Беседы с королем Испании Доном Хуаном Карлосом I.
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 16, 2005
***
– Некоторые люди в Европе (историки, политологи, крупные предприниматели) нередко спрашивают меня, как удалось Испании перейти от диктатуры, продолжавшейся сорок лет, к демократии во главе с конституционным королем без особых волнений и потрясений. Мне всегда приходит на ум один и тот же ответ. Я говорю им, что мы в нашей стране называем дона Хуана Карлоса “мотором перемен”, потому что именно он способствовал осуществлению радикальных изменений в испанском обществе, в которые верили очень немногие. И второй вопрос, который всегда задают: как он это сделал? И здесь уже требуется столько объяснений, что я просто теряюсь. А каковы Ваши объяснения, Ваше Величество?
– Ну, хорошо. Я начал бы с того, что, когда я взошел на трон, у меня было два сильных козыря. Первый – бесспорная поддержка армии. В первые дни после смерти Франко армия могла сделать что угодно. Но она подчинилась Королю. И признаем откровенно, она подчинилась потому, что меня назначил Франко, а приказы Франко (даже после его смерти) в армии не обсуждались. Признав это, следует отметить, что поддержка армии отнюдь не породила милитаристской политики, скорее наоборот. Об этом надо сказать прямо, потому что многие до сих пор считают, что военные способны только “исполнять приказ без рассуждений”.
– А каков был Ваш второй козырь, Ваше Величество?
– Благоразумие народа. Благоразумие испанцев проявилось в том, что они сумели подождать, а не броситься на улицу с ножами в руках, как делали раньше. На этот раз они, размышляя о том, кто я такой, говорили себе: “Мы еще не знаем этого человека. Пусть он покажет себя, и тогда мы решим – оставить его или прогнать”. Торкуато Фернандес Миранда был абсолютно прав, когда сказал мне: “Все будет зависеть от Вашей первой речи. Нужно сразу сказать испанцам, что Вы намерены делать и как будете это делать”. Я буквально выполнил его совет. И в своей первой тронной речи сказал, что хочу быть королем всех испанцев.
– Этот главный лозунг Вашего отца, графа Барселонского, лишь отдалил его от трона.
– Но эта мысль стала моей уже давно.
– А кто и как работал над Вашей первой тронной речью?
– Свою первую тронную речь в кортесах я писал сам, один. В то время, вспомни-ка, Хосе Луис, я мог сказать и сделать все, что хочу. У нас еще не было Конституции, я стал прямым наследником той власти, что мне оставил Франко, а она была огромна. В течение целого года я один был хозяином своему слову и делу. И я использовал эту власть прежде всего, чтобы сказать всем испанцам, что в будущем именно они должны будут выражать свою волю.
– Ваш отец, граф Барселонский, не мог бы сделать этого…
– Нет. В течение всех сорока лет режима Франко его оскорбляли, унижали, ему угрожали. И, к несчастью, эта кампания дала свои плоды. Многие действительно уверились в том, что отец представляет опасность равновесию, установившемуся за сорок лет мира. Армия его не поддержала бы. Когда он впервые заявил, что хочет быть королем всех испанцев, победители в гражданской войне почувствовали прямую угрозу себе. Для этих людей граф Барселонский с тех пор стал человеком, который может только испортить все дело и которого надо обязательно нейтрализовать. Армия никогда бы не оказала ему той поддержки, которой располагал я.
После некоторого колебания дон Хуан Карлос добавляет:
– Если бы после смерти Франко армия не стала бы на мою сторону… сейчас бы пелись совсем другие песни.
– Несколько недель назад я встретил на одном ужине египетского короля Фауда, сына короля Фарука, свергнутого с престола офицерами Нагибом и Насером. Когда Фарук покинул Египет, его сын был еще маленьким. Сегодня это приветливый благоразумный молодой человек, он живет в Париже, ничем не выделяясь. После ужина он отвел меня в уголок и стал расспрашивать о Вашем Величестве. “Твой король меня восхищает, – сказал он мне, – как он это сделал?” В Европе есть несколько “претендентов” и старых королей, которые нередко задаются вопросом: как это сделать? Все воображают, что в один прекрасный день смогут повторить пример испанского короля. Что бы Вы им сказали, Ваше Величество?
– Я не собираюсь никому давать уроков, но если уж заходит разговор, то надо прежде всего иметь в виду различия между Испанией и старыми восточноевропейскими странами. Я бы им сказал, что унаследовал страну, в которой сорок лет не нарушался социальный мир, и за это время вырос крепкий и процветающий средний класс, практически отсутствовавший в конце гражданской войны. И этот средний класс в короткое время превратился в становой хребет страны. Я сказал бы им также, что пример испанского короля не может быть экспортирован в страны, экономически разрушенные семидесятилетним правлением коммунистов. Действительно, в некоторых странах Востока иногда говорят о возможном восстановлении монархий. Я думаю, что там находятся политики, которые, не зная, куда им кинуться, начинают думать: “А не вернуть ли нам монарха?” Если в этом случае король примет предложение вернуться в свою страну, возможно, его встретят как спасителя, героя в надежде, что он сможет в короткое время разрешить все проблемы. Но вот тут-то его и ждет западня. В стране с разрушенной экономикой, истерзанной никто (и король тоже) не сможет ничего сделать быстро. А не сумев “мгновенно” ликвидировать экономическую нищету, король станет предметом всеобщих упреков. На него накинутся с таким же энтузиазмом, с каким встречали. Более того, его обвинят и в тех проблемах, которые возникли, когда он был еще в эмиграции.
