Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 16, 2005
В доисторические советские времена место вылета добрых российских людей из аэропорта “Шереметьево-2” на ПМЖ за бугор напоминало мне крематорий, где рыдающие родственники и хмельные друзья прощаются с отъезжантом навсегда. Створки закрываются, человека больше нету в этой жизни.
Теперь новая жизнь осветила наши крутые берега. Вот она, эта жизнь. Дорожная предварительная суета. Обмен рублей на евро в “обменнике” у азербайджанца Алика, который начал жизнь в Москве с приобретения квасной будки на углу, теперь владеет “сетью магазинов” на том же углу, а что с ним будет дальше, знает только Бог. Курс у Алика хороший.
Такси до Шереметьева, если заказать, стоит 700, а если выйти на улицу и поднять руку – будет стоить 200, три машины выстроятся рядком, ориентируясь на упомянутую руку. Вот и Шереметьево. Уж и не радует TAX FREE. Все то же самое продают в обычных магазинах. Ну и что – “на порядок ниже сортом”, зато дешевле на ряд порядков. Таксист вот жаловался на сигареты “Винстон”, которые, по его мнению, чудесным образом стали “г-но”. Все, по его мнению, стало плохо, “раньше колбаса была хорошая “микояновская”, но только ее никогда не было, чтоб без очереди, и туалетная бумага – йок”, – ругал коммунистов таксист.
Знакомый бар на втором этаже. Кофе с молоком – 130, обслуживает приблатненный чернокожий. Вряд ли афроамериканец, потому что говорит с одесским акцентом. За одним столиком – грустная дама в очках и с книжкой на неизвестном языке, за другим – вечные весельчаки новорусские, странники от конверсии, много кушают, пьют, громко говорят, поминая бывшие секретные заводы и “товарища гражданского министра обороны”. Едем мы, друзья, в дальние края, но оттуда, к счастью, имеем возможность возвращаться. Взлетели. Молочная синева за окном. Следующая остановка – Рим, открытый город.
ROMA TERMINI
Тут, оказывается, везде пинии растут, или как они называются, эти хвойные деревья, издали похожие на грибы, что на тонких ножках. Хлещет ледяной дождь, температура +9, как в Мурманске. Покупая билет за 9.50 евро, недодали 50 центов сдачи. Серое небо Рима необозримо. Пригородный поезд то и дело норовит перейти на левостороннее движение. Рим Восточный, но меня предупредили, что нужен Рим Termini. Какая-то Roma Tuscolana мелькнула. Акведук, построенный, значит, еще рабами… Руины водокачки…
Центральный вокзал. Долгое, как жизнь, изучение расписания, согласно которому езда от Рима до Флоренции занимает 3 ч. 40 мин., ибо поезд, отправляющийся в 13.14, прибывает на станцию назначения в 17.50. Но выдали билет на поезд Евросити, следующий в Милан через Флоренцию и Болонью с нечеловеческой скоростью. Отправляется в 13.30, приходит в 15.00. Вот это да!
В попутчиках – опять негр и две девицы. Одна – красивая, хоть и с лошадиной челюстью, другая – дурнушка, но тоже хищная и красивая. Холмы, замки, виноградники в пелене дождя. Маленькие городки, вырубленные в скалах. А небо-то хмурое, тучи низкие! Кстати, едучи из аэропорта в Termini, я забыл проштамповать на перроне купленный в кассе билет, как меня научила перед поездкой бывалая путешественница племянница Ксения, живущая в бывшем Свердловске, теперь Екатеринбурге. “Вполне могут повязать за безбилетность, если не закомпостируешь билет”, – предупреждала Ксения, изъездившая полмира с рюкзачком, но каждый раз возвращаясь на ПМЖ в город, где расстреляли последнего русского царя. Отдельные хвойные деревья с пуделиной кроной. Тоже пинии, видать. Тоннели, в которых закладывает уши. Дорога ведет на север, дорога идет по карте вверх. Но почему же так хмуро? Где синее небо, где яркий цвет, где эти веселые итальянцы с мандолинами, исполняющие канцоны да каприччос. Где молодость, товарищи?
