывается на ее поддержке большинства стран региона как связующего звена государств ГУАМ и “Содружества Демократического Выбора”. Упрочение ее позиций на Черном море могло бы с большой долей вероятности ослабить ныне существующий кондоминиум Россия–Турция.
Можно, следовательно, утверждать, что основой будущего сотрудничества стран Причерноморья могут стать не география и геополитика, а принятие ими базовых ценностей евроатлантического мира – соблюдение прав человека, рыночная экономика, демократия и верховенство закона. Это особенно важно, имея в виду наличие общих угроз, исходящих из региона Большого Ближнего Востока.
Россия имеет – или, предположительно, должна иметь – свое собственное видение концепции региональной стратегической безопасности. Если Россия извлечет уроки из недавнего прошлого и воспользуется предлагаемой ей возможностью, она может и должна присоединиться к разработке новой стратегии с учетом существующих реалий. Если нет, то весьма вероятно, что стратегическая концепция будет обозначена без участия России.
Энергетика как политика
С.Дружиловский. В последние годы выявилось направление российского руководства чуть ли не в одиночку решать проблему обеспечения мировой экономики энергоресурсами. По крайней мере, не остается никаких сомнений в том, что Россия все чаще заявляет о себе как о лидере мировой энергетики. В то время как потребности в энергоресурсах уже в ближайшие годы существенно возрастут, а к 2020 году, скорее всего, удвоятся, встает вопрос: по плечу ли России становиться локомотивом в обеспечении мировых энергетических потребностей, а с другой стороны, нужна ли ей эта роль? Мы и так уже превратились в сырьевой придаток западной экономики, и теперь появляются все шансы на то, что в обозримой перспективе такую же роль мы будем играть и в отношении экономик таких азиатских гигантов, как Китай и Япония. А между тем при современных темпах добычи разведанные нефтяные месторождения России могут истощиться через 15–20 лет. Для сравнения: нефтяных запасов Саудовской Аравии хватит на 85 лет, ОАЭ – на 114, Кувейта и Ирака – на 127–128. По разведанным запасам природного газа Россия занимает первое место в мире, но это все же составляет менее 20% от мировых газовых запасов, причем крупнейшее из обнаруженных в России месторождений находится в труднодоступных северных районах Ямала и Баренцева моря. Поэтому очевидно, что без гигантских капиталовложений обеспечить существенный прирост газодобычи не представляется возможным (это же относится и к разработке новых нефтяных месторождений). На московской встрече министров энергетики стран G8 было заявлено, что потребуются крупные инвестиционные ресурсы, в совокупности составляющие в период до 2030 года 17 триллионов долларов. Вот только сможем ли мы убедить европейцев, что являемся для них безальтернативным источником газовых поступлений на обозримый период времени. Судя по тому, что заявляют сами европейцы, вряд ли. Сегодня геополитическая конъюнктура складывается для России чрезвычайно благоприятно. Иран, вторая по разведанным запасам газа страна, находится под сильным давлением США и главных международных энергетических корпораций. При 15,3% от мировых запасов газа его доля в мировом газовом экспорте – 1%. Туркменистан в настоящее время практически полностью зависит от российского транзита, что же касается еще одного крупного газового поставщи-ка – Алжира, – то он традиционно заполняет около 20% европейского газового рынка и вряд ли способен в будущем составить России серьезную конкуренцию.
Однако имеются все симптомы того, что нынешние газовые аутсайдеры не собираются мириться со сложившимся положением. При этом главным аргументом в пользу их возможного быстрого продвижения на европейские и мировые рынки являются несопоставимо низкие, по сравнению с российскими, цены на добываемый газ. Так, в настоящее время Туркменистан продает России газ по 65 долларов за 1000 кубометров при мировой цене около 250 долларов. Иранский газ еще более дешев и легкодоступен. Поэтому не приходится сомневаться, что прорабатываемые этими странами проекты мощных магистральных газопроводов со временем вступят в силу и станут конкурировать с российским газом на мировых рынках. Уже сегодня вполне реальными кажутся проекты поставки иранского газа в Армению, Турцию и далее в Европу, туркменского газа в Европу через территорию Турции, а также туркменского и иранского газа в Южную Азию. Тогда может оказаться, что из газового флагмана мы превратимся в аутсайдера, и этому, безусловно, будет способствовать и позиция стран, с которыми мы сегодня ведем энергетическую войну, – Украины, Грузии, Азербайджана, Прибалтики. Все это заставляет серьезно задуматься над перспективами российской энергетической политики, и можно со всей уверенностью утверждать, что внутренние ресурсы для ее развития у нас крайне ограничены. Даже окончательное выравнивание российских цен на газ и нефтепродукты с мировыми вряд ли помогут решить проблему.
Выход видится только один: отказаться от политики “блестящей изоляции”, осознать, что в современном, интегрирующемся мире ставка на собственные силы обречена на провал. И если обратиться к опыту других стран, которые этот путь уже прошли, например страны ОПЕК, являясь собственниками двух третей мировых запасов нефти, они проводят согласованную политику ее добычи и продажи и уверенно диктуют свои условия мировому нефтяному рынку. Иран, являющийся членом ОПЕК и хорошо понимающий все выгоды подобной организации, уже давно предлагает России и другим заинтересованным странам создать международный газовый консорциум, и это представляется очень перспективной идеей. Конечно, в результате реализации такого проекта можно ожидать, что Россия потеряет право диктовать цены на газ на мировых рынках, но в дальнейшем это, безусловно, компенсируется стабильностью и предсказуемостью поставок.
Тот аргумент, что Россия в этом случае потеряет возможность использовать свои энергетические ресурсы как фактор оказания политического давления на не устраивающие нас режимы, также не может рассматриваться как серьезный. Чего мы, например, добились в политическом плане, взвинтив цены на газ для Украины и Грузии? Только того, что в политической жизни этих стран укрепились антироссийские настроения, а их политические и экономические элиты занялись поисками альтернативных поставщиков газа на мировых рынках.
Думаю, что если Россия дорожит заслуженной репутацией солидного и ответственного партнера на энергетических рынках, то ей придется отказаться от использования этих ресурсов в качестве оружия. Никто не говорит, что мы не можем продавать свое сырье по мировым ценам, но тогда это надо делать в отношении всех торговых партнеров, если они, конечно, не ассоциированы с Россией в четко обозначенные экономические интеграционные группировки, которые России, впрочем, еще предстоит создать, как в случае с Белоруссией.
Д.Оганесян. Когда вы перечисляли участников этого гипотетического консорциума, я не услышал среди них Казахстана. Он случайно вами пропущен или уже нет таких запасов газа?
С.Дружиловский. Казахстан пока не проявляет интереса не только к созданию консорциума, но и к крупным поставкам со своих газовых месторождений. Я говорил о тех странах, которые на сегодня реально заинтересованы в том, чтобы их газ шел на внешние рынки. И это как раз те страны, которые я назвал.
Н.Арбатова. Мне интересно, как вы оцениваете Северный газопровод и претензии ряда Балтийских стран к России.
С.Дружиловский. Я пока вообще не вижу нашей стратегии. У нас огромные газовые месторождения, но они еще абсолютно недоступны. Шредер ездил на Ямал и убедился, что в проект надо инвестировать триллионы долларов, только тогда о чем-то можно будет говорить. И то ли одна труба будет, то ли две, то ли воспримут эту трубу на Западе, то ли нет.
Страны Балтии и Польша стопроцентно против этой трубы, мотивируется это, естественно, соображениями экологии, но и с точки зрения геополитики для них важно, чтобы трубы не было. Германия якобы “за”. Но Шредер после посещения Ямала сказал, что в Германии надо создавать “имидж России”, чтобы мы эту трубу могли построить, потому что и в Германии большая часть населения этот проект не поддерживает. Поэтому я не могу ответить на вопрос о перспективах. Конечно, будем строить, но только каждый раз, когда мы говорим, что цена трубы в Китай 10–15 миллиардов, цена трубы в Германию – 15–20 миллиардов, а платить-то кто будет? Не наш ли, российский налогоплательщик? А потом мы удивляемся, почему у нас цена на бензин сравнялась с американской и перегнала европейскую? Завтра в пять раз цену увеличат, и мы согласимся. Надо создавать международную монополию и думать, что делать дальше. И думать, как сделать так, чтобы нам не указывали, как мы себя должны вести, и в то же время, чтобы мы не пытались навязывать свою точку зрения. Она должна быть взвешенно-международной. Тогда как отреагирует Украина, если мы скажем: “Это решение газового консорциума. Мы бы с удовольствием, но вот 230 и все”. А когда мы приходим и начинаем выкручивать ру-ки, говорить, что вам будет 230, Молдавии – 90, Грузии – столько-то, то к экономике это никакого отношения не имеет. А если мы собираемся разрабатывать эти богатства долговременно, то должна быть и долговременная, понятная всем политика.
А.Язькова. Я сопоставила две цифры. Трубопровод в Китай будет стоить примерно 10 миллиардов долларов. Во время последней встречи на высшем уровне Китай обещал дать нам кредит посредством инвестирования 12 миллиардов. Но мы-то должны до 2010 года построить этот трубопровод, а Китай эти 12 миллиардов обещал дать до 2020 года. Если сопоставить эти цифры, то тут можно только подписаться под тем, что сказал С.Дружиловский. Это первое. И второе. “Планов наших люблю громадье…”, но как бы нам не построить очередной “Котлован”.
