(из итальянской записной книжки).
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 17, 2006
Предлагаемые читателю записи сделаны А.Т.Твардовским в марте 1962 года в Италии – уезжая из дома, он обычно продолжал вести дневник.
Эта его поездка в Италию была не первой – он уже побывал здесь в октябре 1957 года в составе делегации советских поэтов как участник конференции “Поэзия нашего времени”. Инициатором приглашения тогда выступило Итальянское общество дружбы с СССР.
В 1958 году по инициативе итальянских писателей было основано Европейское сообщество писателей. Целью организации было преодоление разобщенности писателей разных политических позиций и верований, представителей разных культур Запада и Востока. Сближение предполагалось достигнуть на основе гуманистических и антифашистских идей. В советской печати новое сообщество не пропагандировалось. “Новый мир”, редактором которого в том же 1958 году снова стал А.Т., оказался едва ли не единственным изданием, освещавшим его цели и деятельность.
Немало сделал журнал А.Т. и для сближения советской культуры с культурой Европы и Америки: редкий номер “Нового мира” выходил без публикации произведений современной мировой литературы. Только в том же 1962 году А.Т. напечатал в своем журнале произведения Анны Зегерс, Хуана Гойтисоло, Эрнста Хемингуэя, Антуана де Сент-Экзюпери, Роберта Фроста. В 60-е годы читатели “Нового мира” познакомились с произведениями Генриха Белля, Жана Поля Сартра, Джона Сэлинджера, Ирвина Шоу, Джона Чивера, Робена Пена Уоррена, Трумена Капоте, Натали Саррот и других западных авторов. С 1960 года А.Т. безуспешно бился за публикацию романа А.Камю “Чума”.
Еще в 1950-е годы, А.Т. печатал в “Новом мире” подборки рассказов современных итальянских писателей, в 1960-е годы его журнал представил читателям ряд современных итальянских поэтов (в переводах Евг.Солоновича), а также новые переводы из Данте.
Публикуемые страницы дневника А.Т. относятся к его пребыванию на конгрессе Европейского сообщества писателей, проходившем в марте 1962 года во Флоренции и посвященном взаимодействию мировой литературы и средств информации: кино, радио, телевидения. В состав советской делегации входили, кроме А.Т., А.А.Сурков, ее возглавлявший, М.Бажан, В.Ф.Панова, Назым Хикмет, Г.П.Чухрай, Г.С.Брейтбурд (секретарь-переводчик).
В этот приезд состоялось более глубокое и серьезное знакомство А.Т. с Италией – ее природой, архитектурой, искусством, ее интеллигенцией и политиками. Избранный в 1963 году Европейским сообществом писателей его вице-президентом, А.Т. будет неоднократно бывать в Италии, но записи 1962 года, пожалуй, наиболее отчетливо зафиксировали его впечатления об этой стране.
В дальнейших поездках в Италию его слишком занимали дела “Нового мира”, находившегося под обстрелом критики и давлением цензуры. Это не давало столь же глубоко и увлеченно погрузиться в искусство и историю этой страны, которую он уже полюбил.
Спутник А.Т. в поездке по Италии 1962 года Виктор Платонович Некрасов вспоминает о нем: “Любя, и не стесняясь этого, все русское, он любил и понимал все нерусское. Мне нравилось, как он ходил по картинным галереям Италии. Не торопясь и не пытаясь охватить все, он медленно ходил по залам, задерживаясь у той или иной картины, внимательно разглядывая ее и не боясь задать вопрос, обнаруживающий его некомпетентность. Твардовский никогда не писал об искусстве, считая себя, очевидно, недостаточно сведущим. Но если бы писал, то, не сомневаюсь, лишен был бы тех положенных шор приличия и условности, которые заставляют человека восторгаться тем, чем положено, и осуждать осужденное”. (Некрасов В.П. Твардовский. В кн.: О Викторе Некрасове. Киев, 1992. С. 290.)
Представленные дневниковые записи по-своему подтверждают наблюдения Некрасова. В свое время, публикуя Рабочие тетради 1962 года в журнале “Знамя”, мы отложили итальянскую записную книжку, чтобы не отвлекать внимание читателя от событий в жизни А.Т., которые пришлись на этот год. Переживая повседневные трудности “журнального пути”: А.Т. в ту пору продуманно и тщательно готовил публикацию повести А.И.Солженицына “Один день Ивана Денисовича”, появившуюся в № 11 “Нового мира” за 1962 год.
Итальянские записи 1962 года печатаются впервые.
Публикатор и автор примечаний
Валентина Александровна ТВАРДОВСКАЯ
10.III.62.
Firenze, hotel “Minerva”
Прошло едва ли двое суток с того часа, когда эта огромная, громоздкая и вместе такая хрупкая с виду машина, похожая на некую рыбо-птицу, выхватила нас из густой мартовской вьюги Подмосковья, подняла в мутное серое небо, и земля с ее снегами и поземками, рощицами, крышами деревушек надолго скрылась из глаз. И вот я уже миновал наши Прибалты, опустился в Амстердаме, где уже не было ни горстки снега и по аэродромному полю бегали два зайца или кролика, а над полем вертелись чайки; миновал Брюссель, где ничего не запомнил, и к вечеру очутился в Париже1, где под дождем шлепал по Елисейским Полям мимо стеклянных будок-аквариумов с парочками, компаниями и одиночками за тонконогими столиками мимо де-голлевского дворца с поднятым в ночное мокрое небо флагом и автоматчиками по углам, нишам и уступам, переспал в номере со старинными шкафами и утлыми двумя кроватками; долетел на “Каравелле” до Рима; доехал поездом до Флоренции, переночевал, сижу у поднятого окна, за которым в глухом, как сундук, дворике пощелкивает вода из труб или с крыши.
Сижу в ожидании, когда мне постучит М.Бажан, чтобы идти вместе на всякие осмотры. – Только что был Витторио Страда2, затем зашла и его жена – нижнеамурская полутатарочка (по матери) Клара Алексеевна. У них уже дитё – год и три месяца. Татарочка как-то ёжилась, смотрела в сторону, смущенная, взволнованная и точно виноватая, как я ни старался обшутить ее положение, – видимо очень-очень тоскует по родине, любовь к которой, как мне кажется, часто бывает сильнее любви (на каком-то этапе).
Предстоящий конгресс, вчерашняя беседа после ужина с Вигорелли3 (ген[еральный] сек[ретарь]) <Европейского cообщества> беспокойства и страсти мне недоступные. Может быть, за “круглым столом” в Риме я еще буду для чего-то нужен, а тут мне только придется пережить дни заседаний, обедов, приемов – всего, что я так люблю и у себя на родине.
Утром уже стало точно известно, что “сопроводительная” туристская группа не приедет (Некрасов и др.). Когда кончится это глупство – бог весть. Некрасов – гораздо более видный товар на вывоз в Италию, <чем> например, я, хотя на родине я и Некрасов – величины разные по-другому3.
Чухрай – умница4, талантлив, цитирует меня куда более свободно, чем это я мог бы сам, понимающий с полуслова все – от святого искусства до проблем “мяса, молока, яиц”. – Его рассказ о намерении поставить фильм о Христе.