FIRENZE
Вот так штука! Флоренция-то, оказывается, по-итальянски не FLORENCE, а FIRENZE. Устроительница моей лекции о русской литературе в университете Флоренции Стефания Паван велела мне по прибытии на вокзал сесть в автобус № 14 и выйти на второй остановке, которая носит название, как я прочитал в электронном письме, VIA ANOLFO. Автобус № 14 мне попался сразу, а дальше началось непонятное под ледяным дождем. Водитель долго не смог понять, что такое АНОЛЬФО – раз, второе – билет нужно было приобрести где-нибудь вне автобуса, например в табачном киоске. Но после многократно повторенного “анольфо”, он закивал головой и ехать разрешил, объяснив на смеси английского с “body language”, что если появятся контролеры, то это – мои проблемы. Я аккуратно вышел на второй остановке, оказавшись неизвестно где, в старинных кварталах под ледяным дождем. И стал спрашивать остановку VIA ANOLFO, да гостиницу “BOLOGNA”, да VIA ORAGNA, на которой эта гостиница находится. Никто этого не знал, потому что спрашиваема была пара влюбленных обоеполых американцев, отважно мокнувшая на остановке. Влюбленный американец показал мне под ледяным дождем план этого чудесного города, и оказалось, что моя гостиница расположена в совсем другом его конце, изрядно далеко от места моего нынешнего пребывания с тяжелым чемоданом, набитым для просвещения книжками.
Однако ведь мир не без добрых компетентных людей. Благородный пожилой флорентиец обрадовал меня тем, что мне просто нужно было продолжить езду на 14-м автобусе примерно еще 10 мин., потому что гостиница моя действительно находится в двух остановках от вокзала, но это если ехать С ДРУГОЙ СТОРОНЫ. А таинственный ANOLFO, которого никто не знал, на самом деле оказался ARNOLFO, и его во Флоренции знают все.
Им сказано, мною сделано. Опять же без билета влез в тут же подошедший следующий № 14, и новый шофер тоже разрешил мне ехать бесплатно, хотя и тоже предупредил, что в случае чего умывает руки. Руки ему мыть не пришлось, доехали без приключений.
Гостиница оказалась маленькая, но уютная. За стойкой портье разместилась смешливая китайская девица, говорящая на всех языках народов мира, кроме русского. Непрерывно хохоча и совершенно не чинясь, она выдала мне ключ от моего номера и сама стала заполнять за меня гостиничную анкету согласно предъявленной мною “краснокожей паспортине”, полагая, очевидно, что писать я тоже не умею. Я указал ей на ошибку, ибо она внесла, что я приехал из СССР. Я объяснил аполитичной китаянке, что СССР это место моего рождения, но такой страны более не существует. Она вновь захохотала и быстро переправила USSR на RUSSIA. Вот это правильно!
Взяв у нее бесплатную подробную карту Флоренции, я вскоре отправился гулять по городу, благо все его places of interest оказались совсем рядом, в 10 минутах пешего хода. И видел все то, что положено видеть приезжему во Флоренции: собор Санта Мария дель Форе, баптистерий Св. Иоанна Крестителя, палаццо Веккиа и понто Веккиа, галерею Уфицци, колокольню Джотто, фонтан Нептун, синагогу, статую голого Давида и даже приют для подкидышей, созданный по проекту Бруннелески. Увы, в этот воскресный день в 5 часов пополудни все внутри уж было закрыто, а в Собор, который был открыт, меня не пустили грубые секьюрити в черной форме, сославшиеся на чистом итальянском языке неизвестно на что и лишь почему-то добавившие по-немецки “Verboten”.
А непогода, товарищи, и дальше разыгрывалась вовсю. Я приобрел за 4 евро зонтик у очередного чернокожего, который на пару со своим относительно белым товарищем орудовал на VIA DEL CORSO. Негр, увидев мою синюю пятиевровую бумажку, обрадовался и предложил мне за эту сумму два зонтика. Я отказался, и зря. Приобретенный зонтик через несколько минут сломался, потому что ледяной дождь сек пространство и бешеный ветер выворачивал внутренности всего. Новый зонтик мне покупать было жалко, так и трюхал я от жадности среди седой старины с лысой головой.
У меня заледенели руки, покраснело лицо, я всерьез испугался за свое здоровье и был вынужден зайти в первую попавшуюся пиццерию, где разом выпил подряд три бокала красного вина и съел три разные пиццы – Маргариту, Неаполитану и Сосисочную. Жить стало и лучше, и веселее, но я все же устал от перелета и связанных с ним приключений, отчего решил отправиться немедленно домой, то бишь в гостиницу. Принять горячий душ, лечь, заснуть, увидеть во сне родину и все с нею связанное.
А Флоренция жила своей обыденной воскресной жизнью. В лоджиях Нового рынка у Фонтана Поросенка уж сворачивалась мелкая сувенирная торговля, на VIA GHIBELLINA пьянствовали и играли на гармошке “Катюшу” граждане румынской национальности.