С.Челак. В мае 2006 года появился доклад Центра европейских исследований (авторы Эндрю Монаган и Лучия Монтенаро-Янковски), который называется “Энергетические взаимоотношения между Евросоюзом и Россией: необходимость активного вовлечения”. Этот документ не просто академический вклад, но имеет влияние на власть имущих и стратегические разработки, которые ведутся теперь в Европейском совете и Европейской комиссии. Этот доклад содержит конкретные предложения о новой стратегии Евросоюза по энергетическим вопросам, в частности, в отношениях с Россией. И в основном предлагается стратегия по трем основным направлениям. Первое – это улучшить эффективность использования энергоносителей в самой Европе. Второе – это поднять на более высокий уровень отношения Евросоюза с транзитными государствами и в то же время добиться с Россией более эффективных взаимоотношений, основанных на принципе сотрудничества, а не на принципах партнерства между поставщиком и потребителем. А третье – это признать то, что энергетическая безопасность Евросоюза является внешнеполитическим вопросом, и в этом качестве он должен подойти под опеку единой европейской внешней политики и политики безопасности.
Далее я буду говорить о проблемах формирования Черноморской региональной идентичности. За последние 2–2,5 года наблюдается повышенное внимание основных мировых геостратегических игроков к Черноморскому региону. В конце прошлого года США подали заявку и получили статус наблюдателей при Организации Черноморского Экономического Сотрудничества (ОЧЭС). Семь из двадцати пяти членов Евросоюза являются наблюдателями, и теперь идут дебаты о том, кому из европейских институтов стать наблюдателями или даже членами ОЧЭС. Разрабатываются стратегии, в феврале прошла сессия Института исследований по вопросам безопасности Европейского союза по Черноморскому вопросу: нужна ли стратегия Евросоюза по Черноморью. Рабочей группой под эгидой фонда Маршалла разрабатывается атлантическая стратегия по Черноморью. Уже разработан первый эскиз стратегии НАТО по Черноморскому вопросу, в том числе возможность создания регионального плана действий, такого, какие существуют индивидуально для различных стран-партнеров. К тому же появились и серьезные научные разработки по этому вопросу, другие находятся в стадии подготовки, так что тема, которую вы избрали, очень злободневна и имеет практическое приложение.
Совсем недавно тот же институт Исследований по вопросам безопасности Европейского союза в Париже выпустил книгу, которая озаглавлена “Почему Грузия важна для Европы”. Это уже серьезный труд, это книга. Это указывает на то, что Евросоюз и думающие люди в Евросоюзе видят не только так называемые “националистические настроения” в той или иной части бывшего советского пространства, но и более глубинные направления развития событий в этих странах. К тому же, я думаю, что стоит задуматься о том, что недавно Совет по международным отношениям США выпустил серьезную работу о том, что Соединенные Штаты могут и должны делать в отношениях с Россией. В основном признается то, что так называемый “позитивный облик” не совсем сработал и что надо более четко размежевать те вопросы, где сотрудничество возможно на серьезной и равноправной основе и где по различным причинам надо просто более четко обозначить позиции и с этих позиций принимать решения.
О роли ОЧЭС. В июне 2007 года ОЧЭС исполнится 15 лет. И в Стамбуле намечается в этой связи саммит. Что ожидается от него? Прежде всего, это инъекция политической воли, большей энергии самой организации. Как это сделать? О черноморском сотрудничестве мало известно, все критикуют ОЧЭС, не замечая очень интересные и обнадеживающие сдвиги по таким вопросам, как взаимопомощь в случае чрезвычайных ситуаций и создание сети офицеров связи по борьбе с преступностью и международным терроризмом, которая уже работает. И очень большие сдвиги, которые были сделаны в области сотрудничества в сфере науки и технологии, где мы получили доступ к фондам Евросоюза на предстоящие 6–7 лет – около миллиарда евро только на научную деятельность и технологическое развитие. Я думаю, от этого саммита можно ожидать, что сами страны-участницы ОЧЭС поставят это сотрудничество в более приоритетное положение в собственных национальных внутренних политиках.
Наконец, это то, что в середине 1990-х годов в рамках ОЧЭС был поставлен вопрос о зоне свободной торговли. Это оказалось совершенно нереальным, потому что различные игроки играли по различным правилам, многие, почти половина из стран-участниц ОЧЭС, даже не были членами Всемирной торговой организации, а теперь намечается перспектива, что мы все там будем. На передовых позициях находятся Россия, Украина и Азербайджан. И в новых условиях, когда все 12 членов будут играть по тем же правилам, можно уже серьезно и реально задуматься о вопросе создания зоны привилегированной торговли, считаясь при этом с теми обязательствами, которые каждая из наших стран приняла на себя либо в качестве члена Евросоюза, либо в качестве Евразийского сообщества, либо в двусторонних отношениях.
Важное направление – это взаимоотношения между ОЧЭС и Евросоюзом. Здесь долгая история, начало этим отношениям было положено Европейским союзом, когда в 1997 году они приняли обращение Комиссии к Совету Евросоюза и Европарламенту. Мы выступили в 1999 году с платформой сотрудничества ОЧЭС–Евросоюз, которое было совершенно нереально, поскольку мы предлагали двусторонний равноправный диалог между полностью интегрированной региональной организацией Евросоюз и каким-то гибридом, который даже не был еще региональной организацией. Но за последний год произошли очень серьезные сдвиги, и в апреле 2006 года прошла встреча Комитета высших должностных лиц ОЧЭС в Брюсселе с участием высших чиновников и деятелей Евросоюза, так что шаги можно ожидать серьезные и быстрые. Но беда в том, что обозначается позиция, которая воспроизводит ошибки 1999 года. Я думаю, что российской стороне надо задуматься, поскольку ее нынешний подход будущего не имеет, и никто, прежде всего Россия, не заинтересован, чтобы ОЧЭС разбилась на две группы: 11 стран, которые хотят более тесных отношений с Евросоюзом, а другая группа – это одна страна, которая старается убедить других, что смысла в более тесных взаимоотношениях с Евросоюзом нет.
Еще один вопрос – это энергетическое сотрудничество. Об этом уже шла речь, и я бы только добавил, что Черноморский регион – это идеальное место, где можно опробовать подход к энергетическому сотрудничеству по критериям и методам XXI, а не XIX века. С самого начала ОЧЭС намечалось построить на основе энергетического сотрудничества в том смысле, в котором Европейский союз был создан на основе Объединения угля и стали. То, что уголь и сталь сделали для Западной Европы, энергетика, в самом широком смысле, в том числе и электроэнергия, может сделать для нашего региона. Только и для этого нужен другой подход.
Нам еще удастся поговорить о так называемых “замороженных” конфликтах. Я бы добавил к тому, что говорил господин Кифу по этому вопросу. ОЧЭС – это не самый подходящий инструмент для подхода к вопросам безопасности, потому что она была создана и работает как организация экономического сотрудничества. И в ней нет элементов стратегического баланса, который могут создать только другие, внешние игроки. Но для того, чтобы говорить о региональном сотрудничестве и об увеличенной роли в ОЧЭС в этом отношении, “замороженные” конфликты надо снять. Не будет регионального сотрудничества до тех пор, пока не будет снят вопрос военного противостояния в Карабахе, пока будут существовать непризнанные, неконтролируемые территории в этом регионе.
В заключение я бы хотел повторить, что регион Причерноморья – это самое подходящее пространство для будущих европейских подходов и решений. Нам надо восстановить многовековую традицию сосуществования, которая сложилась в этом регионе. Вклад России в такое будущее – это не иллюзия, и я думаю, что при взаимном уважении соседей такое будущее станет и близким, и реальным.
А.Язькова. Сейчас мы услышим голос Сербии и Черногории, мнение ее эксперта по крупному, региональному вопросу. Я хочу предоставить слово Ирене Вуйович и попросить ее, чтобы она изложила свои суждения.
И.Вуйович. Я коротко расскажу вам о моей работе, подготовленной для этой встречи, касающейся вопросов различных регионов, Средиземноморского и Черноморского, в контексте Большой Европы и Ближнего Востока. Это взгляд из Белграда.
К сожалению, в эпоху глобализации многие традиционные концепции национальной суверенности отходят на второй план. Юго-Восточная Европа, расположенная между Средиземным и Черным морями, в очередной раз в истории отстает, но на сей раз с надеждой не упустить очередную возможность. Скорость и неожиданность крупных геополитических и экономических изменений в мире вызвала разрушительные последствия и вызовы, на которые надо как можно скорее найти адекватный и долгосрочный ответ в соответствии с национальными, региональными, а также глобальными интересами. Феномен глобализации безотносительно нашего отношения к нему следует понимать как многоцелевой процесс, обуславливающий практически все сферы и области деятельности человечества. Наряду с вопросами безопасности, вне сомнения, решаются вопросы, влияющие на успешность инициатив, направленных на сотрудничество. Весьма важными представляются экономические и политические темы, например Средиземноморье – торговля, финансы и передача новых технологий ноу-хау между Средиземноморскими странами, геополитическое пространство Средиземноморья в рамках уже существующих форм сотрудничества данной части Европы.
Модель регионального сотрудничества отмечена динамичностью и взаимодействием. Однако в Юго-Восточной Европе все еще не выяснена концепция Балкан, которые наравне с нарастающим динамизмом Черноморского региона, являются геостратегическими основами иной концепции сотрудничества. Черноморское экономическое сотрудничество дало определенные результаты в области институционализации сотрудничества, но эти институты пока еще дали немного политических акций и результатов. В то же время ключевые проблемы экономического, технологического, финансового и иного межгосударственного и межпредпринимательского сотрудничества в данном пространстве будут прежде всего зависеть от внутреннего положения на внутреннем плане стран данного региона, а также от состояния их отношений с Евросоюзом и США. В этих рамках положение Балканского региона все еще является весьма нестабильным из-за незаконченного кризиса на территории бывшей Югославии и с учетом того факта, что именно сейчас разрешается последний этап балканского кризиса – определение статуса и границ Косово и Метохии. Мы должны помнить о наличии других горячих точек, серьезно ограничивающих перспективы сотрудничества.