М[ожет] б[ыть], тут уже немного и от лукавого, но молодец, – думает, ищет, хочет.
11.III.
К вечеру опять новость: приезжают все десять, <в> т[ом] ч[исле], наверно, и Некрасов.
Рассказывают, что некий переводчик предложил Фортинелли (издателю “Живаго”) “Кому на Руси жить хорошо”1. И тот будто бы возгорелся: “Кому на Руси жить хорошо” – значит, критика советского строя. А имя Некрасов – уже достаточно известно в Италии, известно и то, что на родине его не жалуют2. Т[аким] обр[азом] нынешний Некрасов, Витька Некрасов, которому я еще на первых порах его вступления в лит[ерату]ру советовал избрать псевдоним, чтобы не пользоваться отсветом имени его великого однофамильца, чуть было не вывел в люди неизвестного здесь Николая Алексеевича.
Вчера после обеда и кое-какого отдыха (от обеда и предшествующей ему поллитровки, выпитой со Страдами) пошли в церковь Санта-Мария, рядом с гостиницей. Как это часто бывает в храмовой архитектуре (например, Вас[илий] Блаженный) с виду церковушка – внутри огромный объем, высота, люди становятся маленькими-маленькими3. Автомат: опустить монету во сколько-то лир, снять трубку – прослушай историю храма.
Потом зашли в Кафедральный собор (чьего он имени?) – там пространства втрое, расположенного крестом – налево и направо от алтаря еще по целой церкви. В левом приделе – Микеланджело “Снятие со креста”. Мрамор, отливающий слабой желтизной слоновой кости. Тело Христа: оно истекло кровью, как бы постарело, ребра, складки живота, особенно тощие подгибающиеся ноги (голени и бедра) совсем старческие, а не как у 33-летнего мужчины4.
Вечером собрались посмотреть антисоветский фильм “Une, due, tre…”. Смотреть стали с середины, войдя во время сеанса. Мурецкий фильмишко, который, действительно, как отметила В.Панова5, напомнил чем-то фильм раннего кино – суетой движений, примитивьем юмора (штаны и т.п., автомобильные перегонки). Но мне он еще напомнил и кое-что из нашего современного кино подобного “памфлетного” жанра. И было странно и неприятно слышать порой смех в зале, когда, на-пр[имер], портрет Хрущева в помещении советской администрации в Берлине соскальзывает со стены, а под ним портрет черного, звероподобного Сталина. В углу – нижнем – портрета Хрущева – хрюшка. Глупо, пошло, хотя вроде и американцы высмеиваются. Смотреть такую дрянь, приехав в один из древних и славных городов Италии, после Понто Веккиа (ст[арый] мост), в соседстве с Уффици6 и др.
12.III.62.
Вчера – открытие “генеральной ассамблеи” в палаццо Веккиа1. Холодные, от веков нетопленные (отопление нельзя – фрески) помещения, стража в снаряжении не менее чем 15-го века (полосатые штаны – красное с белым, алебарды, огромные кинжалы у пояса), трубачи за спиной президиума, речи (открыл мэр Флоренции Лапиро – о нем рассказывают много любопытного – веселый, небольшонький ростом, но весь какой-то сверкающий – говорун!) с переводом из будки.
Нам переводила известная здесь герцогиня Боргезе, быв[шая] графиня Олсуфьева Дарья Васильевна – имение Ершово под Звенигором, дом старого ЦДЛ2.
Потом она сидела со мной рядом в автобусе по дороге на виллу “La Petraia” на окраине, переданную мэрией Содружеству писателей. Гигантский парк, в узкие ворота которого с трудом пролезли автобусы. Мы шли от ворот пешком. Сизые сады олив по склонам, мокрая галька на дорожках. Вилла высоко над городом. Дворец – окно 1-го и 2-го этажа с решетками (вилла Медичей), вход сразу в огромный холл, бывший двор, покрытый стеклянным верхом на железной обрешетке (вроде мостовой формы или опор для линии высоков[ольтной] передачи.
Сестра Д[арьи] В[асильевны] оказалась моей переводчицей (“Печники”), и Д.В. рассыпала мне неумеренные комплименты. Баба несомненно когда-то красивая, но резкая, жёсткая до вульгарности. Должно быть, за 60, но крашеная, бодрящаяся. О ней говорят всякое вплоть до какой-то связи со Скорцени3. Переводит плохо.
Отправились на концерт Гиндемита. В первом отделении он демонстрировал свои вещи – я был в числе сбежавших. Потом, говорят, была и хорошая музыка. А то, что мы слышали, было похоже на дождь, который никак не может разойтись – кок-кок, тиль-тиль, пшик-пшик. Чухрай говорит, что такая музыка бывает, если запись на магнитофоне пускать наоборот – с конца.
Прием в префектуре, толпеж, очередь за бутербродами и прочим. Оттуда ушли с поляками (Ивашкевич, Путрамент4 и др.) в тратторию, где пили (не очень) кьянти и ели “флорентийские” отбивные – огромные с виду, но на поверку с большой сырой костью внутри.
Смотрели “Рабов” Микеланджело в “Akademia”5 <……………>. Действительно ни с чем не сравнимое впечатление от этой незаконченности, от “вылезания” фигур из камня. Но боязно повторить те слова, которые говорятся при осмотре этих гениальных фрагментов: “освобождение из камня” и т.п.
Хикмет со слов итальянцев говорит, что у них где-то напечатан анекдот, слышанный мною неоднократно в Москве, о том, что будто бы я в беседе с Никитой Сергеевичем <Хрущевым> на его вопрос – что за поэт Пастернак, ответил, что вот, мол, как вы меня считаете, и, услышав от него, что он считает меня великим поэтом, я будто бы сказал, что, мол, Пастернак еще больше6.
Напряженное, изнурительное безделье этих дней, групповое хождение и т.п. Всего и делов, что сказал вчера три фразы в микрофон для… швейцарского радио да ответил на несколько вопросов репортера бурж[уазной] газеты (…)* о Тендрякове, Казакове, о “Н[овом] М[ире]”7.
Глупо и унизительно: один задрипанный репортеришко усаживает перед собой троих советских “классиков” (Сурков, я, Панова) и опрашивает их быстренько, не дожидаясь конца ответа и перехода от одного к другому. – Все от нашей безъязыкости и прочего.
Всю ночь дождь в моем дворике, и сейчас он лопочет там по плиткам. Колокольный звон однотонный, надоедный.
13.III.62.
Приехали “туристы”, немного веселее, но они своим появлением (Некрасов, Казакевич и др.) лишь подчеркнули незавидную нашу судьбу “делегатов”. Им одного дня хватило. Казакевич привез “Правду” от 9.III1.
В который раз останавливаемся возле колокольни Джотто – поёт. Я отметил, что легкость и устойчивость ее обеспечивается каннелированной ее конструкцией. Угловая кладка выступает в виде четырех столбов – в проемах окна и узкие простенки – все это вытягивается в струнку. Верхние окна больше нижних, и поэтому она не суживается, не кончается вверху, а горделиво увенчивается как бы капителью – расширением. Сравнение с этажеркой просится, если бы это слово не было таким мелким и бытовым2.
