Письма из редакции
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 16, 2005
***
ИЮНЬ 2005 года
Были мы в Санкт-Петербурге, где в замечательном музее Анны Андреевны Ахматовой на Литейном с помощью моих давних питерских друзей Роны Зеленовой, Якова Гордина и Самуила Лурье второй за полгода раз проходила презентация 15-го тома “Вестника Европы”. (Первый раз, в феврале, приехали представительной компанией – с друзьями-авторами (Володя Салимон, Женя Попов, Слава Пьецух, и мы, редакционные, с Филиппом Смирновым.)
Кажется, наконец-то налаживается наша РЕГУЛЯРНАЯ коммуникация с Петербургом – исторически необходимая, если вспомнить, что первый, карамзинский “Вестник Европы” издавался двадцать восемь лет в Москве, но второй-то, главный либеральный журнал России, “Вестник Европы” М.М.Стасюлевича, издавался в Санкт-Петербурге с 1866 по 1918 год!
И вот иду по Литейному, спешу в Ахматовский музей, забредаю под арку, захожу в подвальчик, где приютилась букинистическая лавка, коих здесь несравнимо больше, чем в Москве, но все равно уже исчезающе мало, спрашиваю – нет ли “Вестника Европы”, получаю лаконичный ответ-“немного” – и вижу на полках знакомые названия. Покупаю несколько томов “ВЕ” за 1879 год и-удача! – полный комплект за 1915 год (о котором напишу как-нибудь при случае).
Так и пришел я на встречу c читателями c сумкой, набитой пухлыми томами с кожаными корешками, которые и выложил на столе рядом с нашими новенькими, в целлофане.
Вечером в уютной старой петербургской квартире Рональды Вениаминовны Зеленовой на М-ской улице, сидя в старинном кресле под шелковым абажуром, листал эти журналы, чувствуя, и вправду, если не связь, то изощренную рифмовку времен…
Вот “Вестник Европы” за февраль 1879 года, вышедший скоро после очередной турецкой войны.
Объемистая статья (почти полсотни страниц), подписанная В.К., написана как своего рода рецензия на анонимную книгу Гtude diplomatique sur la guerre de CrimОe (1852-1856) par un ancien diplomate. Deux voulumes. St. Petersbourg. 1878
“…Сочинение, о котором говорим, написано пятнадцать лет тому назад, в 1863 году; но оно настолько правдиво, что не могло тогда же выйти в свет.
…Автор – несомненно “европеец”; он конечно не отрицает высокого значения европейской образованности и гражданственности; но он в то же время ужасается борьбе парламентских партий, страшится крайностей европейской печати, как будто эта борьба и эти крайности не составляют необходимой принадлежности всякой широкой политической жизни…” (С. 634.)
“Странно было бы также льстить себя надеждой, что если мы будем представлять в Европе одну только материальную силу, то найдем сочувствие и поддержку не только со стороны европейских правительств, но и европейских народов. Было бы слишком наивно мечтать, что колоссальные размеры нашего отечества, что отличные боевые качества русского солдата могут не возбуждать опасений и недоверчивости в других державах, естественно стремящихся, как и мы сами, оградить свои интересы. <…>
Теперь приходится считаться со всеми державами, из которых каждая представляет собой более или менее самостоятельную силу, и крупная ошибка в дипломатическом и военном расчете может иметь самые серьезные последствия. (выделено мной – В.Я.)
[Интересно?!] “И к чему это?” – возразят мне, мало ли у нас и недавних примеров “крупных ошибок” во всякого рода больших и малых расчетах, не то что стапятидесятилетней выдержки. На таких примерах зубы от скуки крошились еще в институтах, не называвшихся тогда академиями. А мы почитаем…
“В сороковых годах и в начале пятидесятых внешняя политика России еще возилась около знаменитых трактатов 1815 года. Эти трактаты и так называемое консервативное их применение были завещаны России последними мрачными годами александровской эпохи… Европа не могла дышать в этой реакционной атмосфере и стремилась сбросить с себя цепи венских договоров…
А русская политика не признавала ничего этого, оставаясь неподвижно преданною отживающим политическим идеям и формам.
Особенности русской жизни и истории выделяли Россию из этого общего движения… происходившие на Западе перевороты всегда отзывались в России усилением государственной опеки над обществом, его умственным и нравственным ростом”.
***
[Из дневника.]
3 января 2005 г.
Кажется мне, ошибки российской украинской политики начались не вчера, и не с поддержки Януковича. Этой истории столько лет, сколько идее самостийной Украины. А идее этой – долгие века. Татарская сеть, наброшенная на славянские земли, надолго сковала самостоятельное их развитие. Истинная Украина выросла из вольного казачества, так учил меня, мальчишку из Бреста-Берестья, где “паны продали православную веру в унию ляхам да папству”, мой дед, Григорий Петрович, сам запорожский казак, агроном и пчеловод, человек сугубо мирный.
Сечь, – как пишет М.С.Грушевский, – возникла в середине XVI-го века на невнятных пограничных рубежах. Мелкая партизанская война именовалась именем “казацтва”. Мастером этой борьбы был князь Константин Иванович Острожский, покровитель православия; в Остроге развилось и книгопечатание. Украина (и Белоруссия), разделенные на воеводства между Польшею, Великим княжеством Литовским и великим княжеством Московским в шестнадцатом веке, маневрировали с большим или меньшим успехом. То князь Дмитрий Вишневецкий вместе с Москвой воевал Крымскую Орду, то князь Острожский присягал королю как киевский воевода.
В смутное время начала 17 века, четыреста лет назад, казацкие полки тысячами, вместе с поляками, ходили наживою на Москву, так что новый праздник 4 ноября относится и к ним. А дальше – все неразрывно связано с Русско-польскими отношениями; падало значение Речи Посполитой – усиливалась на Украине Москва. Уния, как дело в глазах множества православных мирян нечестное, отношения эти веками усугубляла. Несчастливый союз Мазепы со шведским неудачником Карлом “имел огромные последствия для украинской жизни”, – писал М.С.Грушевский1.
Москва никогда всерьез и искренне не признавала идеи украинской независимости, и даже автономии, и не щадила ее достоинство и суверенитет. История гетманщины – это долгая история взаимных предательств, измен и разнузданного мздоимства. От Мазепы до Кирилла Разумовского.
“Когда же в 1687 году московскому правительству удалось добиться подчинения киевского митрополита под благословение московского патриарха, и константинополский патриарх под давлением турецкого правительства дал на это свое согласие (1688), – очень скоро пришлось почуствовать над собою московское господство, а вместе с тем и издания, школы украинские попали под московскую цензуру, очень подозрительную и неприязненно настроенную”1. “Уже и раньше в московских кругах недоброжелательно относились к украинскому духовенству, и к их школе и литературе. Киевскую академию московские власти хотели вовсе закрыть, … и академическое преподавание… Киевские книги также при Патриархе Иакиме (в 1670-80 годах) довольно часто запрещались в Москве”2. “Было возбуждено настоящее гонение на украинские книги”. Затем эти стеснения перешли и на почву языка и чисто национальных соображений”3.
***
Даже в “Вие” есть намек на этот сюжет.