Я приобрел в маленькой лавчонке бутылку “Кьянти”, хлеба и сосисок. Пытался купить пармской ветчины, указывая пальцем на соблазнительный окорок, но меня не поняли, не говоря по-английски, хотя стоявший передо мной в микроскопической очереди другой благородный флорентиец, похожий, естественно, на Марчелло Мастрояни, такую ветчину все же купил, и ему ее даже отрезали завидными кусочками толщиной с лепесток. Душ в номере работал странно. Вода не разбрызгивалась, а лилась, выносимо горячая, как из крана. К тому же на меня упала пластмассовая палка, к которой крепилась штора. Я выпил вкусное вино, съел невкусные сосиски и рухнул спать, очарованный Флоренцией. Ведь в красивых климатических условиях она всякому мила, а вот попробуй-ка полюби Италию в непогоду, перефразировал я, засыпая, известное стихотворение своего друга Юрия Кублановского, которое так нравилось покойному критику Владимиру Лакшину и где, естественно, на месте Италии фигурировала Россия, которую я покинул всего лишь 13 часов назад.
ЗАЧЕМ ПРИЕХАЛ, НЕ “КЬЯНТИ” Ж ЖРАТЬ?
А приехал я, граждане, благодаря любезности и дружескому участию славистки Марии Дзаламбани, чтобы прочитать лекции по современной русской литературе в различных университетах Аппенинского полуострова (Флоренция, Болонья, Форли, Пиза, Пескара). Все лекции я читал, естественно, на русском языке и лишь одну на трудном для меня английском, но об этом разговор будет дальше. А вот пока план моей первой лекции, в университете г. Флоренция, который я составил наутро после ледяного дождя, совершенно не мучаясь похмельем после вчерашних приключений.
Апрельские тезисы лекции, прочитанной 11 апреля 2005 года студентам и аспирантам университета г. Флоренция (Италия)
1. Надеюсь, вы встретите меня лучше, чем ваша итальянская погода. Я ведь родился в Сибири, поэтому терпеть не могу сырого холода.
2. Моя страна Россия в ХХ веке испытала множество приключений, главным из которых было то, что она дважды меняла свое название.
3. Перед тем как приехать к вам, я вернулся в Москву с 25-го парижского международного книжного салона, где Россия была почетным гостем. Многих, в том числе и меня, поразил несомненный успех русских: на всех круглых столах, на всех выступлениях залы были битком набиты. И в основном французами, а не русскими эмигрантами. Это можно назвать эффектом бумеранга. В прежние времена советская пропаганда твердила о том, что на Западе ужас что творится, поэтому русские были уверены, что там – рай. Эмигрировав, они с удивлением обнаружили, что и там, например, работать нужно. Более того, работу надо искать. Запад не СССР, здесь верят прессе, в представлении которой в нашей стране только убивают, грабят, воруют, ставят памятники бандитам и танцуют казачок. Поэтому французы, пришедшие своими глазами посмотреть на русских уродов, выдающих себя за писателей, были приятно поражены, увидев двуногих интеллектуалов, знающих, кто такие Андре Жид, Кафка, Джойс и Бальзак.
4. В России сейчас, может быть, и плохая жизнь, но это – жизнь реальная, а не миракль, мираж и экзистенция, как это было при Советах, когда мы, в отличие от всего остального мира, существовали в каком-то ином измерении.
5. Что, не исключено, связано с русской ментальностью. Россия – великая страна, здесь изобрели космические аппараты, но никогда не научатся делать качественные автомобили. Почему вершиной российского автомобилестроения является итальянский “Фиат” – одна из тайн русской души. Тайны эти и пытается раскрыть русская литература всех времен и направлений.
6. И русская литература – great! 70 лет коммунизма не погубили ее, а совершенно наоборот. Пастернак, Ахматова, Булгаков, Зощенко, Платонов, Солженицын – это звезды первой величины, известные на Западе, однако существует много других имен авторов ШЕДЕВРОВ. Например, Леонид Добычин. Или Даниил Хармс, написавший первую в мире абсурдистскую пьесу “Елизавета Бам” за двадцать пять лет до “Лысой певицы” Ионеско и “В ожидании Годо” Беккета.
7. Что такое социалистический реализм и кто такой Максим Горький.
8. “Оттепель”. Аксенов, Астафьев, Ахмадулина, Белов, Вознесенский, “деревенщики”, Войнович, Владимов, Евтушенко, Солженицын.
9. 1968-й – год “братской помощи Чехословакии”, после чего все иллюзии о построении “социализма с человеческим лицом” рухнули. Альтернативная культура становится массовым явлением. Сравнение брежневского маразма с обстановкой в других соцстранах. Например, в Венгрии, где хочешь не хочешь, а было больше творческой свободы. Разговоры с Петером Эстерхази и Иштваном Сабо о том, что если бы в СССР была такая же степень свободы, как в Венгрии, то, может, и никакой перестройки не было бы, и все мы до сих пор жили бы под коммунистами.
