Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 17, 2006
“…Следует сказать несколько слов о пытке… …Следует сказать несколько слов о пытке… Это весьма странный способ допрашивать людей. …Такое ощущение, что эта часть нашего законодательства была введена уличными разбойниками. В ходу еще такие приемы, как зажатие пальцев в тиски, поджаривание ступней и другие способы допроса с применением пыток. …Действительно, нет страны, более жестокой, чем Франция. …Горе государству, которое, будучи цивилизованным уже долгое время, все еще руководствуется древними свирепыми обычаями”.
(Voltaire. Opere. Sansoni Editore, Milano, 1993.
С. 415–417.)Эти ироничные и колкие слова нашли свое место в “Философском Словаре”, составленном Франсуа Мари Аруэ, более известным как Вольтер, неутомимым вдохновителем целой плеяды философов эпохи Просвещения, в их числе известный итальянский ученый Чезаре Беккария и русский мыслитель Александр Радищев.
Эпоха Просвещения в корне изменила течение мысли и направление культурного развития Европы. Новая концепция человека, понимаемого как существо ведомое разумом, рассеивающим вековые предрассудки, создала общий идейный фундамент европейского просветительства. Отличия же, впрочем, вполне естественные, были обусловлены разнообразием политической панорамы того времени. Всеобщее равенство; вера в возможность такой реструктуризации общества, которая привела бы к устранению зла в любых его проявлениях; отказ от традиции; терпимость в вопросах веры и свобода интеллектуальных изысканий, вкупе со свободой слова, – все это общие мотивы, характерные для культуры Просвещения в целом.
Разгоревшаяся во Франции и Англии философская полемика затронула в первую очередь политическую и религиозную темы, что привело к полному пересмотру накопленного веками наследия мысли. В Италии, где из-за консервативности политики местных правителей и проведения католической контрреформации, пыл Просвещения разгорелся с некоторым запозданием, процесс культурного обновления был отмечен особым интересом к экономической и судебной проблематике. Определенный оптимизм охватил наиболее просвещенные умы при виде попыток проведения реформ рядом правителей Апеннинского полуострова, как, к примеру, в Ломбардии1. Как следствие, культурные дебаты в Италии, по сравнению с ситуацией по ту сторону Альп2, носили менее теоретический характер, что, правда, не вылилось, за редким исключением, практически ни в одну сколько-нибудь серьезную идеологическую разработку. Одним из исключений являются фундаментальные исследования ломбардского маркиза Чезаре Беккариа.
Распространение идей английских и французских просветителей рассеяло царившую в Милане атмосферу дремоты. Во второй половине XVIII века монархия династии Габсбургов3 приступила с осуществлению административной реорганизации страны, основанной не на холодном расчете интересов государства, а на принципах защиты благосостояния верноподданных граждан. На этом благоприятном фоне новаторских брожений идеи Просвещения с легкостью укоренились в среде ломбардского дворянства, молодые представители которого считали уже для себя невыносимой узду, накладываемую на них ретроградной традицией. Увлеченные новыми идеалами души, они почувствовали непреодолимую необходимость взвесить все аспекты общества, от экономики до образования, с тем, чтобы найти конкретные возможности избавления от всех зол, одолевавших общество того времени.
На волне этого энтузиазма в Милане возникла Академия Пуньи, основанная в 1761–1762 годах Пьетро Верри, которая, как следует из ее названия (по итальянски пуньо означает кулак), была “воинственно” настроена на борьбу с обскурантизмом прошлого. Через несколько лет, в 1764 году, начал выходить в свет журнал “Кафе”, в центре внимания которого были публикации на юридические и экономические темы4. В авторскую группу журнала входили наиболее живые умы ломбардской аристократии: Пьетро и Алессандро Верри, Луиджи Ламбертенги, Альфонсо Лонго, Джузеппе Висконти. Все они были очарованы новыми мифами века – идеями равенства, свободы и справедливости, и все единодушно чувствовали необходимость перехода к конкретным действиям.
Наибольшее внимание привлекала уголовно-процессуальная система той эпохи5. Необходимо было воскресить в памяти содержание нескончаемых дискуссий по данному вопросу6, привести их в порядок и представить вниманию общественности, расшевелив таким образом общественное самосознание.7 Никто другой, как Чезаре Беккариа, не подходил лучше на роль голоса общественного протеста, никто лучше него не был в состоянии выступить с критикой практиковавшегося тогда судопроизводства8. Так возник труд “О преступлениях и наказаниях”, опубликованный в 1764 году. С первых его страниц становится очевидно, что автор глубоко сопереживает чужим страданиям; бросаются в глаза естественный ужас перед лицом насилия и абсолютная вера в священность человеческой природы, чье достоинство не должно быть ни в коем случае унижено9. В основном рассуждения Беккариа сфокусированы на двух центральных для него темах: пытках, которые до того момента считались законным способом выяснения истины, и смертной казни; полная бесполезность как первых, так и второй убедительно доказывается автором10.
Книга сразу же вызвала резкие нападки консервативных религиозных и политических кругов, но была встречена с огромным энтузиазмом в “республике просвещения”: труд Беккариа, переведенный на французский и английский языки, мгновенно распространился по всей Европе.