В последнее время экспертами по вопросам глобализации задается вопрос: как и в каких формах осуществить глобализацию обороны? Полагаю, что идея Российской Федерации в связи с восстановлением многополярности является и достоверной, и приемлемой для мира. Концепция глобализации обороны не может касаться только США и НАТО, она должна включать РФ, Китай, Индию и другие страны, а также международные организации. Малые страны должны рассматривать глобализацию как феномен, являющийся для них заданной переменной, на которую они не могут ощутимо влиять. Правильным и логичным путем является приспособление этих стран к глобальным сдвигам и ускоренное включение в их глобальное течение. Опыт показывает, что вступившие на такой путь страны добились значительных результатов, в то время как страны, поддерживающие ценности, не вписывающиеся в мировое развитие, имели отрицательные последствия. Когда речь идет о геополитической важности Средиземного и Черного морей, необходимо подчеркнуть следующее: Средиземное и Черное моря в первую очередь являются жизненно важными для тех государств, которые находятся в этом геополитическом пространстве, для прибрежных стран, которые здесь развивали свои национальные культуры, а не только морской транспорт, международную торговлю, современную промышленность. Необходима региональная интеграция стран при поддержке международных организаций, но при этом многие из них, в частности Сербия и Черногория, далеко не исчерпали также возможности развития торговых, экономических и других отношений с Российской Федерацией.
Факторы региональной политики.
“Замороженные” конфликты
и пути их регулирования
А.Язькова. Поговорим о проблеме “замороженных” конфликтов. При этом все силы мы должны направить на то, чтобы подумать, что мы можем сделать, что мы имеем право делать, чего мы не имеем права делать и что может произойти на последующих этапах.
Такие вопросы поставил перед нами сегодняшний день. Всем присутствующим здесь интересны международно-правовые основы разрешения этих конфликтов и как могут действовать обе стороны в таких конфликтных случаях.
Г.Шинкарецкая. Международное право вносит в нашу жизнь предсказуемость и стабильность. И основа стабильности в мире – это Устав ООН. Договор подписан, ратифицирован, и уже более полувека действует для двух сотен государств современного мира. Общепризнано, что именно в этом договоре существуют нормы, которые международники называют “юс когенс”, т.е. право для всех, всеобщее право, выше которого ничего нет. Любая договоренность, любое международное действие, которое противоречит этим нормам, юридически ничтожно и не имеет права на существование.
Главные постулаты Устава ООН – это, во-первых, полное исполнение своих обязательств и, во-вторых, такое исполнение своего обязательства, которое учитывало бы права и интересы соседа, права и интересы другого государства, о чем бы речь ни шла: о строительстве газопровода, или о назначении цены на газ, или о чем-то другом ином. В нашей дискуссии госпожа Вуйович говорила о глобализации, о том, что мы не можем избежать глобализации, и без учета этого мы не можем решить ни одну проблему. Так вот и получается, что глобализация означает и то, что международное право становится всеобщим. Уже сейчас, в настоящее время мы не можем жить изолированно.
Или посол Челак говорил о том, что в Организации Черноморского Экономического Сотрудничества сейчас начинается сотрудничество в деле помощи в чрезвычайных ситуациях. Давайте обратимся к международному праву, которое предусматривает такую идею, как дипломатическая защита своих граждан от действий другого государства. Но она возможна только с разрешения и при сотрудничестве с властями того государства, где находятся эти граждане.
О Международном трибунале по военным преступлениям в бывшей Югославии и предложениях закрыть его. Трибунал был создан по решению Совета Безопасности Организации Объединенных Наций. Совет Безопасности – один из главных органов ООН, и когда создавался этот Трибунал, Россия как один из постоянных членов Совета Безопасности также голосовала за его создание. Все государства обязаны выполнять решения Совета Безопасности с того момента, как принято решение. До какого момента? Можно ли в любой момент, когда нам это не нравится, отказаться от выполнения решений? Обязательства по Уставу превалируют над любым другим международным обязательством, над любым другим международным действием любого государства согласно статье 103 Устава: “В том случае, когда обязательства членов организации по настоящему Уставу окажутся в противоречии с их обязательствами по какому-либо другому международному соглашению, преимущественную силу имеют обязательства по настоящему Уставу”. Существует также Венская конвенция о праве международных договоров 1969 года, которая трактует, в каком случае можно отказаться от своих обязательств. Первый – если сам Совет Безопасности объявит об отмене своего решения. Второй – если обязательство выполнено и третий – если произошло коренное изменение обстоятельств.
Для нас, россиян, обязательства по международному праву – это и обязательства по нашей Конституции. Часть 4 статьи 15 Конституции Российской Федерации: “Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью правовой системы Российской Федерации”, т.е. все международное право объявлено частью нашего российского права. И далее: “Если международным договором Российской Федерации предусмотрены иные правила, чем установленные законом, то применяются правила международного договора”. В настоящее время такая же клаузула включена в конституции государств СНГ и большинства европейских государств в том или ином варианте.
Возвращаясь к теме нашей сегодняшней дискуссии, хочу заметить, что для нас важно то, что международное право в виде своей отрасли – международное гуманитарное право – должно применяться в любых вооруженных конфликтах, в конфликтах международного и немеждународного характера. Вы знаете Гаагские конвенции, Женевские конвенции, и в 1977 и 1991 годах были приняты еще два протокола к Женевским конвенциям, которые прямо говорят о том, что гуманитарное право должно применяться к конфликтам немеждународного характера. И нарушающий эти нормы может поставить себя в весьма неприятное положение изгоя.
Теперь хотелось бы сказать о Балканской ситуации, которая одна бы уже заслуживала целой международной конференции, и мы бы там обсуждали каждую мелочь. Но что касается и создания Трибунала по Югославии, и ввода войск в Югославию, и нынешней ситуации в Косово, то мне кажется, что Балканы в очередной раз стали полигоном для развития человечества и международных отношений. Почему я это говорю? Потому, что каждая из трех названных ситуаций не обеспечена конкретными нормами международного права, кроме общих оснований: соблюдение территориальной целостности, соблюдения суверенитета, уважения к правам личности, уважения к человеческой жизни. Именно потому Трибунал по Югославии был создан решением СБ ООН, хотя такого полномочия у Совета Безопасности нет. Но великие державы – постоянные члены Совета Безопасности – с этим согласились. Остальное человечество промолчало, а в международных отношениях молчание означает согласие. Это первый случай.
Второй случай – те события, которые предшествовали вводу войск в Югославию на основании массовых нарушений прав человека. Не было решения Совета Безопасности, но была крупная серия очень плотных переговоров. Встречались чиновники разных уровней, эмиссары разных государств, и в конце концов они со всем этим согласились, согласилась и Россия и даже послала свой маленький батальончик, т.е. поучаствовала. Значит, Российская Федерация против этого не протестовала, а согласилась.
Нынешняя ситуация в Косово. Я пока не имею подробных сведений о том, что там происходит, но из того, что я знаю, я вижу, что ситуация там, как и все на Балканах, уникальная. Статус Косово пока мне непонятен, я не знаю, как будет осуществляться такой частичный субъект международного права, как “условная независимость”.
И закончить я хочу примерно тем же, с чего и начала. Главная заслуга международного права – создание стабильности и предсказуемости в международных отношениях. И с чего начались все наши беды? По-моему, с того, что после окончания холодной войны нарушилось равновесие в мире. Теперь, когда рухнуло противостояние двух великих держав, началась разбалансировка, перед нами стоит задача найти какой-то новый модус вивенди и вновь установить стабильность в этом мире.
А.Язькова. Вы говорили о ситуации в Косово. За ней неизбежно потянутся другие зоны конфликтов. Скажите, пожалуйста, как обстоит дело с перемещенными лицами, как на это смотрит международное право? Сейчас у Косово, действительно, неопределенный статус, непонятный до сих пор, не имеющий аналогов. Может быть, он будет закреплен в международном праве как таковом, но пока этого нет. Имеются по крайней мере около 200 тысяч перемещенных лиц на территории Сербии. Как международное право к ним относится?
С.Маркедонов. Вы сказали, что Косово уникально. Это, в общем-то, один из случаев этнического самоопределения, таких немало на постсоветском пространстве. Так в чем, на ваш взгляд, уникальность?
Г.Шинкарецкая. О перемещенных лицах. Действительно, непосредственного решения их проблем нет, потому что это все-таки явление новейшей истории. Но мы можем применять гуманитарное право, поскольку гражданское население в любом случае должно получать особое к себе отношение. Известно, что по гуманитарному праву граждане государства могут быть интернированы, помещены в определенные условия, где соблюдаются минимальные стандарты прав человека. Может быть, это то, что сейчас называют “лагеря беженцев”. Во всяком случае, конечно, проблемы граждан этих государств должны решаться на межгосударственном уровне, и международное право, безусловно, должно брать их под свою защиту.
Уникальность Косово, во-первых, в том, что здесь предпринята попытка самоопределения по “праву крови”. Но принципа самоопределения по “праву крови” в международном праве нет, потому что самоопределяться должен не этнос, а народ, т.е. все население данного государства. Международное право создает возможность культурного самоопределения, но это пока побочная тема. Потому что, с моей точки зрения, решение югославской проблемы, в том числе и проблемы Косово, – это международное решение. В решении этой проблемы принимает участие международное сообщество.
А.Язькова. Кстати, международное сообщество будет утверждать это решение в рамках Совета Безопасности ООН.
Ю.Давыдов. Мой комментарий состоит в том, что на нынешнем этапе международное право не действует, если согласиться с тем, что Право – это неотвратимость наказания за любой проступок. Дело в том, что НАТО начало военную операцию против Югославии без какого-либо решения СБ ООН. Потом мы согласились на ввод войск в Косово только потому, что с этим согласился и сам Милошевич. По поводу ввода войск было принято решение Совета Безопасности, но это уже было после того, как все было договорено между Милошевичем и Западом, и в том числе и нами. Поэтому наши попытки в Совете Безопасности осудить эту агрессию не имели никакого смысла. Какое же это право?