10. Самиздат – Тамиздат – Здесьиздат. Альманах “Метрополь” с его негласным лозунгом “Будьте реалистами, требуйте невозможного”.
11. Аполитичность любого писателя. В России не писатель занимается политикой, а политика писателем.
12. – Рабинович, это правда, что вы ругали советскую власть? – Я? Да пошла она на… эта ваша… власть, чтоб я ее еще и ругал!
13. Новые времена, когда власть послала писателей по тому же адресу. Дикий рынок книг, борьба за выживание, “толстые” журналы.
14. Совсем новые имена писателей и поэтов, уверенно работающих в современной литературе. Что делают писатели предыдущих поколений. Слухи о смерти русской литературы в нынешние дикокапиталистические времена сильно преувеличены. По моему мнению, сейчас расцвет литературы, а не ее упадок. В России никогда не перестанут пить водку и читать книги. Это еще одна из тайн русской души.
15. Вы правильно делаете, что изучаете русский язык. Если мир это деревня, как утверждал канадский мыслитель Маршал МакКлюэн, то Россия – стоящий на отшибе дом, где всегда что-то происходит. То свадьба, то пожар, то веселье, то печаль. В России жить иногда страшно, но все-таки интересно. Не удивлюсь, если в России изобретут вечный двигатель, удивлюсь, если наконец-то построят теплые сортиры по всему нашему все еще огромному пространству, где все говорят по-русски. И работу, владея несколькими языками, вы в России непременно найдете. “Russian adventures” крайне привлекательны для многих молодых западных людей, которых я знаю лично.
16. На майке, которую некогда прислал мне глава легендарного “Ардиса”, неангажированного американского дома русской литературы, был изображен бородатый Лев Толстой, занятый созданием своего очередного шедевра. От этого важного занятия его отвлекают соблазнительные полуголые красотки, роящиеся в его голове. “Русская литература лучше, чем секс”, – сурово отвечает им классик.
И я с ним согласен.
Слушали меня хорошо, хотя Стефания Паван предупредила, что говорить нужно отчетливо и медленно. Много первокурсников. Студенты сидели притихнув, как мыши. Но, кажется, улыбались робко в подходящих местах. Стефания пишет работу об Иосифе Бродском, аспирантка Валентина лично знает Елену Шварц. С помощью Валентины я купил в турагентстве билет до Болоньи, а в табачном киоске – автобусный билет. По хорошо уже известному мне маршруту дошел до гостиницы, забрал чемодан и, сев в автобус № 14 на VIA FRA GIOVANNI ANGELIKO, безо всяких приключений добрался до вокзала. До поезда оставалось еще некоторое количество времени. Я курил, купил сувенирную тарелку с изображением Понто Веккио и даже успел отправить открытки с видами города милым друзьям – поэту Владимиру Салимону в Москву, на улицу 26 Бакинских комиссаров, и прозаику Эдуарду Русакову в город Красноярск.
BOLOGNA
Мое место оказалось в купе на 6 человек. Две дамы неизвестной балканской национальности, скорее всего, мать и дочь с грудным ребенком, студент – читатель книги про новопреставленного Папу Римского, очкастенькая девица скромная.
А вот вошла в купе девица нахальненькая. Ребенок спал на ее законном месте, и его пришлось разбудить. Вот теперь таращит заспанные глазенки на меня, и улыбается это дитя неизвестной балканской национальности. Очкастенькая с ним гугукает. У нее явно нет своих детей, она, скорее всего, не замужем. Нахальненькая девица закрыла глаза и, возможно, действительно спит. Мамаша и дочка сильно смахивают на персонажей цыганских фильмов Эмира Кустурицы. Это – народ. Народ – он везде народ, и его всегда почему-то жалко. Работает народ, работает, а потом вот умирает, так и не увидев в жизни счастья.
В Болонье на станции лило, лило во все пределы прежним ледяным дождем. Но меня встретили на машине “форд” веселая Габриэла Импости из университета и ее подруга-коллега Донателла Росси, проживающая в Венеции, откуда она ездит на работу в Болонью. Болонья – город богатый.
Университетская гостиница расположена в бывшей тюрьме, закрытой всего лишь лет десять назад. А тюрьма, в свою очередь, находилась на территории монастыря, который когда-то осквернил Наполеон Бонапарт. Зачем и как он это сделал, я так и не смог допытаться у милых дам. VIGILANDO REDIMERE. НАДЗИРАЯ – ПЕРЕВОСПИТЫВАТЬ. Это изречение тюремных времен специально оставлено на стене университетской гостиницы неизвестно для чего.