Успех книги отозвался эхом даже в России при дворе Екатерины II, которая, как известно, была знатоком и почитателем трудов французских просветителей. В те годы она забавлялась попытками направить Россию-матушку по новому пути европейских стран-реформаторов. Затеи эти, за небольшим исключением, так и не были реализованы. Но для модернизации империи ей были необходимы стоящие помощники, способные поддержать советом и делом. С этой целью императрица пригласила в Россию Беккариа, чьими идеями в значительной мере вдохновлен составленный ей собственноручно в 1767 году “Наказ”, в котором формулировались принципы правовой политики и правовой системы. В “Наказе” были изложены предписания Комиссии по подготовке проекта нового Уложения, которые должны были лечь в основу нового кодекса законов и, в частности, реформ уголовного законоположения.
Беккариа отказался от монаршего приглашения11, но, несмотря на это, его звезда не закатилась в этих далеких землях. Впоследствии его идеи все же проникли в культурную жизнь России.
В период с 1766 по 1771 год двенадцать русских студентов, в будущем компетентные государственные служащие, изучали юриспруденцию в Университете Лейпцига. Среди них был Александр Радищев, завоевавший через несколько лет славу своим знаменитым Путешествием из Петербурга в Москву, публикация которого стоила автору ссылки в Сибирь. В Лейпциге молодые русские увлеклись чтением знаменитых французских просветителей, чьи передовые идеи стали для них основной темой оживленных дискуссий. Среди посещаемых студентами лекций был курс профессора Карла Фердинанда Хоммеля, одного из самых образованных юристов того времени, страстного поклонника идей Беккариа и редактора третьего немецкого издания (1778 г.) трактата “О преступлениях и наказаниях”. Радищев посещал лекции Хоммеля, которые не могли не быть, хотя бы частично, посвящены книге Беккариа.
Очевидно, что Радищев читал книгу миланского автора и, как это видно из его собственных сочинений, испытал на себе ее влияние. Это не удивительно, если принять во внимание тот факт, что и в России, как во всей Европе, нездоровая ситуация в сфере правосудия остро ставила перед наиболее чувствительными умами насущный вопрос о необходимости смягчения унижающих человеческое достоинство жестоких мер наказания, устанавливаемых властью некомпетентных судей, в условиях недопустимых превышений служебных полномочий12.
Беккариа и Радищев – мыслители одной формации, основанной на идеалах Просвещения. Отсюда совпадение их взглядов по многим вопросам, от теории общественного соглашения до принципа равенства, от веры в просвещенную монархию до примата закона в обществе. Особенно интересно как перекликаются их позиции по вопросам уголовного права.
Беккариа открывает свою книгу гневным описанием запутанного законодательства того времени, представлявшего собой туманную компиляцию изданных на протяжении веков законов, с трудом увязывающихся друг с другом13. Развивая тему европейского Просвещения – борьбы с традицией и с прошлым, Беккариа говорит о радикальном характере изменений, затронувших различные социальные сферы, в особенности экономику; о том, как ветер новых идей сметает устаревшие традиции везде, но не в сфере уголовного права, которое по-прежнему остается в полнейшем запустении.
Фундамент, на котором автор возводит свои идеологические построения, заключается в основополагающей концепции доктрины Просвещения – Социальном контракте. Общество базируется на изначальном соглашении, согласно которому индивид добровольно жертвует в пользу коллектива частью своей личной свободы. Эти “жертвы” суммируются и составляют в итоге суверенитет, которым обладает и распоряжается государство. Читаем у Беккариа:
“…люди, раньше независимые и жившие в одиночку, объединились в общество, устав от постоянных войн и бесполезности свободы, в сохранности которой нет никакой уверенности”14.
Мы обнаруживаем эту концепцию и у Радищева: в его работах отчетливо прослеживаются отголоски мифа о естественном состоянии человека, при котором все свободны, равны в правах, удовлетворены в своих нуждах. Удаляясь от естественного состояния, люди составляют между собой соглашение, призванное стоять на страже их естественных прав, в первую очередь – свободы и равенства.
“Человек родится в мир, – рассуждает Радищев, – равен во всем другому… Но он кладет оным преграду, согласуется не во всем своей единой повиноваться воле… для своей пользы…”15
И в другом его сочинении: “…человек, ощущая себя слабым для удовлетворения своих недостатков в единственном положении, следуя чувствительному своему сложению, для сохранности своей вступает в общество”16.
В словах Беккариа и Радищева прослеживаются, практически дословно, теории Руссо.
Продолжая свою мысль, Беккариа заявляет, что государство обязано защищать собственный суверенитет, являющийся хранилищем личных свобод, от посягательств отдельных лиц, пытающихся взять обратно свою часть свобод. Отсюда вытекает необходимость наказаний и право монарха карать за преступления.
“Только необходимость заставила людей уступить часть своей собственной свободы, посему очевидно, что всякий желает положить в общее хранилище возможно меньшую ее долю, – ровно столько, сколько требуется, чтобы обязать других защищать себя. Совокупность этих наименьших долей образует право наказания”17.
Право наказания вытекает из обязанности монарха защищать возникшее на основе соглашения общественное объединение, в интересах входящих в него индивидов.Из этих принципов, утверждает Беккариа, следует бесспорная прерогатива законов18 устанавливать наказания за совершенные преступления, и законодателем не может быть никто иной, кроме государя, поскольку именно он представляет собой все общество. На судью, являющегося частью общества, возлагается обязанность применять на практике закон, не имея возможности ужесточать предусмотренные в законе наказания. Задача судьи заключается исключительно в том, чтобы удостоверить факт нарушения отдельными индивидами общественного соглашения.
“Судье не усваивается даже власть интерпретировать уголовные законы, по той же причине, что он не является законодателем”19.