Вчерашний прием – обычная толчея, трубы, стража в древних костюмах (один в очках роговых). Мы с Казакевичем ушли. По набережной мутной Арно – до его гостинички – старинной, со смешанной мебелью от 15 до 20 в.
16.III.
Вчера закончилось в палаццо Веккиа.
Не записано:
1. Посещение Барбьери (дом, сад, оливы. Безумный вечер, камин – дрова, нештукатуреные стены внутри из плитняка. Конголез[ский] скульптор.
2. “Туристы” (Некрасов, Казакевич).
3. Выступление Чухрая и последствия1.
4. Посещение флорентийского дома графа Родольфо Сивиеро (?). Уголок Эрмитажа. Камин 12 века. Вино из дикого винограда.
5. Карло Можелси – рост. Отрасль Платона Зубова, изучает русский язык.
Едем в Сиену2. – Вечером в Рим.
17.III. Roma.
Поезд с обтекаемым корпусом электровоза (явное стремление уподобиться самолету, и верно: 160–170, как говорят, <км> в час – это скорость нашего заслуженного “огородника”) донес нас без единой остановки к платформам римского вокзала. Болтанка очень значительная, и если вдуматься, то снаряд куда более опасный, чем самолет, т.к. вся эта громадина несется по рельсам и всей своей тяжестью в упор соприкасается с тяжестью всей планеты – чуть что, так тут уж и костей не собрать. Однако лица людей беспечнее, чем в самолете, где какая-то сосредоточенность, напряжение подавленной мысли о высоте и скорости и хрупкости этого комфортабельного сарая заметна всегда. Места сидячие, смежные купе не разгорожены – просто кресла спиной к спине. От коридора отделяет стеклянная стенка со шторой. – Путаница с “Че” и “Че” (Некрасов)1.
День, проведенный вчера, т.е. поездка в Сиену, был очень хорош, полон такой новизны и узнавания, но он был уже после всех этих дней с ассамблеей и конгрессом, приемами, сутолокой, томительным бездельем и пр.
Уже на обратном пути проступили первые признаки того, что всегда грозит людям, вынужденным держаться вместе, поднадоевшим друг другу в поездке (В.Некрасов – В.Панова).
Дорога туда и обратно через Сан Джимоньяно, дела Белле Торо2 (у прекрасных башен) – немыслимо очаровательная спокойствием и каким-то безлюдьем этой холмистости, переходящей в гористость, с обзором до снеговых вершин на горизонте (правда, я их не видел, но говорят, что они видны с террасы Сан Джимоньяно). Все возделано, прибрано и прибирается – виноградники, сады, придорожные деревья, которые обрезают “до голого столба” (м[ежду] пр[очим], догадываюсь, что вымахивающие за лето сучья-однолетки идут на подпорки – садовый кол). На всем отпечаток ухоженности, склоны – изрезаны уступами с подпорными стенками из камней, “выпаханных” из этой же земли, опрятность и похожесть, как на картинах, – до чувства сомнения в подлинности всего этого пейзажа. Стога прессованной соломы возле редких, вразброс, домиков – только они, эти стожки с соломенными крышами напоминают нашу деревню. Ни одного клочка земли запущенной, праздной – изредка заросли дубняка с еще не опавшей “<нрзб>” листвой скорее походят на садово-парковые участки, чем на “лес”. Благосклонность и покой земли, которая из века в век обрабатывается, вся до клочка прибрана, размечена, разлинована и не перестала быть прекрасной. Бедность, запущенность – все это где-то спрятано или вовсе их нет.
В Сиене – осмотр дворца, выдача картинок, маленькое угощение в Совете коммуны3 – так, кажется; прогулка по городу с центральной площадью в виде чаши перед дворцом, обнесенной полукружьем стеной – домов и разрисованной на “секторы” различного настила – кирпично-торцового, плиточного, булыжного. –
Из 36 коммун провинции во главе 35 – коммунисты, получившие большинство на выборах, хорошие, серьезные и приветливые люди. Фразеология речей – закрыть глаза – как у нас: “мир”, “сосуществование”, “разоружение” и т.п.
Молодой носатый, с большими черными глазами католик на обеде: “Я <не> коммунист и не социалист, но я знаю, что ваши солдаты под Сталинградом умирали и за нас”4.
Это очень высокий уровень сознания и понимания, т.к. он знает же, что под Сталинградом и в др[угих] местах немало легло и его соотечественников, которые умирали совсем за другое.
Башни. Анекдот о башнях-близнецах, возведенных в ходе борьбы гвельфов и гибеллинов (когда я впервые прочел или услышал на лекции эти слова!)5. –
Хорошие, веселые люди, чем-то действительно схожие с русскими – хотя бы даже этой готовностью по случаю нашего приезда выпить-закусить на казенный счет.
Балки – голые, грубо “профилированные” топором, обрешетка и черепица над головой, в окне – великолепное пространство холмистости и гористости, на дворе прохлада ранней весны. На дверях мясной лавки тяжелые прямоугольники свиного сала со шкуркой, присыпанные чем-то темно-серым, м.б., перцем, в глубине – туши баранов и крупного скота. Никакой очереди, хозяин смотрит на незнакомых людей с деревенским любопытством привычной праздности.
Как много лет, когда приезжал в Москву, а еще ранее в См[олен]ск, мучительное чувство, что ты не дома, чего-то не знаешь, можешь всякую минуту оказаться смешным, как-то потеряться в недружелюбном и во всяком случае равнодушном к тебе мире. – Детские страхи, загорьевская отчужденность от большого мира, к которому нужно применяться, пристраиваться. Рим – и вдруг спать. (Некрасов так и сказал вчера на вокзале: – Ох, хочу отоспаться, – это в Риме-то!)
Одеяльце тоненькое, в номере прохладно, прильнуть телом к этим чужим простыням и подушке – до мучительного чувства, надел свою шерстяную кофту и пижамные штаны, да так и спал – усталость ломает все. <…..>
18.III. Воскресенье.
Собственно рабочая часть поездки закончена вчерашней дискуссией за “круглым столом”: “Роль литературы (культуры) в современном мире. Речь шла гл[авным] обр[азом] о “завербованности” людей лит[ерату]ры и искусства, т.е. об их обязательствах перед обществом. – Первое мое выступление, как и Суркова, было бледным, расплывчатым в смысле “добра” и “зла” и т.п. Второй раз удалось выступить более удачно1, а заключительное выступление Суркова было совсем хорошо.
Чухрай, между прочим, сказал: Твардовский в гораздо большей степени представляет здесь советскую лит[ерату]ру, чем я советскую кинематографию. И далее, отвечая на упрек Пазолини2, в недостаточной трагичности мотивов нашего искусства, говорил обо мне.
Бедняга, не поняв, что “Кроче” – это имя, ляпнул, – поставил это слово в ряд с “завербованностью” – выручил переводчик Брейтбурд3, который, вообще, был, пожалуй, главным героем этого мероприятия, переводя обе стороны. Правда, в зальчике, набитом так, что посол, приехавший, когда уже началось, не смог пробиться, было много русских. Опять же девушки и юноши с курсов русского языка. – Все в целом это дело не носило серьезного характера, было “постановкой”, но в чем-то коснулось всего самого острого. – Цитировалась (Пазолини Пьевене) моя речь на 22-м съезде4.