Несмотря на позднее время, поехали ужинать к Габриэле домой. Ее муж – переводчик и преподаватель английского. Дочка, уютная светловолосая толстушка 9 лет по имени Беатриче, весь вечер переписывалась со мной по-русски. У МЕНЯ ЗАВОНИЛ ТЛЕФОН КТО ГОВОРИТ СЛОН ОТКУДА ОТ ВЕРБЛЮДА ЧТ ВАМ НАДА ШОКОЛАДА – доставила она мне прямо за стол свое первое послание в маленьком конверте. Вино, сыр, ветчина, горячие артишоки, душевный разговор о литературе. Небольшая квартира рядом с железной дорогой. Усталый, но довольный. Ночь в бывшей тюрьме, в огромной, хорошо оборудованной для профессорских занятий комнате.
Утром вышел прогуляться под ледяной дождь. Но, слава Богу, Болонья так устроена, что в домах на месте первого этажа уличные лоджии и можно гулять часами, не промокнув. Однако когда уж тут гулять, когда снова будет разговор о современной русской литературе. Студенты и аспиранты.
Медленная, внятная речь на вышеуказанную тему. Аспирант Алессандро живет в Вероне, и я рассказываю ему, как когда-то писал диалоги двух шутов Ланса и Спида для постановки пьесы Шекспира “Два веронца” в Театре имени Станиславского. Все гэги да шуточки. Георгий Бурков, друг Шукшина, играл одного из слуг. Все было, но быльем поросло. Для предыдущей постановки незнамо когда эти же диалоги писал великий Николай Эрдман. В шекспировские времена медленно меняли декорации, нужно было чем-то зрителей развлечь, чтоб не свистели и не орали. Бурков, Шукшин, Эрдман… Я рад, что Алессандро знает эти дорогие для меня имена.
Джованна и Алессандро провожают меня на вокзал. И сами уезжают – она в Венецию, он в Верону. Будут ли когда-нибудь имена российских городов столь же значимы? Она – во Владимир, он – в Кострому….
FORLI
И вот я прибыл вечером того же дня в город Форли, о котором до этого путешествия не знал ровным счетом ничего. Как не знаю ничего о многих других местах и местечках мира, где я до сих пор не был и вряд ли уж побываю в силу ограниченности человеческого существования на земле. Город в Северной Италии, административный центр провинции того же названия. 109 тысяч жителей. Машиностроение, легкая, деревообрабатывающая промышленность; производство майолики. Известен, естественно, с незапамятных времен, как и все итальянские города. Из новой истории: провинция Форли – родина Бенито Муссолини, первого фашиста, который считал, что его друг Гитлер зря ввязался в войну с русскими. А что делать, если хочется мирового господства? Бой часов на башне собора, кроме эстетического удовольствия, был для меня функциональным. Дело в том, что я хряпнул о твердый гостиничный пол свои часы, а без часов лектору и путешественнику полный зарез. Чудесный тихий город, чудесная тихая университетская гостиница, вечер в маленьком ресторанчике под названием “Амаркорд” с Марией Дзаламбани из университета Форли, где студентов обучают иностранным языкам, в том числе и русскому. Интересная подробность: если в других странах количество студентов, изучающих русский, непреклонно уменьшается, то в Италии – наоборот. С чем это связано, не мне судить, но сие есть факт.
Первую свою лекцию в Форли я должен был читать по-английски, она была не только для студентов, но и вообще для городской общественности, интересующейся Россией. Английский, мягко говоря, не самый мой родной язык, поэтому с раннего утра я, вместо того чтобы любоваться под ледяным дождем красотами города, сидел в теплой комнате перед зеркалом, с “выражением” и гримасами читая по листу все о русской литературе лично мною сочиненное, переведенное и отредактированное доброй моей учительницей английского Валентиной Михайловной. Терпение и труд ситуацию перетрут. Меня поняли, и я вопросы слушателей понял. Кого читать, кто лучший писатель в России, жив ли постмодернизм – все я, граждане, любопытным итальянцам рассказал на своем Siberian-English, теперь они все про нас знают. Да, самым ранним утром сделал безуспешную попытку отремонтировать мои упавшие часы “Слава” у часовщика, но он сказал, что это бесполезно. На следующий день рассказывал в университете все, как на духу, об альманахе “Метрополь”. Благо говорить выпало по-русски.
В ТЕНИ ПИЗАНСКОЙ БАШНИ
Аспирантка по имени Джульетта встретила меня на вокзале и сразу же сказала, что собирается писать о русской литературе 60-х годов, когда эта литература еще называлась советской.
Гостиница, куда меня поместили, оказалась чрезвычайно роскошной, с антикварной мебелью и старинной железной кроватью. Но и с письменным предупреждением на столе у телевизора, что весь этот антиквариат много стоит и если я чего испорчу, то мне придется дорого платить. Струсив, я решил принять душ, но тут же залил ковер, который тут же принялся робко сушить.