И можно привести массу таких примеров, когда не международное право как таковое, а сила определяла решение. Почему американцы вмешались во Вьетнаме? Потому что была специальная резолюция Конгресса США, которая позволила использовать американские войска во Вьетнаме. Какое же это международное право? Когда Советский Союз вошел в Афганистан, кто принимал решение? Сегодня мы знаем – три человека. Я не говорю о том, что существует проблема интерпретации: в Уставе ООН сказано, что использование вооруженных сил разрешено в двух случаях: первый – это решение Совета Безопасности, второй – это право на самооборону, которое может трактоваться как угодно. Сейчас, как мы знаем, вместо Международного суда создается Международный уголовный суд, который может рассматривать действия государства вне зависимости от того, согласно оно или нет. Он, правда, еще не действует, потому что Соединенные Штаты Америки отказываются подписать это решение.
Реплика. Россия тоже не ратифицировала…
Ю.Давыдов. Да, мы молчим, прикрываясь Соединенными Штатами. Только если этот Уголовный суд будет действовать – а он может осудить государство, может заставить государство заплатить, начать войну или, наоборот, ее прекратить, – в этом случае будет действовать международное право.
А.Язькова. Я хотела бы воспользоваться правом председателя и указать вам на некое противоречие в ваших рассуждениях. Вы говорите, что нет международного права, и вместе с тем говорите, что создается Уголовный суд для того, чтобы его соблюдать. Следовательно, международное право есть, но оно не соблюдается, иначе не было бы смысла создавать Уголовный суд, если бы не было международного права.
Г.Шинкарецкая. Я хочу внести очень важное уточнение. Международный уголовный суд уже начал действовать, уже принято одно дело к рассмотрению, но он не рассматривает дела государств. Он создан специально для того, чтобы привлекать к ответственности должностных лиц государств, т.е. тех лиц, которые обладают иммунитетом в обычном режиме, – это президенты, премьер-министры, депутаты Государственной Думы, и только в одном случае он имеет право привлекать к ответственности частных лиц – в случае наркотрафика. Государства не могут быть привлечены к ответственности Международным Уголовным судом.
И еще одно уточнение. В Уставе ООН есть глава 7, где говорится, что региональные организации имеют право применять меры самообороны и после этого извещать Совет Безопасности.
А.Дашдамиров. Я в двух словах продолжу возникшую дискуссию. В самом деле, есть право или нет. Мне кажется, здесь есть один момент, который нам обязательно нужно учитывать. Нельзя отождествлять механизмы реализации законов внутри государства с тем, как это может происходить в реальности между государствами. Так что с этой точки зрения право безусловно есть, существует, это очень важная реальность. Другое дело, что есть сильные, великие державы, которые используют это право по своему усмотрению. Здесь приводились примеры, я добавлю: четыре резолюции Совета Безопасности ООН по Нагорному Карабаху, и никто ни одного своего солдата оттуда не вывел. Нет права, или оно плохо работает, потому что за спиной маленького государства стоит более крупное, которое поддерживает его в этой ситуации. Тем не менее, право есть. Если бы права не было, то многое бы себе позволяли не только крупные державы, но и державы средние и маленькие. Тогда была бы совсем неуправляемая ситуация.
У меня два вопроса к тому, что было очень интересно услышать из сообщения госпожи Шинкарецкой. Первый: в связи с инициативой одной из самопровозглашенных территорий-лидеров, я имею в виду Южную Осетию, возникло некое движение в ряде научных организаций по срочному сбору исторических документов XIV–XVI веков, челобитные князей, ханов, беков с просьбой принять в состав подданства Российской империи. Отсюда возникает вопрос: подобные документы, подобные ссылки, особенно в территориальных конфликтах, имеют ли они правовую силу и чем вдохновляются люди, которые пытаются сейчас срочно подкреплять эти прошения?
Второй вопрос. Здесь прозвучал тезис, согласно которому, благодаря процессам глобализации возник конфликт между принципом территориальной целостности, территориального суверенитета государств, и правом на самоопределение. Что тут от лукавого, а что на самом деле?
Г.Шинкарецкая. Первое. Основа международного права – это соглашение. То, о чем договорились народы, и есть право. Поэтому, если вы возьмете на настоящий момент то, что признают народы, населяющие эти территории, то и должно быть правом.
Исторические документы никакой правовой силы не имеют и иметь не могут. Теоретическое основание здесь следующее: в теории права последующая норма отменяет предыдущую. Если о чем-то договорились в XVIII веке, в XIX договорились по-другому, а в XXI веке есть третье решение, то силу имеет последнее решение. А поскольку основа международного права – это соглашение, значит, о чем договорились в XXI веке, то и будет нормой.
Глобализация привела к конфликту между самоопределением и суверенитетом. Самоопределение в середине XX века действительно понималось как самоопределение вплоть до отделения, до образования своей политической общности. В настоящее время ни в одном документе вы не можете найти этого, т.е. идея приоритета стабильности в международном праве привела к тому, что территориальная целостность все-таки превалирует над территориальным самоопределением.
С.Челак. У меня короткий вопрос. Есть ли какое-нибудь юридическое обоснование в международном праве существования таких единиц, которые, тем не менее, принимают важные для всего мира решения, как “восьмерка”, а до этого – “семерка”, а также квартет по Ближнему Востоку? Какова юридическая сила их решений?
Г.Шинкарецкая. Действительно, это очень интересные образования. Их как будто нет, нет договора, нет учредительного акта, и в то же время если собирается “восьмерка”, то весь мир обращает на это внимание. Здесь можно было бы вспомнить ОБСЕ, у которой тоже нет учредительного акта. Что же получается? Документы, которые они принимают, это не договоры, это политические обязательства, политические договоренности. Но чем политическое обязательство отличается от юридического? За нарушение юридического обязательства могут последовать санкции, за нарушение политического обязательства таких санкций нет.
Р.Агаев. Скажите, пожалуйста, в какой мере юридически правильной была трансформация жителей непризнанных республик в граждан России? Не создает ли это опасный прецедент в международном праве и гипотетически нельзя ли предположить, что завтра можно признать гражданами других государств население непризнанных республик?
Г.Шинкарецкая. Предоставление гражданства целой территории, которая перешла под власть другого государства, должно сопровождаться правом оптации, т.е. выбора гражданства. Насколько добросовестными были действия по обращению 80% населения неких территорий в российское гражданство, я не знаю, но чьими бы гражданами они не были, они живут на территории другого государства и подчиняются правопорядку другого государства.
И.Лялина. Я хочу поговорить о тех “замороженных” конфликтах, которые возникли на постсоветском пространстве: Приднестровье, Абхазия и Южная Осетия. Именно о правовых вопросах, об их правовом статусе, чтобы не было никаких политических спекуляций.
Итак, говоря о статусе Абхазии, Осетии и Приднестровья, прежде всего нужно учитывать признание, в том числе и Россией, независимости новых государств – бывших советских республик. При этом по статусу Абхазии, Осетии и Приднестровья есть общие нормы и есть нормы специальные.
Сначала общие. Статья 5 Соглашения о создании Содружества Независимых Государств, 8 декабря 1991 года: “Высокие договаривающиеся стороны признают и уважают территориальную целостность друг друга и неприкосновенность существующих границ в рамках Содружества”.
Следующий документ – Устав СНГ, 1993 год, статья 1: “Содружество основано на началах суверенного равенства всех его членов, государства-члены являются самостоятельными и равноправными субъектами международного права”. Принципы: уважение суверенитета, нерушимость государственных границ, территориальная целостность государств и отказ от любых действий, направленных на расчленение чужой территории. Все это было в 1995 году еще раз подтверждено специальным меморандумом “О поддержании мира и стабильности в СНГ”, пункт 3: “Государство подтверждает нерушимость существующих границ друг друга и выступает против любых действий, подрывающих их незыблемость, все споры, возникающие по вопросам границ и территорий, будут решаться только мирными средствами”. Когда Россия ратифицировала Соглашение о создании СНГ и Устав СНГ, она не сделала никаких оговорок в отношении Осетии, Абхазии, Приднестровья. Таким образом она признала территориальную целостность Грузии и целостность Молдовы.
23 декабря 1991 года было также принято заявление 12-ти о будущем статусе России и других бывших республик, а также специальный документ, который назывался “О критериях для признания новых государств в Восточной Европе и на территории бывшего Советского Союза”. Одним из таких критериев был критерий “уважения нерушимости всех границ, которые не могут быть изменены иначе, как мирными средствами и с общего согласия”.
Теперь о специальных нормах, 1994 год. Преамбула решения Совета глав государств СНГ об утверждении мандата на проведение операции по поддержанию мира в зоне грузино-абхазского конфликта: “Решение проблемы статуса Абхазии должно происходить при сохранении территориальной целостности Республики Грузия”.
1996 год. Пункт 6 решения Совета глав государств “О мерах по урегулированию конфликта в Абхазии, Грузии”: “Подтверждаем, что Абхазия является неотъемлемой частью Грузии”.
2003 год: “…вновь подтверждаем территориальную целостность Грузии в пределах ее признанных границ, отмечая при этом, что Абхазия является неотъемлемой составной частью Грузии”.
Приднестровье. Самый показательный документ – меморандум “Об основах нормализации отношений между Республикой Молдова и Приднестровьем” от 8 мая 1997 года, пункт 11 этого Меморандума гласит, что стороны – Республика Молдова и Приднестровье – строят свои отношения в рамках общего государства и в границах Молдавской ССР.
С.Маркедонов. Сначала – несколько комментариев. На мой взгляд, эта дискуссия, очень острая и интересная, отразила фундаментальное противоречие, существующее не только в постсоветский период, между формально правовыми аспектами, формально правовой стороной процесса и реальной политикой. Можно говорить сколько угодно о признании территориальной целостности Грузии, и мы можем принять еще десяток замечательных правовых актов, посвященных этому, но приезжайте в Абхазию и посмотрите, кому реально принадлежит власть. Сегодня грузинский суверенитет реально не распространяется на территорию Южной Осетии и Абхазии. Мы можем сколько угодно говорить о формально-правовых основаниях, но его там нет, как и нет азербайджанского суверенитета над 13 процентами территории Азербайджана.