– Некоторые из этих старых королей, прожив всю жизнь в эмиграции, даже говорят на родном языке с ошибками.
– Это совершенно недопустимо. Мой отец был абсолютно прав, когда наперекор всему отправил меня учиться в Мадрид. Как ты полагаешь, Хосе Луис, смог бы я сделать то, что сделал в Испании, если бы провел юные годы в Португалии или Швейцарии и вернулся бы в страну, говоря с легким французским акцентом?
– Конечно, нет.
– Я смотрю безо всякого оптимизма на реставрацию монархий в странах Восточной Европы. Иногда я обсуждаю этот вопрос с королем Болгарии Симеоном1, который приехал в Европу еще ребенком. Он прекрасно говорит по-болгарски и всегда в курсе того, что происходит в его стране. Есть немало соотечественников Симеона, которые уговаривают его вернуться в Болгарию. Но он спрашивает себя: “А буду ли я располагать необходимыми экономическими средствами для начала немедленных перемен? Нет. Я не хочу быть королем Болгарии лишь несколько лет. Если уж я вернусь туда, то только навсегда”. Полагаю, Хосе Луис, что король Симеон совершенно прав.
– В начале наших бесед Вы спросили меня, существовали ли в Испании серьезные монархические настроения в то время, когда Вас провозгласили королем. И я ответил Вам, что нет, но тут же заметил, что скоро многие люди стали “хуанкарлистами”. И мне показалось, что это Вам не очень понравилось.
– Нет, Хосе Луис. Это не совсем так. Я не могу сказать, что “хуанкарлизм” мне не нравится. Признаться, мне это даже льстит, но… вызывает и беспокойство. Меня беспокоит то, что можно довольно быстро полюбить какого-то человека (вот и короля тоже); для этого иногда достаточно малого – какого-то поступка, который произвел впечатление, произнесенного вовремя слова, да мало ли… А идея монархии не может в одно мгновение укорениться в сердцах людей. Для этого нужно время, которое проходит так быстро… Моя задача состоит в том, чтобы выработать форму правления, благодаря которой испанцы вернутся к традиции монархии. Это нелегко после сорока лет, в течение которых монархию очерняли. Три или четыре поколения испанцев слышали о нас, Бурбонах, больше плохого, чем хорошего. И я должен доказать испанцам, что монархия может быть полезна стране. В личном плане мне не хотелось бы делать никаких заявлений относительно “хуанкарлизма” в связи с монархией. Если Бог даст мне еще жизни, я буду продолжать работать для того, чтобы испанцы поняли, что человек, которого они по-свойски называют “Хуан Карлос”, воплощает в себе институт монархии, а именно этот институт и важен. А сейчас я делаю все, что в моих силах, чтобы мой сын, принц Астурийский, последовал совету, который я когда-то получил от Франко: “Сделайте так, Ваше Высочество, чтобы испанцы Вас узнали”. Надеюсь, что испанцы полюбят его так же, как они любят меня. Это все, что я прошу.
– Могут ли отношения между двумя странами упроститься, если король одной страны встречается, поддерживает отношения с королем другого государства в частном порядке?
– Какого короля ты имеешь в виду?
– Ну, например, Ваше Величество и короля Саудовской Аравии Фахда.
– Да, вполне возможно. У меня, естественно, гораздо легче складываются отношения с королем Фахдом, чем они могли бы сложиться с каким-нибудь африканским диктатором. Мы хорошо понимаем друг друга, ведь мы познакомились давно, когда оба еще были принцами-наследниками. Я помню, еще при жизни Франко выдался один неудачный год, когда в нашей стране ощущался нефтяной кризис, и довольно сильный. Баррера де Иримо, тогдашний министр экономики, пришел ко мне и сказал: “Ваше Высочество, нефтяные резервы Испании минимальны. Не могли бы Вы, Ваше Высочество, учитывая Ваши особые отношения с принцем Фахдом, объяснить ему, что отправка нам нефти в короткий срок вывела бы страну из затруднительного положения? Если мы обратимся с такой просьбой по правительственной линии, переговоры могут затянуться на несколько месяцев, в то время как…” Баррера не закончил фразы, но я понял, что он хотел сказать: “между двумя принцами вопрос может быть решен сразу”. И он был прав. Я направил к Фахду специального посланника и получил немедленный ответ. “Передайте моему брату, принцу дону Хуану Карлосу, что мы немедленно пошлем Испании столько нефти, сколько ей нужно”. Через некоторое время мы получили из Саудовской Аравии необходимое количество нефти, и кризис был разрешен.