***
Вся эта живая историческая протоплазма, этот живой контекст социально-психологического поля наших отношений, довольно-таки подпорченный плохо, хотя и специально обученными людьми. А мы об этом, накопившемся в братском союзе народов, никогда не писали, не говорили и не обсуждали в честной и серьезной дискуссии. Ни при коммунистах, ни потом, а уже ведь пятнадцать лет как дела идут без коммунистов. Чего стоит полувековая переписка с Москвой украинских ученых, требующих, уговаривающих вернуть осыпавшиеся фрагменты фресок взорванного в 30 годах древнейшего Михайловского собора (хранятся в Москве, в Эрмитаже и других российских музеях). (Я как-нибудь надеюсь опубликовать ее).
Вернусь к любимому “источнику знаний” – “Вестнику Европы”. Все тот же 1879 год. Историческая монография Н.И.Костомарова из истории Малороссии (1663-1668 гг.) Гетманство Бруховецкого.
О критической той поре Костомаров пишет:
“Угождая всеми способами Москве, Бруховецкий готов был бить челом обо всем, что по его соображениям или, может, по прямому внушению от москвичей, московскому правительству пришлось бы по вкусу. Так, он просил, чтобы в Киев прислан был из Москвы русский святитель и малороссийское духовенство не зависело бы от митрополита Киевского, утвержденного властью польского короля. Это очень понравилось московскому правительству, потому что таким способом в его волю отдана была бы важнейшая сторона общественного строя Малороссии. Но с обычной московской осторожностью (Где она? – В.Я.) на это гетману дан был такой нерешительный ответ: о таком важном предмете будет учинена ссылка с цареградским патриархом, и, смотря по ответу, какой получится от патриарха, учинен будет царский указ”. (С. 297).
Дело было щекотливое и трудное:
“Епископ сказал: Боярин и гетман написал нам, что указал Государь быть в Киеве митрополиту из Москвы, а не по стародавним правам и вольностям нашим, не по нашему избранию. Мы состоим под благословением святейшего патриарха цареградского, а не кого-нибудь другого, и если быть у нас митрополиту московскому, тем права и вольности наши будут нарушены.
Шереметьев стал было им объяснять, но духовные пришли в раздражение и начали говорить, по выражению воеводской “отписки” с большой яростью: “Если у нас быть митрополиту московскому, а не по нашему избранию, так пусть уж его величество велит нас всех казнить. Мы на это добровольно не поступимся, и только придет к нам на Киев из Москвы митрополит, – мы запремся в монастырях и не выйдем: раз нас за шеи и за ноги выволокут! Видим мы, каковы у них пастыри: вон в Смоленске архиепископ Филарет права и вольности у духовного чина отнял, а мещан и шляхту обзывает иноверцами, а они не иноверцы, – а православные христиане! И в Киеве, как будет московский митрополит, так он станет всех киевских жителей и всех малороссиян обзывать иноверцами, а оттого станется раскол и мятеж не малый. – Нам лучше смерть принять, чем допустить в Киеве московского митрополита…”
Мы как дело наше, внутреннее, с жаром обсуждаем вопросы о Крыме, Севастополе, восточных областях, нефти и газе, сахаре и трубах и кончая тонкими материями политики. А чего стоит злополучный кризис из-за ничтожной косы Тузла…
А сколько всего было сказано незабытого – и с той, и с другой стороны!
(Глубину и серьезность современной российской дипломатии на украинском направлении давно и успешно олицетворяет бывший премьер-министр и несостоявшийся кандидат в президенты Виктор Степанович Черномырдин -как специалист по тонким отношениям наций и признанный миротворец.)
Совково-клановый капитализм Украины был многократно осмеян московской интеллектуальной элитой. (Но где она – эта элита? Жизнь, как сепаратор, разделила ее на жирную, самодовольную, близкую власти фракцию светских людей и маргинальную тощую сыворотку диссиденства.) А украинские выборы и восемь лет назад (Кучма–Кравчук) шли под знаком противостояния Запада и Востока. В референдуме 1991 года украинский народ сказал “да” независимости не только на Западе.
И европейский и НАТОвский векторы Украина выбрала не сегодня. Проблема не только в том, что украинский народ, даже разделенный, счел себя оскорбленным фальсификациями, бесцеремонностью московских консультантов и грубостью толкователей. И не в том, что Владимир Путин поспешил поздравить Виктора Януковича (хотя-таки поспешил)…
Проблема в том, что Москва не случайно оказалась противником противоречивых, но живых, искренних и самых творческих сил в Украине.
Верховная власть вроде бы все еще стремится проводить сложнейшие экономические, структурные и социальные реформы, долженствующие вывести Россию к достойному будущему. Но, может, даже и неожиданно для себя, выбросив образованную и динамичную часть своего общества с политической доски, лишив ее представительства в парламенте, а теперь и вообще угрожая лишить какого бы то ни было участия в политической жизни, “подмораживая” страну, российская власть оказалась в роли Николая I на европейской сцене – носителем устарелых, закостенелых схем и опорой самых непопулярных режимов.
[Возвращаюсь в старый “ВЕ”:]
“Становясь во главе упорного противодействия всякому изменению прежнего порядка… мы заранее ставили себя мишенью для либеральных партий, а в Европе скопилось против нас довольно ненависти у наших союзников, довольно слабости, колебаний и зависти, чтобы мы, даже и не допуская их неполитичной неблагодарности, должны были усомниться в истинности их содействия” (С. 647).
…“Нас прозвали жандармами Европы, на нас призывали ненависть народов, которые и отомстили нам во время Восточной войны. Наконец, в самой России нас осуждали за то, что мы вмешиваемся в дела, до нас вовсе не касающиеся, – вот как выгодно ремесло примирителей!..” (С. 645.)
Современная Россия не могла отнестись к “оранжевой” революции в Украине иначе, как она отнеслась. Это была уже другая Россия; по сравнению с революционными 91–93-м годами у нее уже были другие ценности и другие представления о том, как следует вести себя соседям.
Старый “Вестник Европы” как будто и нас имеет в виду:
“Внешние дела и внешняя политика поглотили в течение полутораста лет неисчислимое количество людей и средств, нравственных и материальных сил государства, всегда уступавшего и доселе уступающего другим европейским государствам, с которыми ему приходилось бороться, в умственном развитии, в политическом, гражданском и промышленном отношении.
Эти бесчисленные жертвы дали ему возможность широко раздвинуть свои пределы, но не помогли ему организоваться надлежащим образом. При таких условиях вопрос о том, расширяться ли ему еще и еще, помышлять ли об Ост-Индии, Афганистане или Константинополе, становится совершенно излишним, праздным вопросом, не выдерживающим и прикосновения критики. Довольно и тех уроков, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫТЬ ИЗВЛЕЧЕНЫ НАМИ ИЗ ПОСЛЕДНИХ ВОСТОЧНЫХ ВОЙН.
Новые бесчисленные жертвы в делах внешних неизбежно привели бы нас опять к тому же, с чего собственно следует начинать, – к нашим ближайшим внутренним делам. В.К.” (С. 689).
***
ИЮНЬ
ШЕСТОЕ ПОСЛАНИЕ
Читаю Президентское послание 2005 года, шестое уже за время его легислатуры. Произведение вполне либеральное и даже неожиданное, рассчитанное, по-моему, на долгое чтение. Смутишься разумом, усомнишься в верности частоты и наклона плоскости твоих колебаний, прочтешь абзац-другой и выправится пульс, войдет в норму.