Часов в 12 ночи шли к такси из траттории, где ели жирную козу и всякие ракушки (не я), вдруг, в узкой безлюдной улочке – женщина со скрипкой заговорила по-русски, услышав нашу речь, – это было так неожиданно, что я не вдруг и удивился, – как так и надо. Заговорила странно, с какой-то робкой и печальной поспешностью – о том, что ее не пустили в какую-то тратторию, где она хотела играть и петь, и что может, мол, спеть сейчас на улице. Мы уклонились от этого, дали ей что-то из металлических лир (сот пять, однако), хотя она не просила, но приняла с благодарностью. Бр[ейтбур]д знал ее по прежним приездам – тихая сумасшедшая, родом из Донбасса, завезена сюда итальянцем в <19>43 г., бросившим ее потом или умершим.
Пока она была молода, жила уличным заработком, теперь ей за 40, подкрашена, но так стара и бедна, что уже тот заработок отошел. В какой-то она здесь конуре ночует одна среди огромного чужого города, какие сны видит? Пожалуй, самое страшное, что она, как заметил Бр[ейтбур]д, уже не осознает вполне своей судьбы, живет как в тумане и страдает лишь физически от холода и голода.
Вчера был простужен, голос сел, нос течет и т.п., принимал всякие таблеточки, даже с коньяком на ночь (забота Бр[ейтбур]да), еще днем, а ночью сильно болела, скорее всего, печень – под нижним правым ребром – так, что кашель причинял большую боль. Должно быть, винишко и всякая излишняя козлятина. Сегодня чуть лучше. Кашель – не только простуда, но и смена сигарет – перешел на Честерфильд.
Сегодня полный туристский день, поедем смотреть всякие древности (вилла Адриана, Тиволи и т.п. Бытовые трудности – рубашка одна в запасе белая, все закрыто – два дня праздников! Ботинки желтые – черные поносил день во Флоренции и не могу думать больше о них. Половина моих московских долларов истрачена. От Бр[ейтбур]да – около ста – истрачено, хотя пропито ничтожно мало, – до сих пор жили на казенном коште Конгресса Содружества.
19.III.
Ездили вчера на виллу Адриана и в Тиволи1.
Вилла Адриана – Помпея без помощи вулканических извержений, полуобнаженная от “культурного слоя” <нрзб> 880 сотней плотности поселения, по макету реконструкции – целый город с цирками, колоннадами, бассейнами и пр. и стеной вокруг (с выколупанными из нее какими-то деталями, м.б., плитками изразцов). Очень хорошо действует в смысле <нрзб> гордыни личной и общественной.
Здесь, как и в иных подобных случаях, можно видеть, как стремилась она, гордыня, преодолеть толщу времен, уцелеть в вечных формах, казалось бы, способных противостоять разрушительному воздействию веков, предстать перед самыми отдаленными потомками в целости и величии. Все это впечатляет, прерывает пустословие путешественников – здесь невозможны московские лит[ературные] анекдоты. – Мы тоже присмирели <…>
Денек над руинами был весенний, холодноватый, грустный, как бывают эти дни и у нас.
Тиволи. Дворец Д’Эсте – сад-дворец, сооруженный на откосе горы, увенчанной, собственно, дворцом. От нижнего этажа несколько лестниц, мы спускались по винтовой (каменной) с “забежными” ступенями, и – терраса за террасой идут вниз этажи этого сада-дворца с коридорами, залами, аллеями фонтанов, скульптурами и платанами – ровесниками этих сооружений (16-й в.). Можно представить себе, как в любой палящий полдень здесь было прохладно от этих фонтанов, проходить мимо которых можно местами и по тыловой стороне – гротами, где, должно быть, и летом стоит этот холодный, не только прохладный, влажный полумрак.
Обедали наверху, где был в разгаре воскресный праздник – карусели, качели, игры на детских автомобилях (троллейбусного устройства) с резиновыми круговыми буферами. Весело.
Безъязычье <…..>. <нрзб>
Вечером.
Спрос на Евтушенку, Вознесенского, Казакова (интервью, портрет на страницу), Аксёнова определяется исключительно характером нашей критики этих авторов – браним, пугаемся, видим тут бог весть какую опасность – дай-подай. Вышел том Евтушенко, Вознесенского сватает Фортинелли*, предлагает аванс. При полном незнании тех либо тех берут, конечно, по признаку нашего к ним отношения. Тв[ардовский] – трижды лауреат Сталинской премии, теперь Ленинской, его хвалит и печатает “Правда” – дело ясное. Я приглашен за “круглый стол” как “прогрессистский” редактор, как автор речи на 22-м съезде – отнюдь не как автор “Теркина” либо “Далей”.
Правда, Страда же говорит, что Евтушенко, изданный на итальянском, вызывает недоумение и разочарование – там ничего этакого не находят. Так же было и с “Живаго”, когда после таких раскатов громовой славы буржуазная печать стала признавать, что роман с художественной стороны не так силен, хотя и хорошо, что он против советской власти.
Ездили в посольство читать “материалы” перед завтрашним мероприятием и стало как-то скучно. Ведь беда-то опять же в нас самих.
В Германии я был, как рыба, нем.
В Италии писал о русских ссыльных…
Невозможно представить, чтобы я, как это принято, выдал бы “итальянский цикл”. Настолько поверхностны и неглубоки впечатления и знания, что это впору, пожалуй, Вознесенскому и т.п.
Кроме того, я и ехал сюда, как и в прошлые разы, с неизменным чувствованием <и> пониманием, что самое важное и трудное и интересное для всего мира у нас, а не где-нибудь еще, как ни причудливы и неожиданны изгибы развития капитализма.
Даже эти изгибы явились следствием нашего существования на земле. Мы заставили капитализм встряхнуться, пренебречь “предрассудками барства”, применяться к обстановке. Нам бы теперь самим встряхнуться и отказаться от некоторых предрассудков барства нашего.
Уже во Флоренции, а потом и здесь нас настигают пакетики с газеткой (разные номера) “Наша страна” некоего “народно-монархического движения” в Буэнос-Айресе. Фотоснимки “августейшего семейства”, в которые вряд ли верят сами их авторы. Во всяком случае “правнук Александра II”, сулящий избавление от “крепостного права колхозов и совхозов”, сроки возвращения на родину не пытается определить даже приблизительно. Оказывается, есть еще и “народно-монархический капитализм”2.
20.III.
Главное вчера – встреча в какой-то траттории с редактором “Униты” Аликато и с Пайето (имени не помню) – кажется – зав[едующий] межд[ународным] отделом ЦК ИКП1.
Разговор был трудный, но весьма полезный, по крайней мере для нас. Трудный, между прочим, и потому, что я здесь всего лишь редактор некоего “прогрессистского журнала”, а не автор моих книг, которые на родине сообщают моим высказываниям некоторый особый вес. Не говоря уже о Суркове и Бажане, хотя они лично уже здесь приняты и признаны – их поэзия также не участвует в споре.