– Однако, несмотря на такую Вашу дружбу, полагаю, арабы реагировали весьма негативно на ту позицию, которую заняла Испания по отношению к Израилю.
– Это правда. Но и здесь есть пример того, как можно уменьшить драматизм ситуации. Совершенно очевидно, что испанское правительство не могло принять во внимание настроение арабов в тот момент, когда взаимопонимание с Израилем было с каждым днем все более необходимо для нас. Но я мог это сделать. Имея столько друзей среди арабских руководителей, я мог конфиденциально поговорить с ними. Вот тогда я и сказал моим “братьям” арабам: “Послушайте, речь не идет о предательстве дружбы и тем более о разрыве наших братских уз. Вы можете просить меня о многом, но не о том, чтобы одно демократическое государство (Испания) не имело дипломатических и торговых отношений с другими демократическими государствами, в том числе и с Израилем”. И они приняли мою точку зрения, хотя и неохотно. Возможно, если бы им пришлось говорить с президентом какой-нибудь республики, реакция их была бы иной. Эмир Кувейта, шейх Заид из Абу-Даби (выдающаяся личность!) и даже иногда король Фахд прибегали к моей помощи в решении некоторых вопросов Ближнего Востока. Я всегда им отвечал: “Испанское правительство и я сам готовы помочь вам сделать все, что в наших силах, но для этого необходимо ваше общее обращение, а не просьбы каждого в отдельности”.
– Они никогда этого не сделают.
– Наши арабские друзья испытывают к Испании огромное уважение. В каком-то отношении это их потерянный рай. Именно по их желанию Конференция по миру и безопасности на Ближнем Востоке проходила в Мадриде. Тогда впервые за тридцать лет они собрались вместе обсудить свои проблемы.
– Таким образом, тот факт, что во главе нашего государства стоит король, способствует хорошим отношениям с арабским миром.
– Что касается тех арабских государств, где существуют монархии, – несомненно.
– Вы полагаете, Ваше Величество, что те особые отношения, которые сложились у Вас с королем Фахдом и эмирами, существуют потому, что они видят в Вас “one of us”*?
– Это надо иметь в виду, – улыбается дон Хуан Карлос. – Но ты знаешь, что, несмотря на ту дружбу, которая нас связывает с саудовцами (они предпочитают говорить о “братстве”), отношения эти не всегда легки. Ислам – это закрытый мир для тех, кто не попытается понять пуританизм его приверженцев, их особый кодекс чести, строгое отношение к религии. И, кроме того, саудовцы не любят говорить ни на каком другом языке, кроме арабского. Так что мало кто может поговорить с ними наедине – всегда требуется переводчик. Тем не менее, я думаю, что они используют переводчика для того, чтобы, когда ты задашь им вопрос на английском (а этот язык они почти все понимают), использовать время для спокойной подготовки своего ответа. Например, король Фахд очень хорошо понимает английский, но говорит с определенными трудностями. Иногда, когда мы встречались в частной обстановке, то отсылали переводчика и, оставшись вдвоем, говорили по-английски. Однако, если он впервые говорит с иностранцем, при нем всегда находится переводчик. Это не позволяет ему и его собеседнику чувствовать себя совершенно свободно, иначе нарушался бы строгий протокол, которому подчинена его жизнь: король Саудовской Аравии не должен иметь слишком близких отношений с иностранцами.
– Для короля Испании делается исключение.
– Испания не совсем иностранное государство для короля Фахда, который называет меня братом. Он любит меня и проявляет ко мне чувство истинной дружбы, и я отвечаю ему тем же от всего сердца.
– У арабов и представление о времени очень отличается от нашего.
– Почти все арабские принцы, которых я знаю, часть своей жизни провели в пустыне, на своей истинной родине. А в пустыне время не подчиняется логике. Нас, европейцев, склонных к нетерпению, повергает в отчаяние и раздражает то пренебрежение, с каким арабы относятся порой ко времени.
– Знаете, несколько лет тому назад я поехал в Эр-Рияд, чтобы взять интервью у короля Фейсала. Мне не был назначен ни день, ни час встречи, просто сказано: “приезжайте”, что меня, конечно, удивило. Я прожил почти неделю в гостинице, не отходя от телефона, и в конце концов стал терять терпение. Когда же я заявил: “Возвращаюсь в Париж!” – они решили, что я сошел с ума. Они не могли понять меня. Один из сопровождавших меня (согласно протоколу) сказал: “Но почему? Разве Вам здесь плохо? Это же лучшая гостиница, и Вы в ней – гость Короля!”
– И ты уехал, так и не повидав Фейсала?
– Нет, он меня принял через десять дней. Приветствуя меня, как бы невзначай спросил: “Вы только что прибыли?”
– Представление о времени у арабов, которое нам трудно понять, – объясняет мне дон Хуан Карлос, – привело к тому, что немало европейцев потеряли выгодные контракты, потому что их раздражали бесконечные проволочки. И только те, кто набирался терпения, заключали порой грандиозные сделки.