“МЫ СВОБОДНАЯ НАЦИЯ”
(Извлечения)
…“Главной политико-идеологической задачей считаю развитие России как свободного, демократического государства. Мы довольно часто произносим эти слова, однако глубинный смысл ценностей свободы и демократии, справедливости и законности – в их практическом преломлении в нашей жизни – раскрываем достаточно редко. …В конечном счете, на базе утверждения именно таких принципов мы и должны стать свободным обществом свободных людей. …Прежде всего, Россия была, есть и, конечно, будет крупнейшей европейской нацией. Выстраданные и завоеванные европейской культурой идеалы свободы, прав человека, справедливости и демократии в течение многих веков являлись для нашего общества определяющим ценностным ориентиром. В течение трех столетий мы вместе с другими европейскими народами рука об руку прошли через реформы Просвещения, трудности становления парламентаризма, муниципальной и судебной власти, формирование схожих правовых систем. Шаг за шагом вместе продвигались к признанию и расширению прав человека, к равному и всеобщему избирательному праву, к пониманию необходимости заботы о малоимущих и слабых, к эмансипации женщин, к другим социальным завоеваниям. Повторю, все это мы делали вместе, в чем-то отставая, а в чем-то иногда опережая европейские стандарты. Убежден, для современной России ценности демократии не менее важны, чем стремление к экономическому успеху или социальному благополучию людей… Во-первых, только в свободном и справедливом обществе каждый законопослушный гражданин вправе требовать для себя надежных правовых гарантий и государственной защиты. И, без сомнения, обеспечение прав и свобод человека является критически важным как для развития экономики, так и для общественно-политической жизни России. …Во-вторых, только в свободном обществе каждый трудоспособный гражданин имеет право на равных участвовать в конкурентной борьбе и свободно выбирать себе партнеров, а соответственно этому и зарабатывать. В-третьих, российское государство, если хочет быть справедливым, обязано помогать нетрудоспособным и малоимущим гражданам – инвалидам, пенсионерам, сиротам, с тем чтобы жизнь таких людей была достойной, а основные блага были бы для них доступными. И, наконец, свободное и справедливое общество не имеет внутренних границ, ограничений на передвижение, а оно само открыто для остального мира. Это дает гражданам нашей страны возможность в полной мере пользоваться богатствами всей человеческой цивилизации, включая достижения образования, науки, мировой истории и культуры. Именно наши ценности определяют и наше стремление к росту государственной самостоятельности России, укреплению её суверенитета. Мы свободная нация”.
Я об этом. Разве не резонирует душа таким словам! “Мы свободная нация”.
[И дальше, без перехода:]
…“И наше место в современном мире, хочу это особо подчеркнуть, будет определяться лишь тем, (Выделено мной. – В.Я.), насколько сильными и успешными мы будем”.
Тут вспоминается Федор Михайлович, и “Брат-2”: “Не в силе Бог, а в правде”…
Читаю дальше и удивляюсь – такой горечью, почти отчаянием наполнены строки официального, для всего света предназначенного, через компьютеры множества спичрайтеров пропущенного, документа:
“Наше чиновничество еще в значительной степени представляет собой замкнутую и подчас просто надменную касту, понимающую государственную службу как разновидность бизнеса… Особенностью последнего времени стало то, что наша недобросовестная часть бюрократии – как федеральной, так и местной – научилась потреблять достигнутую стабильность в своих корыстных интересах, стала использовать появившиеся у нас, наконец, благополучные условия и появившийся шанс для роста не общественного, а собственного благосостояния. …И если сейчас, когда созданы предпосылки для серьезной и масштабной работы, государство поддастся соблазну простых решений, то верх возьмет бюрократическая реакция….”.
[О задачах международной политики
России сказано предельно скромно:]
“Наши цели на международной арене предельно понятны – безопасность границ и создание благоприятных внешних условий для решения внутренних российских проблем. Мы не изобретаем никаких новшеств, а стремимся использовать все то, что было накоплено европейской цивилизацией и мировой историей”.
“Безусловно и то, что цивилизаторская миссия российской нации на Евразийском континенте должна быть продолжена”.
Об этом – цивилизаторской миссии – много думали, много писали европейские и русские мыслители. И западники, и славянофилы, и евразийцы видели эту миссию по-разному.
В “Шестом послании” она сформулирована довольно туманно:
“Она состоит в том, чтобы демократические ценности, помноженные на национальные интересы, обогащали и укрепляли нашу историческую общность”.
Нынешнее Президентское послание, может быть, самое либеральное из всех шести. Не поспоришь – общие ценности , помноженные на интересы, куда лучше, чем разделенные, по интересам и ценностям… Нынешнее Президентское послание, может быть, самое аксиологическое из всех шести, о главных ценностях, осталось малозамеченным, кажется, даже в рядах президентских единомышленников. Только, думаю, адресовано оно кому? Федеральному собранию, как написано на адресе? Но оно, заботливо укомплектованное людьми трезвомыслящими, как теперь с похвалою говорят – прагматиками, вряд ли способно его адекватно прочитать его неявное духоподъемное содержание (может и авторам не вполне открытое), и уж тем более– реализовать.
“Политическому классу”? Может быть, но он как-то деклассировался последнее время.
Обществу? У общества осталось мало (иные пишут – никаких!) механизмов влияния на политику. И ведь что смущает: такая “прямая” демократия – апелляция через головы “своекорыстной бюрократии” – от “отца нации” к народу – это очень неустойчивая, опасная, манипуляторская и потому малоэффективная политика, обещающая смуты и катаклизмы, как много раз бывало в истории – от Адама до Саддама. Напрямую ведь хорошо не получается, давка будет, а получается только с помощью опричнины.
Скорее всего, оно обращено к “Городу и миру”, но мир плохо понимает язык нашей политики, и потому предпочитает оценивать ее по делам.
А тут список длинный, ничто не остается без внимания. И с Китаем военные игры, и пуски межконтинентальных стратегических ракет на Камчатку (в сторону Америки), и с Ираном – “обмен технологиями”, иные неловкости, которые не стану перечислять, но все ведь на слуху…
***
ЧИТАЯ ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ
Нынче идет год шестидесятилетий.
60 лет назад закончилась Вторая мировая война, шестидесятилетие ООН. (Читайте в этой книжке журнала беседу с лордом Робертсоном.) Во внимании общества духовидцы, пророки, предсказатели – от Нострдамуса до Глобы.
Читаю Достоевского. “Дневник писателя” за 1877 год. Он тоже любил предсказывать.
(Том 25)
“…Всем ясно теперь, что с разрешением Восточного вопроса вдвинется в человечество новый элемент, новая стихия, которая лежала до сих пор пассивно и косно и которая, …не может не повлиять на мировые судьбы чрезвычайно решительно и сильно”.
И ведь Восточный вопрос не разрешился, но “новая стихия” вдвинулась, да так, как никто не ожидал, и повлияла на весь мир. Изменило мир наше участие, наша трагическая и роковая роль на мировой сцене в ХХ веке, – спорю (или соглашаюсь?) с Федором Михайловичем Достовским.
“…Все у нас, несмотря на всю разноголосицу, всё же сходятся и сводятся к этой одной окончательной общей мысли общечеловеческого единения. Это факт не подлежащий сомнению и сам в себе удивительный, потому что на степени такой живой и главнейшей потребности этого чувства нет еще нигде ни в одном народе …
Следовательно, если национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное человеческое единение, то, значит, вся наша выгода в том, чтобы всем, прекратив все раздоры до времени, стать поскорее русскими и национальными” (С. 20).