И у Радищева юридические нормы священны и считаются единственной надежной защитой от посягательств на свободу. Таким образом, закон охраняет граждан, оберегая их жизнь и имущество. По этому поводу автор пишет в “Житие”:
“Человек, живущий в обществе под сению законов для своего спокойствия…”20
Однако в позициях двух мыслителей существует и важное различие. Если Беккариа в своем труде постоянно возвращается к возможности нарушения отдельными лицами изначального соглашения, то по мнению Радищева единственным виновником ущемления общественных свобод всегда является государь-деспот. По этой причине в рассуждениях Радищева закон берет на себя роль жизненной опоры общественного строя и стоит выше даже самого монарха, в отличие от Беккариа, оставляющего за последним его исключительные права. И действительно, если изначально Радищев возлагал серьезные надежды на просвещенного правителя, чему послужила поддержкой атмосфера первых лет правления Екатерины П, то впоследствии он окончательно отбросил идею о возможности сотрудничества между мыслителем и государем, считая неизбежной замену реформы сверху, революционным путем. Беккариа же останется до конца убежденным сторонником идеи просвещенного правления, благодаря действительной эффективности реформ, проводимых австрийской короной в миланском государстве. В Ломбардии сотрудничество просветителей и власти было не призрачной иллюзией, но реальностью.
Поправки, внесенные Беккариа в привычный ход мысли, были весьма серьезны: благодаря теории общественного соглашения, преступление больше не является прегрешением против Бога, но нарушением общественно принятой договоренности, а следовательно – ущербом, нанесенным обществу. Продолжая, Беккариа приводит классификацию преступлений, от самых тяжелых, разрушающих самое общество, до самых мелких, наносящих незначительный вред отдельным его представителям.
“Некоторые преступления моментально разрушают общество или тех, кто его представляет; другие ущемляют личную безопасность гражданина, создавая угрозу его жизни, имуществу или чести; иные же противны тому, к чему каждого обязывает закон или от чего удерживает, исходя из соображения общественного блага”21.
Следовательно, наказания не могут быть одинаковыми за любые преступления, но должна быть определенная соразмерность, поскольку цель наказания заключается не в каре для преступника и не в принудительном искуплении им совершенного греха, а в том, чтобы воспрепятствовать виновному вновь нанести вред согражданам и удержать других от совершения того же. Беккариа также полагает, что разумная мера наказания за совершенное преступление может стать сдерживающим от совершения других преступлений фактором.
“Если за два преступления, наносящие различный вред обществу, назначается одинаковое наказание, то отсутствуют побуждения, препятствующие совершению более значительного преступления…”22
Радищев тоже убежден, что мягкость наказаний играет важную роль в вопросе предупреждения преступлений. Он пишет в “Путешествии”:
“Умеренность в наказаниях, заставляя почитать законы верховныя власти, яко веления нежных родителей к своим чадам, предупреждает даже и бесхитростные злодеяния”23.
Больная тема уголовного правосудия постоянно прослеживается в известном сочинении автора. Но в последние годы жизни, в период работы в Комиссии составления законов с 1801 по 1802 год, Радищеву была предоставлена возможность не в теории, а на практике подойти к решению этого больного вопроса. Восшествие на трон нового государя, либеральничающего Александра I, помогает ему поверить в то, что монархия в России возьмет новый курс. Создается впечатление, что абсолютизм может отказаться от своего основного отличительного признака – деспотизма. “Надежды, возлагаемые на нового просвещенного монарха, – пишет исследователь творчества писателя Франко Вентури, – попытка обрести ведущий к свободе конституциональный путь, контраст между тягой к реформам и позицией поместного дворянства, в лице аристократии и помещиков соответственно, все это, кажется, вовлекает Радищева в круговорот политической ответственности и государственных постов”24. Известно, что надеждам Радищева не суждено было сбыться, тем не менее, знакомство с составленными им конституциональными проектами помогает прочувствовать глубину и почти безумную смелость его мысли. Недюжинным мужеством должен был обладать автор “Первоначальной редакции грамоты российскому народу”, “Проекта для разделения уложения российского” и “Проекта гражданского уложения”, принимая во внимание не только его печальное сибирское прошлое, но и общую атмосферу неуверенности, в которую была погружена Россия, колеблясь между жаждой реформ и трудностью или страхом перед их осуществлением.
“В этих работах, – как отмечает Джесс В.Кларди – Радищев излагает свои позиции республиканца, обращаясь к таким идеям, как равенство всех людей перед лицом закона, отмена телесных наказаний и введение присяжных в судопроизводстве”25.
Эхом отзываются в определениях Радищева слова Беккариа: преступление считается действием, наносящим вред отдельным гражданам. В “Проекте для разделения уложения российского” автор приводит классификацию преступлений, от тяжких до самых незначительных:
“Преступления бывают: 1) против жизни и здоровья; 2) против чести и доброго имени; 3) против свободы; 4) против имения; 5) против спокойствия; 6) против мысли или мнения”26.
Радищев приводит и классификацию наказаний, от содержания под стражей до ссылки, при этом постоянно подчеркивая, что целью наказаний не должна быть месть27, но исправление преступника и предупреждение последующих преступлений.
В список Радищевым включены также телесные наказания, но они должны применяться не иначе, как для исправления преступника. Поэтому предписывается применять их с большой осторожностью и мягкостью, дабы не переусердствовать. В заключительной же части “Проекта для разделения уложения российского” Радищев, следуя идеалам Просвещения, ставит под сомнение реальность пользы телесных наказаний:
“Польза наказания телесного есть (по крайней мере для меня) проблема недоказанная”28.