Когда мы отдаленно наводим их на тот предмет, что Евтуш[енко] и др. не могут быть единственным поэтическим свидетельством о нашей стране, обществе, они говорят, что других свидетельств они не знают, те свидетельства их не интересуют, поскольку они не выражают “нового”, недоступны по форме, непереводимы, вообще же говоря, принадлежат периоду культа личности. Возвращаться к ним незачем.
Но суть не в том, что это обидно, скажем, для меня, для “Теркина” и т.п. <…> А в том, что многое, что говорил Аликато, верно и неотразимо. Мы говорим, что стишки “Бабий яр” просто плохие, но не можем сказать, что у нас нет антисемитизма. Когда они (Аликата и Пайета) говорят, что на выступления “Униты” по тому или иному случаю нашей лит[ературной] жизни (тому же “Бабьему яру”) их толкает, обязывает муссирование этих случаев буржуазной печатью, что они не могут сделать вид, что ничего не случилось, мы не можем посоветовать им: поступайте, как наша “Правда”, делайте вид, что ничего не случилось.
Нам трудно возразить ему, когда он говорит, что он, через Горького пришедший к партии, не может заставить своих детей читать Горького. Или – когда он говорит, что материалы агентства “Новости” – это муровая “пропаганда”, которая идет в корзину, – не можем заявить, что это неправда, что эти материалы, наверно, интересны и правдивы, п[отому] ч[то] очень хорошо представляем себе, каков уровень их и характер. И т.д., и т.п.
Наше самодовольство, наша нетерпимость к критике, наше всезнайство без всякого знания, инерция “закрытости” – все это стоит за нами угрозой – смертного греха – мы не хотим знать о том, что нам не нравится. А ведь и Аликато говорит, что главный мировой интерес – мы, наша литература, как единственно принимаемое ими выражение нашей идеологии. Они хотят на нас опереться, сослаться, зажечь нашим примером, но так нечасто могут это сделать. И беда наша, оппонентов Аликато, что мы обо всем этом знаем больше, чем он, и мучимся этим, но вынуждены под страхом впадения в смертный грех делать вид, что ничего-таки не случилось, даже отводить от Кочетова обвинения чисто политического порядка, лепетать нечто о несовершенстве формы и т.п., давая возможность вопроса: а зачем такая большая статья в “Н[овом] М[ре]”, зачем мы говорим об этом плохом романе так долго и с такой горячностью?2
Разочарование в идеологии – эти слова М.А.3 пришли мне здесь на память, и я вижу, что это так именно и есть. Современный мир, испытавший мир, испытавший фашизм, живущий под угрозой бог весть каких катастроф, – уже не находит в привычных формулах марксизма объяснения всему, что несет каждый новый день. – Все это так сложно и смутно, что даже для себя не изложишь.
21.III.
Вчера вечер в посольстве, в целом, говорят удачнее “круглого стола”, но по крайней мере так хочется думать послу.
Препротивное выступление Вознесенского “под девочек”, с жалкими приемчиками остроумия, чтением стихов (“Гойя”, откл[оненных] мною в “Н[овом] М[ире]”) как образца “трагической лирики”, с ответом на вопрос журналистов, как он относится к социализму и коммунизму – передо мной, мол, такого вопроса нет, с “хохмой” насчет того, что при коммунизме бездарных будут сажать, как за мелкое хулиганство, с утверждением, что есть два “поколения” – людей талантливых и… консерваторов; с панегириком Ахмадулиной, точно бы речь шла о Байроне и т.п. Было так противно и невыгодно выступать, что я сослался на горло, правда весьма плохое и сегодня. По счастью выступил редактор Contemporanio Тромадеро (?) и преизящно высек его за “игривость” тона в отношении вещей серьезных, цитировал мою речь на 22-м съезде (это уже не первый случай), словом, Суркова я уже ущипнул за задницу, когда он бросился было в эту брешь – и без того было хорошо.
Наверху у посла была закуска с водочкой (малой). Один итальянец – Карло Леви1 – застольная беседа была уже нарушена переводом длиннейших сентенций по любому поводу, сопровождаемых той самой невыносимой для меня улыбкой снисходительности, превосходства и самодовольства, что так часто бывает у ученых евреев. Я не стерпел, когда он начал излагать мне содержание и смысл “Леонарда” Лампедузо. “Зачем он мне это рассказывает – я читал”. Лампедузо и Пастернак – сближение натянутое, фальшивое, обнаруживающее пристрастность и большую относительность оценок, ему самому так нравилось, он все пел, пел, снижая свой голос и улыбаясь своим кривым, как у Шкловского, ртом со съеденными как-то к одному боку зубами2.
Если меня занимали какие-либо литературные темы, так это “Т[еркин] на т[ом] св[ете]” и Солженицын с его Иваном Денисычем. Некрасов: я как бы не чувствую себя вправе писать после этого3.
Чухрай живет поотдаль от делегации, мы еще только сегодня будем (я, Сурков и Бажан) на приеме у секретаря ЦК Джанкарло Пайета (брат того, с кем мы ужинали), а Чухрая он уже возил по Риму с киноартистками и дразнил: “А вот повез бы так ваш Суслов Де Сику или де Сантиса по Москве?”4…
Чухрай – умница и молодец. Уезжая сюда, говорит, оставил готовый сценарий, – борьба за мир, радость жизни, – и вот чувствую, что не хочется мне его ставить – надо брать за ребро.
Итальянские эпиграммы Казакевича:
Вот перед нами сам Андроников5 –
Любимец римских макаронников.
Сегодня речь держал в Палаццо Веккио
Сурков – простой советский человеккио.
Шутки:
– Вы видели того настоящего Давида в “Aсademia”? Ведь этот (копия) против него – Абрам6.
25.III. Барвиха.
Третьего дня прибыли на Шереметьевский, переночевал дома, вчера – сюда. Тот же предвесенний снег, сегодня с утра даже порошит сверху – как не было этого окна во времени года – двух недель Италии с зацветающими деревьями, с зеленеющими газонами и всей <нрзб> зеленью ранней южной весны.
Самыми значительными за все время в этой поездке были, конечно, встречи с редактором “Униты” Аликатой и секретарем ЦК ИКП Джанкарло Пайета1 (его брат Джулиано Пайета был при нашей встрече с Аликатой. Аликато мне куда меньше понравился, чем Джанкарло, хотя говорил умно. В нем был какой-то едва уловимый оттенок не то что недоброжелательства, но едкости и раздражения. Внешне он также был мне не по душе – высокорослый, но с маленькой головой, большим, но приплюснутым к очень короткой верхней губе носом, вбирающий голову в плечи. Джанкарло – одно из тех мужских лиц, которые остаются красивыми и при лысой голове (голова красивая, лысина даже как бы выявляет ее хорошую форму – как, напр[имер], у Ленина: трудно представить ее с шевелюрой, тогда как иные головы жестоко нуждаются в ней.