“Eсли послушать Достоевского, – можно подумать, что он изобретает идеи, которые правительство должно принять к руководству и осуществлению. Но наше правительство само знало все, что ему нужно было знать, без славянофилов и без Достоевского: еще с незапамятных времен шло оно именно тем путем, который так страстно воспевали его теоретики. Он угадывал тайные желания власти и затем по поводу их вспоминал все “прекрасные и высокие” слова, которые успел накопить”…
И к тому же “для реальных политиков один солдат и не то что пушка, а ружье старой системы больше значат, чем самая лучшая философско-нравственная система”, – заметил Лев Шестов4.
***
МЫ В ЕВРОПЕ ЛИШЬ СТРЮЦКИЕ?
Достоевский мечтал о всеславянском единстве с Россией во главе, пророчествовал, что мы вот-вот скажем миру нечто важно-сокровенное. Ошибался с особенным треском.
Но тему “Россия и Европа”, Европу как важнейшую для самой России угадал верно.
…“Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера, мы с путешествующим Карамзиным умилительно радовались созданию “Национальных штатов” в 89 году, и если мы и приходили потом в отчаяние, в конце первой четверти уже нынешнего века, вместе с передовыми европейцами над их погибшими мечтами и разбитыми идеалами, то веры нашей все-таки не потеряли и даже самих европейцев утешали…
…И чего же мы достигли? Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением… Мы у них в пословицу вошли. И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих… Они поняли, что мы чего-то хотим, чего-то им страшного и опасного; поняли, что нас много, восемьдесят миллионов, что мы знаем и понимаем все европейские идеи, а они наших русских идей не знают, а если и узнают, то не поймут; что мы говорим на всех языках, а они говорят лишь на одних своих, – ну и многое еще они стали смекать и подозревать. Кончилось тем, что они прямо обозвали нас врагами и будущими сокрушителями европейской цивилизации. Вот так они поняли нашу страстную цель стать общечеловеками.
А между тем, нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам – второе отечество, – я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал… Как же быть? Стать русскими во-первых и прежде всего…” (С. 23)
***
ЗОЛОТОЙ ФРАК ГОГОЛЯ
И стали мы, нынешние, повинуясь веяниям времени, стараться становиться очень русскими; поверхностно, ритуально-православными, футбольно-патриотичными. “Новые русские”, впрочем, это промежуточный, первичный, переходный, довольно простой, вполне очерченный нашей классической литературой ХIХ и ХХ века – от Гоголя до Зощенко, – тип.
В общем, “Золотой фрак Гоголя”.
Достоевский саркастически заметил:
“Мы, интеллигенция русская, плохие граждане, мы сейчас в обособлении. Не дадут нам чего – и мы дуемся… есть такие убеждения, ибо я свято верю, что это убеждение, а не обособление для оригинальности, из величия, из золотого фрака. Боюсь только золотого фрака… А действительно наши великие не выносят величия, золотой фрак. Гоголь вот ходил в золотом фраке. Долго примеривал. С покровителями, говорят, был другой”.
И в другом месте:
“Про этот золотой фрак мне пришла первая наглядная мысль вероятно еще лет тридцать тому назад… Мне всю жизнь потом представлялся этот не вынесшего своего величия человек, что случается и со всеми русскими (подчеркиваю важное – В.Я.), но с ним случилось как-то особенно с треском. Шли слухи – и вот пошло. Вероятнее всего, что Гоголь сшил себе золотой фрак еще чуть ли не до “Ревизора” (С. 250).
“Мы в Европе лишь стрюцкие5”. (Дневник писателя за 1877 г.)
“Мог ли произнесть такие слова русский Европеец? Да никогда в жизни!” ( С. 68 ком/С. 387)
***
Читаю и думаю – может, он имел в виду, да не договорил (вернее, сто раз договорил – но в других местах), простую в сущности мысль, от Гоголя, кстати, идущую, что мы дома, в России, “лишь стрюцкие”, а уж потому и в Европе?
В 91-м, когда стояли в миллионной толпе у Белого дома, главное чувство было – “мы не быдло”. Как на Майдане в 04-м. Мы не стрюцкие!
***
Суд вынес наконец приговор Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву. По девять лет тюрьмы (спустя месяц ослабили – по восемь). И долго обещали новый процесс по вновь открывшимся обстоятельствам.
До последнего была какая-то иррациональная надежда – ну не может быть, чтобы так и шли напролом, поперек всех процедур, приличий и аргументов, на глазах у целого мира. Вот возьмет непредвзятый судья, да и отпустит за недоказанностью события-преступления; но нет, не отпустил, и все теперь будет длиться годами. Ходорковский становится героем не судебной, но политической хроники.
***
[“Дневник писателя за 1877 год:]
“Запад провалится”
“Запад провалится.
Вы скажете, может быть, хороша ли ваша любовь к Европе после таких слов.
А разве я рад тому (что он провалится). Нет, я с упованием смотрю. Народ западный свергнет ту гнусную облочку, в которой его заключили, и кончит тем, что найдет Христа. Может быть, к нам и придет за ним, к народу нашему великому, и тогда все обнимемся и запоем новую песню” (Т. 25. С. 224).
[Июнь 2005 года]
30 мая и 2 июня черным запишут в истории ЕС, потому что два референдума – во Франции и следом в Голландии – надолго, а может и насовсем, остановили тот проект Европейской конституции, который подготовила комиссия Жискар д’Эстена. Интернет полон критической аналитики, перспективы многим кажутся мрачными. Газетные заголовки совсем уж пессимистичны – вполне по-достоевски предрекают конец европейского проекта, очередной закат Европы…
Нет, думаю, вряд ли, чтобы закат, но что после слишком уж недальновидного расширения наступит головокружение и разочарование, можно было ожидать.
Блэр на этом фоне перехватывает инициативу; накануне наступающего с 1 июля до конца 2005 года британского председательства в ЕС он настойчиво говорил об идейном кризисе, об окне новых возможностей, необходимости глубинного реформирования Европейского союза и его задач.
На континенте его слышат плохо; всплеск британо-французских разногласий, доходящих и до оскорбительных, совсем уж неполиткорректных высказываний.
***
Обозреватели весьма скептичны, называют сегодняшних героев политической авансцены “хромыми утками” и “уходящей натурой” и предрекают в скором будущем совсем новый политический ландшафт в Европе, где уже не будет привычных силуэтов.
Еще в июне я был в Горбачев-Фонде на российско-испанском семинаре (гости были из провинции Эстремадура), и выступление М.Горбачева на европейскую тему, о безусловном давнем европейском выборе России мне понравилось.
В ответ на слова заморского гостя о Европе до Урала, Михаил Сергеевич бросил реплику:
– А Сибирь и Дальний Восток кому отдадите – чужому дяде?
Я даже зааплодировал, но аплодисменты мои, не поддержанные дисциплинированным залом, прозвучали неуместно, и Горбачев удивленно поднял глаза…
НА ПРИМЕРЕ ПОРТУГАЛИИ
[Из дневника. Июль.]
С 5 по 9 июля был я в Лиссабоне на семинаре, или коллоквиуме, в фонде Мариу Суареша, первого гражданского президента Португалии, вполне легендарного человека.
***
О цивилизаторской миссии и лиссабонском
землетрясении 1 ноября 1755 года
“Каких только ужасов я не насмотрелся! Здания рушились со страшным грохотом. Страшной казалась и земля, которая могла поглотить нас живыми.