Без сомнения, эти слова – плоды утилитаристского духа Гельвеция, усвоенные автором в молодости, в эпоху первого знакомства с мыслью философов Просвещения.
Те же философские утилитаристские концепции29 вдохновляли Беккариа в его оценке смертной казни. Он доказывает полную ее бесполезность для общества: если цель любого наказания заключается в удержании индивидов от совершения преступления, то жестокое зрелище приведения в исполнение смертного приговора не достигает желаемого результата. Не суровость наказания, продолжает Беккариа, а его продолжительность оказывает наибольшее влияние на души людей. Зрелище смертной казни может вызывать у присутствующих негодование, сострадание или ужас, но эти чувства и впечатления вскоре забудутся, в то время, как постоянное, год за годом, напоминание, в лице людей, выплачивающих трудом на благо общества30 нанесенный в результате совершения преступления ущерб, намного сильнее воздействует на человеческую совесть и удерживает граждан от совершения действий, которые могут заставить их самих влачить столь жалкое существование.
“Наиболее крепкой уздой, удерживающей от совершения преступлений, является не ужасное, но мимолетное зрелище казни злодея, а длительный и печальный пример человека, лишенного свободы и превращенного в тягловую скотину, возмещающего своим трудом вред, нанесенный им обществу”31.
Подтверждением его теории, считает Беккариа, может служить история: за века зрелище жестоких сцен казни не смогло удержать людей от совершения преднамеренных преступлений32.
Что касается Радищева, то он занимает двойственную позицию по отношению к высшей мере наказания. В глазах русского писателя, смертная казнь – мерзость, и отменяющий ее может с полным правом называться просвещенным правителем33. В “Житие Федора Васильевича Ушакова” Радищев приводит его размышления на данную тему, из которых явствует, насколько его мнение совпадает с концепцией ломбардского маркиза, чьим словам он практически вторит34:
“Показав, что при определении наказаний иной цели иметь не можно, как исправление преступника или действие примера для воздержания от будущего преступления, Федор Васильевич доказывает ясными доводами, что смертная казнь в обществе не токмо не нужна, но и бесполезна”35.
Несмотря на жесткую позицию относительно того, что наказание не должно никогда становиться местью за нанесенное обществу зло, автор все же приводит одно исключение из правила. На практике он допускает и даже считает смертную казнь необходимый, если подсудимым является государь36, не исполняющий свой долг по отношению к подданным. В этом случае они получают право наказать монарха. Вышедшие из своего естественного состояния люди, рассуждает Радищев, приняли общественное соглашение, стоящее на страже их природных прав. Следовательно, власть передается в руки монарха с условием, что он будет заботиться исключительно о народных интересах. И если монарх уклоняется от выполнения возложенной на него обязанности, народ вправе расторгнуть соглашение и усвоить себе отчужденный ранее в его пользу суверенитет. Когда государь пренебрегает своим долгом, автоматически подданные получают право свергнуть, а, если необходимо, и казнить своего правителя, что и произошло во время буржуазной революции в Англии, когда народ решил обезглавить Карла I. Это ни что иное, как теория убийства тирана, следующая правилу “око за око”37.
Эффект взорвавшейся бомбы, вызванный публикацией в Европе книги “О преступлениях и наказаниях”, был обусловлен тем, что в ней содержался решительный отказ не только от смертной казни, но и от любого вида пыток, как способа открытия истины38. Неприемлемы, утверждает Беккариа, пытки обвиняемомого во время суда над ним, поскольку таким образом наказание осуществляется еще до того, как будет доказана его виновность. Когда еще есть сомнение в том, действительно ли был нанесен вред обществу, оно не может лишить подсудимого своего покровительства. Пишет Беккариа:
“Не новой является следующая дилемма: преступление доказано или не доказано; если доказано, то за него можно назначить только то наказание, которое предусмотрено законом, и пытка является бесполезной, поскольку в этом случае не требуется признания преступником собственной вины; если же преступление не доказано, то нельзя истязать невиновного, коим по закону считается всякий, чьи преступления не доказаны”39.
Практика пыток может привести к еще более страшному злу: осуждению невинных и оправданию преступников. И действительно, физически здоровому и крепкому организму легче вынести муки, вызванные пыткой. Таким образом, если злодей наделен от природы крепким телосложением, у него есть шанс быть оправданным за отсутствием признания вины, в то время, как невиновный, но не обладающий крепким здоровьем и мускулатурой, вполне возможно признается в преступлении, которого он не совершал, только ради того, чтобы палач прекратил невыносимые мучения.
Радищев в своих произведениях не затрагивает напрямую тему пыток, однако его восхищение более гуманными, чем российская, судебными системами, отказавшимися от применения телесных наказаний, равно как и его просветительская закалка, позволяет нам предположить, что Радищев разделял возмущение Беккариа в отношении этой пагубной судебной практики. Кроме того, в своем “Проекте для разделения уложения российского” Радищев никаким образом не ссылается на пытки, как инструмент судебного делопроизводства, но при этом говорит, что “всякая жестокость и уродование не достигают в наказаниях своей цели”40. А в “Грамоте российскому народу” Радищев ратует за “неприкосновенность” обвиняемого до момента, пока не будет доказана его вина.