Затем есть такая важная вещь, которую вы никакими формальными критериями не закрепите и не запишите ни в какие правовые акты, как внутренняя легитимность непризнанных государственных образований. Население Приднестровья, Абхазии, Карабаха считает свои институты законными и легитимными. А есть еще такая интересная штука, как административные ренты новых элит: пока господин Смирнов не будет уверен, что его бизнес и личное положение будет гарантировано и защищено, он не пойдет на интеграцию с Молдовой. И господин Багапш не пойдет, пока четко не будут гарантированы такие вещи, как его личная безопасность, безопасность его семьи и его бизнеса, нравится нам это или не нравится, архаично это и соответствует или не соответствует европейским стандартам. Это реальность. Можно с ней не считаться, можно называть Южную Осетию “Цхинвальский регион”, но я напомню, что 15 лет назад конфликт в Южной Осетии начался с того, что Гамсахурдиа отменил автономию Южной Осетии.
Если говорить о моей позиции, то я противник этнического самоопределения, когда на основе права крови отделяется та или иная территория. Но есть определенные реальности. Если мы хотим разрешения конфликтов, а не военного реванша и военного силового установления суверенитета Тбилиси в Абхазии, в Южной Осетии, а Молдовы – в Тирасполе, значит, надо те факты, о которых я говорил, тоже учитывать. Не абсолютизировать их, но хотя бы принимать во внимание, не делать вид, что их нет.
Теперь то, что касается Кавказского региона, то совершенно очевидна взаимосвязь конфликтного потенциала Южного Кавказа и Северного. Грузино-осетинский конфликт очень связан с осетино-ингушским конфликтом, грузино-абхазская ситуация – с положением в адыгоязычных субъектах Российской Федерации, нагорно-карабахский конфликт – с этнополитической ситуацией в Краснодарском и Ставропольском краях, потому что наплыв армян-карабахцев на эти территории создает очень много проблемных точек.
Я бы назвал несколько основополагающих тенденций последних нескольких лет на Южном Кавказе. Первая тенденция – это утрата Россией роли эксклюзивного и главного игрока на этом пространстве. О своих интересах на Кавказе заявляют как мощные и сильные державы – США, государства Европейского союза, так и государства не столь мощные и сильные. Украина готова играть роль миротворца в Цхинвальском регионе и на территории грузино-абхазского конфликта. Совершенно очевидна здесь большая вовлеченность Турции в карабахский конфликт. Иран тоже играет свою роль в карабахском урегулировании. То есть на сегодняшний момент Кавказ становится территорией конкурирующих друг с другом геополитических проектов.
Еще очень важный процесс, который происходит сейчас, важная тенденция – это поколенческая смена политиков на Кавказе, это люди других взглядов, другой школы. Хорошо это или плохо, но этот процесс идет.
О российском Северном Кавказе. Здесь, на мой взгляд, проходит вещь очень важная и интересная, это – перезагрузка угрозы. Очень сильно меняется характер угроз для российской государственности. Если в 1990-е годы главным политическим вызовом российской государственности был этнический национализм, этнонационализм, который использовал террористические методы борьбы, то в середине 1990-х годов этнонационализм теряет свою привлекательность, потому что идея этнического самоопределения принесла победу не самим народам, а этническим элитам, которые от имени этих народов пришли во власть, власть и бизнес быстро приватизировали под себя, а народу оставили роль “митинговой пехоты”. И второй момент – это колоссальный идеологический провал российского государства, политическая элита которого любит Российскую империю, любит Советский Союз, но не любит Российскую Федерацию. То есть России как новому государству нет места в нашей идеологической программе. А если есть вакуум, то его заполняют другие силы, потому что у представителей разных этнических групп есть запрос на интегризм, на определенный надэтнический проект. В условиях Кавказа это хорошо знакомый исламский проект, при этом официально признанный ислам проиграл конкуренцию так называемому обновленческому исламу, или салафие, или ваххабизму, который предложил проект, во-первых, интерэтнический, во-вторых, антисистемный и, в-третьих, социально ориентированный, эгалитаристский проект. Вместо коммунизма, который потерпел крах, пришел в результате “зеленый коммунизм”. На сегодняшний момент исламский протест направлен против коррумпированных региональных элит в большей степени, чем против Москвы, во многом направлен против коррумпированных духовных управлений мусульман и достаточно разрознен, поскольку вертикальных структур у ваххабитов нет. То есть эти обстоятельства пока не дают возможности для слишком большого беспокойства, хотя проблемы интеграции и различных этнических, и религиозных групп в единый российский социум, в единую российскую политическую нацию есть, и, к сожалению, их никто не решает.
А.Дашдамиров. Я с большим интересом слушал вас, но вы не сказали все-таки главного. Да хоть пусть рай земной воцарится в той или другой территории, которая не признана, но по-разному складываются исторические судьбы людей и стран. А в конечном счете что вы предлагаете? Признать существующую реальность и узаконить ее? Предлагаете какую-то иную форму? Вы ничего не сказали о методах урегулирования конфликта. Обозначьте, пожалуйста, вашу позицию.
А.Язькова. У меня добавление к этому вопросу. Ваша мысль состоит в том, что на постсоветском пространстве де-факто идет процесс признания непризнанных государств, т.е. к созданию новых государств, которых раньше не было. Мы выяснили, что на правовой основе этого сделать невозможно. Значит, в данном случае против нормы идет сила. Как мы отнесемся к тому, что прольется кровь на постсоветском пространстве? Я думаю, что это возможно во всех четырех упомянутых конфликтах.
С.Челак. Существует точка зрения, что Российская Федерация якобы заинтересована в сохранении статус-кво, а не в урегулировании конфликтов. И что сама российская политика в какой-то мере причастна к созданию тех реалий на местах, о которых вы говорили, будто они там сложились по воле божьей. В результате намечается возможность, что ответом может стать координация руководителей непризнанных единиц. Как вы это прокомментируете?
С.Маркедонов. Кровь уже пролилась. Непризнанные государства – не причина, а следствие, следствие “двойной бухгалтерии”: грузинам можно самоопределяться от Советского Союза, а другим нельзя. То есть сами непризнанные государства стали следствием попытки самоопределения бывших советских республик по этническому принципу: Армения для армян, Азербайджан для азербайджанцев, Грузия для грузин. Попытка этноцентризма, которая была в начале 1990-х годов, реализована, вызвала непризнанные государства к жизни.
Пункт, связанный с признанием Косово. Для этого необходимо обеспечить три критерия: состоятельность государственных институтов, наличие полиэтнического сообщества, гарантии прав человека и гражданина, наконец, гарантии прав этнических меньшинств. Если эти критерии будут соблюдены, можно в перспективе поставить вопрос о признании. А пока никакого признания авансом нельзя делать, какие бы симпатии или антипатии у кого-то ни были.
П.Кандель. Говоря о Косово, было бы вполне уместно вспомнить о международном праве, поскольку нигде, пожалуй, международное право так откровенно и грубо не нарушалось.
Известно, что когда обсуждался вопрос о том, признавать или не признавать независимость новых, образовавшихся на территории бывшей Югославии государств, то была создана Комиссия из виднейших европейских юристов, председателей Конституционных судов во главе с председателем французского Конституционного суда Р.Бадинтером, которая предложила определенные критерии признания. После этого 17 декабря 1991 года Европейский cоюз определил собственные критерии признания, причем в одном документе и едиными критериями были определены принципы признания государств, образовавшихся как на территории бывшей Югославии, так и на территории бывшего Советского Союза. Тем не менее, при признании бывших югославских республик независимыми государствами в 1991 году были нарушены и принципы, которые выработала Комиссия Бадинтера, и критерии признания, которые декларировал сам Европейский cоюз, потому что Германия, желавшая скорейшего признания, навязала свою волю остальным государствам ЕС. О том, что это было ошибкой, потом многократно признавалось всеми ведущими политиками ЕС, но так случилось.
Сейчас Европейский cоюз и Соединенные Штаты, которые, собственно, являются инициаторами скорейшего предоставления Косово независимости и этого не скрывают, готовятся совершить очередную подобного рода ошибку, потому что признание независимости Косово никак не совместимо с тем документом, на основании которого ЕС признавал государства, образованные на территории бывшей Югославии и на территории бывшего Советского Союза. И вновь по соображениям политической целесообразности, как она понимается в Брюсселе и Вашингтоне. На мой взгляд, политическая целесообразность сомнительна даже с точки зрения западных интересов, т.е. интересов и Евросоюза, и США, поскольку Косово ни с какой точки зрения в настоящий момент не является чем-то похожим на нормальное государство, и нет никаких оснований полагать, что в ближайшем будущем оно будет этим критериям соответствовать. Тем меньше оснований полагать, что оно будет этим критериям соответствовать, если получит большую самостоятельность. Все это было изложено в докладе Специального представителя Генсека ООН норвежского дипломата Кайя Эйде, который приготовил по поручению Совбеза доклад о ситуации в Косово, на основании чего и было принято решение о начале статусного процесса, т.е. процесса переговоров об определении статуса Косово. Если говорить конкретно, то быстрое предоставление независимости Косово в его нынешнем виде означало бы практически легитимизацию неправового, а, скорее, криминально-кланового государства, крайне коррумпированного, тесно связанного со структурами организованной преступности и наркомафии, и создание на этой территории свободной криминальной зоны. Для этого, собственно, и нужна ведущим косовским лидерам независимость. Боюсь, что Европейский союз очень скоро начнет сожалеть о том, что он совершил, но, как всегда, задним числом.
А.Язькова. И еще один вопрос. Насколько вам кажется вероятным возможность дальнейших территориальных перемен на Балканах? Первая, кто попадает под дамоклов меч, – это Македония. Насколько вам кажется вероятным дальнейшее развитие по такому, самому негативному сценарию?