– Ну, что ж, будем спорить? – начал он, только поздоровавшись с нами в своем маленьком кабинете (с “приемной”, расположенной в коридоре, куда попадаешь прямо из лифта). Но в этом было что-то дружеское и располагающее и наперед определяющее необходимость прямоты и откровенности, разговор при посредстве все того же Брейтбурда завязался быстро и быстро стал набирать высоту. Вот-вот он уже должен был выйти за рамки литературы и искусства, собственно, уже вышел, когда вспомнили того самого графа де Сивиера, который еще во Флоренции посулился угостить нас в Риме обедом. Положение было безвыходным – отзвониться уже было нельзя, пошли на компромисс – мы с Бажаном остались, а Сурков с Бр[ейтбур]дом должны были там быстро отобедать и приехать в назначенную тратторию ужинать с нами и Джанкарло. Получилось плохо: там оказались всякие знатные люди, наши заобедались и не приехали, вроде даже как забыли. Джанкарло, который заметно обиделся, хотя и не показывал вида (ведь графа-то не забыли!), беседа без переводчика сузилась до застольной болтовни. Джанкарло был вежлив и изящен до конца: предложил ехать смотреть Аппиеву дорогу2, поехали, и мы, изнемогавшие от усталости, вдруг были захвачены и возбуждены этим необычным, по кр[айней] м[ере] для меня, впечатлением.
Была уже ночь, сырая южная ночь с мелким дождем. Тишина, ни одной встречной, ни одной обгоняющей машины. Мы прошли с километр пешком вдоль этих странных, погруженных во тьму мемориальных сооружений Древнего Рима, выщербленных и обгрызанных временем и людьми, – здесь тоже памятники были в иные века “карьером”, где добывались плиты облицовки, опиленные и обработанные прямоугольники камня из цоколей. Как всегда, боялся выражаться и думать в принятом при созерцании подобных объектов духе. (До ужина смотрели Колизей3 – там я подумал, что по объему и массовости он как бы дело самой природы, но черты “рукотворности” там невозможно отмыслить. По крайней мере, это здание, эти помещения, коридоры, ходы-переходы с циклопическими опорами-колоннами или столбами скорее представляется вырубленным в толще этой “плиточной”, слоистой породы, чем выложенным на ровном месте из этих плиток и камней, привезенных или принесенных откуда-то извне.
Из того, что запомнилось в более или менее подлинных выражениях Джанкарло:
– Почему вы забываете сегодня то, что сказали вчера?
– Мы десятилетиями уверяли наших людей (через печать и всячески), что у вас все едят булочки с маслом, мы верили вам, а теперь, когда мы вслед за Хрущевым сказали, что и хлеб-то был не чистый, а с суррогатными примесями, вы сетуете на нас?
Я: – Это гордость бедности. Мы скрывали свои недохватки и недостатки, как в бедной семье скрывают от гостей недостаток в доме угощенья и т.п.
Д: – От гостей – хорошо. А от своих детей тоже?
– Мы понимаем ваше беспокойство по поводу возникшего сейчас в Италии (и не только в Италии) интереса к сочинениям Троцкого, в частности к его книге о Сталине. Но для вас Троцкий – просто запретное, грешное слово, а мы не можем обойтись так, наши люди читают его, он продается, мы должны знать его и говорить о нем, – мы не можем делать вид, что его просто нет… И т.д., и т.п.
Может быть, это и к лучшему, что Сурков ушел и беседа не зашла слишком далеко. Хуже, если создалось впечатление, что он не вернулся сознательно.
Мою речь на 22-м съезде Джанкарло назвал замечательной и “мы ее наизусть знаем”.
Утром пробежался с Сурковым, который по расторопности своей уже и Париж освоил; выпил кофе в раннем бистро, видел как бы страничку современного романа, где утро в таких заведениях: полицейские с надворья, рюмочка аперитива, кофеёк и т.п. и уже присовокупил
ПРИМЕЧАНИЯ.
10.III.
1 На открытке из Флоренции с видом города 9 марта А.Т. писал жене Марии Илларионовне о благополучном прибытии в Италию, отмечая “Париж – подарок”. Микола Бажан (1904–1983) – украинский поэт, общественный деятель, неоднократно печатался в “Новом мире”, главным редактором которого был А.Т.Твардовский в 1950–1954 и 1958–1970 гг. Витторио Страда – историк и литературовед, русист. Переводчик на итальянский язык ряда произведений советских писателей. В 1990-е гг. опубликовал в России ряд статей и эссе из истории русской литературы и общественной мысли.
2 Джан Карло Вигорелли – генеральный секретарь Европейского сообщества писателей, главный редактор журнала “Europa literari”. Опубликовал в нем ряд произведений советских писателей, в том числе и отрывок из книги А.Т. “Родина и чужбина”.
3 Виктор Платонович Некрасов (1911–1987) – писатель, автор “Нового мира” при А.Т. в 1950-х. Повесть В.Некрасова “В окопах Сталинграда” была переведена на ряд европейских языков и издана в Италии в переводе В.Страды.
4 Чухрай Григорий Наумович (1921–2001) – кинорежиссер: фильмы “Сорок первый” (1956), “Чистое небо” (1961), за который получил Ленинскую премию. А.Т. особенно любил его “Балладу о солдате” (1959).
11.III.
1 Речь идет о Джакомо Фельтринелли, издавшем в 1957 г. в Милане итальянский перевод “Доктора Живаго” Б.Л.Пастернака. Эта первая публикация романа вызвала гонения на поэта на родине. Здесь подразумевается поэма Н.А.Некрасова.
2 А.Т. имеет в виду нападки на В.П.Некрасова за опубликованные в “Новом мире” повести в “Родном городе” (1954) “Кира Георгиевна” (1961). Но самому серьезному и массированному обстрелу критики подвергнутся путевые заметки В.Некрасова “По обе стороны океана” (Новый мир. 1962. № 11–12) – о поездках в Италию и США, навлекшие на писателя гнев первого секретаря ЦК КПСС Н.С.Хрущева.
3 Церковь Санта Мария Новелла – первая монастырская церковь Флоренции (XIII в.). Ощущение ее “огромного объема, высоты” создавалось, в частности, расположением пилястров, расстояние между которыми по мере приближения к алтарю уменьшалось.
4 Имеется в виду Кафедральный собор Санта Мария дель Фиоре (Собор Св. Марии с цветком), строившийся в XIII–ХV вв. Скульптура Микеланджело “Пьета” (Снятие с креста) известна и как “Положение во гроб”.
5 Вера Федоровна Панова (1905–1973) – прозаик, драматург, сценарист, автор “Нового мира” А.Т.
6 Понто Веккиа – самый старый мост Флоренции, построенный из камня через реку Арно в ХIV в. и единственный уцелевший во время Второй мировой войны. Дворец Уффици, предназначавшийся для городского управления, с конца ХVI в. становится художественной галереей, одной из самых знаменитых в мире. В Италии Галерея Уффици наиболее полно представляет сокровища искусства средневековья и эпохи Возрождения.
12.III.