“Каждой обвиненной или преступник да не будет почтен преступником и не лишится благомыслия общего ни употребления личных преимуществ (буде он каких то имеет), доколе преступление его не будет утверждено и огласено решительным приговором”41.
В то же время у Радищева подробно разбирается вопрос, связанный с гарантией прав тех, кто “попадает в сети” судебной машины. Радищев указывает на то, что каждый обвиненный имеет право на адвоката, в противном случае, люди, не сведущие в юриспруденции, были бы не в состоянии сформулировать линию защиты. Далее, он считает необходимым предоставить обвиняемому право привлекать третьих лиц в качестве свидетелей в собственную защиту. Наконец, Радищев уделяет особую роль работе присяжных на процессе, без вердикта которых суд, по его мнению, не в праве выносить приговор. Для обеспечения наибольшей законности, писатель призывает к практике открытых процессов.
XIII глава “О преступлениях и наказаниях” также посвящена важности показаний свидетелей на судебном процессе. Каждый человек имеет право на дачу свидетельских показаний, пишет Беккариа, достаточным условием является психическая вменяемость свидетеля. Степень правдивости или ложности показаний легко проверить: достаточно оценить, насколько свидетель заинтересован в том, чтобы сказать правду или солгать.
“Степень доверия должна уменьшаться обратно пропорционально ненависти, дружеским или иным тесным связям, существующим между ним [свидетелем] и преступником”42.
Беккариа также утверждает, что принятие окончательного решения не должно быть исключительно в компетенции одного судьи, и что, наряду с судьей, должно предусматриваться присутствие “заседателей”, выбираемых по жребию среди простых граждан. Он предлагает ввести судебную коллегию, члены которой в момент принятия решения должны руководствоваться исключительно “здравым смыслом, который более надежен, чем знания судьи, склонного всюду видеть преступников и все подгонять под искусственную схему, усвоенную им со студенческой скамьи”43.
Согласно Беккариа, судебные заседания должны быть открытыми, именно свободный доступ публики на заседания суда является гарантом справедливости его работы. Обвиняемый, таким образом, получает возможность публично обличить несправедливого судью, о чем напишет через несколько лет Радищев в своей “Грамоте российскому народу”.
После того как совершено преступление, и арестован гражданин, подозреваемый в совершении данного преступления, он по необходимости помещается под стражу. При этом предварительное заключение должно быть, по возможности, непродолжительным44, а судебный процесс – проходить без проволочек. В противном случае, мы имеем дело с нанесением двойного ущерба: с одной стороны – обвиняемому, который находится в течение неоправданно долгого времени в томлениии и мучительных сомнениях относительно своей судьбы; а с другой – обществу, поскольку чем больше временной промежуток, отделяющий преступление от наказания, тем меньше смысла в этом наказании, так как не достигается основная его цель. А цель наказаний, полагает автор, заключается в том, чтобы продемонстрировать человеческому сообществу печальные последствия преступных деяний, а следовательно, удержать других граждан от повторения этого губительного опыта.
Беккариа не уточняет, какова должна быть, согласно закону, максимальная продолжительность предварительного содержания под стражей, ограничиваясь призывом к ускорению судебных процедур в целом, в то время, как Радищев четко устанавливает сроки, в течение которых задержанному должно быть представлено обвинение, выдвинутое против него компетентным судебным органом.
“Каждой заточенной, коему в течение 3 дней не будет обиявлено о причине его заключения, и которой в сей срок не будет представлен судиям подлежащим для допросу, может требовать освобождения…”45
Очевидно, такая щепетильность Беккариа и Радищева была продиктована их уверенностью в том, что лишая свободы гражданина, виновность которого не доказана, нарушаются гарантии общественного договора, пришедшего на смену естественному состоянию человека. И действительно, если общество берет на себя обязательство по защите прав отдельных граждан, то незаконный арест является ущемлением этих прав со стороны государства.
В “Грамоте российскому народу” и “Проекте для разделения Уложения российского” Радищев идет еще дальше, предоставляя самые различные гарантии личных свобод: кроме освобождения, после предварительного допроса, по поручительству третьих лиц, рассматривается возможность освобождения под залог. Автор подчеркивает необходимость предупреждения любых форм превышения судебных полномочий, как то повторное обвинение по одному и тому же делу46.
Известно, что идеи, изложенные Радищевым в его законодательных проектах, так и не были применены на практике. Некоторые историки полагают, что его самоубийство в 1802 г. было вызвано разочарованием писателя, осознавшего неосуществимость своих чаяний.
Иной была судьба Чезаре Беккариа. Известность, которую приобрел автор после публикации своей книги, принесла ему одни милости со стороны австрийского правительства, не упустившего возможность привлечь к своей административной деятельности ломбардского маркиза. Среди целого ряда поступивших в его адрес приглашений к сотрудничеству Беккариа принял предложение, исходившее из Вены, став профессором экономики при Палатинской школе Брера в Милане. В последствии он стал высокопоставленным чиновником ломбардской администрации.
Новаторские устремления авторов журнала “Кафе” нашли свое воплощение в 60–70-е годы восемнадцатого столетия, годы, ставшие вершиной гармонии между монаршей волей и желаниями реформаторов. В этот период находят свое воплощение реформы административной, налоговой и экономической систем. “Этим объясняется, – пишет Ренато Паста, – страстная приверженность просвещенному абсолютизму, уверенность в том, что не за горами радикальные перемены в перспективах развития истории человечества”47. Главным вдохновителем ключевых инициатив реформирования стал Пьетро Верри, в то время как Чезаре Беккариа, позабыв о былых просветительских порывах, отложил в сторону перо, бумагу и чернила и ушел с головой в заботы скромного чиновника, безоговорочно внимающего указаниям своего правительства.