П.Кандель. Европейцы и американцы надеются, что они смогут обменять сохранность Македонии на независимость Косово. Вроде бы такая договоренность достигнута. Но они достигли договоренности с людьми, с которыми нельзя договариваться. Поэтому думаю, что после того, как косовская политическая элита достигнет первой своей цели, т.е. независимости Косово, она будет осуществлять дальнейшие свои цели, они тоже известны.
Л.Никифоров. Косово было, есть и будет оставаться еще длительное время, пожалуй, самой болезненной точкой на европейской карте. Мы все знаем, как была совершена агрессия НАТО против Югославии, каковы результаты этой агрессии. Сейчас на повестке дня определение будущего статуса Косово. И чем ближе завершение этого статусного процесса, который определила ООН, тем, на мой взгляд, ситуация в Косово, в Сербии, на Балканах будет еще более осложняться. В конечном счете это определяется диаметрально противоположными позициями двух сторон. Косовские албанцы требуют только независимости, Сербия согласна на максимальную автономию, но не независимость. Эти позиции несовместимы, поэтому любое решение, которое будет принято, а оно будет принято, может быть, с согласия Сербии, а может быть, и без него Советом Безопасности ООН, в любом случае это решение не удовлетворит обе стороны. Поэтому напряженность во взаимоотношениях Сербии с Косово, во взаимоотношениях, может быть, с другим албанским государством будет сохраняться еще длительное время.
Почему именно сейчас стал актуальным вопрос о независимости. Да, действительно, сначала требовалось соблюдение стандартов, прежде чем будет определен статус, потом стали говорить о том, что и процессы должны идти параллельно, а теперь вообще говорят о том, что возможен статус до осуществления стандартов, утвержденных ООН. Я думаю, что это была уступка албанским экстремистам, которые в 2004 году продемонстрировали, что их абсолютно не устраивают стандарты. А второе, я думаю, что международное сообщество в конце концов поняло, что достичь этих стандартов будет крайне трудно. Совершенно ясно, что для их обеспечения потребуются десятилетия, а может быть, и больше. Я думаю, что западные круги используют ту сложную ситуацию, в которой сейчас находится Сербия, и они очень тонко рассчитали, что у сербов нет возможностей для серьезного и решительного отпора.
Конечно, решение косовской проблемы будет иметь продолжение. В Македонии, Черногории – это совершенно очевидно. И когда сегодня вспоминают о сербско-греческом братстве, это, действительно, имеет под собой основу, и греки сейчас активно выступают против предоставления независимости Косово, на Балканах может начаться активная деятельность Албании. Я не говорю о “Великой Албании”, я думаю, что будут существовать два албанских государства, и тогда, действительно, могут возникнуть территориальные претензии у Косово и к Черногории, и к Македонии, не говоря о Южной Сербии, где есть три общины, в которых албанцы очень активны, очень сильны. Больше того, они сейчас требуют для себя таких же прав, которых добиваются сербы в Косово. То есть здесь тоже возможно дальнейшее осложнение ситуации. Поэтому цепная реакция, осложнение ситуации на Балканах совершенно очевидны.
В.Гусейнов. Совсем недавно один из российских молодых политиков, выступая с критикой против поднимающего голову фашизма в нашей стране и связанных с этим фобий, высказал, на мой взгляд, интересную мысль, что мы потеряли на этом в 1980–1990-х годах полстраны и пол-экономики, и если мы будем сидеть сложа руки, то, наверное, потеряем и все остальное. Последние полтора-два месяца на фоне очередной вспышки интереса к косовской проблеме меня удивила реакция части наших политиков и политологического сообщества. Все стали с большой радостью говорить, что наконец-то могут решиться проблемы ряда непризнанных территорий и государств, если мы получим универсальный инструмент в виде решения по Косово. Но не получится ли так, что мы, обрадовавшись решению косовской проблемы, бросимся решать сугубо тактические задачи, которые в глазах наших политиков и иногда руководителей внешнеполитических ведомств страны видятся глобальными и стратегическими, а через 30–40 лет могут возникнуть, скажем, в Якутии, или в Башкирии, Туве, Татарстане и ряде других территорий? Я уж не говорю о том, что, не залечив такую рану, как Чечня, мы так смело рассуждаем об универсальном решении этнических конфликтов.
А.Язькова. Есть ли еще у кого-то реплики? Пожалуйста, господин Кифу.
Ю.Кифу. Представляется, что необходим поиск переговорных механизмов в соответствии с изменившимися реалиями. Сегодня существуют две категории рисков, связанных с наличием непризнанных государств. Первая – это сосредоточение на их территориях большого количества вооружения, оставшихся с прежних времен или произведенных при отсутствии международного контроля. Вторая определяется присутствием иностранных вооруженных сил и военных баз.
Проблема сепаратизма препятствует консолидации режимов новых независимых государств, утверждению в них демократии и рыночных отношений.
Все это приводит к мысли о необходимости разработки концепции безопасности для стран Большого Причерноморья с участием всех заинтересованных сторон – ЕС, НАТО и России. Подобного рода концепция должна содержать не только общие положения, но и определение конкретных путей урегулирования так называемых “замороженных” конфликтов.
Д.Бериташвили. Мне трудно говорить, потому что мне самому все время кажется, что я заинтересованная сторона и могу быть необъективен. Но, с другой стороны, такой поток необъективности выливается на окружающие Россию государства, что как-то хочется иногда что-то этому противопоставить. Безответственность российских государственных телеканалов в бесцензурной Грузии производит колоссальное впечатление. Мне кажется, что дело в том, что в нормальных условиях невозможно представить себе, что человек-китаевед, например, не знает китайского языка. Вот люди, которые сейчас берут на себя труд экспертировать Армению, Грузию, Азербайджан, совершенно не обязательно являются носителями или хотя бы знатоками этого языка, что, как мне кажется, сильно снижает уровень достоверности. Конечно, мы, грузины, армяне, азербайджанцы, все владеем русским языком, у нас выходят периодические издания на русском языке, есть русскоязычные телеканалы, но все-таки это половина информации. И мне иногда кажется, что грузинские источники, ни исторические, ни теперешние, никто не читает, не смотрят грузинского телевидения. Даже историю Грузии некоторые политологи воспринимают через осетинские и абхазские источники. На самом деле это является серьезным, даже стратегическим фактором, который создает вокруг России некую пустоту, вакуум любви, вакуум добрососедства, вакуум того, чего будет очень сильно не хватать.
Политический класс России, как мне видится, взял курс на то, чтобы Россию боялись, в то время как гораздо выгоднее, чтобы ее любили и уважали. Мне кажется, что многие мероприятия, как, например, тяжелейшее выдавливание абсолютно не нужных военных баз из Грузии, которое затянулось на десятилетие, это и есть бег на месте. Никакой поступательной политической пользы, движения вперед от таких акций нет.
В заключение хочу сказать, что пока живы и существуют грузины и русские, не поздно каким-то образом остановиться и дать другое направление всем этим событиям. И мне кажется, что только академическое сообщество пока еще не потеряло голову и может каким-то образом остановить самотек, который есть.
А.Язькова. То, что говорил Давид Ревазович, на мой взгляд, истинная правда. И когда у нас говорят, что Грузия как была националистическим государством, так и осталась, я этого не вижу.
Я неоднократно бывала в Тбилиси на протяжении 1990-х годов, к нам приезжали делегации грузинского парламента после заключения межгосударственного договора между Россией и Грузией, который был грузинским парламентом ратифицирован, а российский парламент его так и не ратифицировал.
Я полностью абстрагируюсь от каких-то своих симпатий или антипатий и как международник могу сказать, что Россия сейчас находится в достаточно сложном положении, и мне хотелось бы особенно отметить, что у нас есть целая кризисная полоса – Северный Кавказ. Получается так, что Россия, имея пожар на Северном Кавказе, пока вялотекущий, но с возможными прорывами, постоянно способствует при этом ухудшению отношений с Грузией. Независимо от того, кто стоит у руля союзного с нами, по определению, государства, своими-то интересами нужно руководствоваться или нет в этом необходимости? И то очень важное обстоятельство, что Грузия граничит со всеми республиками Северного Кавказа, хорошо понимали в свое время российские императоры, которые заключали соответствующие соглашения с грузинскими царями, и отношения между народами развивались в позитивном направлении, пустили глубокие корни.
П.Кандель. Мне представляется, что все эти проблемы проистекают из того, что Россия не выработала концептуальную политику в отношении Кавказа. Мне представляется, что разброс мнений в политическом классе России – нужен ли Кавказ или можно жить без него – эти настроения существовали с конца 1980-х годов и время от времени принимают более острые формы. И отсюда все наши беды. Возможно, складывается впечатление, что эти проблемы управляются из двух-трех центров. Невозможно представить, что достаточно подготовленный и образованный политический класс России не мог бы выработать четкую единую позицию по такому очень важному, имеющему глобальное значение региону. Наверное, все-таки все беды отсюда, а не потому, что кто-то не любит Грузию.
Д.Оганесян. Не будучи особенно уверенным в интеллектуальных способностях армянского руководства, все-таки думаю, что Армения будет проводить проармянскую политику, что предполагает сохранение стратегического партнерства с Россией. Я практически согласен со всем, что было сказано Давидом Ревазовичем, кроме последнего. К сожалению, национализм, как он ни противен, так и неизбежен во всех наших странах. Все это происходит из-за тех условий, в которых мы оказались, из-за тех сложностей, в которых мы строим наши государства, наши общества, и из-за всех унаследованных и приобретенных качеств, которые обостряют межэтнические и межсоциальные отношения. К сожалению, и в Грузии сегодня есть национализм, и в Армении есть, и в других постсоветских странах. К сожалению, это неизбежно.
