Строки из блокнота
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 17, 2006
“коллективная память”*
Овальный зал Всероссийской Государственной
библиотеки имени М.И.Рудомино
11–12 ноября 2005 г.
Темы обсуждения:
∙ Новый взгляд на историю и национальная
самобытность;
∙ Литература и искусство как инструменты
характеристики прошлого;
∙ Новости СМИ как первый набросок истории;
∙ Церковь и ее роль в формировании самобытности;
∙ Политическое самосознание и коллективная память;
∙ Два взгляда на Европу: из Росиии и из Ирландии.
В конференциии участвовали: профессор Дермот КЬЁ (университетский колледж в Корке) с докладом “Церковь и Общество в современной Ирландии”; профессор Винсент КОМЕРФОРД (национальный университет Ирландии, Мэйнут) с
докладом “Национальное самосознание и преподавание истории в Ирландии”); профессор Игорь Григорьевич ЯКОВЕНКО (главный научный сотрудник Института социологии РАН) с докладом “Кризис индентичности и проблема национальной самобытности в России”; профессор Сергей Владимирович МИРОНЕНКО (директор Государственного архива РФ); Ольга Валентиновна СИНИЦИНА (заместитель директора ВГБИЛ); профессор Эйбиар УОЛШ (университетский колледж в Корке) с докладом “История и память в современной ирландской литературе”; Наталия Борисовна ИВАНОВА (литературный критик, журнал “Знамя”) с докладом “Литература вместо истории – русская специфика”; священник Георгий Петрович ЧИСТЯКОВ; Анатолий Андреевич КРАСИКОВ (главный научный сотрудник Института Европы РАН); профессор Мервин О’ДРИСКОЛЛ (университетский колледж в Корке); Андрей Константинович СОРОКИН (генеральный директор издательства “РОССПЭН”); профессор А.АХИЕЗЕР; профессор Михаил Шелохаев; профессор Владимир Карлович КАНТОР; Эндрю О’МАХОНИ (радиоведущий, RTE (Ирландия)); Виктор Афанасьевич ЯРОШЕНКО (главный редактор журнала “Вестник Европы”) и другие.
Открытие и закрытие конференции – Джастин ХАРМАН, Чрезвычайный и Полномочный посол Ирландии в РФ, и Екатерина Юрьевна ГЕНИЕВА, генеральный директор ВГБИЛ им.М.И.Рудомино.
СТРОКИ ИЗ БЛОКНОТА
И.Г.ЯКОВЕНКО
Что такое Россия? Как она самоидентифицируется? Идет апелляция к идентичности религиозной, к корням, крови…
Какая идентичность укоренится? Необходим акцент на формирование гражданского общества, гражданской позиции.
А.АХИЕЗЕР
Чувствуете ли вы весь драматизм русского поиска идентичности? За все время Россия не решила задачу создания единой культуры… Что такое целостная российская культура?
Общество всегда ненавидело власть, всегда дистанцировалось от нее. А власть всегда боялась общества и дистанцировалась от него.
Всегда был раскол. Зазор не уменьшается.
Московское государство было отсталой структурой, доосевой культурой, архаичнее Киевской Руси.
Осевое время, осевая культура – это центральное понятие мировой культурологии. Мы все время соскальзывали с этой оси.
Доосевая культура не владеет абстракцией.
А государство – это абстракция. И Бог – это высокая, высшая абстракция, и троица. Эта культура не дает прорваться к общим ценностям.
Просвещение, свет которого проникал вниз, воспринималось крайне поверхностно и в извращенном виде. Это крайне опасно и мучительно. И опасно не только для нас.
Эйбиар УОЛШ, профессор университетского колледжа в Корке
Может ли литература быть средством изучения будущего? Я преподаю ирландскую литературу и часто думаю об этом…
Самые страшные периоды ирландской истории были табуированы, о них не принято было говорить, тем более – писать. Например, о страшном Голоде 1883 года.
Недавно группа молодых людей поставила спектакль “Я голоден” о Великом голоде… Это череда придуманных событий, осада морковной фермы, но это – о голоде, оставшемся в памяти нации.
Комическое воспроизведение Великого голода было воспринято как святотатство.
В 1997 году поэт Поль Доркен написал поэму “Что мы носили во время Великого голода”.
Гражданская война. Голод, массовая эмиграция за океан – трагические страницы нашей истории – долго были табуированы для наших писателей.
Самое катастрофическое событие – Великий голод 80-х годов, унесший жизни миллиона ирландев…
Но где этот голод в литературе, как он описан, прочувствован, выражен? В конце ХIХ века, когда Ирландия ждала Гомруль, на повестке было кельтское возрождение, борьба за независимость, подъем национального духа – легенды седой старины… На западе Ирландии больше всего сохранилось древнее гэльское наследие…
Поэты, драматурги и мечтатели задавали тон…
Те, кто жил после голода, даже представить себе не могли, чтобы об этом ПИСАТЬ.