Но время плодотворного сотрудничества между монархом и подданными было быстротечно. В отличие от Марии Терезии, всегда относившейся с уважением к институтам местных автономий империи, Иосиф II в 80-е годы восемнадцатого столетия стал проводить политику административной централизации власти, что привело к упразднению ряда местных магистратур и исчезновению государственной миланской автономии. “И тогда, – как отмечает Ренато Паста, – сотрудничество между интеллектуалами и государственной властью… стало невозможным, и между реформаторами и монархией возникла невосполнимая пропасть, которая только продолжала увеличиваться в последущие десятилетия”48. Новые веяния французской революции впоследствии будут способствовать сближению отсталого дворянства Ломбардии с передовыми умами той эпохи на почве общей неприязни к австрийскому правлению.
Лишение миланской аристократии власти, скомпрометировав с одной стороны отношения между центральным правительством (Веной) и периферией (Миланом), с другой – способствовало роспуску миланского Сената, который был ни чем иным, как реакционным пережитком прошлого, и в руках которого была сосредоточена реальная власть на протяжении последних столетий. Эта цитадель обскурантизма, управляемая юрисконсультами – непримиримыми консерваторами, представителями общественной элиты, была всегда против любых изменений в сфере уголовного права. Они были в ужасе от одной идеи о возможности отмены пыток, боясь роста преступности. И только после роспуска, указом от 11 сентября 1789 г., Сената практика пыток была окончательно отменена в миланском государстве. За несколько лет до этого, в 1785 году, вышел императорский указ, согласно которому смертной казнью наказывалось одно единственное преступление – организация государственного мятежа. По сути, это является ярким примером того, насколько сильно идеи Беккариа и его последователей затронули наиболее просвещенные умы той эпохи49.
Книга Беккариа появилась на свет именно в тот момент, когда уже повсеместно ощущалось стремление к более гуманному и справедливому правосудию, и стала отражением духа того времени.
Беккариа изменил самую суть судебной практики, не только лишив ее религиозно-философского налета, но и дав обвиняемым ряд основополагающих гарантий, среди которых не последнее место занимает презумпция невиновности вплоть до доказательства вины.
Но на этом Беккариа и остановился, не последовав советам “товарищей по оружию”, которые предлагали ему развить концепции, заложенные в его труде “О преступлениях и наказаниях”, с целью создания органичного кодекса законов. Он провел последние годы жизни, погрузившись в рутину государственной бюрократии. От устремлений его молодости не осталось и следа. Память о нем увековечена его творением, легшим в основу современного уголовного права.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Попытка династии Габсбургов организовать просвещенное правление на подвластной ей территории дала целому поколению реформаторов повод заняться непосредственным осуществлением своих вожделенных реформ, оставив в стороне идеологические прения. “Во второй половине века просветители Ломбардии… имели возможность видеть, как осуществлялся на деле самый передовой на полуострове реформаторский эксперимент, и могли проследить за одним из самых, без сомнения, значительных и сложных, на фоне общей панорамы просветительской культуры Европы, процессов объединения “идей” с “действиями””. (Renato Pasta. La battaglia politico-culturale degli illuministi lombardi [Культурно-политическая борьба ломбардских просветителей]. Principato Editore, Milano, 1974. С. 3.)
2. “…Парижские philosophes были менее расположены к тому, чтобы направить все усилия на реформы, поскольку обстановка в последние годы правления Людовика XV, равно как и в начало царствования Людовика XVI, не могла дать им ничего, кроме слабых надежд, сопровождавшихся недобрыми предчувствиями и постоянными разочарованиями”. (Franco Venturi. Вступление к книге Cesare Beccaria. Dei delitti e delle pene [О преступлениях и наказаниях]. Einaudi, Torino, 1965. С. 25.) Напротив, попытки правительства Габсбургов обновить ломбардскую административную систему указали просветителям паданской равнины конкретную возможность стряхнуть ветхие традиции прошлого. И все же это была реформа сверху, она была начата, проводилась и контролировалась монархией.
3. Как результат имевших место в XVIII в. военных действий в Северной Италии установилось господство короны династии Габсбургов.
4. Цель, преследуемая новым периодическим изданием, заключалась в пробуждении умов посредством анализа проблем страны и их возможных решений. Издатели никак не ставили перед собой задачу вступать в конфликт с законным правлением: единственной приемлемой альтернативой для них было сотрудничество реформаторов и государя. И действительно, на первых порах ход событий оправдал ожидания ломбардских просветителей: несмотря на управление сверху, процесс реформ не встретил препятствий на своем пути, поскольку базировался на общих интересах, согласно которым стимулировалось производство и обеспечивались благоприятные условия для культурного расцвета государства. Разрыв между иллюминизмом и властью произойдет лишь в конце XVIII века, когда административная централизация власти и упразднение ломбардской автономии повлекут за собой глубокую цензуру между подданными и монархом. (Renato Pasta. La battaglia politico-culturale… [Культурно-политическая борьба…]. Там же, С. 15 и далее.)
5. В европейском иллюминизме на всем протяжении XVIII в. проблема уголовного права часто являлась центральной темой диспутов и оживленных дискуссий. С разных сторон осуждались беспорядочность и хаотичность современной юриспруденции, говорилось о необходимости ее обновления, о необходимости реформы. Там же, С. 30.