Профессор Гвидо Карпи показал мне Пизанскую башню, в тени которой помещалась гостиница, и рассказал, что пизанцы всегда отличались буйным нравом, воевали со всем миром и пиратствовали по морям и океанам. Неудивительно, заметил я, что и сейчас стены города исписаны экстремистскими граффити националистов и коммунистов, ставящих вместо подписи серп и молот, а также последними словами кроющих только что почившего Папу Римского, о спасении души которого молятся в эти дни все христиане, в том числе и я. Гвидо, специалист по Достоевскому, деликатно промолчал. Около пизанской башни велась нешуточная сувенирная торговля под ледяным дождем, и Гвидо предостерег меня от покупки наручных часов у уличного разносчика.
Увы, расслабленный роскошным завтраком в гостинице, куда входила даже черная икра (правда, искусственная), шампанское и вино (которые я не пил, опасаясь, что лекторский язык мой может оказаться нетвердым), я все же приобрел у сенегальца в бурнусе фальшивый “Ролекс” на стальном браслете. Любезный продавец снизил запрашиваемую цену со ста десяти до двадцати евро, но, забегая вперед, скажу, что этот самый “Ролекс” сломался у меня непосредственно по моему возвращению в горячо любимую Москву навсегда.
Эту лекцию я читал для аспирантов и профессуры, отчего мог не ограничивать себя в мыслях и выражениях. Уверяю вас, что в Пизе, где кафедрой заведует знаменитый Стефанио Гардзонио, знают о современной русской литературе пожалуй что и больше, чем на улицах и в помещениях Москвы. Задаваемые мне вопросы касались таких тонкостей нашей литературной жизни, что лишь моя многоопытность и сорокалетнее существование в литературе, сопровождаемое встречами и душевными разговорами с писателями разных поколений о том, чему не учат в Литинституте, позволили дать мне ответы, полностью эту эрудированную аудиторию удовлетворившие.
Здесь же я убедился, что персонажи преследуют писателя всегда и везде. Поскольку героями многих моих произведений являются маргинальные и романтические личности, один из официантов, обслуживающих нашу ученую компанию в маленьком кафе, на моих глазах опился хозяйским вином и орал, выйдя на улицу покурить и соблазняя своими речами многочисленных туристов: “Мне шестьдесят четыре года. Я пью, курю, жру, сколько хочу, и знаюсь с девочками. А мой папаша не пил, не курил и помер в 46 лет”. (Устный перевод с итальянского на русский проф. Стефано Гардзонио.) В Италии запрещено курить в ЛЮБОМ помещении, и возмущение этим фактом является главной темой всех застольных бесед.
Гвидо рассказал мне, что, когда он подрабатывал официантом на празднике коммунистической газеты “Унита”, его коллеги выделывали и кой-чего похлеще. Например, сливали в бутылку недопитое посетителями вино, а также декорировали подаваемое блюдо элементами объедков. Я сказал, что то же самое видел во времена моей юности, когда дружил с экс-поваром ресторана “Динамо” Витьком Уховым, и мы в который раз подивились тому, как тесен мир. Я пообещал Гвидо найти то эссе Иосифа Бродского, где Нобелевский лауреат скрупулезно подметил, что огромная сумма денег, о которой всю жизнь мечтал Достоевский, строго фиксирована и составляет ровно шесть тысяч рублей. О чем Большой Федор неоднократно писал друзьям, женщинам и знакомым. Позвонили из гостиницы, но вовсе не по поводу сушеного ковра, а любезно сообщили, что я забыл в номере кой-чего из носильного белья. Прощай, Пиза! Или – до свиданья?
СНОВА ROMA
Подобно герою прозаической поэмы “Москва–Петушки”, никогда не видевшему Кремля, я, дважды перед этим путешествием побывавший в Италии, никогда не видел Рима. Теперь я вам скажу, что Рим русскому человеку требуется непременно увидеть даже и под ледяным дождем. Гоголь был совершенно прав, когда писал здесь свою прозаическую поэму “Мертвые души”.
Поэт Александр Сергиевский, постоянно проживающий в этом вечном городе, снял мне номер в крохотной гостинице недалеко от вокзала, и вот мы с ним уже сидим в “Траттории”, где нас обслуживает его друг, румын Николае, в этом вечном городе проживающий временно, родом из Бухареста.
Впрочем, он и моим другом тут же стал, как только узнал, что я лично знаком с румынским поэтом Мирча Динеску, который некогда был любимцем диктатора Чаушеску, а потом стал диссидентом и личным врагом тезки Николае. С Мирча я встречался и в Бухаресте, и в городе Констанца, который на Черном море.