Только на расстоянии времени писатели смогли вернуться к этой страшной теме…
Худший час худшего года… Они были больны от голода и лихорадки. Страшная зима 1883 года – как описать это?
Почему об этом мало писали? Почему не хотели говорить о прошлом?
Были комиссии по истории и фольклору, они интервьюировали выживших. Но не тех, кто умирал от голода.
В памяти поколений стало постыдным говорить, что кто-то в их семье умер от голода.
Люди не хотели вспоминать об этом. Страна не хотела об этом знать. Ирландские писатели хранили молчание.
Недавно в Ирландии был осуществлен большой проект (завершился в 2004 году), в рамках которого вместе работали историки, архивисты и писатели, они имели дело с первичными документами, отчетами, статистикой, частными письмами…
Ирландские историки предпочитают описывать, а не обвинять…
Может ли литература быть посредником между обществом и историей?
Пьеса “Город без смеха” Тома Мерфи (род. в 1935 г.). Там не упоминается голод. Безжалостный отчет о деморализованном регионе…
В ландшафте современного ирландского театра тема голода стала мрачным пиком, который никогда не был покорен… Но там мы встречаемся лицом к лицу с прошлым. В пьесе “Город без смеха” действующие лица: бабушка и две девочки. Семья без мужчин. Конец истории – это освобождение от заклятия и проклятия, от табу молчания, от забвения мертвых.
Наталия ИВАНОВА, литературный критик
У нас наоборот. “Литература вместо истории” – как русская специфика.
Особенности нашей истории – она абсолютно непредсказуема. Нет единых координат. Мы диаметрально ее интерпретируем и воспринимаем. Что для одних триумф, для других постыдная мясорубка и т.д.
Историческая наука практически не существовала подпольно, как существовала литература.
Литература спасла наше знание об истории. Литература вела борьбу за правдивую историю, уничтожала мифы…
…(одни и создавала другие, заметил кто-то).
Русские писатели стали летописцами в условиях государственного монополизма на историю. Литература работала вместо исторической науки.
Первый этап был просветительский. Документы и архивы пришли потом (правда, теперь интерес к ним резко снизился).
Задержанная литература от 20-х до 90-х годов была опубликована за пять лет. Золотой запас века был выброшен на рынок за пять лет… Была и другая, современная, которая была метафорической. И Юрий Трифонов, и Юрий Давыдов писали книги как гражданственные метафоры… Метафорические писатели пишут и теперь – Кураев, Пьецух, Маканин, Петрушевская, Чухонцев… Появилась литература исторического абсурда… как метафора интеллигенского отчаяния.
Пол ГИЛЛЕСПИ, обозреватель “Айриш таймс”
говорил о политической самобытности в Европе, о множестве политических идентичностей в контексте европейской интеграции.
Гиллеспи назвал газетные новости “первым наброском истории”. “Журналист дает набросок истории современного мира, котрый он не понимает”, – сказал бывший редактор “Вашингтон пост”, покончивший с собой.
История – это не само прошлое, но нечто о прошлом. Журналистика занимается переводом (или перевозом) настоящего в прошлое.
Никто не знает, как прошлое будет восприниматься в будущем и как возвращаться в нем.
Для нас важны и события 1916 года, и как Ирландия стала Европой, как вошла в ЕС, как укоренялась там, как менялись вековые отношения с Великобританией.
Остались в прошлом чрезмерная зависимость от Великобритании, что послужило улучшению отношений.
Теперь и Европа переосмысляет историческое значение Ирландии, ее заслуги, скажем, в христианизации Европы, в опыте первых ирландских миссионеров. Как быть ирландцем и при этом европейцем – актуальная проблема для нас сегодня.
Теперь предстоит осмыслить дифференциацию внутри европейского ядра и периферийной его части, осмыслить механизмы и связи между ними…
Американский “журнализм” очень некритичный и “патриотичный”, европейский другой – он аналитический и скептический.
Католическая церковь в кризисе. Как нам сохранить автономию и скептицизм? Сохранить автономию частной жизни и защитить институты демократии в эпоху манипулирования масс-медиа. История в журналистской интерпретации – это то, что завтра можно забыть и выбросить. Современные СМИ отражают сложившуюся систему власти.
Анатолий КРАСИКОВ
Церковь и формирование национальной идентичности.
Христианство охватило Европу, ислам – Средиземноморье. Их многовековое противостояние продолжается.
Западное христианство и восточное проделали путь в прямо противоположных направлениях…
Дермот КЬЁ
говорил об истории католической церкви и об ирландском обществе.
“Католичность” государства прокламировалась в конституции молодого государства, провозглашенного в 1920 году.