6. Cfr. G. De Menasce, G.Leone, F.Valsecchi. Beccaria e i diritti dell’uomo [Беккариа и права человека]. Editrice Studium, Roma, 1964. С. 14.
7. Уголовное право в течение веков спустилось до варварского уровня, что вылилось в жесточайшие по отношению к осужденным законы и уголовные процедуры: наспех сформулированные обвинения, сжатость уголовных процессов, жестокость наказаний и, наконец, абсолютная покинутость заключенных, отбывающих срок, лишение их элементарных средств для выживания. Подробное описание уголовного правосудия в Европе и в особенности в Ломбардии см.: Carlo Antonio Vianello. La vita e l’opera di Cesare Beccaria con scritti e documenti inediti [Жизнь и творчество Чезаре Беккариа, неизданные рукописи и материалы]. Ceschina, Milano, 1938. С. 201 и далее.
8. Чезаре Беккариа, конечно, не был первым, кто восстал против ужасов юридической системы того времени (например, в Италии ему предшествовал Людовико Антонио Муратори), но заслуга его труда в том, с какой ясностью в нем излагаются “глубинные темы современных ему юридических прений, выявляются самые деликатные и противоречивые их аспекты”. (Renato Pasta. La battaglia politico-culturale… [Культурно-политическая борьба…]. Указ. соч. С. 31.)
9. Там же, с. 34–35 и 103.
10. “Под влиянием Гельвеция, чье мнение разделяется полностью и безоговорочно, утилитаристский мотив проходит красной нитью через весь труд… и заставляет автора вновь и вновь ставить акцент на бесполезности жестоких наказаний, бесполезности “щедрости” при их раздаче, отсутствии необходимости и пользы… собственно смертной казни”. (Renzo Zorzi. Cesare Beccaria. Arnoldo Mondadori Editore, Milano, 1996. С. 90 и 93.)
11. После продолжительных колебаний Беккариа императрица отказалась от уговоров, справедливо полагая, что различные уловки и огромные материальные запросы маркиза были вызваны отсутствием у него особенного желания пускаться в такой далекий путь. Подробно об этом запутанном эпизоде из жизни Беккариа см.: Renzo Zorzi. Cesare Beccaria. Указ. соч. С. 217 и далее.
12. Юридическая система в период царствования Екатерины II была насквозь коррумпирована и недееспособна. Судьи были не только не чисты на руку, но и малообразованы в вопросах юриспруденции. Плюс ко всему, вместе со старым Уложением 1649 г., сосуществовали выпущенные позднее законы, что приводило к мешанине, разобраться в которой было отнюдь не легко. (Jesse V. Clardy. The philosophical ideas of Alexander Radishchev. Vision Press Limited, L., 1963. С. 101.)
13. Судьям давался широкий простор для всевозможных интерпретаций. Уголовное правосудие характеризовалось жестокостью наказаний и легкостью, с которой выносились смертные приговоры за нетяжкие преступления. Уголовное делопроизводство как результат подобной системы отказывало обвиняемым в любых правах и считало признание основным и необходимым доказательством вины, даже если оно было вырвано под пытками. Обвиняемый считался априори виновным, пока не доказана его невиновность. Ситуация диаметрально противоположная той, которую мы имеем сейчас. (G. De Menasce, G.Leone, F.Valsecchi. Beccaria e i diritti dell’uomo [Беккариа и права человека]. Указ. соч. С. 29 и далее.)
14. Cesare Beccaria. Dei delitti e delle pene [О преступлениях и наказаниях]. Под редакцией Franco Venturi, Einaudi, Torino, 1965. С. 11. Далее мы будем кратко обозначать: Dei delitti [О преступлениях].
15. Александр Николаевич Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву. СПб: Наука, 1992. С. 43. Далее мы будем кратко обозначать: Путешествие.
16. Александр Николаевич Радищев. Житие Федора Васильевича Ушакова. Полн. собр. соч. М.: Издание В.М.Саблина, 1907. С. 129. Далее мы будем кратко обозначать: Житие.
17. Dei delitti [О преступлениях], С. 13.
18. “Для Беккариа, с позиции просвещения, закон является высшим гарантом упорядоченной и свободной жизни индивидов, вырвавшихся из доисторической анархии и сделавшихся членами общества”. (Renato Pasta. La battaglia politico-culturale… [Культурно-политическая борьба…]. Указ. соч. С. 105.
19. Dei delitti [О преступлениях], С. 15.
20. Житие, С. 128.
21. Dei delitti [О преступлениях], С. 24.
22. Там же, С. 22.
23. Путешествие, С. 66.
24. Franco Venturi. Вступление к книге: Aleksandr Nikolaevic Radiscev. Viaggio da Pietroburgo a Mosca [Путешествие из Петербурга в Москву]. De Donato Editore, Bari, 1972. С. 55.
25. Jesse V. Clardy. The philosophical ideas… Указ. соч. С. 67.
26. Александр Николаевич Радищев. Проект для разделения уложения российского. Коллектив авторов, А.Н.Радищев: материалы и исследования. М.-Л.: изд. Академии наук СССР, 1936. С. 83–84. Далее: Проект.
27. “Мщение, – пишет Радищев – всегда гнусно”. Там же.
28. Там же, С. 85. Впрочем, не секрет восхищение Радищева юридической системой англофонных стран, отменивших телесные наказания. См.: Jesse V. Clardy. The philosophical ideas… Указ. соч. С. 103.