1 Палаццо Веккиа – дворец, построенный в XIII в. для местного самоуправления – Флорентийской Коммуны. В ХVI в. – резиденция Медичи, знатного и богатого флорентийского рода, выдвинувшего ряд правителей Флоренции. Заседания проходили в Зале Пятисот дворца, расписанного фресками Джорджио Вазари (живописца и историка), изображавшими завоевание Тосканы войсками Медичи.
Мэра Флоренции Ла Пира В.П.Некрасов назвал “сердцем конгресса”. Правоверный католик, близкий папе Римскому, обитавший в одном из монастырей францисканского ордена, он проявлял горячую симпатию к русским, ратовал за сближение между Италией и СССР, за дружбу между их городами. (Новый мир. 1962. № 11. С. 130.)
2 Боргезе – знатный римский род, происходивший из Сиенны, среди представителей которого были папы, кардиналы, генералы, князья. Титул герцога получил от Наполеона Бонапарта Камилло Боргезе, женатый на сестре императора… Дом № 50 на Поварской (в советские годы – ул. Воровского), в котором в 1933 г. открылся Центральный Дом литераторов (в 30-е гг. называвшийся Клубом писателей), был построен в 1890-е гг. архитектором П.С.Бойцовым для князя Святополк-Четверинского и, по-видимому, в начале ХХ в. поменял владельца. Олсуфьевы были крупными землевладельцами – имения представителей этого разветвленного рода находились в разных губерниях.
3 Рассказ А.Т. “Печники” впервые опубликован в “Огоньке”. 1958. № 7. Перевод его на итальянский язык пока не обнаружен. Возможно, что он затерялся на страницах итальянской периодики. В библиографии зафиксированы только книги А.Т., выходившие за рубежом (А.Твардовский. Указатель переводов. Сост. Г.Цапенко. М., 1981.)
Отто Скорцене – офицер СС, близкий соратник Гитлера. По поручению фюрера в 1943 г. после падения фашистского режима в Италии предпринял освобождение арестованного Муссолини.
4 Ярослав Ивашкевич – прозаик, поэт, автор романа “Хвала и слава” (1956–1962) из истории Польши ХХ в.
Ежи Путрамент – прозаик, общественный деятель, с 1964 г. член ЦК Польской Рабочей партии (ПОРП). В СССР издан перевод его романа “Сентябрь” (М., 1961). А.Т. печатал в “Новом мире” стихи Путрамента в 1952 и 1964 гг.
5 Речь идет о четырех статуях Микеланджело во флорентийской Академии изящных искусств: “Атлант”, “Юный раб”, “Бородатый раб”, “Просыпающийся раб”, выполненных в “незаконченном стиле”.
6 Назым Хикмет (1902–1963) – турецкий поэт, общественный деятель. С 1951 г. жил в СССР. Член Президиума Всемирного Совета Мира. Печатался в “Новом мире” А.Т. Высокие оценки творчества Б.Л.Пастернака, поэта А.Т. не близкого, но признаваемого им крупным явлением русской культуры, сохранились в его выступлениях и письмах. См.: Твардовский А.Т. Соч. Т. 5–6. Указ. имен.
Еще в 1960 г. в письме в Гослитиздат А.Т. предлагал издать избранные сочинения Б.Л.Пастернака и содействовал их выходу в 1965 г. Будучи членом редколлегии серии “Библиотека поэта”, в 1961 г. настаивал на включении в нее тома Пастернака. То, что такие поэты, как Пастернак, “у нас долго не издаются, вовсе не полезно”, доказывал он. (Там же. С. 158, 530). А.Т. был первым, кто начал публиковать Пастернака после его травли и последующего замалчивания: обширная подборка стихов и прозы появилась в № 1 “Нового мира” за 1965 г.
7 Владимир Федорович Тендряков (1923–1984) – прозаик, автор “Нового мира” А.Т. в 50-е и 60-е гг. Вопросы итальянского корреспондента, скорее всего, были связаны с повестями “Тройка, семерка, туз” (Новый мир. 1960. № 3) и “Суд” (Там же. 1961. № 3), подвергшимися в советской печати нападкам за “очернительство”. А.Т. опубликовал ряд статей и рецензий, поддержавших позицию Тендрякова как писателя, активно ставящего острые вопросы современности.
Юрий Павлович Казаков (1927–1982) попал в поле зрения А.Т., когда предложил “Новому миру” подборку рассказов. Отклонив их, редактор отметил талант молодого автора, находившегося под сильным влиянием Бунина. (Твардовский А.Т. Юрий Казаков // Соч. Т. 5. М., 1980.) Внимание к Казакову за рубежом во многом объяснялось участием его в альманахе “Тарусские страницы”, подвергшемся разносу в советской печати. Особенно резко критиковались в нем рассказы Казакова.
Алексей Александрович Сурков (1899–1983) – поэт, кандидат в члены ЦК КПСС, секретарь Правления Союза писателей, возглавлял Иностранную комиссию СП.
13.III.
1 Имеется в виду группа писателей и переводчиков, приехавших в качестве “гостей конгресса” (И.Андроников, С.Антонов, Е.Винокуров, А.Вознесенский, Д.Гранин, Э.Казакевич, В.Некрасов, И.Огородникова, Н.Томашевский, В.Шкловский). Эммануил Генрихович Казакевич (1913–1962) – автор “Нового мира” А.Т. Записи о нем см. в Рабочих тетрадях А.Т. 1961–1962 гг. (“Знамя”. 2000. № 6, 7). Отношение А.Т. к творчеству Казакевича выражено в его статье “Памяти друга” (Соч. Т. 5).
“Правда” 9.III.62. печатала материалы Пленума ЦК КПСС, посвященного положению в сельском хозяйстве.
2 Сооружение колокольни Кафедрального собора Флоренции по замыслу и проекту Джотто ди Бондони продолжили Пизано и ди Фиорованти, изменившие проект: вместо шпиля конструкцию венчает горизонтальная терраса.
16.III.
1 Заседания конгресса проходили 11–15 марта.
Речь идет, по-видимому, о Горацио Барбьери – генеральном секретаре общества “Италия–СССР”.
Выступление П.Г.Чухрая оказалось в центре внимания итальянской прессы. Соглашаясь, что для художника нет запретных тем, советский кинорежиссер протестовал против “спекуляции на сексуальной стороне любви”. За это был подвергнут критике “левых” как “моралист” и заслужил одобрение “правых” и ортодоксальных католиков.
Платон Павлович Зубов (1796–1857) – из дворян Владимирской губ., беллетрист, автор исторических романов и агитационно-патриотических стихов, распространявшихся в период Крымской войны.
2 Сиена – главный город провинции Сиена (область Тоскана), знаменитый средневековой архитектурой и своим университетом, основанный римлянами в I в. до н.э.
17.III.
1 Часть речи (che), имеющая в итальянском языке многозначный смысл – в зависимости от словосочетаний: который, какой, что, чтобы, когда, пусть и т.д.
2 Старинные города Тосканы – центральной области Италии.
3 Сиена – см. выше. Палаццо Публико (ХIII–ХIV в.), славится фресками А.Лоренцетти и С.Мартини. Совет Коммуны – орган местного самоуправления, зародившегося в Италии в XII в.