Александр Сергиевский так интересно рассказывал мне о Риме, что время и вино текли незаметно. Вот почему я настоятельно рекомендую всем его книгу “Репортажи римского стрингера”, нет смысла пересказывать то, что пересказать невозможно.
Как нет смысла описывать красоты Рима – мы все это знаем: Колизей, Капитолий, Древняя Аппиева дорога, Волчица, Ромул и Рем, Собор святого Петра и Сикстинская капелла. Но только здесь я убедился, что знать и видеть – не одно и то же, а поэтому временно умолкаю. И все же – о, римские уютные руины среди дворцов и храмов, о, площадь Святого Петра в Ватикане, где тысячи паломников стояли в тот день под ледяным дождем, пройдя через миноискатели, ибо на следующий день были объявлены выборы нового Папы взамен умершего!
Колеблюсь, рассказать ли еще об одном эпизоде моей римской жизни, ведь дело тут тонкое, дипломатическое, да к тому же вдруг мне не поверят, что последнюю свою ночь здесь я провел в той постели, которую некогда почтил своим телом генерал де Голль. Дело в том, что в годы своей относительно мятежной юности я знавал сотрудника французского посольства в Москве Пьера Мореля и его русскую жену Ольгу, с которой он венчался в церкви Ивана Воина, что на бывшей улице Дмитрова, ныне Якиманке.
Пьер сделал карьеру и в данный момент является послом Французской Республики в Ватикане. Ольга беззаветно любит Россию и ее литературу. Они и пригласили меня к себе, на занимаемую ими согласно дипломатическому статусу виллу Наполеоне, находящуюся в десяти минутах ходьбы от моей гостиницы. Здесь я и заночевал после дивных русских бесед обо всем и ни о чем. В частности, о русской литературе – Аксенове, Битове, Рейне, Трифонове, Гандлевском, Окуджаве. Заночевал в той самой комнате, где, по словам Пьера, останавливался сам де Голль. Ну, я насчет покойного генерала не знаю, а мне, надо это сказать прямо, вряд ли еще когда придется чувствовать себя, как дома, в обстановке такой роскоши, где в интерьере – статуи, росписи, рельефы, плафоны, картины, на одной из которых был изображен древний итальянец, очень похожий на моего друга художника Сергея Семенова, уроженца Тверской губернии. Хотя этот античный итальянец хватал руками тоже древнюю, но полуобнаженную римскую бабу, чего художник Семенов не делает никогда, всем известна его высокая нравственность. Вилла эта когда-то принадлежала сестре Бонапарта, и здесь вовсю цвела светская жизнь.
Пьер все время куда-то уезжал и возвращался. Потом он скупо обронил в вечерней беседе, что встречался с кардиналами, которые завтра будут избирать нового Папу. А я не к месту вспомнил, но постеснялся им спеть перифраз популярной советской песни, переиначенной Эдуардом Русаковым в Красноярске в конце 60-х:
А я в Европу, я в Рим хочу,
Я так давно не видел папу.
(Подлинное звучание патриотической песни, часто исполнявшейся по радио, было: “А я в Россию, домой хочу, / Я так давно не видел маму”.)
Утром добрые хозяева еще спали, а меня на серебряном подносе дожидался завтрак. Кофе в термосе, фрукты, стряпушки, печенья. Съев фрукт с неизвестным мне названием, но похожий на огромную сливу, я принял душ в сидячей ванне, немного удивляясь, как помещался здесь длинный генерал де Голль. Но стало уже светло и неожиданно солнечно. Эх, ну как же уж не похвастаться! Вышколенный шофер шикарной посольской машины ровно в 7.20 привез меня на вокзал Roma Tiburtino, откуда я и начал в 17.45 свое путешествие поперек Аппенинского полуострова, через горы Абруцца в город Пескара, от Тирренского моря к морю Адриатическому.
ABRUZZA
Краткое это расстояние поезд одолевает целых четыре часа. Зато уж дорога эта такой красоты, какую вряд ли где увидишь из вагона, то ныряющего в туннели, то вздымающегося к поднебесью.
А ведь по выезде из Рима ничто не предвещало этой красоты. Везде стройка и соответствующая любой стройке жидкая грязь. В вагоне пусто. Лишь изящная старушка с цветами умоляет сурового контролера с усами не штрафовать ее за безбилетный проезд. Итальянский простой мужик слушает громкое транзисторное радио. В тексте последних известий мое русское ухо различает слова “мафиози”, “карабинери”. Затем – церковное пение. Месса. Сегодня выберут нового папу. Тоннель вонзается в высокую гору, в долине дымит завод, а к отвесным скалам лепится средневековый городок. Tivoli.