29. Клод Адриан Гельвеций придерживался мнения, что все моральные действия имеют утилитаристское происхождение. Беккариа, под влиянием доктрины французского философа “все человеческие действия измерял степенью их полезности и бесполезности. …Его утилитаризм… порождался желанием создать, преодолевая все препятствия и унаследованные от прошлого предубеждения, такое общество, которое было бы основано на разуме и расчете”. (Franco Venturi. Utopia e riforma nell’Illuminismo [Утопия и реформа в эпоху просвещения]. Einaudi, Torino, 1970. С. 125.)
30. Широкими прениями сопровождался вопрос замены смертной казни каторгой. Это была своего рода попытка гуманизации уголовного права. Каторга, как предполагалось, могла бы заставить преступника покрыть свой долг перед обществом, при этом государство было бы избавлено от необходимости совершения преступления. Однако сразу после публикации книги Беккариа возникли сомнения в действенности этой альтернативы смертной казни. Тот же Беккариа в своем труде показал, насколько мало отличается рабочая жизнь нижайших слоев общества от жизни каторжников. Этот факт породил в Европе серьезные дебаты, поставившие под сомнение саму доктрину, разработанную Беккариа: многие стали придерживаться мнения, что только смертная казнь в состоянии навести страх на плебеев, удержать их от нарушения закона. Подробно об этих дебатах см.: Franco Venturi. Вступление. Cesare Beccaria. Dei delitti e delle pene [О преступлениях и наказаниях]. Указ. соч. С. 18 и далее.
31. Dei delitti [О преступлениях], с. 63–64.
32. Правды ради, необходимо отметить, что в своем труде Беккариа предусматривал необходимость вынесения смертного приговора, но только в случае, когда подсудимый представляет собой реальную опасность для устоев государства и установленной формы правления. Dei delitti [О преступлениях], с. 76–77.
33. Путешествие, С. 27.
34. “Федор Ушаков дословно повторяет учение Беккариа о наказаниях, разделяя и его теорию общественного соглашения. Александр Радищев перенимает у автора “О преступлениях и наказаниях” идеи примата права, мягкости наказаний и их соразмерности с преступлениями, наказуемости лишь фактически совершенных преступлений, а не преступных помыслов, идею отмены пыток…” Renzo Zorzi, Cesare Beccaria. Указ. соч. С. 126.
35. Житие, С. 129.
36. Ушаков – за абсолютную отмену смертной казни, в то время как Радищев считает необходимым вынесение смертного приговора тирану, казнь которого, по его мнению, является даже благом для общества. См.: Георгий Макогоненко. Радищев и его время. M.: Гослитиздат, 1956. С. 339.
37. “В системе политических взглядов революционера Радищева центральное место занимает идея возмездия”. Георгий Макогоненко. Радищев и его время. Указ. соч. С. 473.
38. Судья мог вынести приговор только после признания обвиняемым своей вины, по этой причине необходимо было вырвать это признание, в том числе и под пытками. “Признание в совершении преступления, – пишет Карло Антонио Вианелло, – считалось тогда основным доказательством вины, после получения признания ставилась точка в судебном разбирательстве, после чего переходили к вынесению приговора, с этой целью и применялись пытки. Отдельная косвенная улика уже давала право на применение пыток к обвиняемому. Если в результате пыток не удавалось получить исчерпывающее доказательство вины, судья, не имея возможности сформулировать приговор и не желая выносить оправдательный вердикт, имел право установить чрезвычайное наказание”. Carlo Antonio Vianello, La vita e l’opera di Cesare Beccaria [Жизнь и творчество Чезаре Беккариа]. Указ. соч. С. 216–217.
39. Dei delitti [О преступлениях], С. 38.
40. Проект, С. 84.
41. Александр Николаевич Радищев. Первоначальная редакция Грамоты российскому народу. Коллектив авторов. А.Н.Радищев: материалы и исследования. Указ. соч. С. 79. Далее мы будем кратко обозначать: Грамота.
42. Dei delitti [О преступлениях], С. 32.
43. Dei delitti [О преступлениях], С. 35. Именно “заседателям”, или, как их называет Карло Антонио Вианелло, “жюри присяжных”, Беккариа доверяет оценку улик, лишая судью этого права. См.: Carlo Antonio Vianello. La vita e l’opera di Cesare Beccaria [Жизнь и творчество Чезаре Беккариа]. Указ. соч. С. 216.
44. Беккариа стремится к возвращению к римскому праву, согласно которому предварительное заключение является лишь задержанием обвиняемого, а отнюдь не наказанием. По этой причине необходимо было лишить судей права голоса в этом деликатном вопросе, который должен был определяться исключительно законодательством, только закон должен устанавливать, в каких случаях возможно прибегать к предварительному заключению. Cм.: Carlo Antonio Vianello. La vita e l’opera di Cesare Beccaria [Жизнь и творчество Чезаре Беккариа]. Указ. соч. С. 217.
45. Грамота, С. 79.
46. Проект, С. 84.
47. Renato Pasta. La battaglia politico-culturale… [Культурно-политическая борьба…]. Указ. соч. С. 24.
48. Там же. С. 27.
49. Только в Тоскане смертная казнь была отменена полностью. См.: Franco Venturi. Вступление. Cesare Beccaria. Dei delitti e delle pene [О преступлениях и наказаниях]. Указ. соч. С. XVII.