– А как арабские монархи реагируют на демократию?
– Ни хорошо, ни плохо. Думаю, они ее просто не понимают. Равенство людей – идея, которой нет места в их шкале ценностей. Это не значит, что они вообще отвергают демократические идеи. Но они не знают ни что такое демократия, ни как она функционирует. Например, когда испанская печать начинает писать неприглядные вещи о марокканцах и об их короле, Хасан звонит мне и, очень огорченный, говорит: “Но как ты позволяешь твоим газетам писать такие вещи о моей стране и обо мне? Когда ты с этим покончишь?” Тогда я, набравшись терпения, объясняю ему, что я не могу помешать испанской прессе свободно выражать различные мнения. Мы живем при демократии! – говорю я ему. Но я вижу, что Хасан, человек умный и очень образованный, просто не может меня понять. Иногда я даже спрашиваю себя, да верит ли он мне? И это непонимание меня очень огорчает, потому что король Хасан очень любит Испанию, к тому же мы соседи и должны помогать друг другу. Единственное, что нас разделяет, – это пролив.
– И демократия.
– Да, и демократия… Но, несмотря на некоторое непонимание, отношения между Испанией и странами Магриба* очень и очень важны.
– Так же важны, как и те, что связывают нас с Латинской Америкой?
– Со странами Латинской Америки наши связи почти семейные.
– Родина-мать?
– Я никогда не употребляю этого выражения. Когда я там представляю Испанию, то всегда говорю “ваша родная сестра”. Но сами латиноамериканцы нередко говорят о родине-матери. Знаешь, Хосе Луис, я думаю, то, что нас объединяет с Латинской Америкой, не укладывается в привычные фразы, темы, клише. Когда я в первый раз приехал в Коста-Рику, ее президент встретил меня словами: “Сорок лет мы ждали визита короля Испании”.
– Красивая риторика, Ваше Величество.
– Нет. Кое-что большее. То, что коста-риканский президент встретил меня такими словами, означало и многое другое. Когда я в открытой машине ехал по столице, мальчишки бежали рядом с королевским кортежем и кричали: “Вернулся наш король! Вернулся наш король!” Когда я приезжаю в Латинскую Америку, меня действительно очень хорошо встречают. Знаки внимания, которые мне оказывают, не просто протокольные – они идут от глубоких искренних чувств. Во время Конференции в защиту мира в Гвадалахаре (в Мексике) собрались все главы ибероамериканских государств. Каждый из присутствовавших, прежде чем начать свою речь, обращался к Карлосу Салинасу де Гортари2, нашему гостеприимному хозяину: “Господин президент…” И сразу после этого поворачивался ко мне: “Ваше Величество”. И только выждав несколько секунд, приветствовал всех остальных глав государств: “Дорогие друзья…”. Всякий раз, как это происходило, у меня пробегали мурашки. Все выражали в мой адрес большое уважение, любовь, и к этому их никто не принуждал. Было совершенно ясно, что для них (равно как и для самого президента Салинаса, который всегда усаживал меня по правую руку) король Испании – не только глава государства, как остальные участники встречи. Он – кто-то особый, он – испанец.
– И тем не менее у Мексики после 1939 года не всегда были хорошие отношения с Испанией3.
– Не у Мексики, Хосе Луис, а у некоторых правительств Мексики. Но я никогда не чувствовал враждебности среди людей из народа. И потом вспомни, что именно в Мексике в 1939 году испанских эмигрантов приняли с распростертыми объятиями. В память о той доброте мексиканцев я во время своего первого визита в Мексику навестил вдову дона Мануэля Асаньи4 – одного из наиболее выдающихся представителей испанской эмиграции.
– Прекрасный поступок с Вашей стороны.
– Он мог напомнить принимавшим нас, что все мы равны, какой бы идеологии ни придерживались. И еще я сказал вдове Асаньи: “Ваш муж и Вы являетесь частью истории Испании, так же как и я”.
– В связи с празднованием пятисотлетия открытия Америки стали много говорить о грабежах и геноциде местного населения со стороны испанских конквистадоров. И здесь, в Испании, нашлось немало людей, которые пытаются воскресить старую “черную легенду”, которая, похоже, очень живуча.
– Это неизбежно. Однако в таких нападках на нас довольно много нарочитых преувеличений.
– Карлос Фуэнтес, один из великих современных писателей, опубликовал статью…
– Я читал ее.
– …где он говорит: “…оставив в стороне глупости и рассказы о геноциде, надо признать, что Испания дала нам наше главное богатство: испанский язык”.
– Я полагаю, Хосе Луис, что мы дали и нечто более важное: нашу кровь. В отличие от англосаксов, испанцы смешали свою кровь с кровью жителей всех стран Латинской Америки.
Чувствую, что дон Хуан Карлос немного устал. Мы говорим уже несколько часов. Но я не могу не задать еще одного вопроса.
– Вы встречались в Гвадалахаре с Фиделем Кастро?
– Да, естественно. Весьма симпатичный и приятный человек. Но наша встреча была очень поверхностной. Мы оба понимали, что ни о чем серьезном говорить не можем.