Солнце было во мраке. Казалось, что настал день Страшного суда. На площади, куда мы добежали, собралось не менее четырех тысяч человек, одни полураздетые, другие – совсем нагие. Первую ночь мы провели в поле под открытым небом, лишенные самого необходимого. Однако самое страшное было впереди. Образовавшаяся в океане гигантская волна хлынула на берег. В мгновение ока водная стена смела мосты, тяжело груженые корабли, уцелевшие здания, превратив все это в груду мелких обломков. Фундамент причала осел, и его вместе со множеством людей поглотила водная пучина” – отрывок из мемуаров маркиза де Помбал6.
Источники указывают разные цифры погибших в лиссабонском землетрясении. Например, в книге “История Испании и Португалии”. М., 2002 приводится цифра в 30 000 человек. Впрочем, точной статистики при больших бедствиях трудно ожидать и сейчас.
“Один из самых красивых и богатых городов Европы, столица великой колониальной державы мгновенно погрузился в хаос и анархию. Пожары и грабежи начались в первую же ночь после землетрясения… Власть пребывала в полной прострации. Король Жуао Первый две недели не мог собрать кабинет министров. Наконец, министры собрались в военном лагере, разбитом под городом, и король задал всего один вопрос: “Сеньоры, Что делать?” Маркиз де Помбал ответил: “похоронить мертвых и накормить живых, ваше Величество””.
Журналист сравнивает лиссабонское землятрясение и Нью-Орлеанское наводнение и вот какой вывод делает:
“Португальская империя тоже была уверена в своей цивилизаторской миссии, осуществлявшейся в Бразилии, Анголе, Мозамбике, на островах Зеленого мыса. Португальцы искренне считали, что несут “дикарям” новые, правильные законы жизнеустройства и свет истинной веры, избавляют их от варварства, помогают строить государство всеобщего счастья – такое же, как у них. Тогда это называлось “нести свет Христов”, сегодня говорят об экспорте демократии. Однако и в том, и другом случае “дикари не всегда были благодарны к миссионерам, заставляя последних прибегать к “гуманитарным бомбардировкам” (с палубы 40 пушечного галеона или с борта штурмовика “стелс” – не суть важно).
США сегодня испытывают такой же шок, что и Португалия два с половиной века назад, поскольку выяснилось: “Бог не за нас”.
Шок и недоумение: “за что, Господи!”… против Америки, которую сам всевышний благословил на провиденциальную, цивилизаторскую миссию? Но удар нанесли высшие силы, да так, что хаос в дельте Миссисипи напоминает события на Гаити или в Руанде, но никак не в США.
…пропала цель, пропал смысл что-либо делать… Американская мечта, образ “небесной Америки”, получившей скрижали из рук Господа, – все это похоронено, видимо, навсегда.
А без такой мечты, без такой сверхзадачи сохранить статус сверхдержавы невозможно”. Конец цитаты7.
Эта интонация, так ярко выраженная в процитированной газетной заметке, особенно характерна для “новой журналистики”, не верящей ни в бога, ни в черта, ни в идеалы, ни в ценности, ни в народ, ни в демократию, ни в олигархов, ни в президентов.
Эти люди рецензируют Мир Божий – все на свете – (политику, экономику, жизнь народов и стран, футбол, концерты, спектакли, архитектуру и автомобили), – с позиций какого-то универсального, невесть откуда взявшегося всезнания и невероятного превосходства.
И “Астон-Мартин” для них недостаточно хорош, и на солнце, они слышали, полно пятен.
***
ПРОФЕССОР ИЗ НОВОГО ОРЛЕАНА
Привидевшаяся “гибель империи” американской – не из числа “Великих фактов”, а из числа мечтаний.
Ураганы, тайфуны и наводнения на свете случаются часто; Америка подвергается им ежегодно, и даже столь страшное и печальное, как трагедия Нового Орлеана, она перенесет, как и вряд ли отшатнется от Господа, от своей веры в Христа.
В самые первые дни Орлеанской трагедии заходил к нам в редакцию наш старый знакомый – профессор Уильям Брумфилд из Нового Орлеана, подарил свою новую книгу. Он лет тридцать и зимой, и летом ездит на свои кровные по российской глухомани, чудак, фотографирует и изучает русскую деревянную архитектуру, читает лекции, устраивает выставки, пишет книги… Профессор был взволнован и удручен, ругал власти, говорил о потопе, который еще только предстоял городу, заранее переживал о необратимой гибели уникальной исторической ауры мечтательной и томной фолкнеровской столицы Юга, но не отказывался ни от Бога, ни от Орлеана, ни от Америки… Вообще для верующего человека испытания – не тема религиозного кризиса; скорее наоброт, случай вспомнить историю Иова.
НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
МАРКИЗА ДЕ ПОМБАЛ
Да и с пассажем о Португалии, только что побывав в этой стране, не соглашусь. Придется вернуться к истории.
“Век просвещения” делится для Португалии на две половины. Первая половина, в общем, застой и упадок. Страна, обнищавшая и материально, и духовно, находилась на краю полного падения.
Но вторая половина века принесла реформы и развитие, впрочем, прерванное.
Со вступлением на престол Жозе Эммануила I (1750–1777) для нее наступила пора внутреннего обновления и реформ в духе Просвещения ХVIII в.
“Не отличаясь дарованиями государственного человека, суеверный и слабохарактерный король Жозе всецело подчинился влиянию своего первого министра”8.
Король назначил на этот пост дипломата Себаштьяу Карвалью, ставшего через двадцать лет, к семидесяти годам (с 1770 г.), маркизом де Помбал.
Назначение было в высшей степени эффективным. Честолюбивый, образованный и смелый министр начал широкую программу реформ.
В молодости он поездил по европейским дворам, состоял секретарем португальских посольств в Лондоне и Вене (1730–1745). “Там проникся идеями просвещения и усвоил начала бережливого и разумного государственного управления”. Новые идеи он внедрял железной рукой.
Став первым министром Португалии (практически диктатором при слабом короле) в 1750 году, он, до своей отставки в 1777-м, был решительным и неутомимым противником “старого порядка” и клерикализма в родной стране. “Он поднял ее престиж в международных отношениях, восстановил финансы, флот и армию, дал хлеб народу, обратив 2/3 виноградников в нивы, избавив страну от печальной необходимости быть поставщицей вина для английских купцов и покупать заграничный хлеб”.
Он заботился о развитии промышленности и выписывал иностранных специалистов. Помбал стремился усовершенствовать механизм государственного управления, осовременить и гуманизировать законодательство, уничтожить привилегии дворянства, поднять правосудие, народное благосостояние и просвещение.
Понимая, что главный противник реформ и изменений – могущественная в Португалии церковь и духовенство, он вырвал образование страны из рук церкви. В стране, где еще недавно властвовала инквизиция и горели костры аутодафе, Помбал учредил целую систему начальных училищ, где могли бесплатно обучаться мальчики и девочки, преобразовал преподавание в средних школах, сделав его вполне светским, приглашал преподавателей из других стран. Провел он и глубокую реформу университетского преподавания в Коимбре, старейшем университете Европы. Он мечтал поднять страну до уровня передовых наций.
Лиссабонское землетрясение случилось на пятый год его преобразований…
“Среди всеобщего смятения он не потерял головы и поспешил придти на помощь пострадавшему населению. …Вслед за тем началась созидательная деятельность Помбала. Из развалин стали вырастать грандиозные здания и сооружения, своим великолепием затмившие старый Лиссабон”.