Р.Агаев. Когда мы говорим о конфликтах, независимо от того, происходит ли это на Балканах, на Северном, или же на Южном Кавказе, идет постоянная путаница двух подходов. Есть чисто правовой подход к рассмотрению причин конфликта и его урегулированию и подход политический. Если подходить ко всем этим явлениям с точки зрения права, а другого, собственно, не дано, тогда все становится ясно. Были договоры, были соглашения, были обстоятельства, которые продиктовали соответствующие национальные, региональные, государственные оформления. И вдруг договоры опровергаются. Но есть древний постулат, что договоры должны соблюдаться. Если договоры не соблюдаются, тогда все рушится. Вот в результате этого все и порушилось. Все остальное – это политика. Обстоятельства меняются, появляются новые обстоятельства, но эти обстоятельства создаются людьми или какими-то определенными силами. Это первое.
И второе. Создается попытка найти универсальный ключ для решения всех проблем. И при внешнем подходе, на первый взгляд, косовская проблема – один к одному карабахская проблема. И если найти решение косовской проблемы, возникает такое искушение применить это на Кавказе. Но это только на первый взгляд. Все эти проблемы – югоосетинские, северокавказские, косовские, балканские, карабахские и другие – имеют свою специфику, свои отличия. Мне кажется, что как бы ни было велико искушение найти один ключ ко всем этим проблемам, в каждом отдельном случае надо искать своеобразную модель решения. И путь к этому, как мне кажется, лежит в сфере экономического сотрудничества. Незадолго до сегодняшней конференции в Тбилиси проходила конференция представителей граждан народов Южного Кавказа. И там был выработан документ, выдержку из которого я хочу предложить вашему вниманию. Документ называется “Заявление группы граждан Азербайджана и Армении о ходе переговоров между правительствами двух стран с целью урегулирования нагорно-карабахского конфликта”. Вот что предлагают люди, которые считают себя патриотами своих стран: “Мы видим путь к процветанию наших стран и народов не в культивировании конфликтов, а в открытости границ, в интеграции всего региона. Вместо того чтобы делить территорию, отгораживаться друг от друга границами и минными полями, мы призываем снести все эти препятствия и сделать пространство Южного Кавказа землей совместного проживания всех людей, как об этом гласят конституции всех трех государств Южного Кавказа”. Я не склонен преувеличивать значение этого документа, но я думаю, что даже пять лет назад его создание было бы проблематично. Сейчас появились люди, которые не просто составляют эти документы-призывы, они достаточно активно действуют, во всяком случае я в Баку видел их, и мои коллеги в Баку говорят, что и в Армении есть, и в Карабахе.
И вот тут мне показалась очень симпатичной и мудрой модель, которую предложил выступавший до меня Павел Ефимович Кандель: в качестве ключа к урегулированию надо использовать время, надо дать ему поработать. И в Ереване, и в Баку, и в Тбилиси, и в Москве раздаются голоса, которые говорят, что время работает против нас. А другие говорят: нет, время работает на осознание бесперспективности того пути, на который мы встали, включившись в конфликты. Этих людей пока мало, это очень тонкий слой, но, как мне кажется, то, что они говорят, находит отзвук у достаточно широких интеллектуальных кругов. И это указывает на то, что в глубинных народных пластах, наверное, существует иной подход, иные настроения, чем, допустим, в элитарных.
В выступлениях азербайджанских руководителей недавно прозвучала мысль о том, что нам необходим мир на основе международного права. Все дело в том, что пока нет механизмов, которые бы приводили в действие международное право. К сожалению, они были порушены как раз теми, кто ищет способы урегулирования. Мне кажется, что “замороженное состояние” условно, ситуация размораживается снизу, постепенно, и надо подождать, когда стороны найдут способ сосуществования, и тогда они сами придут к новым политическим и территориальным решениям.
Вопрос. Есть ли реакция в прессе Баку и Еревана на совместное заявление народов Южного Кавказа и если есть, то какая?
Р.Агаев. Заявление было опубликовано, текст заявления роздан участникам конференции, и самое поразительное, что я не увидел никакого возмущения, которое обычно бывает. Сопредседатель Дартмундской конференции Сондерс предложил новые концепции урегулирования: армяне отходят с оккупированных территорий (кроме Карабаха), азербайджанцы откладывают обсуждение статуса Карабаха на неопределенно долгое время. Должен заметить, что эта идея при обсуждении в целом была встречена позитивно, хотя были высказаны сомнения, настороженность. Для меня это было важно как показатель того, что настроения в разных слоях общества меняются. Очень важно следить за настроениями людей и за настроениями элит, они очень подвижны. И в этом я вижу положительный фактор, который нельзя не учитывать.
Д.Оганесян. Международная кризисная группа разработала пакет предложений, о которых сказал коллега Агаев, и именно эти предложения легли в основу переговоров, которые проводились в течение последнего года. Я согласен с коллегой Агаевым, существует достаточно серьезная общественная поддержка идеи кооперации и сотрудничества, которая опирается на осознание культурной идентичности Южного Кавказа и векторной направленности на цивилизационное саморазвитие. Должен сказать, что из Азербайджана участвуют очень серьезные, очень уважаемые ученые, общественные деятели, из Грузии – также, и эта группа уже публиковала несколько своих заявлений и статей. Мне бы хотелось, воспользовавшись возможностью, высказать несколько, может быть, не очень между собой увязанных мыслей, которые, однако, представляются мне важными с точки зрения осознания современных тенденций в мировом культурном поле и в глобальной политике. Средиземноморье–Черноморье–Каспий. Три очень серьезных и всегда достаточно плодотворных и конфликтных региона. И тут идут два названия – Большая Европа и Большой Ближний Восток. По сути, это название двух брендов, или частей тех глобализационных проектов, которые сегодня реализуются в мировом политическом пространстве. Мне бы хотелось порассуждать об удачности и неудачности Организации Черноморского Экономического Сотрудничества и сравнении ОЧЭС с Евросоюзом. Все дело в том, что Евросоюз складывался на очень важной базовой ценности – выживании. После двух мировых войн великий человек Жан Монне выдвинул идею совместного владения ресурсами, на базе которых была возможна новая милитаризация.
Что же касается ОЧЭС, то он возник на совсем другой базовой ценности – конкурентности, и эта базовая ценность и сегодня разделяет расширенное Черное море на конкурирующие проекты.
Большая Европа и Большой Ближний Восток. Если мы мысленно попытаемся провести эти линии, то мы увидим, что они как раз здесь и перекрещиваются. Они перекрещиваются в Черном море, на Каспии и выше, к Центральной Азии. И это – два конкурирующих проекта, которые созданы для того, чтобы силы, которые вошли в конкуренцию, двигались к наиболее важным жизнеобеспечивающим ресурсам.
Я исхожу из утверждения Гоббса о том, что как только люди договорились о том, что они перестанут есть друг друга, они стали цивилизованными. То есть возникла некая первая заповедь, в христианстве – это “не убий”, в исламе это иначе сформулировано, в других конфессиях – тоже. Заповедей в истории человечества возникало множество, самая последняя – это заповедь, которую негласно приняли, а потом в виде документа оформили великие державы после Карибского кризиса: не применяй ядерного оружия. Одновременно с развалом системы, сформировавшейся во времена холодной войны, эта заповедь была поставлена под сомнение, поскольку очень актуальной стала возможность применения тактического ядерного оружия, в литературе оно называется “малым или локально действующим ядерным оружием”.
В итоге мир оказался на пороге окончательного вымирания войн по Клаузевицу. Вместо них мир захлестнут и уже захлестывают так называемые вялотекущие конфликты, и мне это определение нравится больше, чем “замороженные конфликты”, конфликты низкой интенсивности. В отличие от традиционных войн их субъектом будут не только и не столько государства – отчасти это является еще одним доказательством ослабления роли государства в постиндустриальную эпоху, – сколько разнообразные группы, объединенные по религиозному, этническому или некоему профессиональному признаку. Наличие вялотекущих конфликтов, попытка сориентироваться и определить свое место в поле напряженности возникла вследствие столкновения экспансионистских устремлений различных глобализационных проектов. На эти поиски значительное влияние оказывает отсутствие на постсоветском пространстве соответствующих цивилизационных структур и недостаток опыта их использования, который в странах с давними традициями государственности зачастую автоматически позволяет преодолевать возникающие внутренние конфликты и сравнительно безболезненно разрешать внешние проблемы.
Все это нередко приводит к принятию неадекватных решений и резким колебаниям курса внешней и внутренней политики. Серьезное воздействие на социально-политическую и экономическую ситуацию, а главное, на моральный климат в обществах оказывают глобальные инфраструктуры, проходящие по территории постсоветских стран или же соприкасающиеся с ней. Именно с этим связана реализация сценариев сотрудничества – речь идет о сценарии сотрудничества, когда какая-либо из стран, которые не относятся к числу союзов или великих держав, присоединяется к чужому глобализационному проекту, адаптируя свое самосознание и свои политические цели к этому проекту, – и использования. Поведение Соединенных Штатов в Афганистане – это, конечно, модель не сотрудничества, а использования.
Если рассматривать наличествующие и недавно получившие независимость государства, возникшие после распада Советского Союза, с точки зрения возможности выбора пути развития в русле одного из вышеперечисленных сценариев, то, по всей видимости, и сегодня, спустя 15 лет, вряд ли возможно прийти к однозначным выводам. Однако, анализируя ту ситуацию, в которой оказались постсоветские республики, с учетом имеющихся ресурсов и потенциальных возможностей, можно попытаться оценить степень реальности и предпочтительность того или иного варианта для каждой из этих стран. Есть и третий сценарий, мне кажется, его уместно назвать “отчуждение”, который приводит к изоляции или попытке изоляции от внешних воздействий с тем, чтобы сохранить существующую систему и структуры. Мне кажется, что в случае Белоруссии и, по всей видимости, Узбекистана именно это и происходит. Те же страны, для которых борьба за развитие по сценарию сотрудничества еще только разгорается, могут иметь реальные шансы на успех только в том случае, если осознанность целей будет сопровождаться планомерной и совершенно самостоятельной деятельностью по созданию структур государства, обслуживающих национальные интересы.