Дон Хуан Карлос отодвигает кресло, поднимается и протягивает мне руку.
– Завтра приходи немного попозже. Я должен принять Пилар Миро5 и поздравить ее с премией, которой ее наградили в Берлине.
***
– Ваше Величество, очень многих удивляет исключительная скромность протокола короля Испании, в то время как во времена Франко…
Дон Хуан Карлос прерывает меня нетерпеливым жестом.
– Во времена Франко не делалось различия между ним как главой государства и частным лицом. Генерал Франко никогда не воспринимался как частное лицо. А для меня очень важно ощущать себя свободным тогда, когда я не должен выполнять обязанности главы государства.
– Тем не менее. Вы же не можете…
Дон Хуан Карлос снова прерывает меня.
– Я знаю, знаю, Хосе Луис. Я не могу предложить тебе: “Хосе Луис, пойдем, пропустим по стаканчику виски в баре на углу”, – потому что это привело бы в замешательство мою службу безопасности. Тем не менее, я делаю различие между главой государства и королем Испании, когда я в частном порядке отправляюсь с доньей Софией и друзьями поужинать в “Лусио”. И я поступаю так не потому, что мне это нравится. Я делаю это прежде всего из уважения к испанцам.
– Как это понять, Ваше Величество?
– Очень просто. Когда Франко отправлялся из своей резиденции Пардо в Мадрид даже не по государственным делам, он выезжал всегда в караване машин и в сопровождении мотоциклистов, мчавшихся на огромной скорости. На улицах, по которым должен был следовать кортеж, на несколько часов перекрывалось движение, из-за чего в Мадриде возникали чудовищные пробки. Однажды (я был еще принцем Испании), будучи за рулем своей машины, я попал в такую пробку, когда Генерал со своей свитой должен был куда-то проехать. Увидев лица окружавших меня автомобилистов, я легко догадался, о чем они думают, и сказал себе: когда я стану королем Испании, это все изменится. Теперь, когда я еду как глава государства, я сижу в официальной машине “роллс-ройс”, которая движется в сопровождении охраны. Если же я хочу куда-то поехать по личным делам, я сажусь за руль своей машины и еду, как все (хотя, конечно, не совсем “как все”, потому что меня всегда охраняют). Во всяком случае, я останавливаюсь перед всеми светофорами, и никто не оказывается заблокированным из-за того, что король едет к своему портному. То есть я хочу сказать, что как глава государства я требую уважения к моей должности, когда же я выступаю как обычный гражданин, я проявляю уважение ко всем моим согражданам.
– Однажды в Лондоне, – говорю я дону Хуану Карлосу, – я ехал в такси, мы остановились перед светофором. Вдруг шофер говорит мне: “Посмотрите направо, сэр”. В голосе его звучало уважительное удовлетворение, что меня заинтриговало. Я посмотрел направо и увидел старый черный “роллс-ройс”; в глубине машины сидела английская королева-мать. Она спокойно беседовала со своей подругой, пока все мы ждали зеленого сигнала светофора.
– Совершенно нормальная ситуация. В конечном счете, это вопрос хорошего воспитания: не надо никому причинять беспокойства. Если какая-то официальная персона, пусть даже королевская, едет на какую-то встречу, до которой остальным нет дела, никто не должен из-за этого опаздывать на работу или приезжать с опозданием домой.
– Но это не всегда легко.
– Да. Это вопрос организации и пунктуальности. Не хочу повторять старую поговорку: “точность – вежливость королей”, но что касается меня, я стараюсь быть точным. Если в каком-то месте ждут короля в двенадцать пятнадцать, он и должен появиться в двенадцать пятнадцать, а не в двенадцать двадцать и не в половине первого. Я делаю все возможное, чтобы те, кто организует мои встречи, руководствовались этим правилом.
– Это не так просто, Ваше Величество, в стране, где точность никогда не считалась признаком хорошего тона. Если в Мадриде кого-то приглашают на ужин в десять вечера и он прибывает вовремя, он может застать хозяйку еще в ванной.
– Да, вполне вероятно. Но при официальных встречах опоздания недопустимы. Меня поразила точность японцев. Они говорят: “Император прибудет в одиннадцать часов три минуты”. И император действительно входит в одиннадцать часов три минуты. Все в конце концов сводится к координации.
Дон Хуан Карлос делает паузу и продолжает тем же тоном:
– На самом деле то, о чем мы говорим, важнее, чем кажется. Если король систематически осложняет жизнь своему народу, он становится антипатичным. Поэтому для меня особенно важно, чтобы испанцы видели различие между главой государства, который в известном смысле заложник возложенных на него обязанностей, и королем-человеком, который делает все возможное, чтобы не создавать проблем своим согражданам. Когда мои соотечественники видят меня, зажатого в пробке, как и они, возможно, кто-то из них и скажет: “Смотри-ка, а он не пытается облегчить себе жизнь, используя свои привилегии”.