Стараясь подорвать авторитет министра в глазах суеверного короля, и положить конец его преобразованиям, иезуиты доказывали королю, что землетрясение явилось Божиим наказанием за нечестивые деяния Помбала. Но напрасно. “Никогда еще министр не был столь могущественным, как Помбал в те годы”. Обвинение в покушении на жизнь короля дало Помбалу повод изгнать иезуитов в 1759 году не только из Португалии, но и из Южной Америки, а в 1768 году папа (считают, не без его влияния) вовсе уничтожил орден иезуитов…
“Помбал действовал круто, часто прибегал к насилию, желая привить в народе новые идеи, потребности и привычки, и нажил себе много врагов”.
Главных врагов казнили, второстепенных – изгоняли. В 1777 году король Жозе умер, оставив престол своей дочери Марии. Помбал немедленно получил отставку, был отдан под суд по обвинению в злоупотреблении властью и приговорен к смерти. Мария смягчила приговор суда, даровав маркизу жизнь. Скоро он умер (1782). Реформы его мало-помалу свели на нет.
Распад португальской империи произошел не из-за потери веры в свое предназначение.
Империи распадаются по множеству причин: экономических, демографических, социокультурных, но, прежде всего, повинуясь неумолимому закону: все империи стремятся к распаду и, рано или поздно, распадаются, как только для этого подворачивается случай.
И хотя в Португалии и сегодня множество проблем, но она через тридцать лет после демократической и бескровной (!) революции прекратила колониальные войны, вышла из Индии, Анголы, Мозамбика и Гвинеи-Биссау, стала демократией, вступила в Европейский союз, и сегодня вполне достойно чувствует себя в Европе, а ее представитель – Баррозу – на посту Председателя ЕС.
***
Трагедия Лиссабона и сейчас не забыта в Португалии. Лисабон восставший из руин, стал первым в мире современным городом с регулярной планировкой, которую потом многие страны позаимствовали, – с широкими проспектами-авенидами, тенистыми бульварами и просторными площадями, по которым гуляет ветер с океана.
Империя давно закончилась – но португальский язык по-прежнему один из главных в мире, и страна поддерживает особые отношения не только с Бразилией (тоже бывшей частью королевства), но и со своими бывшими африканскими колониями. В Лиссабоне вполне мирно живут сотни тысяч ангольцев, мозамбикцев, выходцев из Южной Азии.
Тезис отцов иезуитов о том, что-де катаклизмы природные и неприродные есть знак божий, наказание, бич, карающий нечестивые страны за их грехи, режимы – за стремление к реформам, уж нам-то следовало применять с большой осторожностью.
Вспомним, вслед за так популярными ныне у властей Отцами церкви, что мы, грешные, сегодня – самая большая в мире страна не просвещенного атеизма (агностицизма), а самого лютого варварского безверия, что мы мировые чемпионы по числу абортов, в лидерах и по числу самоубийств, насилия против детей, что человеческая жизнь, достоинство и свобода у нас совсем не в самой высокой цене – при всей нашей высокой духовности.
Потаенное злорадство, с которым иные у нас встретили нью-орлеанскую трагедию, нам не в честь, а Америка – восстанет. В радиоопросах спрашивали (не без надежд), не рухнет ли американская экономика и вслед за нею доллар? И знающие люди отвечали: не надейтесь, не рухнет, а напротив, деловая активность возрастет и в целом Америка извлечет из несчастья даже и некоторые выгоды.
***
ЛИССАБОНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
6-7 июля нынешнего года в Лиссабоне проходил семинар “Россия и Португалия в европейском контексте”. Это была уже вторая встреча.
Первая произошла в Москве по инициатаве тогдашнего посла господина Жуао Диего Нунеша Барата и Екатерины Юрьевны Гениевой, директора ВГБИЛ, в Овальном зале Государственной библиотеки иностранной литературы9.
В лиссабонском семинаре, организованном фондом Мариу Суареша (Mario Soares) и посольством Португальской Республики в Москве, координатор Маргарида Гувейа Фернандеш (Margarida Gouveia Fernandes), участвовали: президент Мариу Суареш (Mario Soares), профессор Диего Фрейтас ду Амарал (Diogo Freitas do Amaral), министр экономики и торговли Португалии доктор Фернандо Невес (Fernando Neves), государственный секретарь по делам Европы, посол Португалии в России доктор Мануэль Марчело Курто (Manuel Marcelo Curto), посол Португалии в Брюсселе Жуао Диего Нунеш Барата (Joao Diogo Nunes Barata), депутат Хосе Пашеко Перейра (Jose Pacheco Pereira), профессор Гилльерми д’Оливейра Мартинш (Guilherme d’Oliveira Martins), профессор Нино Северриано Тейхейра (Nino Severiano Teixeira), профессор Жозе Гил (Jose Gil).
С нашей стороны: посол РФ в Португалии Бахтияр Хакимов, профессор Владимир Лукин, представитель Президента РФ по правам человека, Виктор Сергеев, профессор МГИМО, Григорий Явлинский, председатель российской партии “Яблоко”, философ Владимир Кантор (куратор отдела философии “Вестника Европы” и профессор ВШЭ), Екатерина Гениева, директор ВГБИЛ (и председатель редакционного совета “Вестника Европы”), профессор Михаил Борщевский, главный редактор англоязычного журнала “Herald of Europe”, и Виктор Ярошенко, главный редактор “Вестника Европы”.
Самые интересные выступления участников этого семинара мы опубликуем в последующих томах журнала, здесь же дадим лишь краткий обзор.
Семинар был, по нынешним временам, на редкость теплым. Никто нас, российских, не разоблачал, никто не учил жить.
Португальские участники, как люди все-таки тоже не так давно лишившиеся мировой империи, вполне понимали нас; они не сомневались, что Россия – это тоже Европа, пусть, как и их страна – Европа окраинная; и в отличие от многих других они вполне охотно обсуждали с нами, посторонними, и внутренние дела Евросоюза, и даже перспективы европейской конституции. Как сказал Мариу Суареш, мы, португальцы, всегда считали – если человек говорит дело, его стоит послушать, даже если он и с другой лодки…
Профессор Лукин не без горечи говорил о взаимных ошибках и общей вине в том, что нынешние состояния европейских и российско-европейских дел таковы, каковы они есть.
Профессор Сергеев предлагал подумать о новых возможных принципах мироустройства и, кажется, находил отклик среди участников встречи, каждый из которых знал, что решают эти проблемы совсем не здесь, но все-таки; депутат Пашеко Перейра делился видением трудных проблем институционального развития и опасностями, стоящими перед португальской демократией; профессор Мартинш опасался агрессивной китайской экономической интервенции и ее последствий не только для Португалии, но и для всей Европы; а профессор Явлинский делился мыслями о том, как мировая экономика, привязанная накрепко к доллару, помогает США увеличивать инновационный задел и крепить свое лидерство.
Как всегда, самое интересное говорилось вечерами, в откровенных беседах.
О террористических взрывах в Лондоне мы узнали на второй день семинара, когда кому-то позвонили по телефону.
Программа нарушилась, все принялись звонить лондонским родным и знакомым, и все через какое-то время их нашли.
Впрочем, вечером был прощальный ужин в ресторане, из которого открывался потрясающий вид на старый Лиссабон, широченную реку Тежу, по которой двигались к океану корабли… На вечере были послы обеих стран, президент Суареш с супругой, все докладчики, министры.