В последние годы из конституции 97-го года (с 44-го года) удалены статьи о роли католической церкви (по результатм референдума 1972 года).
Общество на собственном опыте пришло к выводу, что союз церкви и государства вредит и той, и другому.
На протяжении истории в Ирландии была слишком высокая степень близости церкви и государства.
Премьер Ирландии как-то сказал в Риме о громадном вкладе ирландских священников в католизацию всей Европы – и это правда. Неоспорима их роль в Средние века в деле образования, медицины, заботы о неимущих и престарелых. Ирландская церковь все больше и больше отстранялась от британского правления. Люди мирской власти в Ирландии получали хорошее католическое образование. Лидеры Шин Фейн были близки к католической церкви. Больше того, католическая (ирландская) диаспора в США десятилетиями помогала братьям в Ирландии – помогала по-разному. В том числе и подпольному ирландскому правительству и вооруженному сопротивлению. СССР тоже помогал Ирландии – против Англии.
Но за последние десятилетия Ирландия прошла огромный путь от задавленной традициями и священниками теократической страны к современному светскому демократическому европейскому государству.
6 декабря 1921 года был подписан договор о праздновании Рождества и неприменении насилия в праздничные дни.
Наше государство рождалось в кровавой гражданской войне. Церковь помогала новому государству, церковь была на стороне борцов за независимость. И церковь хотела, чтобы ей воздали по заслугам…
Новое государство продолжало традицию религиозного образования. Была государственная цензура (с 1929 года), точнее, мы должны говорить о государственно-церковной цензуре.
Но будет ошибкой считать Ирландию религиозным государством. Жизнь развивалась, общество становилось все свободнее. Церковь вступала с жизнью в конфликт. Церковь запрещала повторные браки, их становилось все больше, наконец, государство признало их.
В 90-х годах – кризис церкви и католицизма в Ирландии. Я утверждаю, что государство дало церкви слишом много прав и самостоятельности.
До 70-х годов все преступления, которые творились под покровом церкви, не раскрывались.
Но в 70-е годы начался широкий доступ населения к телевидению, отток населения в города. Традиционной культуре пришлось потесниться. Ирландия стала более секуляризованной.
С 1992 года сформировались новые отношения церкви и государства.
Была кампания за введение статей, защищающих влияние церкви, в Конституцию, она провалилась. Современная церковь в кризисе. Не хватает священников; с другой стороны – все меньше прихожан. Жизнь сама создает новые отношения общества, государства и церкви. Но очевидно, что мы никогда не вернемся назад, к дням всевластной церкви, решавшей все вопросы ирландской жизни.
Священник Георгий ЧИСТЯКОВ
Православие появилось здесь гораздо раньше, чем возникла собственно РОССИЯ. Россия была крещена, но не просвещена и не евангелизирована.
Народное православие – совсем иная стихия, чем та, которую представляет себе образованный человек. До сих пор оно – это пласт средневековой культуры с ее обычаями, традициями, суевериями и фобиями.
Это наследие, которое формировало всю русскую историю и культуру.
Огромная стихия народного православия (святая вода, чудотворные иконы, Крестные ходы, сказания о чудесах и исцелениях) – это очень похоже на описанную Ле Гоффом стихию народного католицизма в Средние века.
Еще 15 лет назад Россия была страной агрессивного, мессианского и обязательного атеизма. Атеизм запрятался. За эти годы восстановлены тысячи храмов, сотни монастырей. Люди называют себя православными, но о сути своей веры знают очень мало.
Люди говорят: я православный, но атеист (Лукашенко); я верю не в Бога, а в церковь (Лужков).
Конечно, в России сотни тысяч глубоко верующих людей… Но сегодня православие и церковь снова становятся символами государства. Это использование православия в политических целях отпугивает интеллигенцию, которая шла в церковь в годы гонений. Религия, церковь и Бог слишком приблизились к власти.
Нельзя сказать, что духовенство относится к этому однозначно. Есть епископы очень страдающие, видящие в этом большую угрозу.
Церковь у нас используется как орудие для продвижения некоей национальной идеи. И праздник 4 ноября – опасный праздник, не углубляющий общественное единение, а ведь церковь его инициировала.
Церковь становится орудием в руках политиков, а церковный человек не всегда этому противостоит…
Националисты подчеркивают, что они – православные. Уже поэтому либералы дистанцируются от православия.
Православная вера отрицает земную власть Христа. Но она становится орудием в руках политтехнологов, что наносит ей огромный исторический вред…
Мервин О’ДРИСКОЛ
сделал сообщение о нейтралитете Ирландии в годы Второй мировой войны.
В 1922–1923 годах в Ирландии бушевала гражданская война. Потом была провозглашена независимость (в 37-м (?)).