4 В.Некрасов также передал смысл выступления католика на обеде в Сиене: “Вы отстояли Сталинград. Вы воевали и гибли так не только за себя, но и за нас, людей других убеждений, другой страны – страны, которая воевала против вас. Вы в Сталинграде сломали хребет фашизму”. (Новый мир. 1962. № 11. С. 121.)
5 Гвельфы и гибеллины – группировки, возникшие в Италии в ХI в. в период противоборства папской и имперской власти. Вражда гвельфов (приверженцев папы) и гибеллинов – сторонников императора разделяла города на лагеря, где внутренние противники строили в целях обороны башни.
18.III.
1 “Круглый стол” проходил в Риме в палаццо Мариньоле. В.П.Некрасов вспоминает, что в ответ на обличения советской литературы в “завербованности” и ее “долгах” А.Т. сказал: “Мы очень признательны нашим итальянским коллегам за то, что они так хорошо ориентируются во всем, что касается нашего развития, но лично я не решился бы поступить также в отношении итальянского искусства и литературы”. (Новый мир. 1962. № 11. С. 127).
2 Паоло Пазолини (1922–1975) – писатель, поэт, кинорежиссер: “Мама Рома” (1962) и др. Особенно ценил А.Т. фильм Пазолини “Евангелие от Матфея” (1964). Этот “до крайности ▒’авангардистский’’” фильм, по словам А.Т., “воодушевлен благородной идеей, высокочеловечной идеей добра и правды, идеей единства слова и дела, страстным, яростным осуждением того мира, который обрекает человечество на крестные муки”. (Твардовский А.Т. Речь на конгрессе Европейского сообщества писателей. (1965) // Соч. Т. 5. С. 387.).
3 Бенедетто Кроче (1866–1952) – итальянский философ, историк, политик, основатель “этико-политической школы”. Г.С.Брейтбурд – переводчик, неоднократно сопровождавший А.Т. в поездках в Италию в 60-е гг. Автор переводов на русский язык ряда произведений итальянской литературы ХХ в.
4 Гвидо Пьовене (1907–1974) – граф, писатель, публицист, автор ряда антивоенных романов.
В речи на ХXII съезде КПСС А.Т. говорил о недостатке в советской литературе “жизненной глубины и правды”, в которых так нуждается современный читатель. Литература, по его словам, призвана не иллюстрировать партийные постановления, а честно и смело выступать с наблюдениями и соображениями, о которых “еще и речи не было ни в партийных документах, ни в передовых статьях ▒’Правды’’”. “Культа личности нет, – сказал А.Т., – но его инерция, его пережиточные отголоски еще находят место в литературе и вообще в нашей печати”. (Правда, 1961, 29 окт.; Соч. Т. 5. С. 353–364). Выступление А.Т. имело большой общественно-политический резонанс. См.: записи в Рабочих тетрадях в ноябре-декабре 1961 г. (Знамя. 2000. № 6).
19.III.
1 Имеется в виду вилла римского императора Адриана (76–137) на реке Анио у древнего города Тибур. Тиволи – позднее название Тибура. Здесь на реке Тавероне у водопада сохранились остатки античных вилл богатых римлян. Д’Эсте – древний знатный итальянский род, разделившийся в ХI в на две линии: немецкую (дома Брауншвейгский и Ганноверский) и итальянскую (герцоги Медонский и Феррарский, возглавившие в XII–ХIV вв. гвельфов).
2 Единственным прямым наследником Александра II был убитый вместе с царской семьей царевич Алексей. Претендовал на российский престол великий князь Владимир Кириллович, внук великого князя Владимира Александровича (брата Александра III) и дядя Николая II. В привезенной А.Т. газете “Наша страна” – фото семейства претендента на горнолыжном курорте в Швейцарии.
20.III.
1 Марио Аликато (1918–1966) – главный редактор газеты Итальянской компартии “Унита”. С 1946 г. – член ЦК ИКП, с 1956 г. – член Руководства ИКП. Джулиано Пайетта, брат члена Руководства ЦК ИКП Джанкарло Пайетты.
2 Всеволод Анисимович Кочетов (1912–1973) – писатель, в 1961–1973 гг. – редактор журнала “Октябрь”, ставшего ярым противником “Нового мира” А.Т. В статье о романе Кочетова “Секретарь обкома” в журнале А.Т. критиковалась нравственная и политическая позиция автора, с его попыткой реабилитации сталинизма. (Марьямов А.М. Снаряжение в походе // Новый мир. 1962. № 1.)
3 По-видимому, Михаил Александрович Лифшиц – философ, искусствовед, с которым А.Т. был дружен со времен учебы в ИФЛИ, где тот преподавал.
21.III.
1 Карло Леви (1902–1975) – писатель, общественный деятель, участник Движения Сопротивления. В библиотеке А.Т. сохранилась его книга “Христос остановился в Эболи” (М., 1955). С большой симпатией пишет о К.Леви В.Некрасов в своих путевых заметках.
2 Джузеппе Томази ди Лампедуза (1896–1957) – итальянский писатель, автор романа “Леопард” (М., 1961) в пер. с итальянского Г.С.Брейтбурда. Книга сохранилась в библиотеке А.Т.; В.Б.Шкловский (1893–1984) – критик, литературовед. Неоднократно печатался в “Новом мире” А.Т.
3 Отложив в сторону поэму “Теркин на том свете”, новый вариант которой он готовил к публикации, А.Т. в 1962 г. занимался продвижением в печать повести Солженицына “Один день Ивана Денисовича”. Поэма была опубликована в 1963 г.
4 Витторио Де Сика (1901–1974) – актер, кинорежиссер (“Похитители велосипедов” (1948) и др.), основоположник неореализма. Исполнитель главной роли в фильме Роберто Росселини “Генерал Делла Ровере” (1959). “Впечатление из редких от киноискусства” отметил А.Т. в записи 21.VIII.61. после просмотра этого фильма (Знамя. 2000. № 6. С. 159.)
Джузеппе Де Сантис – кинорежиссер, член ИКП, участник Движения Сопротивления. Фильмы “Нет мира под оливами” (1950), “Рим, 11 часов” (1952) и др.
5 Ираклий Лаусарбович Андроников – литературовед, исследователь творчества М.Ю.Лермонтова, мастер устного рассказа.
6 Речь идет о сравнении оригинала скульптуры Микеланджело “Давид” (в Академии изящных искусств во Флоренции) и ее копии, установленной на площади Сеньории в Риме.
25. III.
1 Джанкарло Пайета – один из организаторов Движения Сопротивления в 1943–1945 гг. С 1945 г – член ЦК ИКП. В 1954–1966 гг. – член руководства ИКП.
2 Первая мощеная дорога в Италии, построенная в 312 г. до н.э. цензором (высшее должностное лицо в Древнем Риме) Аппием Клавдием как военная дорога из Рима в Капую.
3 Колизей – величайший из амфитеатров Древнего Рима. Построен в 75–80 гг. н.э. для гладиаторских боев и других зрелищ. Сооружен из туфа, конструкции укреплены бетоном и кирпичом. Вмещал свыше 80 тыс. зрителей.
СНОСКИ
* Так в тексте А.Т.
* Фертринелли