На следующий день добрейшая Маргарида Гувейя Фернандес из португальского МИДа провезла нас вдоль океана до Кабо-ди-Року – самого западного мыса Европы и до гор Синтры, где среди живописнейших лесов стоят старые замки и дворцы европейской знати… До страшных пожаров, уничтоживших тысячи гектаров португальских прибрежных лесов, оставалось меньше месяца.
(Вообще, с миром всегда происходит что-то весьма существенное. Декабрьский цунами, унесший несосчитанные сотни тысяч жизней в юго-восточных странах, португальские пожары, трагедия Нового Орлеана показывают – что все мы, богатые и бедные, сильные и слабые, почти одинаково беззащитны перед силами природы, как древние – перед своими грозными богами.)
Вольтер написал “Поэму о лиссабонском землетрясении”, где с саркастической усмешкой писал о “лучшем из миров”.
Натурфилософ и ученик Канта, споривший, впрочем, с учителем, Иоганн Готфрид Гердер писал в этой связи:
“совсем нефилософского свойства шум поднял Вольтер, когда разрушен был Лиссабон, и он, можно сказать, богохульствовал, во всех бедах виня божество. Разве не всем обязаны мы стихиям: и своим собственным существованием, и всем, чем мы владеем, и нашим домом – Землей? И если законы природы не перестали действовать, если стихии периодически пробуждаются и громко требуют назад свое, что принадлежит им, если огонь и вода, воздух и ветер, населившие нашу землю, доставившие ей плодородие, не останавливаются в своем беге и разрушают землю, если Солнце, всю жизнь согревавшее нас, словно родная мать, …видя, что Земля, силы которой обветшали, неспособна уже нестись по своей старой орбите, возьмет да и вовлечет ее в свое пылающее лоно – разве совершится нечто такое, что не должно быть согласно вечным законам мудрости и порядка? …Все это должно было подготовить нас к мысли о бренности и непостоянстве человеческой истории”10…
“Пылающее лоно”… За сто одиннадцать лет до этого, в 1666 году, дотла сгорел Лондон, и нынешний великий город полон воспоминаний об этом даже в своей топонимике.
***
Через несколько дней в Шотландии собралась великолепная Восьмерка. Но теракты в Лондоне практически сорвали встречу, на которой много и проникновенно говорилось о глобальных проблемах, особенно о бедах Африки. Во всяком случае, забыли о ней поразительно быстро – уже через три дня нигде никаких комментариев.
[Из дневника. Август.:]
В Лондон мы прилетели 17 августа, на сороковой день после террористической атаки на метро и автобусы, рейсом компании “Бритиш эруэйс”, только что с большим трудом преодолевшей забастовку второстепенного персонала в Хитроу.
В тревожные дни ожиданий новой атаки террористов, показали силу грузчики, уборщики, катальщики тележек, упаковщики завтраков. В большинстве своем выходцы из Азии. С телеэкранов они грозили Англии и Европе. Политкорректные политики постарались проблему не замечать. Десятки тысяч людей, не попавших на рейсы, забили все залы и коридоры терминалов. Цивилизация в очередной раз показала свою хрупкую уязвимость. Но на следующий день, когда мы прилетели в Лондон, напряжения уже не чувствовалось – ни в метро, ни на автобусных остановках, ни у многотысячной очереди на “Лондон Ай”, колесо обозрения, что против Биг Бена.
Может быть, только чаще, чем обычно, встречались полицейские патрули в центре, впрочем, вполне доброжелательные, всегда готовые сфотографировать парочку туристов на их цифровик; может быть, тщательнее проверяли сумки в музеях и, может быть, напряженнее были походки гуляющих в хиджабах мусульманок в Ридженс Парке.
По телевидению осуждали действия полиции, застрелившей несчастного бразильского электрика, в парламенте обсуждали антитеррористические поправки – и принимали их – к молчаливому одобрению трезвого и здравомыслящего большинства.
Англичане поняли угрозу, приняли ее как реальность и молчаливо, как в Ту войну, приготовились к противодействию.
***
[Из дневника. 10 сентября 2005 г.:]
15 лет как убили отца Александра Меня. 8 сентября в ВГБИЛ была 15-я меневская конференция, и много было сказано всякого важного и интересного, и, главное, тон ее был достойным.
Он был убит, когда у нас все только начиналось, но сказать успел многое. И главное, как я понимаю, это то, что христианство, в данном случае – православие (но уж он-то заборов меж христиан не ставил) – это открытая позиция любви.
Что Христос, вочеловечашася, и страдавша и погребена, подвигом своим показал, что любить надо человека, и только через человека – дорога к Богу и Духу святому. Эта открытая позиция подразумевает и уважение человеческой личности, и стремление к справедливости между людьми, суть стремление христианское, а демократия, в пределе, есть справедливейшее устройство человеческого мира, если Христа не забывать.
Девятого сентября был вечер-концерт в память отца Меня в Московском доме музыки, этом свернутом в баранку Дворце съездов, где над куполом с наивностью неофита (ведь Дом-то музыки) водрузили золоченый, вращающийся (!) скрипичный ключ, как трехлучевую звезду над представительством “мерседеса”.
Был дан концерт достойнейшего оркестра Владимира Спивакова.
Но тон, но стиль вечера! – под стать помпезному, роскошному и нелепому залу (ноги негде воткнуть меж рядов шикарных кресел). Конферанс с надрывом и пафосом, дива в вечернем платье с голой спиной (прикройся-то перед монахами! – никто ей не сказал), и отцы-священники с архиепископом Ювеналием… Зал был полон, концерт был великолепен, Спиваков дирижировал как бог, музыканты от души играли благотворительно, не за деньги, и все-таки осталась на сердце какая-то тень, что-де вот и приспособили люди нового времени отца Меня к своим надобностям…
***
Пришел домой и читал “Дневник писателя”.
“У вас гражданские идеалы одно, а христианство другое. По-нашему, по-русски, это неделимо. Гражданским должно быть христианство, а христианин уже поневоле гражданином, ибо мы христианство принимаем в идее, а не в слове и букве, как вы” (Достоевский. Т. 25. С. 225).
Это, мне кажется, близко к тому, как протоиерей Мень понимал. Только христианин для него не “уже поневоле гражданин”, а органично, естественно гражданин, именно потому, что христианин.
“Христианство есть доказательство того, что в человеке может вместиться Бог. Это величайшая идея и величайшая слава человека, до которой он мог достигнуть” (Т. 25. С. 228). С этими словами и отец Мень бы согласился, я думаю.
Но только вылезает древнее, крамольное, опасливое от римлян, видевших Нерона – выше всех богов идущее: “знаем, знаем этого человека…”
Только бы без рук, без казенного окормления духовного, без чиновного творческого восторга, без их вакаций по палестинам, без золотого ихнего фрака…
И Вий-то11 его, и сама паночка и все эти ведьмы, и упругие русалки, рвущие голову философа Хомы Брута, – все ж это Она одна, окаянная, не имеющая имени пагуба на славянскую смятенную голову. И, отметим – именно голову философа, а не богослова Халявы, и уж не ритора Тиберия Горобца.