А.Дашдамиров. Господин Маркедонов выстроил определенную аргументацию по южнокавказским конфликтам, которую я бы оценил как носящую деструктивный характер. Во-первых, потому, что она ориентирована на, в лучшем случае, консервацию конфликтов, а не их преодоление. Создавая картинку “высоких стандартов демократии” в Карабахе, Абхазии, Южной Осетии, он даже не пытается проанализировать последствия этих конфликтов для Армении, Азербайджана и Грузии. Конфликт, который существует более десяти лет (а карабахский конфликт скоро отметит свое восемнадцатилетие), не может бесследно пройти для общественной, политической, социальной жизни конфликтующих сторон. Создана глубокая инфраструктура конфликтных действий, конфликтной “культуры”, поэтому мне очень приятно было услышать о позитивных признаках отрезвления, поисках выхода, проявленной воле к сотрудничеству. Это очень важно и ценно.
Но надо иметь в виду, что общественные настроения, о которых шла речь, имеют одну особенность. Они могут меняться и в ту, и в другую сторону и проявляться совершенно иначе в новых поколениях. Поэтому представляется важным проследить это на примере карабахского конфликта и потенциальных возможностей его урегулирования.
Прежде всего, об эволюции природы Карабахского конфликта. На первом этапе он начинался, как этноирредентистский конфликт, т.е. не просто как конфликт между Нагорным Карабахом и Баку, это конфликт между Арменией и Азербайджаном, при активной роли движения за выход из состава Азербайджана армянского населения Нагорного Карабаха. Со временем, особенно после распада СССР, этот конфликт приобретает новое качество. Это уже не просто ирредентисткий конфликт, это уже конфликт геополитический. Особенно явно его геополитический характер выявился в ходе оккупации территорий, находящихся за пределами Нагорного Карабаха. Достаточно сказать, что площадь территорий, которые располагаются между административными границами Нагорного Карабаха и границами между Арменией и Азербайджаном, значительно превосходит площадь всей территории Нагорного Карабаха. В результате Азербайджан превратился в государство с ущемленным, полуразрушенным территориальным суверенитетом. Естественно, что о какой-то трансформации, эволюции ситуации вокруг этого конфликта без преодоления этой ущербной ситуации просто невозможно говорить, какие бы настроения ни возникали или ни преобладали в азербайджанском обществе. То же самое можно сказать и об армянском обществе, где при наличии людей доброй воли, ориентированных на поиск форм мирного, дружелюбного существования и сотрудничества, тем не менее, преобладают достаточно решительные настроения отстоять завоеванное, сохраниться на утвержденных или захваченных рубежах. С этим не считаться нельзя.
Что подпитывает эти настроения? В Азербайджане, на мой взгляд, это очевидно – подпитывает эти настроения сама ущербная ситуация, с которой сложно примириться не только политическому классу, но и сообществу в целом. Что касается Армении, то здесь эту решительность подпитывают, мне кажется, не только внутренние ориентации и стратегия по карабахскому направлению, но и внешние, международные факторы. И это делает возможным то, что, хотя Армения и находится в блокаде со стороны Азербайджана при поддержке Турции, тем не менее, жизнь продолжается, и сквозь эту блокаду просачиваются все необходимые вещи для выживания населения Армении.
Что же из этого вытекает? По крайней мере, одна важная вещь: конфликт не может откладываться до бесконечности. Эти настроения все более вызревают и получают форму политических заявлений и требований как внутри азербайджанского общества, так и через выступления лидеров государств, официальных лиц. А если конфликт не может длиться до бесконечности, то какой же из этого выход? Призрак войны периодически возникает на линии перемирия, которая периодически нарушается. Проблема в том, что в обществах, как с армянской, так и с азербайджанской стороны, больше проявляется готовность силой отстаивать или восстанавливать справедливость, чем голоса о мире.
И здесь я хочу сказать об очень серьезной ответственности России за эту ситуацию. Дело не только в том, что Россия – самая крупная, великая держава и государство, которое ближе всех расположено к очагу конфликта. С другой стороны, корни Карабахского конфликта глубоко и тесно переплетены с кавказской политикой России на протяжении последних двух веков. Многие ситуации, с которыми сегодня сталкиваются народы региона, непосредственно связаны с результатами российской кавказской политики. Россия, как правопреемница СССР, может и должна сыграть свою конструктивную роль в честном и объективном решении карабахской проблемы, в том числе с учетом опыта международного и, кстати говоря, косовского. Косовская ситуация подсказывает возможность совмещения двух известных основополагающих принципов. А уж каким реальным политическим содержанием эти принципы в данном регионе будут наполняться – это дело мудрости, воли непосредственных участников переговорного процесса и тех, кто их координирует и работает в качестве посредников. К несчастью, одна из причин торможения карабахского урегулирования в том, что ни одна из сторон – я имею в виду состав Международной Минской группы – так и не внесла позитивного вклада.
Судя по всему, если бы Азербайджан и Армения остались лицом к лицу друг к другу, то они быстрее бы договорились исходя из существующих реальностей. Есть азербайджанское государство в таких-то пределах, есть армянское государство, а судьба Нагорного Карабаха – это судьба анклава, который традиционно существует в составе Азербайджана, но может и должен пользоваться всеми благами современной цивилизации и демократии. Но чем дальше конфликт будет воспроизводиться, теперь уже в настроениях, в умах, в позициях, тем больше на этот конфликтный клубок, помимо реальных сложностей, наворачиваются сложности внутриполитические как в Армении, так и в Азербайджане. Затягивается и узел интересов новых “игроков” в регионе. Одну стратегию в карабахском вопросе проводит Иран, другую – Россия, третью – Европейский союз. Через 15 лет после начала карабахского конфликта европейское сообщество вдруг открывает для себя, что Армения выступает в качестве стороны, оккупирующей территорию другого члена Организации Объединенных Наций. Хоть это и запоздалое признание, но, тем не менее, оно о чем-то сигнализирует. Это я говорю к тому, что время на что-то работает, но чтобы оно работало на примирение сторон, сами стороны должны делать шаги навстречу друг другу и самостоятельно находить какие-то решения.
Д.Оганесян. Будучи абсолютно согласен с целью, выраженной уважаемым коллегой, я также абсолютно не согласен с теми оценками и утверждениями, которые он себе позволил. Обоснование моего несогласия заняло бы столько времени, сколько заняло обоснование этих утверждений. Поэтому я, ограничивая себя во времени, благодарю его за очень интересную постановку вопроса.
А.Язькова. Чрезвычайно сложно подводить итоги по такому широкому кругу вопросов, которые мы рассмотрели на нашем “круглом столе”. Поэтому в заключение мне хотелось бы высказать ряд более общих соображений по поводу современной политики России. Оценивая характер российской политики в Кавказском регионе, на Балканах и в Причерноморье, нельзя не согласиться с тем, что, к сожалению, она далеко не всегда конструктивна. Кое-кто из выступавших утверждал, что в начале 1990-х годов политика России была в этих регионах деструктивной, но сейчас она приобрела более устойчивый характер. Но дело в том, что во внешний мир не может быть спроецировано то, что не смогло сорганизоваться изнутри. После распада СССР в российской внешней политике обозначилась проблема поиска собственной, российской идентичности, непосредственно связанная с необходимостью отказа от неизжитого имперского синдрома. К сожалению, этот синдром, или комплекс, продолжает оставаться в умах достаточно широких слоев российского общества, и это налагает негативный отпечаток на отношения с целым рядом новых независимых государств посткоммунистического мира. Да и можно ли было, после многих лет тоталитаризма и авторитаризма, одним шагом перешагнуть в эпоху развитой демократии? Практически это невозможно, тем более что, декларативно отвергнув после октябрьского переворота 1917 года наследие Российской империи, Советский Союз на последующих этапах благополучно реализовывал свой имперский комплекс под лозунгами, которые для многих были привлекательными.
Но какой флаг мы могли бы поднять сегодня? На этот счет существуют весьма противоречивые мнения.
С потерей былых позиций в современной России далеко не все согласны, многим, в том числе и политикам, тяжело признать реальное противоречие между желанием и возможностями сохранить свои позиции в современном мире. Поэтому и самой России очень трудно испытывать на себе всю эту противоречивость, зачастую нелегкую борьбу этих разноплановых тенденций.
Один из наших последних постулатов – в России должна утвердиться управляемая демократия. Но эти два слова неизбежно ведут Россию в разных направлениях: одно дело – “управляемая” и совсем другое – “демократия”. Когда же это постулат проецируется на внешний мир, в частности на постсоветское пространство и, еще более конкретно, на все те конфликты, о которых мы так много и подробно говорили, возникает ситуация, при которой конфликтующие стороны апеллируют к России, одна их часть – к “управляемой”, другая – к “демократии”. И в самой России в отношении существующих вблизи ее границ конфликтов также имеют место диаметрально противоположные позиции, напрямую связанные с политическими пристрастиями. И несмотря на все попытки “наведения порядка”, Россия остается многоликой, она говорит разными голосами и мыслит различными мыслями. Но это, впрочем, характерно и для других стран посткоммунистического региона, думается, что именно поэтому мы, в конце концов, сможем понять друг друга.
Наш “круглый стол” был посвящен рассмотрению целого комплекса сложных проблем региона “Средиземноморье–Черноморье–Каспий”. Сегодня для России очень важно осознать свои объективные национальные интересы применительно к этому региону. Если их сформулировать совсем коротко – это сохранение стабильности и установление с государствами региона отношений прочного партнерства, основанного на уважении их политического выбора. Не менее важным представляется поддержание “баланса интересов” на этом пространстве в отношениях с другими крупными акторами современного мира. А это неизбежно выводит на решение проблем геополитики и геоэкономики. И в этом плане Средиземноморско-Каспийский регион может, в зависимости от позиций стран евроатлантического мира и России, стать либо “мостом”, либо “барьером” между ними.
* Подготовлено специально для “Вестника Европы” по материалам международной конференции “Средиземноморье – Черноморье –
Каспий: между большой Европой и большим Ближним Востоком” (31 марта – 1 апреля 2006 г.)