А скоро началась война. В годы Второй мировой войны Ирландия провозгласила нейтралитет.
Этот нейтралитет имел неоднозначные результаты в будущем…
Ирландия в собственных глазах оставалась храброй и незапятнанной на фоне своекорыстных США и Великобритании (а СССР и вовсе рассматривался как тоталитарный монстр).
Ирландцы не запятнали себя присоединением к победителям; они не делили с ними добычу, не пировали на крови…
Нейтралитет выступал как национальный символ, как некая моральная выстраданная ценность.
Но в последние годы наступает переоценка этих представлений…
Новые государства очень неохотно поступаются хотя бы частью суверенитета, слишком дорого за него заплачено.
И вот началась новая Большая война. И снова идти в бой вместе с британцами, от которых едва избавились?
Вековые антипатия и подозрения к Великобритании – и вот снова воевать вместе с ней?!
Историки теперь полагают, что позиция Ирландии никак не была стратегически выверенной. Сначала решение о нейтралитете было средством самосохранения, а в конце концов стало самоцелью и самолюбованием.
Нейтралитет, восстание и воссоединение страны – вот какой был лозунг.
Но восторг перед нейтралитетом как безупречной позицией (“чума на оба ваши дома!”) подрывает сомнение в беспристрастности ирландского нейтралитета во время войны… Нейтралитет был на деле двусмысленным, с явным креном в сторону союзников. Но – неофициально.
Было проблемой – как объяснить народу, что свобода страны зависит от тайных договоров с вечным врагом – Англией. И после войны все правительства поддерживали иллюзию о достойном нейтралитете.
Между тем, с 1938 года велось тесное сотрудничество разведок; деятельность ИРА была запрещена.
Информация, разведка и контрразведка (допросы немецких агентов), воздушное пространство и морское – все было открыто для англичан.
Немцы тоже интересовались нейтральной и антибритански настроенной Ирландией.
Но Ирландия отказалась от помощи Германии, принимая ее от Великобритании.
Имелся молчаливый договор, что, если Германия вторгнется в Ирландию, Ирландия окажет хотя бы символическое сопротивление, а затем призовет на помощь Соединенное королевство.
До 150 000 ирландцев ушли добровольцами в британскую армию; столько же – работали на военных заводах. При населении 3 миллиона человек это был крупный вклад. Притом что существовал закон, запрещающий гражданам Ирландии вступать в иностранные армии. Сведения о ранении и смерти нужно было посылать в 165 000 ирландских адресов. По оценке британской разведки, Ирландия, которая была выведена из войны, была более выгодна: не нужно было отвлекать силы, чтобы ее защищать с моря и воздуха. В противном случае союзники должны были бы поставить массу вооружений и войск, чтобы обеспечить защиту Ирландии.
Нейтральные страны не должны разрешать военному персоналу ни одной из сторон использовать их территорию. Британские летчики, совершавшие вынужденные посадки в Ирландии, жили в условиях несравнимых с задержанными летчиками люфтваффе. Аэропорт Фейн стал самым бойким местом приземления летающих лодок. Он принял больше 1400 самолетов, 15 000 человек.
Через Ирландию в гражданской одежде (не всегда) перебрасывали английские и американские войска в Лиссабон и дальше – в Африку, Италию.
Геополитические реальности не позволяли игнорировать старых врагов. Черчилль, однако, считал ирландский нейтралитет фарисейским предательством.
Общий вывод сегодня напрашивается такой: это была сложная система обмана, основанная на двойной морали: де-юре – военный нейтралитет; де-факто – сотрудничество с союзниками.
Правительство убеждало всех в своем нейтралитете. Но это был обман: нейтралитет был в интересах Великобритании и США.
Как показывают документы, немцы, хотя и знали, что Ирландия сочувствует Англии, не знали уровня этого сочувствия. Впрочем, как показывают немецкие документы, Германия всерьез не считала Ирландию нейтральной.
Эндрю О’МАХОНИ
Культурное влияние и Европа…
ЕС не вызвал волну интереса к изучению европейских языков. Знающие английский убеждены, что он и есть универсальный, мировой.
В Ирландии огромное значение имело присоединение к ЕС, чего не скажешь о Британии. Почему мы так легко отказались от независимости? Ведь, вступая в ЕС, страна теряет часть суверенитета.
Ирландия – маленькая страна. Потеряв часть суверенитета, мы приобрели несравненно большее влияние в Европе и в мире. Никогда Ирландия так бурно не развивалась (причем мы выходим в лидеры в самых новейших высокотехнологичных областях), никогда не имела таких влиятельных позиций. Мы все больше отождествляем себя с ЕС; у нас совсем иная атмосфера, чем в Великобритании, где евроскептиков больше, чем еврооптимистов.
Подготовлено редакцией
на основании собственной информации