– Мадридцы, Ваше Величество, редко видят какого-нибудь министра в автомобиле, стоящем в пробке. Скорее, они привыкли лицезреть, как тот мчится на полной скорости за полицейскими машинами, которые своим ревом оглушают прохожих. Это раздражает людей, они не понимают, что за неотложные дела заставляют министров мчаться с такой скоростью.
Дон Хуан Карлос слушает меня без комментариев, и я, воспользовавшись этим, рассказываю:
– В Париже не так давно президента Миттерана спросили во время его выступления по телевидению насчет ужасных пробок на дорогах, возникающих, в частности, из-за забастовок, и он небрежно ответил, как о чем-то несущественном: “Да, бывает. Надо иметь терпение. Я тоже теряю много времени в таких пробках, как и все”. Парижан, которые никогда не видели Миттерана в пробке за рулем автомобиля, возмутили эти слова. На следующее утро его популярность, согласно опросам (а, как известно, французы обожают устраивать опросы по любому поводу), упала на несколько пунктов.
– Что касается меня, – говорит дон Хуан Карлос, – люди знают, что я не лукавлю, потому что не один раз видели меня в той же ситуации, что и они. В северных странах (а там монархия содержит Двор, который внимательно наблюдает за тем, что делают члены королевской семьи) никто не удивится, увидев короля, делающего в магазине покупки со своим помощником или другом. Я сам не раз ходил по улицам с ныне покойным королем Норвегии Олафом и принцем Гарольдом (нынешним королем), что было совершенно обычным делом. Жители северных стран очень цивилизованны.
– Знаете ли Вы, что во время немецкой оккупации евреи в Дании обязаны были пришивать на лацканы пиджаков желтую звезду?
– Как и во всей Европе.
– Да, но король Дании Христиан однажды утром выехал из дворца на ежедневную верховую прогулку с желтой звездой, нашитой на китель.
– Прекрасный поступок! Именно так король должен показывать, что он вместе с народом. Видимо, надо как можно больше делать таких жестов, чтобы люди поняли, что те, кто у власти, – не бездушные куклы, но живые люди, со своими переживаниями, радостями, огорчениями, болью…
– В Голландии можно нередко видеть королеву Беатрис, разъезжающую на велосипеде по улицам Амстердама. Не кажется ли Вам, что это уже несколько популистский жест, совершенно неестественный?
– Почему? Наверное, как настоящей голландке, ей должен нравиться велосипед. Во всяком случае, это еще одна возможность сказать голландцам: “Я тоже против загрязнения среды”.
– Возможно, Ваше Величество, но когда Вы ведете машину или мчитесь на мотоцикле по Мадриду…
– Это было раньше, Хосе Луис, раньше… – говорит дон Хуан Карлос тихо и грустно.
– …чтобы поужинать с Королевой в городе или пойти в гости к друзьям, то при этом никогда не возникает ощущения, что это делается для того, чтобы удивить людей.
– А знаешь почему? Потому что я все это делаю естественно.
***
Сегодня дон Хуан Карлос передвигается уже без костылей. Видно, что он вновь обретает форму.
– Мы заканчиваем наши беседы, – говорю я, – а я все еще не затронул одну важную тему.
– Какую?
– Речи Короля. Точнее, послания Короля к нации на Рождество или по случаю Дня армии. Некоторые ждут этих речей с опаской, потому что Король затрагивает темы, которых они предпочли бы не касаться.
– Я просто в полный голос говорю о том, о чем большинство испанцев предпочитают перешептываться. И, естественно, некоторым это неприятно. Раз уж мы заговорили о моих речах, то стоит объяснить, что такое наша Монархия. Она отличается от других. Есть люди, которые все еще решают вопрос, что с ней произошло: ее установили или восстановили? Одни считают, что она была установлена, потому что Франко назначил меня преемником. Другие думают, что монархия была восстановлена в тот день, когда мой отец, граф Барселонский, отказался от трона в мою пользу. Конечно, любой предприниматель или крестьянин, испанский гранд или рабочий имеет свое представление о Монархии. Но, полагаю, что, когда говорит король, когда он произносит речь по поводу Рождества или Дня армии, Монархия предстает единой для всех. И когда король обращается ко всем испанцам, делает он это совершенно свободно. В Англии королева Елизавета читает тронную речь, написанную премьер-министром и его помощниками. В текст моей речи не вмешивается никто. Мне кажется, что люди уже знают: король всегда говорит то, что думает.
– Вы хотите сказать, что правительство не в курсе того, с чем Король собирается обратиться к испанцам?
– Нет, премьер-министр, конечно, знает, о чем я собираюсь говорить (с моей стороны было бы нелояльно не известить его о содержании своей речи), но он обычно не знает, в каких именно выражениях я все это скажу. Моя речь – это результат договоренности между мной и премьером. Я ему говорю: “Вот что я хочу сказать испанцам. Что Вы думаете об этом?” Обычно он со мной соглашается. Иногда мы обсуждаем какие-то оттенки, даже отдельные слова, – стоит их произносить или нет. Но главное (и это роскошь, которую я могу себе позволить) – я говорю испанцам то, чего они от меня ждут. Поэтому необходимо говорить так ясно, чтобы поняли все. И именно эта полная ясность и беспокоит некоторых людей, которым хотелось бы кое-что оставить в тени.