И видятся враги, враги кругом, описанные византийцем ХII века Никитой Акомирнатом: “Латиняне считают раем ту страну, в которой суждено нам жить. Завидуя нам, они всегда злоумышляют против нашего рода и строят нам ковы. По обстоятельствам прикидываясь друзьями. В душе ненавидят нас, как злейшие враги. Между ними и нами утвердилась величайшая пропасть различия, нас разделяет самая резкая противоположность убеждений. Чрезвычайно гордые и надменные, они пользуются для своих целей мягкостью нашего нрава, приниженностью и скромностью”12.
Может еще и по этому незабытому основанию, конфликт в Украине переживается в Москве, не как конфликт между кандидатами, партиями, голубыми и оранжевыми, не как конфликт между людьми и даже не конфликт между Западной и Восточной частью страны… а как метафизический вечный конфликт Запада и Востока, православия (в московском изводе) и католицизма, Византии и Рима, латинства и славянства, России и Европы.
Страшно выскочить из векового ритуального газового круга, а надо.
Выскочить и жить без мистики – по-людски.
Сентябрь 2005 г.
Москва–Санкт-Петербург–Рига–Лондон–Подол близ Калязина.
P.S.
Лет двадцать тому назад, путешествуя по Украине с экологической экспедицией, попали мы на Полтавщину, ночевали в Яновщине, где стояли дом-мазанка Гоголей–Яновских и второй дом, новый, где молодой пан жил, закрывшись от всех… Много с тех пор видал я по свету писательских усадеб и домов-музеев, но такой простоты и близости к автору не чувствовал нигде. И ночь была тиха и светили огромные яркие августовские звезды и пирамидальные тополя обозначали дорогу, и плыла луна по небу: гоголевская, театральная – и живая…
– Т-а ци ж вон наш? – срезал меня сторож, когда я вышел покурить на диканьский прохладный воздух.
– Он не наш, ни, вон ваш, москальский…
Издавна пошло.
P.P.S.
И уж в самом конце. Упала тут на меня с полки старая книга и открылась в нужном месте. А как говорил как-то мне Вячеслав Всеволодович Иванов, книга зря с полок не падает.
Адам Мицкевич в начале сороковых читал два года лекции в “College de France” о славянских литературах.
Много интересного о нас в книге13, в которую никто давно не заглядывал.
“…Русские законы нормируют отношения между господином и рабами, и между господином и князем. Польские законы устанавливают отношения между государствами – это политические законы. В России имеется только уголовное и гражданское законодательства; поляки в эту эпоху создавали уже законодательство политическое.
Синод берет земледельца под свое покровительство; он воспрещает царедворцам, т.е. слугам монарха взимать произвольные поборы; он придает приорам санкцию и всякий закон кончается религиозною формулой: “тот, кто нарушит закон, будет проклят”.
“Законодательство это имеет силу для всей Польши; оно признается обязательным для независимых померанских князей, впоследствии для силезских князей и, наконец, для духовенства, и Галиции, которая вступает постепенно в тесные отношения к Польше.
В России судоговорение, принадлежавшее общинам, поручается чиновникам, назначаемым князьями; в Польше, наоборот, оно сосредотачивается в руках собрания воинов… чиновник председательствует только в этом собрании, но не имеет решающего голоса…
В Польше все стремится к свободе; в России же к объединению власти” (С. 259).
“Этим государствам угрожает двоякая опасность: России – деспотизм, Польше – анархия…”
“…ДЛЯ СЛАВЯНСКИХ ЗЕМЕЛЬ НАСТАЛ МОМЕНТ ТОРЖЕСТВЕННОГО ОЖИДАНИЯ… ВСЮДУ СТРЕМЯТСЯ К НОВОЙ ОБЩЕЙ ИДЕЕ. В ЧЕМ БУДЕТ ЗАКЛЮЧАТЬСЯ ЭТА ИДЕЯ? БУДУТ ЛИ СЛАВЯНСКИЕ НАРОДЫ УВЛЕЧЕНЫ РОССИЕЮ НА ПУТЬ И ЗАВОЕВАНИЙ? ИЛИ ОНИ ПОСЛЕДУЮТ ЗА ПОЛЯКАМИ В СМЕЛЫХ ПОИСКАХ ЭТОГО НАРОДА ЗА БУДУЩНОСТЬЮ, КОТОРЫЕ РУССКИЕ НАЗЫВАЮТ ГРЕЗОЮ, ЧЕХИ – УТОПИЕЙ, НО КОТОРАЯ, СОБСТВЕННО, ЯВЛЯЕТСЯ ИДЕАЛОМ?.. БУДЕТ ЛИ ЭТО ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ ИЛИ ЗАКАТ УГАСАЮЩЕГО МИРА?”
“Во всем ищут этой общности. Русские и польские поэты стараются избегать всякого повода ко взаимному раздражению. Они перестают воспевать героев ХVI века. Русские не прославляют более Ивана Грозного, Петра Великого, Екатерину, а поляки, со своей стороны, не воспевают победителей русских городов и царей: они воспевают домашнюю жизнь… Славяне узнают друг друга: везде у них одинаковые нравы и обычаи, жители всех славянских деревень от Одера до Камчатки походят друг на друга…
Украина – страна, разделяющая Польшу и Россию – становится местом свидания поэтов. Этот край, населенный народом, который никогда не жил самостоятельной политической жизнью, история которого входит, как составная часть, в историю России и Польши, в жилах которых течет смешанная кровь и герои которого, бывшие то победителями, то побежденными, в борьбе с русскими и поляками, в равной мере интересуют оба народа. Эта нейтральная полоса становится почвою, на которой польские и русские поэты (Залесский, Пушкин, Рылеев, Гощинский) воспевают одних и тех же героев…” (С. 293).
Наш журнал стремится к этому всемирному концерту на “нейтральной полосе” культуры.
В этом томе журнала вы можете прочесть аналитику о России и Украине, Испании, Португалии, литературоведческий разбор новейшего украинского писателя Юрия Андруховича, беседы с Чеславом Милошем, с испанским королем Хуаном Карлосом I…
1 М.С.Грушевский “Иллюстрированная история Украины”, М,.2001. С. 387
2 М.С.Грушевский “Иллюстрированная история Украины”, М,.2001. С. 423
3 Там же, С. 423
4 Лев Шестов. Пророческий дар. К 25-летию смерти Ф.М.Достоевского.
5 “Стрюцкий” по Далю – подлый, дрянной, презренный человек, читаем в комментариях к 25-му тому. (С. 383)
6 “В тот день в Лиссабоне погибло более 60000 человек.
7 Цит. по “Новая газета”, статья Кирилла Зубкова “Гибель империи” 13 сент. 2005 г.
8 Здесь и далее я цитирую книгу: В.К. Пискорский “История Испании и Португалии”. М., 2002
9 Материалы первого семинара мы публиковали в 13/14 томе “ВЕ” (статьи первого президента Португалии Мариу Суареша, полковника Виктора Алвеша, Егора Гайдара, Евгения Ясина, Владимира Мау, Вячеслава Кузьминова и др.).
10 Иоганн Готфрид Гердер. “Идеи к философской истории человечества”. М., 1977, С. 20–21.
11 Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется у малоросиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли… (Примечание Н.Гоголя). Вот, “таинственный Карла” придумал “Вия” и на народ списал!!!
12 Ф.И.Успенский. “История Византийской империи”. Т.1. С. 45.
13 Сочинения А. Мицкевича. Русский перевод под редакцией П.Н.Полевого. Т. III. Издание книгопродавца-типографа М.О.Вольфа СП-г., Москва, 1883 г.