Тиволи древнее Рима. Где-то здесь жила Тибуртианская Сивилла, где-то здесь находится знаменитая вилла Адриана. Французский король-Солнце Людовик XIV, создав Версаль, просто-напросто подражал своему древнеримскому коллеге Публию Эллию Адриану, который выстроил здесь свой имперский центр еще во втором столетии нашей эры, когда в первобытной дикости пребывала не только наша Россия, но, увы, и блистательная Франция.
По предварительному телефонному сговору в поезд садится проживающая здесь славистка Паола Педиконе, и лучшего гида для этого путешествия мне трудно было бы сыскать. Она знает все. Названия рек, ручьев, деревьев, городов и городков. Ледяные шапки на дальних горах, которые придвигаются все ближе и ближе. В итальянских университетах теперь учатся по системе 3+2, говорит Паола. После трех лет облучения – диплом, два года – аспирантура. Станция Карсоли. Мутная вспухшая горная река. Аведзоно, где в горах можно кататься на лыжах круглый год. Гран Сассо (высота 2909 м), откуда в 1943 году Отто Скорцени вызволил низложенного Бенито Муссолини только затем, чтобы его повесили в 1945-м. Жители Абруццы издревле славились как бандиты и разбойники, но теперь уже давно остепенились, стали мирными пастухами, рабочими и капиталистами. Замок в Челано. Плодородная долина реки Фучино. Цветет миндаль, цветут абрикосы, вишня, черешня. Удивительно, но все холмистые местности мира напоминают мне мою малую родину – правый берег сибирской реки Е., впадающей в Ледовитый океан. Абруцца – родина Габриэля д’Аннунцио. Станция Sulmona оказалась местом рождения поэта Овидия, которого выслали в нынешнюю Румынию, город Констанца, куда в свою очередь террористы угнали в 1905 году броненосец “Потемкин”. Как странно все связано в этом мире, пошлю-ка я открытку на эту тему русскому поэту Вл. Sulimon’у. Городок Пратола-Пелинья… башня, замок в горах. “Когда-то принадлежал клану Пелинье, отсюда и моя фамилия”, – говорит мне Паола Пелино. И еще замок, и еще… Древний город Кьети с его храмом Сан-Джустино и театром XIII века Марручино… Пещеры и скит, где укрывался будущий папа Целестино V. Что там Германия, что там Бавария с ее великим Людвигом-стилизатором… Хотя – чу!.. Не сметь сравнивать одно с другим в пользу того или другого. Поезд вдруг взял да и скатился по склону быстро вниз. Море пред нами Адриатическое да город Пескара.
PESCARA
Как с корабля на бал или наоборот, но я тут же попал на собственную лекцию в университете этого городка, а может быть, даже и города. Огромное университетское здание-стекляшка. И вообще, этот город – новодел, расцвел в 60-е прошлого века. Сталелитейная, машиностроительная, цементная, пищевая промышленность, производство, майолика да керамика, рыболовецкий порт, бальнеологические курорты и многокилометровый песчаный пляж, где чаек клекот и солнце не заходит никогда, если оно, конечно, есть. Главный городской герой – упомянутый Габриэль д’Аннунцио, его именем и университет назван, несмотря на дружбу классика с Муссолини.
Тут вышло маленькое недоразумение. Паола Пелино, уверовав в мою самостоятельность, назначила мне встречу у входа в университет, а входов этих оказалось два. Промаявшись и накурившись до одури (на улице, естественно, в помещении, говорю, курить в Италии запрещено везде), я пустился в самостоятельные поиски славистки Моники Перотто, с которой состоял в электронной переписке, и аудитории № 8, где мне и предстояло читать-говорить все на ту же тему, но желательно без повторов. Желательно вообще все делать без повторов. И люди славные, и студентов на лекции полно, и ледяной дождь наконец-то прекратился. Профессор Моника Перотто свободно и весело говорит по-русски. Хорошо!
Но, как гласит русская пословица, “хорошего – помаленьку”, и я покидаю Италию, еду вдоль ФЕЛЛИНИЕВСКОГО берега, где Лоретто, Анкона и Римини – город, где КОРАБЛЬ ПЛЫВЕТ. И Сан-Лео, замок-тюрьма, где закончил свой путь хорошо известный в России граф Калиостро. А еще – Санта Каза, дом Богоматери, волею Божьей сюда принесенный со Святой Земли, и замок Гридара, освященный именами Паоло и Франчески.
Как странно все связано в этом мире! Неужели мир действительно всего лишь огромная деревня, как некогда утверждал канадский мыслитель Маршал МакКлюэн, а все люди – братья?
10–20 апреля 2005 г.
Флоренция–Болонья–Форли–Пиза–Рим–
Пескара–Москва