– Послания по случаю Рождества и Дня армии составляются заранее?
– Многое вносится в последнюю минуту. То, о чем нельзя не сказать.
– Меня всегда удивляла… как бы это сказать… внутренняя структура Ваших посланий.
– Я пытаюсь добиться, чтобы не было разрыва между тем, что я говорю, и реальностью. Стараюсь говорить так, чтобы каждый испанец думал, что я обращаюсь именно к нему. И поскольку мою речь будут слушать, как я уже говорил раньше, и предприниматель, и крестьянин, и испанский гранд, и рабочий, очень важно, чтобы она была ясной, точной, серьезной и хорошо построенной. Действительно, я хочу, чтобы мои речи (предпочитаю слово “послания”) отражали мой образ мыслей, меня самого.
– Во всяком случае, Ваше Величество, складывается впечатление, что Ваши речи очень разумно составлены, выверены. Сколько человек участвует в их создании? Сколько человек могут позволить себе сказать Вам: об этом не говорите или, напротив: просим Вас настоять на том-то и том-то.
– Основные тезисы своих посланий я всегда продумываю сам. Потом я обсуждаю их здесь, во дворце, с близкими сотрудниками. Потом (в зависимости от того, какую тему хочу затронуть) консультируюсь с юристами, социологами, иногда с министром иностранным дел, с военными.
– Но никому не поручаете писать текст?
– Нет. В Испании нет спичрайтеров, как в США или Англии.
– Во Франции генерал де Голль, имевший репутацию человека, пишущего элегантно, в стиле Шатобриана, просил, мне рассказывали, помощи знатока грамматики, и таковым оказался Жорж Помпиду, который потом вошел в группу его помощников.
– Я довожу текст до желаемого качества сам.
– В таком случае, Ваше Величество, говорю Вам без лести, Ваши речи, особенно обращенные к военным, всегда тщательно выверены.
– Это вопрос логики и здравого смысла. Но не думай, что это достигается легко: порой я целый час бьюсь над одной фразой, чтобы она получилась такой, как мне хочется. Очень трудно писать хорошо, Хосе Луис.
– Кому Вы это говорите, Ваше Величество?!
Некоторое время мы чувствуем себя соучастниками. Звонит телефон. Дон Хуан Карлос снимает трубку, и я слышу, как он говорит по-английски. Пользуюсь паузой, чтобы просмотреть записанное.
Когда Король вешает трубку, спрашиваю:
– А как Король вмешивается в политические дела?
– Он не вмешивается.
Учитывая резкий тон ответа, мне следовало бы ограничиться этим вопросом. Но я настаиваю:
– И все-таки, когда Короля спрашивают, он должен высказать свое мнение…
– Совершенно верно. Но высказываю свое мнение я крайне редко.
– Почему?
– Вообрази, какой-либо министр приходит и спрашивает: “Как Вы думаете, Ваше Величество, что я должен сделать по этому вопросу?” И я отвечаю: “На вашем месте я сделал бы так…” Министр выходит и немедленно сообщает: “Король сказал, что надо сделать то-то и то-то”. Представь себе последствия этого. Кроме того, если бы я действительно сказал министру, что надо сделать, я бы вторгся в чужую сферу.
– Что же Вы делаете в таком случае?
– Я отвечаю (и делал это не раз): “Почему Вы приходите ко мне с этим вопросом? Если Ваше ведомство не знает, что делать, почему это должен знать я?” Я не могу позволить себе, Хосе Луис, “управлять” даже из-за кулис. Это не моя роль. Другими словами, если я могу быть полезен правительству – я готов. Но тогда само правительство должно просить меня об этом, а не я – вмешиваться в его работу.
– Вы также не вмешиваетесь в вопросы внешней политики?
– Нет.
После короткого молчания дон Хуан Карлос продолжает:
– Иногда, если нужно, я кладу на весы весь свой авторитет. Мне не хотелось бы выглядеть нескромным, но порой престиж Короны многое значит. Бывает, что какой-либо руководитель арабского государства звонит мне по телефону и говорит: “Пожалуйста, дайте знать королю Марокко о том-то и том-то” (такое нередко случалось во время войны в Персидском заливе). Или: “Скажите, пожалуйста, Кувейту, что мы с ним”.
– Таким образом, Вы располагаете довольно значительной теневой властью…
– Скажем так: я пользуюсь некоторым влиянием. Но пользуюсь им с большой осторожностью, так как пределы моей компетенции в некоторых случаях опасно расплывчаты. Как тебе известно, согласно Конституции, полномочия короля Испании очень ограничены.
Снова звонит телефон. На этот раз Король несколько минут говорит о кораблях.
– Правление левых было благоприятным для Монархии?
– Во всяком случае, этот период показал, что Монархия находится над всеми идеологиями.
– Я всегда был убежден, что Монархию следует вывести из-под монопольного контроля правых сил. Помните, Ваше Величество, что через несколько дней после попытки переворота 23 февраля я написал Вам письмо, в котором извещал о своем намерении вступить в Социалистическую партию.
– Прекрасно помню.
– Я сделал это потому, что после государственного переворота мне уже трудно было сохранять политическую индифферентность. Я всегда гордился тем, что являюсь своего рода либералом-скептиком, однако тогда настал момент, когда нужно было четко определить свою позицию. Я никогда (да и сейчас тоже) не принадлежал к настоящим социалистам, но в тот момент Социалистическая партия была единственной, которая могла сделать из Испании современное государство, открытое всем европейским веяниям, и сделать это (впервые в истории) в рамках Монархии, представлявшей всех испанцев. Позднее, когда Фелипе Гонсалес стал уже председателем первого социалистического правительства при Вашем Величестве, я рассказал ему, что в письменной форме просил у Вас разрешения вступить в его партию.
Дон Хуан Карлос удивленно поднимает брови.
– Но ведь ты не просил у меня такого разрешения, Хосе Луис…
– Нет, Ваше Величество, но, если бы Ваше Величество ответили на мое письмо, сказав, что такое мое решение не кажется Вам правильным, я бы воздержался от этого шага.
“Но почему ты написал об этом Королю?” – спросил меня в том разговоре заинтригованный Фелипе. “Потому что до недавнего времени гранды Испании всегда извещали короля о принимаемых ими важных решениях”. – “Это ваша обязанность?” – спросил Фелипе. “Нет, просто старая традиция, которая имеет глубокие корни и выражает наше почтение королю”. – “И что ответил Король?” Я получил письмо от генерала Фернандеса Кампо, который в то время исполнял обязанности главы канцелярии Королевского дома. В нем просто сообщалось, что Его Величество “приняли к сведению”.
Знаете, Ваше Величество, выражение “принять к сведению” может иметь в испанском языке разный смысл. Ваш ответ меня очень обеспокоил. Да к тому же и Фелипе меня накрутил: “Не означает ли это, что в будущем ты попадешь в черный список?”
Дон Хуан Карлос от души смеется.
– А что еще я мог тебе ответить, Хосе Луис? У меня не было оснований ни одобрять твое решение, ни осуждать его. Хотя, возможно, формула “принять к сведению” – не лучшая в данном случае.
И с улыбкой заключает:
– Ты ведь хорошо знаешь, что мне не нравится причинять беспокойство тем, кого я уважаю.
Мои беседы с Его Величеством доном Хуаном Карлосом I Бурбон-и-Бурбоном, королем Испании, завершились, когда последние лучи солнца спрятались за могучие ветви дубов, которые окружают дворец Сарсуэла. За свою долгую жизнь профессионального писателя и журналиста мне приходилось подолгу разговаривать со многими людьми, оказавшими большое влияние на развитие мира: Индирой Ганди, королем Италии Умберто, шахом Фарахом Пехлеви в Иране, генералом де Голлем, Бургибой в Тунисе, Жоржем Помпиду, Фелипе Гонсалесом, Энрике Берлингуэром и многими другими. Я был знаком со многими выдающимися людьми, достойными восхищения. Некоторые из них стали моими друзьями. О других остались только воспоминания, более или менее приятные. Но никто не пробудил во мне столь глубоких чувств, как король Испании, подумал я, когда мы с ним прощались на пороге его кабинета, где провели столько часов, когда один говорил, а другой слушал. Я могу утверждать, что в этом общении человек всегда превалировал над монархом. И я покидаю его с ощущением, что дружба и уважение могут идти гораздо дальше того, чего ожидаешь.
* Симпатизант нашего журнала, тонкий знаток Испании, в особенности, испанских вин и нравов, редактор русского издания книги “Король”, Владимир Чеботарев любезно предложил нам опубликовать несколько глав из этого издания, за что редакция благодарит его. Переводчики книги: Светлана Чеботарева, Ирина Зорина.
1 Король Симеон II (р. 1937) – король Болгарии с 1943 по 1946 г., покинул родину после провозглашения страны республикой. Жил затем в изгнании в Испании. Друг и однокашник короля Хуана Карлоса. После падения коммунистического режима стал премьер-министром Болгарии.
* “One of us” (англ.) – “одного из нас”.
* Магриб – в переводе с арабского “запад”, регион в Африке, включающий Тунис, Алжир, Марокко (собственно Магриб), Ливию и др. страны.
2 Карлос Салинас де Гортари (р. 1948) – президент Мексики в 1988–1994 гг.
3 Мексика, оказывавшая во время гражданской войны в Испании всемерную помощь Республике, отказалась признать франкистский режим.
4 Мануэль Асанья (1880–1940) – премьер-министр Испании в 1931–1933 гг. и в феврале-мае 1936 г., один из лидеров Народного фронта, президент Испанской Республики в 1936–1939 гг. Скончался в изгнании во Франции.
5 Пилар Миро (1932–1999) – известная испанская кинематографистка, режиссер многих получивших признание документальных фильмов.